Так сказала бабушка. Книга 3
– Так что у вас есть шанс быть первым.
Романов улыбнулся и ответил загадочной фразой, смысл которой заключался в том, что внешность че-ловека не всегда определяется характером, но почти всегда биохимические процессы, происходящие в ор-ганизме, определяют его внешность.
Вот так. Пока я раздумывал над тем, какие такие процессы в организме душеприказчика заставляют его казаться умнее, чем он есть на самом деле, верну-лись женщины.
Поставив поднос с едой на стол, бабушка велела звать племянников.
Племянники вышли из кабинета навеселе. Виктор, ни на кого не глядя, занял место во главе небольшого стола, расположенного в углу зала, рядом с камином, Константин – веселый и шумный от выпитого конья-ка, рядом с Романовым.
– Не желаете ли, Василий Сергеевич, французско-го грамм пятьдесят? – предложил он.
Не дожидаясь, когда у Романова желание выпить французского переборет желание прослыть трезвен-ником, наполнил его рюмку из новой бутылки и во-просительно посмотрел на Рыльского – не налить ли ему тоже.
Рыльский отказался.
– Ах, да! – вспомнил Константин. – Вы же, кажет-ся, совсем не пьете… Жаль!
Он произнес это таким тоном, каким обычно обра-щаются к человеку, когда хотят выказать презрение его дурным привычкам.
Максим Валерьянович положил вилку на стол. Поднял глаза, и сказал, что много лет бокалу красного вина предпочитает хороший кусок бифштекса с кро-вью. После чего посмотрел на Константина так, как будто хотел высмотреть у него наиболее уязвимое ме-сто, и добавил, что даже здоровому человеку пить следует в меру.
Судя по тому, куда был направлен взгляд, самое уязвимое место у Константина находилось между адамовым яблоком и подбородком.
Константин жалобно улыбнулся. Ослабил узел галстука, словно тот мешал ему дышать полной гру-дью, и натужно рассмеялся.
– И это правильно! – сказал он. – Лучше переесть, чем перепить.
Максим Валерьянович согласно кивнул. Опустил глаза и, как ни в чем не бывало, продолжил трапезу.
Не знаю: то ли фраза про бифштекс с кровью про-звучала в устах Рыльского чересчур зловеще, то ли натуженный смех Константина был тому виной, но первые пять минуты обеда прошли в тягостном мол-чании. Константин с Романовым налегали на коньяк, я с Анечкой – на овощные салаты, и только бабушка, положив ладони на колени, ничего не ела, не пила.
– А ты чего, теть Кать, не кушаешь? – спросил Виктор. – Не нравится?
– Не обращайте на меня внимания, – ответила ба-бушка. – Я потом на кухне поем.
– Не понял! Почему это на кухне?
– Потому, что у бабушки прогрессирующий поли-артрит! – ответил я.
И добавил: надо быть Худобиными, чтобы не заме-чать того, что всем давно видно. А именно, что их родной тетке с каждым днем все трудней держать в руках столовые приборы.
Бабушка виновато посмотрела на Виктора. Сказа-ла, что ей неприятно, когда люди наблюдают за ее мучениями.
– А вот тебе, Игорь, пора бы перестать бросаться на людей! Хватит уже!
Она поправила загнувшийся край скатерти, так, чтобы при этом никто не увидел ее скрюченных паль-цев, и, благодарно улыбнувшись Виктору, попросила не беспокоиться за нее.
А тот и не думал ни за кого беспокоиться. Пообе-щав нанять лучшего в городе ортопеда, он с видом спонсора, только что оплатившего счета бабушкиным докторам, развалился на стуле и принялся снисходи-тельно взирать на то, как Константин пытался заста-вить Романова раскрыть содержимое завещаний.
Получив очередной отказ, Константин взял бутыл-ку коньяка и высоко поднял над столом.
– Не желаете говорить – не говорите, ваше право, – сказал он, – но выпить-то, Василий Сергеевич, вы со мной можете?
Василий Сергеевич сказал: могу.
И выпил.
– А со мной? – включился в начатую Константи-ном игру Виктор.
– И с вами могу! Хоть вы мне и нагрубили!
– Забудем обиды! Давайте чокнемся!
После того, как Романов выпил с Виктором и уже собрался пить с Константином на брудершафт, ба-бушка потребовала у племянников немедленно пре-кратить пьянку. Заметив Виктору, что они не свадьбе, где полагается пить самим и спаивать других, строго спросила Константина: по какому поводу тот развесе-лился.
