Из коробочки. Рассказы и рассказики

Трехцветка

(в стиле японского квайдана)

В тишине лаборатории тихо жужжит морозильник, да слышится легкое царапанье по стеклу. Это гордая криптомерия касается ветвями стекла под порывами ветра.

По углам прячутся тени, невнятные шорохи доносятся из коридора, но Мидори привыкла оставаться на работе одна. Эксперименты поглощают и вечера, и выходные. Если сегодня все пойдет хорошо, послезавтра будет ясно, каков результат трехмесячного труда, позволила ли новая генетическая конструкция подтвердить гипотезу профессора Такешимы.

Пока идет опыт, Мидори нужно ждать. От предвкушения никак не удается сосредоточиться. Она сидит перед монитором, перелистывая странички. Так хочется, чтобы получилось. Хорошо, что ушли Нарико и Минако. Им наука не слишком интересна. Дипломы сделать и ладно. Нарико собирается замуж, а ее подружка будет работать в парфюмерном магазинчике отца. Девчонки только и знают, что обсуждать мангу или сплетничать.

Она как-то услышала, как Нарико шепнула подружке:

– А наша гордячка влюблена в профессора.

Ничего подобного. Мидори не влюблена. Просто… Сердце трепещет, как пойманный воробушек, когда она докладывает сенсею о новых результатах. И ждет. Ждет не похвалы, профессор скуп на нее, а того, как поднимется лохматая бровь, и загорятся радостным блеском внимательные карие глаза. Мидори аккуратна, у нее ловкие руки, она обязательно получит докторскую степень. Еще бы, с таким учителем. И он еще будет гордится своей ученицей. Только бы получилось…

Шорох в коридоре слышится все отчетливее. Это Окаю, трехцветная кошка, красивая, как на старинных рисунках. Глаза желтые, на белой шкурке рыжие и черные пятна, смотрит так, будто она здесь главная. Профессор сам приносит ей корм, наполняет поилку. Всезнайки Нарико и Минако говорят, что у жены сенсея аллергия, вот он и держит кошку в лаборатории… А еще смеются:

– Окаю ревнива… Ни с кем не хочет делить хозяина.

Вчера Мидори собралась перекусить, только открыла коробку с бэнто, а трехцветная тут как тут. Прошмыгнула нарочно близко-близко, чуть не зацепив хвостом. Мидори даже уронила рисовый колобок, а кошка понюхала презрительно и пошла прочь. Трое котят недавно у нее появились. Откуда бы? Может, Окаю на улицу выбирается? Дымчатые, будто отгоревшие угли… Должно быть, она в коридорной нише возле труб их прятала. Утром Мидори пришла на работу первой, а в боксе возятся три котенка, белые халаты на полу клубком, коробку с пластиковыми пробирками уронили. Беспорядок, вонь. Мидори закричала на них, они нырнули за шкаф, только их и видели. Профессор только посмеялся:

– Они маленькие, а за шкафом отверстие для водопроводных труб, так и пролезли. Заделай дырку.

Пришлось повозиться, принесли молока, с трудом выманили котят из ниши в коридор, заткнули дыру упаковочной пленкой. Благо их мамаша где-то бродила, не мешала. Что делать, право?

Сидит Мидори перед монитором. И представляется ей профессор в своем кабинете. Грациозно походит к нему Окаю, мурлыкает ласково-ласково. И уже не кошка, а красавица в старинном косодэ цвета палых листьев с ним рядом. Поднимает тонкие руки, шпильки вынимает из сложной прически, волосы черной волной падают на плечи… А у Мидори короткая стрижка и простая юбка в европейском стиле…

Девушка вздрогнула… Надо же, чего только не вообразишь одиноким вечером в лаборатории… Лучше почитать что-нибудь. Отвлечься. В сети всего много.

