Пустыня желаний

Действительно, как? Судя по карте, завалявшейся у него в бардачке, сделать это было негде – река огибала почти всё подножие без намёка на какую-то переправу. И даже там, где она поворачивала, устремляясь вдаль, через неё было не перебраться. Вариант переплыть казался неразумным, течение унесло бы меня раньше, чем я бы успел позвать на помощь. Да и кого звать? Карта сообщала, что вокруг нет ни одного поселения. Значит, и людей там нет. Разве кто забредает порисовать – при мысли об этом в горле снова что-то защекотало.

– Может, дело в том, что карта старая? – спросил я у водителя, чтобы как-то отвлечься. – Выглядит не очень.

– Да кому там мосты нужны! Вокруг полно гор – гуляй не хочу! Тебе одному приспичило именно на эту забраться, за всю жизнь таких ненормальных не встречал. Чего ты там не видел?

А я даже не знал, что ответить. Мне, вечно жившему в режиме «я познаю мир», казалось естественным гулять там, где никогда не гулял. Там, где никто никогда не был – тоже. Даже сквозь горечь страха и обиды на происходящее, которые меня так и не покинули, пробивался интерес маленького исследователя и куча вопросов: почему никто не захотел перебраться на тот берег, почему в таком красивом месте никто не живёт, как на вершине горы построили хижину, если доставить туда людей и материалы не представляется возможным? К водителю тоже был вопрос: почему бы, имея старую карту, не наносить на неё новые объекты, появляющиеся на трассе, по которой ты, по твоим же словам, ездишь каждый день на работу и обратно двадцать лет подряд? А потому что ему ни до трассы, ни до всего мира вокруг дела не было. Его режим жизни, видимо, чем-то походил на существование робота. Я это понял, когда попросил остановить меня у автозаправки, и он удивился, что она существует:

– Странно, её ведь нет на карте! Ты уж прости, я ждать не могу. Дойдёшь сам? Тут недалеко.

– Дойду, – я выходил из машины, – вокруг вообще много удивительного. Я вам что-то должен?

– Иди-иди, удачи!

– Спасибо вам! До свидания! – я повеселел. Если он не знал о заправке, то и о мосте мог не знать. Надежда, несмотря на свои маленькие размеры, оказалась такой сильной, что ворвалась в киоск раньше меня. Но кассира не было.

Я звал, стучал по прилавку – безрезультатно. Из подсобного помещения доносились какие-то шорохи, нетерпение росло. Меня можно было понять: судя по тому, что мы не встретили по дороге ни одной машины, там копошился единственный шанс узнать, есть ли поблизости мост. Я начал ходить по киоску, рассматривать что-то на стеллажах, брать в руки шуршащие яркие упаковки, ронять их. На какой-то полке разложил всё по цветам, но и это меня не успокоило – я снова вернулся к кассе и снова позвал кого-то, не теряя уверенности, что звуки издают именно люди.

Отозвался женский голос, пообещав выйти. Оказалось, что нетерпение, которое я испытывал до этого, было вовсе не таким сильным – теперь я боялся отойти от кассы даже на метр, как будто женщина увидит это через стену и решит, что её помощь мне больше не нужна. Похоже, она что-то уронила.

– Подождите минутку, пожалуйста! Посмотрите пока открытки! Видите там, слева?

Пейзажи, изображённые на них, были мне знакомы: вот эта гора, на которую я шёл, вот река, через которую, как я надеялся, мне удастся перебраться. Женщина вышла из подсобки. Ей было лет сорок пять, но комбинезон, взъерошенные волосы, заспанные глаза и удивлённое лицо делали её похожей на ребёнка.

– Прошу прощения, – сказала она, подавляя зевоту, – сюда мало кто заезжает. Тем более… Без родителей. Ну что? Какую тебе? Вот эту?

Вы замечали закономерность? Когда нас что-то волнует, когда мы охвачены переживаниями, всё вокруг начинает об этом напоминать. Казалось бы, какое отношение киоск на автозаправке и женщина в комбинезоне имели к тому, что я испытывал в тот день? Но надо же ей было сказать именно «без родителей»! Я и сам прекрасно помню, что я без родителей! С мамой непонятно что, а папе, похоже, на нас наплевать!

– Спасибо, не надо, – тут я осознал, что у меня нет с собой денег. И ладно открытки. Ни еда, ни вода мне не светили. – Скажите, а что за дым на той стороне? – я показывал на одну из открыток. – Тут есть деревня?