– Да так, – хитро засмеялся Константин. – Удач-ный день.
– Опять чего-нибудь прикупил?
– Нет, только собираюсь.
– И что на этот раз?
Константин замялся. Бросив застенчивый взгляд на бабушку, сказал что-то невнятное про вишневый сад.
– Сверх долга надавал девяносто, осталось за мной…
– Вишневый сад? – удивилась бабушка. – Зачем тебе сад? А он большой? Сколько соток?
Константин сказал, что официально сможет сооб-щить об этом только завтра, когда истечет срок дого-вора с его нынешним владельцем. Затем, решив сме-нить тему разговора, встал. Потянулся, обвел взгля-дом комнату и с сожалением заметил, что дом, не-смотря на всё своё великолепие, требует капитально-го ремонта.
– Обои надо бы переклеить, – принялся перечис-лять он, – светильники поменять, полы кое-где пере-стелить… Ламинат – это, господа, согласитесь, пошло!
Попросив у Анечки носовой платок, Виктор встал из-за стола. Извинился перед бабушкой и, не понимая глаз, торопливо вышел в коридор, где рядом с каби-нетом дяди Толи находился туалет.
Проводив племянника обеспокоенным взглядом, бабушка спросила: что с ним.
– Икрой отравился, – коротко ответила Анечка.
Горестно покачав головой, бабушка перевела уко-ризненный взгляд на Константина, словно это он был виноват в том, что у ее любимчика возникли пробле-мы с желудком, и спросила: все ли наелись.
Наелись все.
Поблагодарив бабушку за вкусный обед, Максим Валерьянович вышел из-за стола. С довольным видом похлопал себя по животу и сказал, что теперь, пожа-луй, не грех посмотреть по телевизору последние но-вости.
– Какие новости! – засмеялся Константин. – Вы же через пять минут уснете!
– Кто уснет? Я?
– Ну конечно!
– Что за чушь! – обиделся Рыльский. – Я днем ни-когда не сплю.
– Да как это не спишь! – вступила в разговор ба-бушка. – Иной день по десять раз за передачу засыпа-ешь… Костя правильно говорит.
Максим Валерьянович покосился на нее, однако, судя по недовольному виду, остался при своем мне-нии. Молча перебрался поближе к телевизору. Сел в кресло и, после того, как женщины ушли на кухню мыть посуду, попросил меня включить четвертый ка-нал.
Через минуту в зале появился Виктор. Вытирая платочком мокрые руки, прошел мимо стола, за кото-рым Константин с поверенным, пользуясь отсутстви-ем бабушки, пили коньяк, и сел рядом с Рыльским. На приглашение Константина присоединится, полечить понос алкоголем, ответил, что лечиться он будет тем, чем считает нужным, и тогда, когда решит сам.
– Ну и зря! – захохотал Константин. – А впрочем, каждый волен поступать так, как хочет. Вот мы с Ва-силием Сергеевичем захотели продезинфицироваться «Мартелем», чтобы не заразиться от тебя диареей – значит, продезинфицируемся. Захотели потолковать о завещаниях – обязательно потолкуем!.. Правильно я говорю?
Романов, к кому была обращена последняя репли-ка, судя по той резвости, с какой опорожнял рюмки, с необходимостью дезинфекции «Мартелем» был со-гласен. А вот против всего остального по-прежнему возражал, чем, как мне показалось, только раззадорил Константина.
Услышав бабушкин голос, Константин одной ру-кой схватил Романова за локоть, другой – за горлыш-ко бутылки и потащил всё это в кабинет дяди Толи. Так что когда бабушка вошла в зал, ни Романова, ни коньяка, ни ее племянника там уже не было.
Вздохнув: «Ну что с ним, негодником, делать!», бабушка уселась перед телевизором и попросила Анечку прибавить звук.
На НТВ начались трехчасовые новости. Вместе с бабушкой, Рыльским, Виктором и Анечкой я сидел перед телевизором, смотрел, как на экране одна ката-строфа сменяет другую, как за сюжетом о пожаре следует сюжет о землетрясении, и думал о послании дяди Толи. Необычное оно, как начало июня, стран-ное. Нет в нем ничего, что предсказывалось заранее, и есть то, что предсказать было практически невозмож-но. Но больше всего меня удивила манера обращения к автору анонимного послания. Дядя Толя предложил ему назвать имя убийцы дочери так, словно нисколь-ко не сомневался в том, что тот в течение трех дней успеет не только ознакомиться с его предложением, но и выполнить выдвинутые условия. Сразу напраши-вался риторический вопрос: означает ли это, что тот, к кому обращался дядя Толя, находился среди нас? И если он находился среди нас, то я вряд ли ошибусь, если предположу, что главное событие, ради которого собрал нас дядя Толя, еще впереди. Аноним знает: кто убийца и в любой момент готов назвать его имя. Убийца не знает, кто аноним, но предупрежден о гро-зящей ему опасности. А как однажды сказала бабуш-ка, кто предупрежден, тот вооружен.