Страничка мелькает за страничкой. Новости, музыка… а вот квайдан старинный:

«Сирота и ее трехцветная кошка»

«В одном селении осталась сиротой дочь местного богача. И надо же было тому случиться, что за какие-то прегрешения сослали в эту удаленную местность молодого вельможу. Сперва он грустил о своей участи, вздыхал, глядя на суровые скалы и кривые сосны. Но бывает так, что скромная прелесть вьюнка у колодца больше тронет сердце, чем пышные хризантемы. Как-то случилось ему увидеть мельком юную сироту. А она была тонка как ива, личико белое, как старинная фарфоровая чашка, и голосок печальный и нежный, как песня кукушки. Конечно, не ей, воспитанной в глуши, состязаться в изяществе с красавицами столицы, но… Молодой придворный стал посещать ее. И всякий раз, когда рукава их в изголовье обменивались ароматом, ложилась возле жаровни трехцветная кошка, усердно облизывая лапки, будто бы ей до влюбленных нет никакого дела. А ночью нет-нет, да и подходила к ложу, и глаза ее зеленые горели в темноте. Поначалу это забавляло гостя. Но когда простушка наскучила ему, принялся повторять:

– Кошка эта, должно быть, нэкомата, оборотень. Может, это твой прежний возлюбленный? Как ревниво на нас смотрит! Прогони ее, пока беды не вышло.

Жаль было девушке кошку. Но чего не сделаешь, чтобы вернуть благосклонность любимого? Шуганула ее метелкой, да так, что та лишь зашипела сердито и выбежала прочь.

Скоротечна любовь, как цветение сливы. Как ни старалась девушка выполнить все прихоти возлюбленного, он к ней охладел, стал все чаще подсмеиваться над ней, над ее не слишком изысканными стихотворениями, и посещал ее все реже. Часто девушка тосковала вечерами, а кошка не спешила разделить ее одиночество, сидела поодаль и, казалось, вот-вот промурлычет: пусть судьба карает тебя за прегрешение, а я тут ни при чем.

Вскоре отец выхлопотал молодому вельможе прощение и дозволение вернуться ко двору. Хотел он уехать, не простившись, но сирота, откуда-то прознав об этом, прислала ветку сосны и письмо:

Высохший стебель

Вьюнка шуршит под ветром,

Черная вода

В глубине колодца,

Снег на зелени сосен.

Смутившись, решил он посетить девушку на прощанье и даже пообещать, что пришлет за ней…

Соединили они рукава в последний раз. Утром, по хрупкому первому снегу ушел он, не оборачиваясь, но когда проходил под воротами, спрыгнула сверху кошка и вцепилась ему в глаза. Сколько ни обращался бедняга к лекарям, сколько ни жертвовал в храмы, ничего не помогло. Ослеп он, а девушка утопилась в пруду с горя. Что же до кошки, с тех пор никто ее не видел. Только на проезжей дороге появился постоялый двор, где ласково улыбалась гостям молодая хозяйка. Среди черных густых волос рыжая прядь, как огонек кленового листа.»

– Ззынььь – звонок таймера вырвал Мидори из мира грез. Пора идти в другую комнату, вынуть тоненькую мембрану из реакционного сосуда и принести ее сюда для продолжения обработки. Это нетрудно.

В коридоре люминесцентная лампа под потолком жалобно пискнула и погасла. Из стеной ниши выскочило темное… быстрое, прямо под ноги… Пластиковая ванночка вырвалась из рук, белый квадратик мембраны упал на пол под кошачьи когти.

– Отдай, Окаю, отдай! – взвизгнула Мидори. Но куда там. Словно мышку уцепила трехцветка тоненький листочек и скрылась в нише.

Утром аспирантку нашла в коридоре уборщица. Девушка сидела на полу, уткнувшись лицом в колени, на лице потеки от слез. Вызванный врач развел руками:

– Синдром Кароши, нужен продолжительный отдых.

И никто не обратил внимания на то, что профессорская кошка ухмыляется как-то по-особому хитро.

Короткое лето Аринды

Калитка пряталась в зелени живой изгороди, плотной стеной окружившей простой деревянный забор. Она не скрипнула, когда рослый человек уверенно потянул за ручку. Лицо его, дотоле невозмутимое, озарилось смущенной улыбкой:

– Пойдем, Ксай. Для меня здесь никогда не заперто. Сенсорный код.

