Путешествие среди людей

Тогда, на уроке литературы, нам сказали писать пробное итоговое сочинение – довольно важная работа в 11 классе. Топор вражды уже давно был зарыт, а с навыком письма Матвей все еще не разобрался. Я предложил помощь, а когда заметил его ботинки и проникся их надуманной мною историей, был очень рад его отказу, потому что впервые сам захотел получить пятерку по сочинению, а не помочь кому-то в ущерб себе.

Меня уже давно на тот момент зацепила его мечта о доме для матери. Она для меня была, как кадилак Элвиса в наших реалиях. Но понял я свои мысли только сидя на том уроке литературы, стараясь как можно лучше написать сочинение.

Все это время он учился для мамы. Ради женщины, оберегавшей его сон последние 17 лет. Ради человека, его воспитавшего. Ради своей мамы, купившей ему эти ботинки на зиму. И мне просто стало приятно понимать, как радуются ее глаза, когда Матвей приносит домой хорошие оценки. Тогда я решил, что тоже порадую свою маму. Потому что посмотрел на ботинки и увидел, сколько в них любви.

Так вот, почему бы не трудиться ради улыбки маминых глаз так же, как она трудится, ради улыбок наших животов? Ведь ее глаза достойнее любых других в этом мире.

Глава 7

На следующий день мы должны были идти в вуз, на встречу с группой. Заодно нам должны были выдать зачетки. Как и полагалось, нас посадили в украшенный актовый зал с роскошной сценой и всякими побрекушками на ней. Кто-то пел, потом кто-то танцевал, между ними выходил ведущий и выкрикивал: «Военмех», на что мы должны были крикнуть: «Лучше всех». В общем, на сцене кипела жизнь, пока несколько сотен студентов ждали завершения всего. Хотелось, конечно же, верить, что в помещении собрались одни Холдены Колфилды и что все они понимают фальшивость таких вот мероприятий, но, когда дело дошло до конкурсов, пол зала рванулось в них участвовать. Бедные недотепы.

После всех конкурсов и напутствий от преподавателей мы отправились в специально отведенную нам аудиторию, чтобы познакомиться с одногруппниками и деканом нашего факультета.

Когда мы с Матвеем вошли в аудиторию, все уже сидели и явно ждали нас – мы слегка заплутали в коридорах этого Хогвартса. Мне никогда не давались такие стадные моменты. Все эти настороженные лица, так знакомые и все, как один, на кого-то уже похожие. Потом какой-нибудь придурок начнет высирать из себя неумелые остроты, кто-нибудь его поддержит, потом подключится пай-девица и попросит его замолчать. Словом, тем придурком все время оказывался я, вот только не находилось поддержки, и пай-мальчик Матвей шикал на меня, чтобы я заткнулся.

А лица и правда были каждый раз очень похожие. Создавалось ощущение, будто я уже их видел. Допустим, вот этого парня я видел в супермаркете – он работал охранником, ему было сорок лет и сорок унылых морщин. Вот того я как-то видел на заправке, когда тот заливал девяносто второй в машину моего отца. Отец еще отсыпал ему мелочи после. Вот эти двое – однозначно детсадовские лопухи. Их всегда забирали бабушки, они подолгу не хотели натягивать колготки, так что это приходилось делать бабушкам. Вставать на колени с артритом, а потом пыхтя вставать. Тогда они, наверное, бабушкины мальчики. Или бабушкины овощи. А вот эти две дурочки – недавно появившаяся подкатегория пустышек – блогерши-неудачницы. Высокий коэффициент бесполезности и низкий уровень интеллекта, вкупе с их пятью подписчиками и подтянутой пятой точкой, создавали идеальный пылесос. А вот, кстати, и будущий обладатель пылесоса – в школе его не особо принимали, но он ушел из девятого класса и уже заработал на первую девятку. По выходным они с пацанами едут на парковки больших супермаркетов, достают из багажников кальяны, включают музыку и обсуждают свои новые пылесосы. А этому повезло чуть больше – его рожу я видел по ящику, он отчитывался за «потраченные» из бюджета деньги. А эти вот считают, что последнему повезло в жизни. Только пару лиц я еще не видел.