Не прошло и десяти минут с начала передачи, как мне надоело гадать о том, кто убийца. За исключени-ем бабушки и Анечки, каждый из нас, если вдуматься, мог оказаться им.
Кстати, об Анечке. Я давно заметил: стоит мне мысленно произнести ее имя, на секунду представить ее лицо, как я тут же начинал слышать аромат ее ду-хов, ощущать исходящее от нее тепло и жалеть о том, что не настолько богат, чтобы жениться на ней. Она была очаровательна! Скорее полненькая, чем худень-кая, невысокая, одетая в ослепительно белую майку, подчеркивающую аппетитные формы, и короткие, ту-го обтягивающие бедра джинсы, она, казалось мне, была создана исключительно для того, чтобы лелеять и холить, одевать и…
Анечка шумно поднялась с кресла. Выгнула спину и, ожидая, когда муж обратит на нее внимание, во-просительно посмотрела на него.
Виктор покосился в сторону коридора, где нахо-дился туалет, и отрицательно покачал головой.
– Ну как знаешь. А я пойду наверх, полежу, – Анечка сладко потянулась, оголив полоску кожи между майкой и выглянувшим из-за пояса краешком белых трусиков и, не спеша, направилась к лестнице.
По телевизору показывали очередное наводнение в Сибири. Какая-то река разрушила дамбу, после чего вышла из берегов и затопила маленький городок, что, по мнению московского корреспондента, говорило то ли о халатности местных властей, то ли о беспомощ-ности правительства России, то ли обо всем сразу.
После ухода Анечки, стало совсем скучно. Каза-лось, будто кресло, в котором она только что сидела, заняла старуха-хандра. Огляделась по сторонам – кто тут самый грустный? – и, распустив длинные космы, навалилась на меня тяжелой грудью, подобно тому, как река на экране телевизора навалилась на ставший в одночасье беззащитным небольшой сибирский го-родок.
В общем, делать здесь мне стало решительно нече-го. Я поднялся с кресла и, стараясь не потревожить задремавшего Максима Валерьяновича, направился к лестнице.
***
Когда я услышал доносящиеся снизу крики, стрел-ки на часах показывали без пяти минут пять. Я спу-стился в зал, и первым, кого увидел, был Рыльский. Беззвучно шевеля губами, он с растерянным видом стоял возле лестницы и смотрел на громко рыдаю-щую Анечку.
Я спросил: что случилось.
Кивнув в сторону коридора, где находился кабинет дяди Толи, Рыльский предложил сходить посмотреть самому.
Я решил воспользоваться его советом. Несмотря на бабушкино требование оставаться при ней, прошел в коридор и открыл дверь кабинета…
Не скажу, что увиденное потрясло меня, скорее удивило. И расстроило.
На одном конце письменного стола, уронив голову на руку, рядом с которой лежал окровавленный нож, сладко сопел Романов, на другом – в неподвижной позе сидел Константин Худобин. Голова Константина была откинута назад, на спинку кресла, горло и грудь – залиты кровью.
Пока я осматривал кабинет, силясь понять, что тут произошло, подошла бабушка. Коснулась моего плеча рукой и тихо спросила: как я.
Я ответил: нормально.
– Правда, нормально? Не обманываешь?
– Правда. Со мной всё хорошо.
Со мной и вправду всё было настолько хорошо, что сам себе я стал противен.
«Ведь это же человек!» – воззвал я к своей жало-сти.
Жалость спала.
«Родственник!»
«Дальний родственник, – сквозь сон поправила она. – Почти что дикий предок… Наплюй, не жалей».