Пахло мятой и медом. Тот, кого назвали Ксаем, осторожно ступал по узенькой дорожке меж цветников, как говорится, след в след за своим господином. Чувствовалось, что он привык сдерживать свое любопытство и не задавать вопросов.

А вокруг под жарким летним солнцем разлегся сад, словно роскошная женщина, ожидающая возлюбленного. Гранатовые серьги вишен тянули вниз тонкие ветки, мелким жемчугом белели мелкие цветочки в рабатках, последние клубничины соблазнительно улыбались из-под листьев. Под яблонями за столом, накрытом белой скатертью, возле самовара красовались глиняная плошка с золотистым медом, банка вишневого варенья и несколько изящных чашечек.

– Садись, подождем. Здесь не к чему спешить. Она сейчас выйдет. Всегда чувствует, когда я прихожу.

Пчела приземлилась на край плошки.

– Ишь, ленивица, хочет угоститься даром, – усмехнулся тот, который вел себя здесь по-хозяйски, – ладно, стратегические запасы меда не пострадают.

По тропинке от дома, скрытого в глубине сада шла женщина. Простое белое платье светлая коса через плечо. От ее облика веяло почти детской чистотой и покоем. Тем же самым покоем, которым был наполнен сад. Ксай смотрел на женщину, не решаясь обернуться к своему господину.

– Аринда, милая! – поднялся тот навстречу. Она подошла несмело и остановилась в паре шагов.

– Это Ксай, мой молодой друг и помощник. Не волнуйся так, он добрый и простой человек. Давно хотел вас познакомить. Не смущайся, лучше завари чайку. Моего любимого, с мятой.

– Сейчас, сейчас… – Легкая морщинка на секунду легла на ясный лоб, и тут же исчезла.

– Хороша, а? – полуутвердительно спросил старший из гостей, когда женщина скрылась среди зелени.

– Хороша. – Молодой человек ответил, будто эхо, но про себя изумился:

«Только взгляд у нее какой-то… слишком ясный, что ли. И ведь ей не шестнадцать. И жизнь ведет простую, Как же это может быть?»

Аринда между тем вернулась. Принесла чайничек, заварила чай. Аромат мяты смешался с запахом меда, поспевающих ранних яблок.

Пили чай. Молчали. Наконец, женщина вздохнула, будто собираясь поднять тяжелую корзину, и спросила:

– Скажи, господин мой, ты останешься со мной сегодня?

– Нет, сегодня не могу. Дела. Но завтра приду к тебе без гостей, и мы проведем вместе несколько дней. Лето, ты же знаешь.

– Да… лето… Лето лучший подарок богов. Когда роса вспыхивает на травах лунными брызгами, а последняя песня соловья ложится на сердце парчовым покрывалом, когда золотые кудри лилий горят живым пламенем… я жду тебя, и лето меня ни разу не обмануло. Но отчего я плохо помню весну? Кажется, я давным-давно не видела, как острые иглы травы прокалывают полотно земли, как сад одевается в белый наряд невесты… Как хлопочут под крышей ловкие ласточки в белых фартучках. А осень? Ее жаркий наряд и холодное лицо, ее пряное яблочное дыхание и холодные слезы… И зима… В детстве я смотрела на морозные узоры на окне и думала: если бы попасть в этот морозный сад… А может быть… – В волнении женщина закусила губу, провела рукой по волосам. Лицо ее, встревоженное какой-то мыслью, стало на миг несчастливым, и в пышных волосах под рукой мелькнула серебряная нить.

– Что ты, милая! Ничего страшного не может быть. Все хорошо. Ты любишь меня. И встречаемся мы летом. Так устроила судьба. Потому лето для тебя главное время года. Не волнуйся, Лучше расскажи еще что-нибудь.

– Вчера приходила ежиха и два ежонка. Такие смешные. У них колючки еще мягонькие. Вот соберусь, новая вышивка будет, с ежами и яблоками. Как жаль, что нельзя сделать так, чтобы тот, кто смотрит на мои вышивки, чувствовал запахи лета…

Женщина замолчала, принялась хлопотать, подливать гостям чай, немножко суетливо, видно от волнения. Казалось, что она силится вспомнить что-то, но это ей никак не удается.