Еще в школе я понял, что те люди, с которыми я учусь – будущие кто-то. Теперь же, моими одногруппниками стали чьи-то бывшие одноклассники. По большому счету, ничего не изменилось. И это напрягало мое восприятие. Я все никак не мог понять, кто они такие. И кто я тогда, если они – кассиры из Пятерочки?

По лицу многое можно сказать. В конце концов, и влюбляются всегда не в человека, а в его лицо. В то, что скрывают глаза. В то, о чем грустит улыбка. В молчанье смеха и в то, что видно лишь тебе. Когда смотришь на человека впервые, и вдруг видишь нечто в нем. А уже приложением к этому «нечто» идет и сам человек. И если с этим человеком получается ужиться, то это уже называют ячейкой общества. То есть человек нам может и не сильно-то нравиться. Но его лицо мы любим. Все остальное – не любовь. Если в этом нет глаз, улыбок и желания смотреть, то человек не стоит любви и взглядов. Ведь любят только лица.

Через полчаса мы уже стояли у выхода в вуз. Все счастливые и столь же озадаченные, как и полчаса назад. Но теперь мы официально были студентами. Вот ты просто школьник, а теперь – на, держи студак.

Эта фраза доносилась отовсюду. Она кружила среди толпы, вселяясь то в одного, то в другого. Эти слова, что я никак не мог сказать про себя, «Мы – студенты!». Они пугали меня. Матвея тоже. Он молчал. Потом кто-то сказал: «А пошли в бар, ребят? Отпразднуем», а я крикнул: «Айда, мы с Мотом знаем хорошее место неподалеку», а они такие: «Айда! Айда!». Ну, как-то так и было.

Почти все жили в нашей общаге, поэтому мы толпой двинулись переодеваться, брать зарядки для телефонов, деньги и все прочее. По дороге мы все оживленно разговаривали. Только Матвей молчал. Я спрашивал у них: «Почему Питер?», на что они говорили: «Чувак», – будто тысячу лет уже со мной знакомы, – «ну ты чего? Это же город-мечта. Это же Питер».

Мы с Матвеем остались ждать всех на улице. Брать нам ничего не нужно было, да и в комнату, если честно, заходить совсем не хотелось. Я достал сигарету и спросил его:

– Ну, как ты, братан?

– Они все какие-то фрики, чувак, – помотав головой и пожав плечами, ответил он. – Не знаю еще. Я, конечно, пойду с вами, но только потому, что в комнате находиться совершенно невозможно. Даже с этими савдепоскими матрасами спать невозможно. Даже сидеть там не хочется.

– Да ладно тебе, не усугубляй ты так все. Давай будем чуть менее… требовательными, что ли. Что-нибудь придумаем, ладно? В смысле, послушай их: «Это же город-мечта. Это же город-мечта». А нам что, не мечта? Давай так и будем думать. Вон они, идут счастливые. Улыбнись, собака. Нам с ними в одной группе 4 года дрессироваться.

Уже через минуту мы все шли отмечать последний день лета и первый день в статусе «студентов». Мы шли в местный бар, в котором совсем недавно было противно находиться из-за противной компании. Но там играла хорошая музыка и наливали вкусный сидр, а студенту больше и не должно быть нужно.

По дороге я слегка отстранился от общей толпы и подошел к той девочке, чье лицо я никак не мог определить час назад. Она была похожа на остальных и, судя по неустанному контакту со своим айфоном, больше относилась к категории пустышек, но лицо ее как будто выдавало. И мне казалось, что она играет в какую-то игру, правил которой я не знал.

– Привет, – сказал я.

– И тебе, – не отрываясь от телефона, ответила она.

– Почему ты не идешь рядом со всеми?