– Ага, поговаривают. Но я лично никого из той деревни не видела, если она и существует. Никто не заходил.

– А где этот лес? – на изображении река разделяла его и как раз то место, откуда виднелся дым.

– Это роща сосновая. Она через два поворота отсюда начинается, но туда никто не ходит с тех пор, как там несколько человек пропало. Может, нужны всё-таки? Маме с папой подаришь. Фотограф один у нас путешествовал, наделал вот картинок. Жаль, говорит, рисовать не умею, а то какие бы холсты вышли. У нас тут и правда красиво вокруг. Ну мы и взяли на продажу. Хоть туристы и редко бывают, а чего бы на память не купить. Берёшь?

«Да помню я! И про маму с папой помню, и про то, как мы тут рисовали помню! Пожалуйста, хватит!» – кричал я про себя. Но вслух сказал только:

– Спасибо, я пойду.

Конечно же, соврал, сам себе соврал и снова побежал. Дым на фотографии означал, что на том берегу кто-то живёт. По слухам, это целая деревня, а если там целая деревня, значит, мост рядом точно есть, как без него? Всё-таки хорошо, что я сын учёных: тогда это помогло проанализировать ситуацию и сориентироваться в своих поисках, сейчас помогает понять, что все напоминания о родителях были лишь моим собственным зеркалом – отражением мальчика, который почти поверил, что остался один. Но почти не считается. Он знал: в мире есть только то, чего мы хотим, а хотеть можно чего угодно. Он мечтал быть с родителями – и отзывчивый мир напоминал ему, что это возможно, даже устами незнакомой женщины с неизвестной автомобильной заправки.

В роще было прохладнее, чем на пыльной дороге. Кожа моментально стала влажной, густой хвойный воздух плавно проникал в меня, приглашая спокойно посидеть, отдохнуть, посмотреть снизу на деревья – высокие, как электрические столбы. Нет, выше! Как десятиэтажные дома! При первом взгляде вверх начинала кружиться голова. Я никогда не видел таких гигантов: ствол обхватить не получалось, а иголки не помещались на ладони. Они были мягкие и почти не кололись.

Я иногда возвращаюсь туда и отдыхаю у реки, шум которой слышно задолго до того, как её становится видно. Иду по роще и предвкушаю, как сяду на берегу, буду смотреть на бурлящий поток, наслаждаться маленькими брызгами на лице, а за спиной будут стоять великаны и охранять меня. Не от людей, тут их не бывает. От всех невзгод, которые здесь не просто забываются, само это слово теряет значение. Я могу отдыхать так по несколько часов, не замечая времени, сливаясь с ним, с рощей, рекой, горой, со всем миром. Теперь это место меня успокаивает. И тогда попыталось, но мне было некогда расслабляться, особенно, когда я вышел из рощи и понял, что мне предстоит.

Подвесные мосты редко внушают доверие. Глядя на этот, я думал, что точно сегодня искупаюсь. Он походил на качели. Дырявые качели из соломы – так легко ветер мотал его из стороны в сторону, и как экстремальный аттракцион это сооружение точно было бы функциональнее. Но на карусели голова у меня никогда так не кружилась! Я шёл по мосту (кажется, его и правда сплели из соломы), а он качался и подпрыгивал. И без того движущаяся картинка внизу (горные реки не просто неспокойные, а прямо-таки резвые) становилась ещё динамичнее. Мои попытки осторожно наступить в то место, которое казалось не сильно прогнившим, проваливались: то намеченная точка ускользала из-под ноги, словно дразня и проверяя мою силу намерения, то брызги резко залетали в глаза, и я промахивался, то я заваливался на бок. Несколько раз меня мотнуло так, что я чуть не кувыркнулся через перекладину. Всегда хотел научиться, кстати, но время для осуществления мечты было явно неподходящее. А потом внезапно передо мной возник лес.

Я вошёл в такую же рощу, из какой попал на тяжелейшее препятствие в моей жизни (о, как я был наивен, не зная, что ждёт меня впереди). Только деревьев было больше, они уже сильно скрывали солнечный свет – время близилось к закату. Вокруг было достаточно сумрачно, глаза щипало от уколов воды, мне пришлось идти практически на ощупь. Метрах в двухстах впереди, как мне показалось, лес сгущался, но, подойдя ближе, я понял, что это каменная стена. Пошёл налево – конца не было видно. Пошёл на право – то же самое, с одной лишь разницей – через несколько минут прогулки вдоль бесконечной стены я увидел в ней дверь.