– Прекрасный мед у тебя, Аринда. Спасибо за чай. Мы с Ксаем пойдем, пожалуй, а ты не волнуйся, отдохни и жди меня завтра. Не провожай нас до ворот.

Двое мужчин шли к стоявшему невдалеке гравилету. Младший напряженно молчал, старший рассеяно улыбнулся:

– Ксай, ты удивлен, конечно. Да, она не похожа на придворных дам. Она давно выбита из этого мира. Меня почти убили у нее на глазах, знаешь ли. Много лет тому назад. Террористы. Молокососы. Им забыли сообщить, каковы возможности императорских медиков. Они полагали, что убив наследника престола, смогут остановить создание Всепланетной империи… Империя – есть. А она утратила рассудок в тот день.

Что я мог для нее сделать? Она так и осталась в своем домике и саду. Соседи – андроиды. Весну, осень и зиму проводит в анабиозе. В конце концов, император может себе это позволить.

– Ваше величество… Но…

– Ксай, опять ты со своим величеством. Мы не во дворце. Так что ты хотел сказать?

– Мой господин… а не жестоко ли…

– Жестоко? Ты не спрашиваешь, жестоко ли было снести с лица земли город зангов, не желавших войти в Империю… Не спрашиваешь, жестоко ли держать в тюрьме всех, ратующих за восстановление отдельных независимых государств… Ты не спрашиваешь… Потому что знаешь: иначе не было бы Империи. И войны длились бы, как века до этого. Жестоко… А что не жестоко? Отдать ее в руки врачей? Предоставить собственной участи? А я? Куда мне возвращаться после дел, которые не оставляют чистыми ни совесть, ни руки? А сюда я возвращаюсь. Как в юность. Здесь не хотят от меня ничего, кроме меня самого. Мир для нее остановился. Она знает, что где-то там, за пределами ее сада, я служу отечеству, но не спрашивает, не требует, не советует, не…

– Кажется, я понимаю, – побелевшими губами прошептал Ксай. – Но это страшно. Cкажи мне только одно, господин мой. Зачем ты взял меня с собой? Неужели затем, что не мог больше один хранить свою тайну?

– И это тоже. Но не только. Как знать, вдруг завтра меня не станет. Не хотел бы обременять ни наследника, ни императрицу этой заботой. Ты видел ее, видел нас. Если будет нужно, ты найдешь способ прервать нить ее жизни.

Гравилет взял курс на столицу. Император выглядел так, будто сбросил с плеч не слишком тяжелый, но беспокоящий груз. А его молодой спутник прилагал немалые усилия, чтобы сохранить на лице отсвет радости летнего покоя и отдыха.

Не плачь, сестренка

Cемья наша хоть и простая, но порядочная. У каждого свое место. Мать, как положено, добрая, строгая. Даже братья старшие, отрезанные ломти, видимся редко, и то без нее никуда. Средние – солидные, толстопузые, у каждого по своему выводку, а матушкино влияние никуда не денешь. Про остальных и говорить нечего. Младшенький, быстрый, горячий, материна радость и утешение, возле юбки ее вертится. Сестра – красавица. В покрывале белом, ни складочки, ни изъяна, пройдет, улыбнется ласково – любо-дорого поглядеть. Я похолоднее буду, но мать уважаю, на жизнь серьезно смотрю, дурь всякая не про меня.

И эта… Позорище… Другие давно на нее рукой махнули, не разговаривают даже. А я нет-нет, да и словцом перекинусь. Сестра все-таки. Все надеюсь помочь, наставить на путь истинный. Да видно, зря. И не дура, вроде, да все не так у нее, как следует. Платья меняет, чаще некуда, вуаль то одна, то другая. Чужаков привечает, а они – то пощечин надают, то одежду изорвут, должно быть, еще и заразили чем. Поплачет, да опять за свое. Утешаю, не плачь, мол, сестренка.