– Я со всеми уже знакома, поэтому и решила ответить на пару сообщений, – она все еще смотрела в телефон, но взгляд уже успела на меня бросить. – А ты почему не ними?

– Я не особенно люблю знакомиться.

– Значит, со мной ты сейчас чем-то другим занят?

Вопрос заставил меня рассмеяться. И это подкупило.

– Почему Питер? – спросил я.

– Так уж случилось, что я родилась в Чувашии и выбраться в такой город из того места для меня многое значит. В Москву я не хотела, там как-то душно, а в Питере всегда ветерок и люди лучше. И вот, в 8ом классе меня отправили сюда с классом. Экскурсии, постоянные обеды в столовках, интересные люди вокруг, все такие разные. Так что я пообещала себе поступить сюда, взять от этого города все, что он сможет мне дать и вернуться домой, – она сделала паузу и на выдохе спросила: – Домой, понимаешь?

– Да, кажется, понимаю, – и устами, и глазами ответил я. На секунду задумавшись, я спросил: – Ты любишь свой родной край?

Она только рассмеялась в ответ.

– Люблю ли я Чувашию? Ты, парень, ни разу в нашей беседе не появлялся, да?

– Почему, я как-то что-то спрашивал. Но идея постоянно общаться в сети мне не очень-то нравится.

– Ну, там уже все меня стебут за разрез глаз и за то, что я постоянно говорю о Чувашии. Странный ты.

– Ты тоже. Забавно, я даже имени твоего не знаю.

– Влада. Меня зовут Влада, – и на этих словах она потянулась приподнимать свою блузку. Оказалось, она решила показать мне свою татуировку.

– «Чувашский ниндзя», – прочел я под рисунком лягушки-ниндзя с катаной в руке. – Вот это да. Почему ниндзя?

– Как-то, привязалось прозвище. Сама его придумала, и оно за мной почему-то закрепилось.

– Мне нравится, – и на этих словах я потянулся поднять футболку.

– «Free thought», – прочла она перечеркнутую надпись у меня на ребрах под рисунком. – Интересно. Что означает?

– Ну, это долго объяснять.

– Нам до бара еще долго?

– Нет, еще минут пять, – я посмотрел на нее, она посмотрела на меня и снова уткнулась в телефон.

– Ладно-ладно, расскажу, – на что она с улыбкой посмотрела на меня и радостно убрала телефон в сумку. – Какие элементы татуировки ты видишь?

– Ну, – протянула она, – вижу масонский глаз, надпись под ним и, пожалуй, все. Нет, еще ветки какие-то вокруг пирамидки, – дотронувшись, она игриво добавила: – Колючие.

– Верно. Так вот, – я снова спрятал свою татуировку и постарался объяснить ее значение, как можно менее пафосно: – Ты должна понять 3 вещи: у тебя есть сознание, есть подсознание и есть характер. Подсознание куда сильнее сознания, и оно формирует твой характер. То, как ты будешь вести себя в той или иной ситуации, редко зависит от тебя – ты делаешь выборы в своей жизни неосознанно. Эти решения за тебя принимает подсознание. И, исходя из сделанных выборов, люди говорят о твоём характере.

– Допустим, но это слишком как-то серьезные слова.

– Да, конечно серьёзные. Я же всерьез тебе все это говорю, – я и правда говорил, пусть и с редкой улыбкой, но глазами я впивался в слух Влады. Я старался донести до неё свою мысль. Я хотел, чтобы она меня поняла. – Теперь начнём с глаза. Он олицетворяет твоё подсознание. Таинственный механизм, из тумана шепчущий тебе «правильные» поводы выбрать что-то. Ответить мне так или иначе. Согласиться или нет. Показать мне свою татуировку или не доверять мне. Ты же не всем ее показываешь, верно?

Да, не всем. – по глазам я увидел, что она начинает меня понимать. Очень приятное ощущение, когда тебя понимают.