Мне никто не открыл. Я стучал. Кричал. Когда рук уже не чувствовал и содрал костяшки пальцев, колотил ногами. Бесполезно. Идти назад? В темноте перебираться через дырявый мост?

Заночевать в лесу мне показалось более привлекательной идеей, к тому же я рассчитывал периодически повторять попытки попасть за стену. Но усталость решила за меня. Когда я собрал из иголок кучу, ставшую мне в ту ночь кроватью, и сел, облокотившись спиной на холодные камни не взятой баррикады, я понял, что сил нет. Хватило ещё на чуть-чуть – перетащить моё спальное место к двери в надежде, что деревянная спинка самодельной кровати позволит замёрзнуть не так скоро. Минут через десять я уже околел.

Никогда не понимал закона «расслабься, чтобы согреться». В ту ночь я этому научился. Когда все мышцы сводит от напряжения, особенно на бёдрах и в спине, а пресс неприятно дёргается, контролировать себя не очень-то получается. Мне удавалось ненадолго, дыхание становилось ровным, но потом я снова начинал дрожать и скрючиваться.

А всё должно было быть по-другому: мы с родителями уже вернулись бы с традиционной прогулки, поужинали и пошли бы пить чай у камина. От горячей кружки было бы тепло рукам, от огня – щекам. Мы бы много-много разговаривали. Чай бы остыл, и я попросил бы маму налить новый. Она всегда делала это с радостью, мы оба любили пить кипяток. «Потому что даже слегка охлаждённый – это не чай, а непонятно что», – говорила она папе, когда он над нами подшучивал, называя людьми со сверхспособностями. Фантазии о том, чего со мной сегодня не случилось, и неизвестно, случится ли когда-нибудь, сопровождались видеорядом в голове. Я согрелся. И впервые за день почувствовал, что голодный. Живот что-то пробурчал, согласившись.

Может, мне это снилось, а может, я впал в какой-то транс от усталости, но всё, что мне привиделось тогда, было чересчур реальным. Сквозь дрёму я слышал голос мамы. Она желала добрых снов, поправляя одеяло – особенно мне нравилось укутывать ноги, подоткнув его под них. Теперь я ещё и видел её!

– Хочу драники, мам!

– Утром будут тебе драники, – она почему-то улыбалась. И гладила мою всегда торчащую чёлку. Прядь на ней была светлее, чем остальные волосы – русые, как у папы.

– А бекон будет?

– Ну как без бекона-то?

– А капуста?

– Угадай!

– Не будет?

– Ещё одна попытка, – улыбка уступила смеху.

– Ты не знаешь?

– Полагаю, если я собираюсь готовить завтрак сама, то точно знаю, что сделаю.

– Значит, капуста будет!

– Угадал. А теперь спи, – она поцеловала меня в висок, а я уже зажмурился, чтобы скорее наступило утро. Перед тем, как она выключила свет, выходя из комнаты, я приоткрыл глаза: вместо пижамы на ней был комбинезон – такой же, как на людях с картины, которую я видел у мамы в лаборатории.

Утром сквозь сон я почувствовал не сладковатый запах драников, обжаренных на сливочном масле с розмарином, а прелую вонь. Кто-то хрипел мне на ухо и тряс за плечо. Я открыл глаза.

– Кто ты? – человек в лохмотьях требовал ответа, ощупывая мои ноги. – Вставай! Кто ты?

Он был слеп.

– Я… Мне… Я хотел…

– Зачем ты спишь у нас под дверью? Что тебе нужно?

– Я… Здравствуйте, я Анди, мне на гору… думал, вы пустите… Пропустите меня. Мне надо…

– Вставай, уходи.

– Пустите меня, мне надо на гору.

– Уходи, – он больно толкал меня палкой под рёбра, – уходи-уходи, давай!

– Да почему вы меня прогоняете? Как мне пройти? У вас стена бесконечная!