А я и не жалел. Мне вспомнился другой такой слу-чай… Как-то под моими окнами, на крыше стоящей рядом пятиэтажки, ворона убивала голубя. Голубь вертелся перед ней на одном крыле, а она то искоса поглядывала на него, то подобно повару, вилкой про-бующего отбивную на сковороде, тыкала в голуби-ный клубок клювом, отчего тот начинал вертеться быстрее, отходила и, как ни в чем не бывало, чистила перышки. Секунд через двадцать еще раз оглядывала голубя, еще раз делала шаг навстречу, еще раз била клювом в облюбованное место… Так продолжалось несколько минут. Не выдержав этого издевательства, я отошел от окна. Стараясь выкинуть эту картину из памяти, задернул занавеску и стал думать о чем-то другом, приятном. Но не тут-то было! Ворона в обра-зе повара, пробующего вилкой отбивную, бередя ду-шу, стояла перед глазами весь день, всю неделю, весь месяц…
Мне стало стыдно. За все сразу. За то, что я не та-кой, как все. За то, что голубя жалел как близкого че-ловека, а человека, пусть даже совсем не близкого, жалел примерно, как ту бабочку, что сегодня утром разбилась о лобовое стекло моей "копейки".
Я отвернулся, чтобы покойник, чего доброго, не увидел моего лица: черствого, как мне самому каза-лось, равнодушного и жестокого. Сложил руки на груди, а потом, немного подумав, пришел к выводу, что во всем виновата текущая во мне худобинская кровь. А раз так, подумал я, значит, тысячу раз права была бабушка, когда однажды, за что-то обидевшись на меня, сказала в сердцах:
«Твоя настоящая фамилия, Игорь, – Худобин-на-Четверть!»
***
Романов проснулся, а точнее, его разбудили, когда приехала милиция. Прокурор района – важный муж-чина с маленькими усами и густой шевелюрой, в се-редине которой просвечивала небольшая круглая лы-сина, оглядел место преступления и молча вышел из кабинета. Не обращая внимания на притихших при его появлении людей, в сопровождении Виктора и следователя – симпатичной девушки лет двадцати пя-ти – не спеша, поднялся по лестнице на третий этаж и принялся с интересом осматривать дом. Увидев ка-кую-нибудь дорогую безделушку, вроде отделанного малахитом камина, останавливался, восхищенно ка-чал головой и громко цокал языком.
Из всей следственно-оперативной группы, как мне показалось, непосредственно делом занимались не-сколько человек: милиционеры во главе с оперупол-номоченным уголовного розыска капитаном Конова-ловым Борисом Сергеевичем – здоровым мужиком лет сорока, судмедэксперт, к которому при мне никто ни разу не обратился по имени, и эксперт-криминалист Семеныч – пожилой мужчина со стро-гим и серьезным лицом.
Пока Семеныч снимал отпечатки пальцев, а судмедэксперт обследовал рану на горле убитого, Коновалов приводил в чувство Романова.
– Говори! – кричал на него. – Ты убил Худобина?
Романов ошалелыми глазами смотрел то на Кон-стантина, то на оперативника, и отвечал, что не пони-мает, о чем идет речь.
– Это ты убил! Напился до потери сознания, по-том разругался со своим собутыльником и, в состоя-нии аффекта, прирезал его. Пиши чистосердечное признание. Суд учтет.
Романов взял протянутый чистый лист бумаги, ручку и, после длительного раздумья, спросил: что писать.
– Пиши, как всё было!
– Как всё было?
– А я тебе расскажу! – с готовностью ответил Ко-новалов. – Ты, главное, пиши, родной, пиши!
Романов подвинул листок к себе поближе. Задум-чиво потрогал ногтем кончик стержня и, пытаясь отыскать в памяти подтверждения продиктованным словам, вывел на бумаге:
«Я, Романов Василий Сергеевич, выпил с Худоби-ным Константином Петровичем две бутылки фран-цузского коньяка марки «Мартель». Мы поссорились. Я взял нож и ударил его в горло».
– Так где ты, говоришь, взял нож? – спросил Ко-новалов.
Романов медленно поднял голову.
– Не знаю… А вы уверены, что я его брал?
По тому, как был задан вопрос: равнодушно, без малейшей надежды на благоприятный ответ, стало ясно, что Романов не помнит, как убивал Константи-на.
– Еще как уверен!
Не успел Коновалов объяснить, чем вызвана эта уверенность, как в кабинет, громко стуча высокими каблуками, вошла следователь. Всем своим видом по-казывая, что у нее нет времени, она спросила, кивнув в сторону Романова:
– Как дела?
– Колемся потихоньку, – ответил капитан. – Сви-детелей опросили. Допишем покаянную и будем за-кругляться.
– А у вас? – следователь повернулась лицом к судмедэксперту.