Так вот, он – есть твоё подсознание. Но он окружён ветвями. Ветви тёрна. Они защищают его, не давая к нему подобраться. Понять, что он есть, увидеть сквозь ветки – да, конечно, но, чтобы к нему подобраться, ты должен исколоться тёрном. Подобно Иисусу, стать мучеником. Но он мучился ради народа, а ты мучаешься ради самопознания.

– Здорово, – ребята уже зашли внутрь бара, а мы стояли у лестницы и продолжали говорить. Ей понравилась моя теория. Она приняла мою идею и продолжила со мной разговор. Мы проговорили так ещё несколько минут, пока нас не позвал тот парниша со вторым уникальным лицом на факультете.

Перед самым входом, она спросила:

– А что с третьим элементом?

– С надписью?

– Да, с ней.

– Она означает, что, до тех пор, пока ты не достигнешь своего внутреннего, спрятанного от твоих глаз, ока, ты не сможешь свободно мыслить.

– Черт, а ведь правда, – мы уже подходили к столику, музыка играла вовсю, когда она остановила меня на секунду и шепнула на ухо, слегка прильнув ко мне всем телом. Она шепнула: – Ты интересен мне. Я таких ещё не встречала.

В тот вечер собрались почти все, с кем нам предстояло дальнейшее общение. Пусть этот бар, по итогу, остался всего лишь неделей в целой истории, с него все началось. И каждый день той недели мы собирались, как в первый раз. Состав все время увеличивался, приходили новые люди, а некоторые старые отсеивались. Но основной шум в том баре исходил от нас. И это было захватывающее, находиться среди них.

Стол не был большим. Там, на самом деле, все было маленьким и не таким удобным, как нам тогда казалось. Но мы нагребали все стулья и скамейки со всего бара и садились за наш стол. Скорее, мы его окружали. Общались все разом. Я не мог понять, как это получалось, но в разговоре участвовали все сразу. Кто-то начинал фразу, а другой тут же ее подхватывал, вбрасывая какую-нибудь шутку, отдаляющую разговор от темы. Первый еще не успевал закончить мысль своей темы, как третий уже отшучивался со вторым. Остальные еще слушали первого, в то время как кто-то спрашивал, что кому принести из выпивки. Все оживлялись, тема забывалась, а юмор все так же тек ручьем меж нас.

Первое время Матвей тихо сидел у барной стойки. Единственный, кто сидел с телефоном, он выглядел как бы ни при чем. Я же сидел между двух торцов стола и чередовал шутки с поднимаемыми темами. Все выглядело так органично, что я сам себе поражался. То есть еще по дороге сюда, когда все говорили совершенно ни о чем. Меня это отвращало, а здесь, за этим столом, я понял, что мы цговорим друг о друге, пусть и ни о чем конкретном, но в таком разговоре каждый чувствовал себя открыто и мог показывать себя с любой удобной ему стороны. Это был просто разговор. И это было здорово. Мы говорили легко и непринужденно, матерясь и коверкая слова.

Многим из нас еще не было 18ти, поэтому за выпивкой тоже ходил я. Я подходил к бармену, делал заказ, перекидывался с ним парой слов, облокотившись на стойку, улыбался людям, между которыми я втиснулся, чтобы оплатить свой алкоголь – словом, все как надо. Мне тоже еще не было 18ти, бармен даже догадывался об этом, но вопросов почему-то не задавал.

– А я тебя помню. Ты же был тут уже, да? – спросил он меня как-то. У него был странный, не то пропитый, не то угашенный голос и огромные черные усы. Усы, как у пирата. Дреды, как у пирата покруче и посовременней. Потрепанная черная одежда, как у крутого рок-пирата. И держался он как-то по-пиратски. А потом он улыбнулся, и я увидел, что у него нет одного зуба, и еще один был золотым. Снова, как у пирата.

– Да, мы вчера заходили с другом. Но вчера я не заметил тебя. Такой пират бы мне сразу запомнился.