– Вот для таких и бесконечная. Ты ещё здесь?! – я стоял, и теперь он подталкивал меня под колено. Палка, служившая ему опорой, была длинной кривой веткой сосны. С ней в руках, в старом балахоне из грубой серой ткани, который раньше, возможно, был мешком, в капюшоне, прикрывающем липкие седые волосы до плеч, он был похож на лесного волшебника. Когда разговаривал – на злого волшебника, но я его не боялся. Люди часто предстают перед нами в масках, и что мы за ними видим, зависит в том числе и от нас. Взять маму. Оказывается, она занималась чем-то опасным, ввязывалась в истории, в которые другие не решались, и готова была делать то, что ей казалось важным, даже если над ней смеялись и не поддерживали. С ней шутки плохи, как я понял из разговора отца с её коллегами. Но для меня она всегда была ласковым человеком, чьё тепло согревает в самую промозглую и ветреную ночь, а спокойствие оберегает от ужасов этой холодной темноты. Когда доверяешь кому-то, маски не действуют, и то, каким его знает остальной мир, не имеет никакого значения. Бояться вонючего слепого злодея в лохмотьях я просто не мог, потому что довериться ему было единственным способом попасть за стену. И пусть он выглядел более неприступным, чем она, я верил: он оказался здесь, чтобы помочь.

– Ты ещё тут?! Убирайся!

– Подождите… Как вас зовут?

– Какой мне толк с тобой знакомиться, если ты сейчас уберёшься отсюда? Иди туда, откуда пришёл!

Страх, скопившийся за предыдущий день, злость на то, что ничего не получается, и я потерял столько времени зря, сгруппировались и вытолкнули наружу Анди, которого я не знал. Он кричал обо всём: о том, что пропала мама, и, похоже, коллеги её подставили, а папа отказался спасать; об изобретателе, которого нужно найти; о дыме на открытке; о дырявом мосте; ночлежке в лесу и холоде; даже о драниках, за отсутствие которых живот проклинает поеданием самого себя.

Слепой стучал палкой по моей ноге. Зачем, я понял, когда он ударил сильнее:

– Тише ты! Тут не орут. Как мать зовут?

– И… – мне было тяжело дышать. – Ида.

– Стой здесь.

Я дёрнулся было – до меня не сразу дошло, что он больше не прогоняет меня, а просит подождать. Резкий жест посохом в мою сторону всё объяснил. Не знаю, сколько я там стоял, потом ходил туда-сюда, садился на кучу сосновых иголок, бывшей мне кроватью, вставал, снова ходил туда-сюда, считал камни на стене, постоянно сбиваясь.

Недавно мой сын попросил объяснить относительность времени – я вспомнил, как оно обманывало меня у той двери. Мой новый знакомый скрылся за ней. Я ни секунды не сомневался, что он выйдет обратно, поэтому и тревожился – это могло произойти в любой момент. Старик появился с мешком в руках, вытащил что-то оттуда и швырнул мне в ноги.

– Что это?

– Сетка рыбацкая. Ты есть хотел.

– Я не знаю, как ей пользоваться. У меня нет времени, мне надо…

– И сил нет. Ты как в гору лезть собрался?

– Так вы меня пропустите?

– Если тебе угодно есть сырую форель, я возражать не буду. Там, – он показал посохом в сторону стены, – ты поешь нормально. Потом пойдёшь, куда тебе надо. Хотя я бы не советовал.

– Почему?

– Я так понял, – он тянулся палкой к сети, – помощь тебе не нужна и есть ты передумал.

– Нет, стойте! Я просто никогда… Я не умею.

– И?

– Я никогда не был на рыбалке. Мне двенадцать. Одиннадцать.

– Я знаю. И?

– Знаете? Откуда?

– Или ты мальчишка, или ростом не вышел. На вот, – он протянул мешок.

– Это зачем? – в сети я легко бы поместился сам, даже не сворачиваясь клубочком, а в мешок влезло бы штук десять таких.

– Думал один будешь пузо набивать? С парой рыбин не возвращайся.

«А сколько я должен наловить, чтобы меня пустили? Может, их там тысячи – тех, кого надо накормить. Может, нужно набить мешок доверху. Может, пошлют ещё…» С этими мыслями я плёлся через рощу обратно к реке, вновь встречаться с ней не хотелось. Ноги еле-еле волочились: то ли я действительно так ослаб от голода, то ли оттягивал выполнение задания, потому что не представлял, как с ним справлюсь.

Но я смог. Форели в реке было много. Наверное, если бы я всё делал правильно, заполнил бы мешок быстро, но даже несколько часов, которые мне понадобились, я до сих пор считаю невероятным успехом. Размеры снасти намекали, что ей можно вытаскивать не по одной рыбе за раз, а у меня получалось по одной. Но получалось же! В безумном потоке эти серебристые создания каждую секунду борются за свою жизнь, что сделало их сильными и такими же стремительными, как течение. Они не давали послабления и заставили меня побегать вдоль берега, как ни на одном уроке физкультуры не доводилось. Я промок, ободрал руки о камни, штаны тоже от них пострадали. Тем большая гордость брала за мешок, с которым я теперь шёл к стене. И пусть ноги мои снова волочились, это было из-за тяжести добычи, что прилично подняло мне настроение впервые со вчерашнего утра. С женщиной, ждавшей у двери, я поздоровался с улыбкой, только взаимности не получил – она тоже была слепой.