Судмедэксперт отошел от тела убитого. Вынув из кармана платочек, сказал, что, по всей видимости, смерть наступила где-то около четырех часов дня от удара ножом в горло.
– Судя по характеру раны, удар был нанесен спе-реди правой рукой сверху вниз.
– Что с отпечатками?
Аккуратно, двумя пальцами положив нож на стол, Семеныч выпрямился. Сказал, что отпечатков много, но на бутылках с коньяком и бокалах, из которых его пили, их нет.
– То есть как это нет? – удивился Коновалов.
– Вот так. Чисто.
– А на ноже?
– На рукоятке какие-то пальчики есть. Сейчас сниму.
Следователь пожала плечами, мол, разбирайтесь тут сами без меня, попрощалась и, посоветовав капи-тану не затягивать дело, вышла из кабинета.
Коновалов задумчиво посмотрел ей вслед, после чего спросил Романова: закончил ли он писать. Не получив вразумительного ответа, взял со стола ли-сток, пробежал его глазами и велел расписаться.
Протяжно вздохнув, Романов медленно вывел свою фамилию. Поставил дату и приписал: «P.S. Я очень сожалею о случившемся».
– Ну вот! – довольно хмыкнул Коновалов. – Все бы так.
Действительно, подумал я, если бы все убийцы са-ми признавались в совершенных ими преступлениях, сами выносили себе суровые приговоры и сами чест-но отсиживали положенные сроки в построенных ими самими же тюрьмах, было бы замечательно. Другой вопрос, чем бы тогда занимался Коновалов.
Я посмотрел на него и решил, что он, вероятнее всего, стал бы преступником. Его внешность: скула-стое лицо, колючие глаза, развязность, вызванная уверенностью в собственной силе и силе тех, кто сто-ит за ним, готовность скрутить в бараний рог любого, кто встанет на пути, в моем понимании одинаково подходили как под обобщенный портрет бандита, так и рядового опера, борющегося с этими самыми бан-дитами.
«Интересно, что заставило мальчика Борю Конова-лова, стоявшего перед выбором «с кого делать жизнь свою», выбрать ту, а не другую стезю?.. Случай? Судьба?»
Не успел я над этим подумать, как Романов тихо, словно стесняясь своего голоса, спросил: действи-тельно ли он держал нож в руках или в этом, как он выразился, «есть некая доля преувеличения».
Бедный Романов! Его вопрос был настолько пу-стым и глупым, а желание выиграть время настолько бесхитростным и наивным, что всем собравшимся в кабинете стало даже как-то неловко за него.
– Какое преувеличение! – усмехнулся Коновалов. – О чем ты? Пять свидетелей готовы подтвердить, ес-ли хочешь.
Романов часто заморгал, видимо, пытаясь вспом-нить, как он с ножом в руках встречал милицию.
– У меня просто в голове не укладывается, – про-бормотал он. – Как я мог?
Коновалов пожал плечами, дескать, с пьяными не такое случается, и бросил взгляд на часы. Судя по проявленному им терпению, время для разговоров у него еще не вышло.
– Ну, хорошо.
Повернувшись в мою сторону, он сказал, чтобы я перестал подслушивать, а подошел и показал то, как Романов лежал на столе.
Я вошел в кабинет. Попросив поверенного освобо-дить место, сел на его место. Левую руку положил на стол, голову – на руку, правую руку опустил между широко расставленными ногами.
– Вот так, – сказал я. – А ножик лежал на столе в пяти сантиметрах от ладони.
Поблагодарив за помощь, Коновалов забрал со стола листок с признанием. Спросил, есть ли еще во-просы. Вопросов не было. Тогда он похлопал Рома-нова по спине и предложил собирать вещички.
Романов стал прощаться. Попросив у меня проще-ние за то, что стал невольным виновником несчастия, случившимся с моим дядей, он еще раз протяжно вздохнул и, опустив плечи, поплелся к двери. На ходу обернулся и, еще раз посмотрев на то, как я сижу, внезапно остановился.
– Что-то не так? – спросил я.
Романов вернулся к столу. Подумал три секунды и, ткнув пальцем в мою ладонь, сказал, что поскольку убийство было совершено правой рукой, а нож, как видно из моей позы, лежал рядом с левой, убийцей был кто-то другой.
– Кто другой? – возмутился Коновалов. – Пуш-кин? Ты мне тут дурачка из себя не строй! Понял! Это ты убил Худобина! Ударил правой рукой, потом пе-реложил нож в левую, и всё! В чем проблема?