– Йо-хо-хо, на пирата, говоришь? – посмеялся он, взявшись за бороду.

– Да, на какого-то знаменитого пирата. Я помню его лицо. Ты – вылитый он. Только вот имени вспомнить не могу.

– Я твое лицо тоже где-то видел, – наигранно проведя по усам, задумался бармен. – Точно тебе говорю, видел. Да, я вчера тебя видел, – сказал он, рассмеявшись.

– Все-таки, угашенный, – взяв первый бокал в руки, сказал я тихо.

– Ну а если честно, у тебя тотемное лицо, парень, – протягивая мне второй и третий бокал, совершенно спокойно сказал он.

– Тотемное? – я ответил ему улыбкой, взял бокалы и, не дождавшись ответа, пошел к столику.

Когда я подошел к столу и поставил напитки, единственный человек, чьего имени я еще не знал, спросил:

– Что за бармен? О чем болтали?

– Да так, ни о чем. Он сказал что-то про тотемное лицо и… – я посмотрел на своего собеседника и понял, о чем говорил бармен. Это был тот, второй человек в группе после Влады, чьего лица я еще не видел в этой жизни. Обрадовавшись, я ляпнул. – Осторожней, дядя, этот бармен – пират!

И он посмеялся. Посмеялся так, как если бы тоже заметил это сходство. Покручивая свой бокал, он, сквозь смех, сказал:

– Да, я тоже заметил. Это Боннет, кажется. Стив Боннет.

– Точно! – мы одобрительно друг на друга посмотрели и представились друг другу. Его звали Витей. – Только вот не Стив, а Стид. Стид Боннет из Black Flag.

– Да, – восторженно протянул Витя. – Тоже читал эти истории?

Это был второй человек с «тотемным лицом».

Через некоторое время мне позвонила мама. Пьян я еще не был, поэтому вышел на улицу и ответил.

– Здравствуй, сынок, – ее голос звучал спокойно и ласково. Так же ласково она спросила: – Как ты там?

– Привет, мамуль, – мой голос звучал пьяно, как бы я ни старался этого скрыть. – Я хорошо. Мы с ребятами сидим в баре. Решили, вот, с одногруппниками зайти, отметить немного.

– Понятно, – ласка сменилась скрытой тревогой. – Это вы хорошо придумали. Ну, и как тебе группа? Успел уже со всем познакомиться? Как там Матвей? Не слишком вял? А …

– Так, мам, подожди. Слишком много вопросов за раз, – я бродил вокруг от одного угла квартала к другому. – Да, познакомиться успели, ребята обычные, конечно, но все равно классные. Ну, и парочка необычных есть. Такие, знаешь, с загадкой как будто в глазах. Интересные ребята. Думаю, в них что-то есть. А Матвей… Матвей нормально. Живчиком.

– Ну, так это же здорово, раз с загадкой. Вам с ними еще сколько учиться… – она перевела дыхание. Слышно было, как она улыбнулась. – Впереди еще столько всего будет. Я даже завидую тебе сейчас. Еще твой дедушка говорил, что студенческие годы – лучшие годы. Будут, конечно, не хуже. Первые дети, первые квартиры, семья, кризисы, но это все не то. Студенческое – то, в общем. Дальше – хуже, словом, – она снова улыбнулась и замолчала.

– Да, я помню эти слова. Ты уже говорила мне, – я улыбнулся ей в ответ. – Я соскучился по тебе. Даже по твоим наставлениям. Хочется признать, что они не так уж и плохи были.

– Ого, даже по моим наставлениям? – рассмеялась она. – И много же ты уже выпил, а?

– Нет, мам, ты чего? Так, бокал пива. И то не весь.

– Ну, ладно тебе. В любом случае, не налегай – пузо появится.

– Да, мам, я помню-помню… Знаешь, пожалуй, лучше без наставлений.

Она лишь посмеялась мне в трубку. Добрый материнский смех. Ни один смех на свете не улыбнет тебя так, как ее.