Эх, непутевая… И подружка ее… Большая слишком, тоже не наша. Ну, да, у меня тоже два мелюзгатора не местные, приблудились. Но я их в строгости держу. А сестрицыно прыщавое приобретение влияние имеет. Вместе устроят пляску, аж пузо, водой налитое, колыхается. Смотреть противно. Конечно, болеет с детства, водянка у нее. Но нельзя ж себя до такого допускать. Знает ведь, что больна. Жаловалась недавно:

– Братец, миленький, хоть бы что присоветовал… Сил моих нет. Под кожей ровно кто-то ковыряется, наросты разноцветные по телу, дышу еле-еле, мушки черные вокруг вьются.

Говорю:

– Мне ли тебя учить? Ты же с детства болеешь. Да ведь как-то справляешься. Помнишь, до корчей дело дошло? А объявился чужак, вмазал тебе как следует, с ободранным боком ходила, но паразиты передохли, на время хоть.

– Ах, братец, да ведь гостя по заказу не зазвать.

– Давай сама, почешись, пошевелись!

Может, и помог бы. Но далековато живу. А сестренка все больше чудит, аж жутко делается, на нее глядючи. На днях побрякушку в подарок прислала, и не пойму, для чего. Ползет по мне, щекочет, электромагнитные волны от нее незнакомые.

Сигналю сестрице:

– Зачем прислала? Мне твоих модных штучек не надо!

А в ответ:

– Это не я, это они…

– Какие такие они?

– Эти… паразиты… И мушки черные от них, и фон электромагнитный повышенный…

– Да гони их, жарой, ли холодом…

– Пробую… изо всех сил…

Голосок слабый. Не доведет до добра ни водянка, ни с чужаками дружба.

А вчера… До сих пор в себя не приду… Объявился такой, резвый. И прямо к сестрице. Ну, думаю, клин клином. Помнет, так хоть на время шуганет этих. Так нет же, вуаль ее колыхнулась, что-то как вырвется, и пришельца в корявый бок! Раздолбало напрочь. Только ошметки полетели.

– Cестра! Как ты это сделала? Это ж… это ж на величайшее изобретение тянет!

А она словно из обморока, еле-еле:

– Это не я, это они…

Они… опять они. Что это за они такие? А время идет. Мать стареет. Скоро умирать ей. Растолстела. Братца младшего… Подумать страшно, что с ним сделала. Сестрицыно покрывало огнем пришкварила. Я каждый день думу думаю, как быть. Неужели она нас всех с собой на тот свет потащит? А эта, шалава, хоть бы хны. И вдруг:

– Прощайте, братья и сестры…

– Куда?!! Мать при смерти!

– Не знаю… Это не я.. Это они. Они придумали гипердвигатель!

Патиссоны

Я привык думать, что гости из глубин космоса – что-то вроде эльфов-вампиров и прочих волшебных народцев для развлечения публики.

Но они прилетели, и корабль оказался именно таким, как на фантастических картинках, серебристым, похожим на патиссон. А инопланетяне – в самом деле зелеными. Если сделать черно-белый снимок, похожи на нас, только в чертах что-то чужое, не сразу даже и сообразишь, что. Глаза слишком большие, а рот и нос крошечные. Но, главное, зеленые же. И кожа, и пышные волосы. Они еще с орбиты связались с правительствами самых влиятельных государств, с международными организациями. Сели на нашем космодроме, и мир узнал о них в ежевечерних выпусках новостей. Все выглядело как официальный дружественный визит, не хватало только вручения верительных грамот. Через некоторое время состоялось заседание ООН, посвященное встрече с «братьями из космоса», оно транслировалось в прямом эфире на всю планету. Докладчик, высокий, с пышными волосами ниже плеч, демонстрировал на экране пейзажи планеты Рут. Ничего особенного. Солнце как солнце, горы как горы. Города-соты. Он использовал речевой синтезатор, вроде того, который был в прошлом веке у знаменитого ученого-инвалида. Немножко занудная лекция, много общих слов о прогрессе, взаимопонимании, благе разумных. Ничего особенного, все политики так говорят. Примерно с месяц новостные сайты и телевидение еще интересовались пришельцами, а потом вперед вышли обычные светские и уголовные новости, биржевые сводки и экономические проблемы.