После проверки улова мы зашли за дверь, и она повела меня вглубь через ряды сараев. Некоторые были открыты. Я заметил много мешков, типа того, что выдали мне: в них хранили картофель, лук, зерно. Самый большой сарай был заполнен тяпками, лопатами, граблями, имелось и несколько небольших плугов. Мы молча добрались до кухни. Женщина шла впереди и явно не собиралась со мной разговаривать, а я был увлечён изучением того, как устроено поселение, спрятанное от цивилизации. Пока я делал вывод, что довольно необычно – возможно, мне так казалось, потому что ничего подобного я раньше не видел. У нас дома тоже были инструменты и запасы овощей, но это одни грабли и одна тяпка, один мешок картошки на несколько месяцев, а в зерне и вовсе не было нужды. Я уже тогда догадался, что там живёт много народу. Когда мы зашли на кухню, где трудилось с полсотни женщин, я понял, что население гораздо многочисленнее, чем я представлял. Но удивление охватило меня вовсе не поэтому: кухарки тоже были слепы.

– Тут что, все слепые? – любопытство не дало сдержаться.

– Как ты догадался? – женщина впервые что-то сказала мне.

«Похоже, – подумал я про себя, – у них проблемы не только со зрением, но и с гостеприимством. С другой стороны, как бы они ему научились, если закрылись от всего мира и никого к себе не пускают?»

Несколько работниц занялись форелью, а я стоял в оцепенении. Они так слаженно готовили, не верилось, что они слепы. Мне стало не по себе от того, что я, зрячий, остался без дела.

– Можно помочь? – громкий вышел вопрос, ведь я обращался сразу ко всем.

– Помоги тут, – девушка, лепившая из теста круглые буханки хлеба, позвала меня к себе.

– Вон, – она указала на несколько вёдер, заполненных сероватой массой, – делай, как я.

А вечером мы сели ужинать. Подошла наша очередь – так сказала эта девушка. В деревянной постройке размером со спортивный зал, за столами, составленными в ряд, сидели сплошь слепые люди. Такого вкусного бульона из форели я никогда больше не ел, хоть он и вышел совсем не наваристым.

Ночлег мой никого не интересовал, но и выгнать меня никто не попытался. Я остался спать в кухне – в ней было тепло, а как в других местах, я не знал. К тому же, там откуда-то взялся матрац и подобие одеяла – полотно, связанное из старых разноцветных лоскутков. Я видел такое когда-то давно у прабабушки в деревне: она нарезала вещи, которые уже никто не носит, на тонкие полоски и плела из них ковры. Судя по потрёпанности, моё одеяло такую функцию и выполняло.

Просыпаться от вони, закладывающей нос, стало уже привычным. А у меня были все шансы сквозь утреннюю дрёму почувствовать запах стряпни, которой скоро накормят тысячи человек! Но старик разбудил меня раньше завтрака – посох ему снова пригодился.

– Что, пора? – спал я чуть крепче, чем в предыдущую ночь, поэтому понадобилось время, чтобы взбодриться.

– Тебе – пора. Пошли, – он потряс связкой ключей, звон раздался по всей кухне.

– На выход? Но вы же сказали…

– Я сказал, что тебя накормят. Тебя накормили. Помогли. Там не помогут, больше предупреждать не буду. Здесь тебя тоже больше не ждут.

– Кроме меня никто не будет её искать.

– А откуда ты взял, что сможешь найти?

– Ниоткуда. Хотя бы покажите, куда идти, чтобы я побыстрее попал к этому изобретателю.

– Он сделал всё, чтобы до него никто не добрался, и никому ещё не удавалось. Пытались пару раз и пропадали, а они были подготовлены, хотя бы представление имели, куда шли. Ты не знаешь ни это чудовище, ни дорогу. Не уйдёшь дальше первой ловушки.

– Ну дорогу-то вы мне покажете? Подождите… Ловушки? Чудовище? Почему чудовище?

– Потому что убивают только чудовища.