– Но я очень тебя люблю, – добавил я напоследок. – Пожелай мне доброй ночи, и я пойду.

– И я тебя, милый мой. Конечно, иди. Доброй ночи, – она уже убрала телефон от уха, когда вспомнила о своем материнском долге. – Да, и вы в общагу-то собираетесь вообще? Время-то позднее уже.

– Да, мам, конечно собираемся, – естественно, я забыл о времени. – Мы уже собираемся. Я напишу тебе из комнаты, часа через… пол, ладно?

– Ладно, – и снова улыбка. – Доброй ночи, сынок.

Глава 8

Мы потерялись во времени и не знали, успеваем ли в общагу до комендантского часа. Нам хотелось продолжать – и мы продолжали. Стопка за стопкой, стакан за стаканом нас уносило из бара. Помещение стало расплываться и, в один момент, превратилось в мольберт, на котором каждый рисовал что-нибудь свое. Друг друга мы пока не знали, но выпитый алкоголь насыщал нас, позволяя нам раскрываться все глубже и глубже. Каждый мог быть каждым или никем вообще. Мы рисовали себя в глазах окружающих и были свободны в выборе красок.

Один из ребят рассказал мне, как сильно ему хотелось бы стать политиком. Не одним из тех проходимцев, притворявшихся людьми, а человеком, не потерявшим добро и любовь к людям. Он мечтал изменить в мире хоть что-нибудь. Любую пошлую, по его представлениям, деталь человечества. Я понимал его в этом, но мои грани пошлости были куда более размытым, нежели его. Он хотел просто помогать людям и выбрал лично свой путь, дарующий ему, по итогу пройденных испытаний, возможность влиять на мир. Но правда в том, что у каждого есть такие мысли. И мысли эти должны созревать в действия. Поэтому я был особенно рад, когда услышал от него подобное:

– Забавно, как сильно может звучать человек, не заинтересованный во внушении своей правды, – едва не показавшись мне трезвым, сказал Никита. – Ты сейчас стоишь передо мной, куришь и просто говоришь со мной. То есть, говоришь со мной. Просто… – трезвым он мне уже не казался. – То есть я хочу сказать, что ты вкладываешься в слова не только своей головой, но и сердцем. Ты по-настоящему слушал меня… Я всего лишь сказал тебе, что хотел бы стать кем-то важным в этой жизни, а ты начал говорить мне все эти вещи. Вещи, так нужные мне, чтобы быть тем, кем я хочу быть, а не мечтать собой стать. Я только что понял, что это не просто желания идейного подростка, а настоящая цель!

– Это не просто цель, мой друг. Это способно поглотить тебя всего! Это может избавить тебя от смерти, тем самым сохранив или улучшив жизни миллионам других людей. Ты будешь способен не просто влиять, но звучать в чьей-то голове. Кто-то будет тебя слушать, верить, а потом получать обещанное. Ты сможешь быть лучше остальных в этом деле – я это вижу. Они, конечно, будут пытаться задавить тебя. Возможно, даже задавят… Но я просто хотел сказать тебе, что вижу в тебе. А если что-то видишь – нельзя промолчать.

Мы уже возвращались в бар, когда он спросил, отойдя слегка от нашего обсуждения:

– Слушай, а ты-то чего бы хотел?

– Я? – открывая ему дверь, улыбнулся я. – Писать. Хочется писать.

Он лишь рассмеялся.

– Так пойдем поссым. Чего такого-то?

Я рассмеялся в ответ.

– Пошли-пошли. Только в разные кабинеты, госдумовец.

Как только я зашел внутрь, меня тут же выпихали обратно на улицу. То были Влада и какая-то странная парочка. Стрельнув тому, из парочки, я предложил угостить Владу – она отказалась. Повторив процедуру со второй дамой, я достал себе и подкурил от зажигалки Влады. Они уже достали каждая свою и миленько беседовали о какой-то чуши.