Похоже, интерес остался только у ученых. И у меня. Черт его знает, почему. Наверное, потому, что работаю инженером в охране космодрома. Тарелку их каждый день могу на мониторе лицезреть. И профессия предполагает некоторую настороженность. Мало ли что… В прошлом году один псих журналистом прикинулся, а сам из этих глюкнутых экологов. Хотел пробраться на территорию и устроить «бессрочную акцию протеста». А в позапрошлом году удалось захватить настоящего шпиона сопредельной державы.

А тут чужие. Совсем чужие. Строить ничего не стали, хоть им территорию отвели, так и живут в своем «патиссончике». И каждый день в хорошую погоду устраиваются на лужайке на ярких матрасах, голые, как есть голые. Волосы зеленые распустят и лежат. Откуда знаю? А я, как ненормальный, всю сеть прошарил и каждую мелочь про них разыскал. Хотелось узнать, как живут, чем питаются, как размножаются. И, главное, какого хрена им тут понадобилось. Не особенно они раскрываются. Запомнилось:

«Планетная система есть у каждой звезды. Но на семьсот систем едва найдется две планеты, где есть жизнь. А на пятьсот планет, где жизнь зародилась, мы нашли только одну, где живут разумные. И это ваша.»

Даа, что-то такое я и подозревал, ну, что мало их, обитаемых миров. У нас тоже внеземные телескопы планеты открывают. И даже находят там как-то воду и кислород. В новостях часто про это пишут. Смешно же думать, что наша Земля прям такая одна-одинешенька во всей галактике. Конечно, нам туда пока не добраться. А эти, рутяне, добрались-таки к нам.

И зачем, спрашивается? Гордый путь познания? Про гордый путь я в фантастическом романе прочитал. Они забавные, романы. Все больше про битвы межзвездные. Матчасть там смешная, но бывают сюжеты увлекательные.

И все-таки, непонятно, зачем. Завоевать нас? Фигня, их всего шесть штук. И, похоже, массовый прилет нам не грозит. Недешевое это дело, даже для таких высокоразвитых.

В интервью рутяне сказали:

«Когда разумные настолько могущественны, что не нуждаются в битвах за каждый час жизни, становится важным отыскать братьев.» Смешная фраза. Взять хоть нашу историю. Войны, революции, бедствия, а дружба и любовь были, есть и будут.

В общем, не понял я ничего про их цели и задачи. Врут, ясно. Еще бы не врать. Но кое в чем все-таки разобрался: они не зря зеленые. И волосы русалочьи, толстые как проволока, не просто так. У них, оказывается, фотосинтез. Ну да, как у наших растений. Не нужно еды, почти совсем. Только минералы некоторые, витамины. Вот и ротики такие крошечные. Черт возьми, а в этом что-то есть. Это ж насколько проще межпланетные перелеты совершать, и анабиоза не надо, если только продолжительность жизни большая.

Я Наташке иногда рассказывал про свои изыскания, а она только посмеивалась:

– Смотри, не влюбись в зеленую. Я тебе тогда…

– Что ты мне тогда? – ухмылялся я в ответ и принимался ее щекотать. И разговор про чужих завершался к обоюдному удовольствию. Вот еще, с любимой девушкой про судьбы мира спорить, когда можно заняться куда более приятными вещами.

И вдруг, как дождевики после дождя, стали появляться виртуальные грин-клубы. Вегетарианство, мода на зеленый цвет. «Разумный не должен убивать живое». «Прямое питание – дорога к долголетию, счастью и процветанию». «Решение проблемы рака – в наших руках». «Знаете ли вы, что корова вносит в загрязнение окружающей среды больший вклад, чем электромобиль.» «Направленный фотосинтез – будущее человечества».

Я, конечно, догадался, кто начал эту кампанию. Но как-то не особенно впечатлился. Вегетарианцы и раньше встречались, и ничего, люди как люди. Кто-то не пьет, кто-то мяса не ест, подумаешь.

Но вчера моя девушка вернулась из отпуска. Я смотрел и не мог понять, что в ней изменилось. Волосы перекрасила? Контактные линзы? Казалось, даже кожа стала чуть зеленоватой. Но такой, новой и загадочной, она мне даже больше нравилась.