– С чего вы взяли, что он кого-то убил? Может, эти люди как-то по-другому пропали! А может, не пропадали, просто вы не знаете, что они смогли вернуться?

– Эти, может, и по-другому. А другие нет, я сам видел. Ты слишком смелый, если заявляешь, что я вру, и наивный, раз не веришь очевидному!

– Я не говорил, что вы врёте! Просто иногда люди кажутся плохими, а на самом деле они совершают много хорошего, – тут моя смелость меня покинула, но я продолжил, – вот как вы.

– Я что?!

– Мама рассказывала, как её учитель дал ей негативы и объяснил, что только на них можно увидеть внутреннее свойство света – его тёмную сторону. Если честно, я так до конца и не понял, что это значит. Но знаю, что тёмный кусочек плёнки – только промежуточный этап на пути к кадру. Потом из него получается замечательная фотография. А если бросить негатив как есть, сказать, что он плохой и некрасивый, то никогда не увидишь её. Понимаете? Мне кажется, мамин учитель имел в виду, что человеку всегда нужно давать шанс показать, какая фотография получится из его негатива.

– Он и есть её учитель, – сказав это, старик развернулся и пошёл прочь.

– Подождите! Куда вы?

– Надо выходить, если хочешь управиться за сегодня.

– Вы покажете мне дорогу? – я уже торопился вслед за ним. – Подождите!

– Ещё раз отдашь мне приказ, пойдёшь сам!

– Простите, хорошо… Я думал, может, хлеба взять?

– Мне всё равно, что ты там думал, не смей меня останавливать.

– Так я возьму?

– А мне-то что? Давай поживей.

Для слепого он шёл довольно быстро, но после того, как я видел налаженное кухонное производство, меня это не удивляло. Мы долго молчали. Или мне так показалось, потому что я хотел много чего спросить и никак не решался.

– Так вы и маму мою знаете?

– Знаю.

– А откуда?

– Много вопросов, не наглей.

– Может, я угадаю?

– Поиграть решил? Не наглей, говорю.

– Ну ладно, – я даже остановился в знак серьёзности своих намерений, до сих пор себе удивляюсь. Будто в меня тогда вселился я тридцатипятилетний, пишущий эту книгу, – слушайте, я не хочу играть и не хочу упрашивать. Кроме вас мне никто не поможет, мне всё равно, кто там кого убивает. Но если это и правда так, расскажите, что известно. Вы уже пошли меня провожать, а значит, взяли ответственность. Вы что, на убийство меня ведёте? Вы бы так не поступили. Я знаю! Не надо притворяться, я вас не боюсь! Иногда пугаюсь, но тут же вспоминаю, что вы меня впустили, накормили, не дали замёрзнуть, а теперь показываете дорогу. Почему вы говорите, что там опасно, но ничего не объясняете? Пожалуйста, расскажите мне всё. Хоть что-нибудь!

Не может быть, чтобы он улыбнулся. Наверное, мне почудилось, и это была ухмылка.

– Что ты хочешь узнать? – старик начал двигаться дальше, но теперь медленнее, чем обычно. – Конкретные вопросы – конкретные ответы.

– Кто такой этот Изобретатель? Чему он учил маму? Зачем живёт так далеко от людей? Почему не хочет ни с кем общаться?

– А ты любопытный, да?

И он рассказал, что мама – не простой физик. Задолго до моего рождения, на конференции, где учёные выступали с докладами по чёрным дырам, её заинтересовал один инженер. Он утверждал, что знает, как изобрести устройство, которое позволит совершать космические путешествия куда угодно без потери времени – не нужно будет несколько лет добираться от одной планеты к другой, не нужно будет никаких кораблей. Его открытие сулило большой прорыв в изучении Вселенной, ведь оно означало, что люди больше не будут в этом ограничены. Просто отправлялись бы туда, куда задумали, собирали данные и возвращались на Землю для их анализа.

Тогда человечество переживало кризисные времена: не за горами было перенаселение, экологическая катастрофа, нападение электронных форм жизни, которые мы сами же и наделили интеллектом. Кто-то в это верил, кто-то нет. Но эти вопросы обсуждались на мировом уровне, как серьезные, способные нанести непоправимый вред нашему общему дому. Так или иначе, научное сообщество было занято попытками понять, что же делать, если происходящие беспорядки, надуманные они или нет, достигнут апогея. Этим и аргументировал инженер создание своего устройства: пора искать новый дом, ведь наш, несмотря на великолепие, с каждым днём становится опаснее.