Мы стояли: они в обнимку, а мы неловко. Разговор никак не завязывался, несмотря на их девичий треп. Но в один момент подул легкий ветерок и так мягко пролетел между нами с Владой, что мы посмотрели друг на друга и решили сблизиться, чтобы ветер обдувал нас двоих вместе. Мы потянулись друг к другу и обнялись. Ветерок стал обдувать нас так же мягко, но теперь еще сильней. Мы лишь улыбались, а разговор все так же не клеился.

Через некоторое время те двое ушли, оставив нас наедине.

– Это так странно, – сказала она.

– И мне, – прошептал я.

– То есть мы знакомы меньше трех часов, а мне уже хочется тебя обнимать. – она смотрела мне в глаза, слегка отпрянув. – Почему мне хочется обнимать тебя?

– Потому же, почему и мне хочется обнимать тебя, – сказал я так же тихо и поцеловал ее.

Мне не хотелось говорить ей этой фразы. Я даже не знаю, почему сказал ее. Эта девушка навевала во мне что-то приятное, вызывала интерес и жажду, но внутри ее я ничего не видел такого, что заставило бы такое говорить искренне. Вот только сказать такое означало завоевать ее поцелуй – чего я и хотел. Сорвавшись с цепи родительской будки, я стал направо и налево бросать подобные фразы. Что в разговоре с юным политиком я говорил с пафосом и демагогией, что с Владой улыбался и слышал все эти «ветерки» в голове. Также ветрено я с ней и говорил. Другое дело, что, если через десять лет я услышу его имя в новостях, это будет значить, что все мои слова – правда, и что все не зря.

Мы пришли в общежитие с пятиминутным опозданием. Всю дорогу прошли с ней за руку и очень мило молчали. Как в самом стремном фильме для подростков. Но мне это нравилось. В жизни все выглядит куда мягче и ничего не режет глаза, как перед экраном.

Распрощавшись с ней, я пошел в комнату, где уже спал Матвей. Оказалось, что он еще час назад пришел и, буркнув что-то в пустоту, лег спать. Знакомство для него прошло куда менее приятно, чем для меня, и теперь он бурчал на меня за то, что я его разбудил во втором часу ночи.

Нам с ним явно не удалось бы ничего обсудить, а спать в одной комнате с ним я не хотел, так что я пошел к Владе. Зайдя к ней, я не вызвал на ее лице и единой эмоции. Она точно знала, что я зайду. Я и зашел.

– Давай поговорим в коридоре, – сказала она, покосившись на соседок.

Разговора у нас с ней не вышло. Уединившись в коридоре, мы целиком отдали себя поцелую. От ненужных глаз нас защищал массивный выставленный кем-то шкаф. Этот кто-то, казалось, специально поставил его для нас и теперь спокойно себе спал. Казалось, весь мир спал, пока я ее целовал.

Через время она отстранилась от меня и начала что-то говорить про ее «установку». Она все повторяла: «Ну у меня же была установка. У тебя же была установка, Влада. Ну как же ты так…». Как оказалось, она поставила себе установку не портить себе жизнь и не встречаться с одногруппниками или друзьями. Причин для такой установки я не спрашивал. Все мои красивые словечки улетучились, стоило мне прикоснуться к ее губам. Они стали воплощением той красоты, что царила в моей голове, и я ими поглотился. Я прижал ее к тому шкафу так, что он чуть не завалился на бок, и стал целовать. Целовать, пуская руки везде, где им были рады. А рады им были везде. Я целовал ее, пока не понял, что хочу узнать ее. Узнать, как человека. Расспросить о причинах ее жизни, о стремлениях и о ее родном крае. Ведь она так любила Чувашию. Так много о ней говорила, а значит, было что и рассказать о ней. Это же было так далеко и там вроде должно быть холодно. Но красиво. Неужели это и все, что я знал о том месте? А вдруг там жарко и грязно? География меня никогда не прельщала. Чем не повод узнать нечто большее, чем заиметь возможность залезть ей в трусы?