А проблема, как оказалось, заключалась в следую-щем. По словам эксперта-криминалиста Семёныча, на рукоятке ножа не было ни одного отпечатка правой руки, что в моем понимании могло означать только одно: либо Константина убили другим ножом, либо Романов не был убийцей. Что касается ножа, то тут сомнений не возникло даже у милиционеров: кровь на лезвии безошибочно указывала на то, каким ору-дием было совершено преступление. А вот что каса-ется Романова… Конечно, можно предположить, что, выпив бутылку коньяка, он хладнокровно зарезал че-ловека правой рукой, потом аккуратно вытер нож, взял рукоятку в левую руку и тут же уснул. Но куда вероятней, на мой взгляд, выглядит другая версия. Кто-то вошел в кабинет дяди Толи, убил Константина, стер свои отпечатки пальцев правой руки с рукоятки ножа и вложил его в ладонь спящего Романова, не подумав, или второпях не заметив, что ладонь левая.
Судя по тому, с какой злостью Коновалов посмот-рел на Семеныча, мои предположения оказались вер-ными.
– Поверьте! Я и вправду не убивал, – почувство-вав перелом в настроении оперативника, воскликнул Романов. – Ведь я даже не присутствовал на дне рож-дении Виолетты!
– Какой еще Виолетты? – повернулся к нему ка-питан.
– Виолетты Анатольевны, покойной дочери хозя-ина дома Анатолия Николаевича Худобина! Ее тоже убили.
Заговорив о семье Худобиных, Романов рассказал об анонимке, полученной дядей Толей за несколько дней до своей смерти, но, к сожалению, теперь уже утерянной, и о его посмертном послании наследни-кам. Выразив уверенность в том, что убийство Кон-стантина напрямую связано с событиями, произо-шедшими здесь, в Мыскино, четырнадцатого февраля в день тридцатилетия Виолетты, он заключил, что, во-первых, Виолетту убил кто-то из ее родственников, бывших на дне рождения, во-вторых, анонимку напи-сал тоже кто-то из родственников и, в-третьих, после оглашения завещания сложилась такая ситуация, что у убийцы Виолетты не осталось другого выхода, как найти анонима раньше, чем тот выдаст его.
– То есть, ты хочешь сказать, что анонимку напи-сал Константин Худобин? – перебил душеприказчика Коновалов.
Романов сказал, что говорить об этом преждевре-менно – нужны доказательства.
– Понятно. А кто именно присутствовал на дне рождения?
Вопрос, как я понял, был обращен ко мне.
– Кроме Виолетты и дяди Толи, – принялся пере-числять я, – там были: Виктор – сын дяди Толи, Анеч-ка – жена Виктора, Константин – двоюрный брат Вик-тора, Максим Валерьянович Рыльский – шурин дяди Толи, и моя бабушка Екатерина Николаевна Куроч-кина – родная сестра дяди Толи.
О себе я решил не упоминать: и так понятно, что без моего участия там не обошлось.
– То есть, те же, кто сегодня утром присутствовал при прочтении обращения Анатолия Николаевича к наследникам, – торопливо добавил Романов. – Вклю-чая работника Михаила.
Коновалов согласно кивнул. Попросив подтвер-дить, что все перечисленные мной люди являются родственниками, повернулся лицом к Романову и спросил: кем он приходится убитому.
– Никем, – ответил Романов. – Я не родственник. Я исполнитель завещания Худобина-старшего – мое-го старого знакомого. По его просьбе я пришел, что-бы зачитать наследникам последнюю волю и просле-дить за ее выполнением.
– Ты нотариус?
– Нет. Душеприказчик, или, другими словами, личный поверенный в делах о наследстве.
– У тебя и документ соответствующий имеется?
– Конечно! – Вынув из внутреннего кармана пи-джака сложенный вчетверо лист, Романов протянул оперативнику. – Нотариально заверенное заявление Анатолия Николаевича с указанием моих полномо-чий.
Молча прочитав заявление, Коновалов, вернул его обратно. Подошел к окну и задумчиво посмотрел на одинокую елку, растущую посреди чистого газона.
– Я хочу ознакомиться с содержанием завещаний, – сказал он.
Романов развел руками, дескать, и рад бы помочь родной милиции, да не могу. Потом добавил: соглас-но Гражданскому кодексу Российской Федерации, он не вправе разглашать сведения, касающиеся содержа-ния завещаний.
– Не понял! – Медленно, словно не веря соб-ственным ушам, Коновалов обернулся. – Ты мне что, отказываешь?