Кольцов. Часть 2

– Ну, это уж слишком. Я хоть и подтянут, но не атлет.

– О, это несложно исправить.

– Накачать мне огромные бицепсы? – насмешливо произнес Андрей.

– Нет, что вы, – она засмеялась, красиво обнажив зубы. – Исправить прямо на холсте. Пририсовать желаемое.

– Нет, благодарю. Я за правду жизни, – сухо ответил Андрей и вновь отвернулся.

– У, какой вы серьезный и принципиальный… Таким вы мне еще больше нравитесь. Тогда… Тогда я могу вас изобразить, например, в роли турецкого султана, в гареме. И знаете, мне легко организовать всю массовку для данной композиции. Роль султана вам подходит?

– Вполне! – неожиданно для себя хмыкнул Андрей и рассмеялся.

– Я знала. Знала… Мне вообще кажется, что я вас чувствую очень глубоко. Вы не находите, что мы с вами очень похожи?

– В чем, например? – Андрей вызывающе засунул руки в карманы летних брюк.

– Ну, во-первых, мы оба питаемся плодами. Во-вторых, мы оба – не ханжи, и, в-третьих, мы оба творческие натуры.

– Я ремесленник, – обронил Андрей.

– Не прибедняйтесь, Андрей Николаевич. Хороший хирург не имеет права не быть творческой личностью. Если бы это было иначе, то слава о ваших волшебных руках не шла бы по всей Москве. Я слышала, что вы принимаете людей и как костоправ, остеопат и мануальщик. Вправляете позвоночник. О, это вообще очень редкая и ценная специальность. Вы знаете, один мой знакомый художник страдал болями в позвоночнике, и ему посоветовали обраться к Герберту Аткинсону Баркеру. Вы слышали о нем?

– Да, – кивнул Андрей. – Но он же живет в Англии.

– Именно. Мой друг и ездил к нему в Лондон. И, представляете, доктор буквально возродил его – боли отступили.

– Да, так бывает.

– Вот и вы! Это же очень ценно в наше время. Я только чуточку удивлена, отчего вы не занимаете высокую должность? И не делаете себе карьеру? Тем паче сейчас, когда на базе Странноприимного дома разместился один из корпусов института скорой помощи имени Склифосовского.

– Именно по вышеозначенной причине и не делаю.

– Почему?

– Потому, что я неплохой хирург и костоправ. А любая общественная работа и лишние регалии лишь тешат бесов самолюбия и отвлекают собственно от самой работы.

– Вы… Вы… Просто… У меня нет слов! Теперь я точно влюблена в вас.

– Я женатый человек, Варвара Семеновна.

– Оу, и он мне только что говорил о том, что не ханжа. Что с вами, Андрей Николаевич? Причем тут ваша семья, дети, супруга и ваша личная свобода? Я полагаю, что вас трудно удержать в каких-то моральных рамках. Моральные рамки созданы для идиотов и плебеев. Для пролетариата, – понизив голос, произнесла она.

Он вновь усмехнулся.

«Эк, тебя понесло, милая барышня, – подумал он. – Так ты, бог знает, до чего можешь договориться. Пролетариат – тебе не брат. Жаль, что тебя сейчас не слышат твои партейные товарищи. Слишком много болтаете, госпожа художница…»

Но вслух он ничего не произнес, а лишь слегка улыбнулся.

– Андрей Николаевич, если позволите, то я продолжу. Я сама – человек весьма раскрепощенный. И далека от всяких условностей. Я увлекающийся человек. Я люблю не только живопись, но и литературу, поэзию, музыку. У меня на даче часто играют симфонический или джазовый оркестры. И вальсируют обнаженные пары.

– Даже так?

– Да… А сегодня вечером как раз музыканты и приедут.

– Музыканты у вас тоже обнажены?

– Нет, музыканты у нас, как и положено, во фраках. Обнажены у нас лишь юные девушки. Есть и несколько юношей. Остальные гости раздеваются по желанию. В моем поместье есть озеро и отличный пляж. Именно там все гости чаще всего и бывают обнажены, как в Серебряном бору, у Радека. Часть из них облачается в костюмы к торжественной части или банкету. Часть так и остаются – голышом.

– Позвольте спросить, а кто же все эти обнаженные девушки? Они, часом, не проститутки?

– Нет, что вы! Как вы могли подумать? Проституция в нашей стране давно уничтожена.

– Ой, ли? – хмыкнул Андрей.

– Ну, почти уничтожена. А все эти девушки и юноши – они обычные комсомольцы. Причем, членство в рядах комсомола у нас обязательное условие. В своей обычной жизни они передовики производства – знатные ткачихи, птичницы, поварихи. Да, много кто. Есть у нас и юноши – сталевары. А раздеваются они все лишь по доброй воле, потому, что молоды, красивы, здоровы. И им не к чему стесняться своих тел.

– О, эти речи о пользе наготы и ее моральных оправданиях я слышал уже у Радека и его активистки Зоеньки.

– Ах, Зоенька? – Бронш хищно улыбнулась – Эта глупышка сходит с ума от Радека. Влюблена в него как кошка. А он ее игнорирует, – с деланным сожалением произнесла Варвара Семеновна. – А что может быть хуже для женщины, чем безответность?

– О, есть много чего хуже для женщины, – жестко возразил Андрей.

– Что, например?

– Что? Ну, вот хотя бы ампутация конечностей.

– Ну-уу, Андрей Николаевич, к чему эти крайности?

– Ну, как же к чему? Знаете, сколько рук и ног мне пришлось ампутировать за годы Первой мировой и в Гражданскую? О, это целые кучи конечностей, разорванных снарядами. И были среди них даже конечности в красивых туфельках. Таких, как у вас, например.

Художница потемнела лицом и спешно убрала ноги под сидение.

– Вы знаете, мне потом даже мерещилось все это.

– Что именно?

– А вот эти ноги, руки… здоровых молодых людей.

– Андрей, перестаньте, – она вдруг ухватила его за голову и прижала к себе. – Война давно позади. Не вспоминайте плохое.

Андрей смутился от ее смелого порыва и тихонечко отстранился.

«Что на меня нашло? Почему, когда баба воркует так ладно и сладко, мне всякий раз хочется сказать ей гадость? Идиот. Нашел с кем откровенничать. Небось твой братец на Лубянке сам людей пытает… Все вы одним миром мазаны… Пожалел волк кобылу».

– А вот мы уже и подъезжаем, – радостно возвестила художница. – Раньше здесь было поместье графа Р-кого. Но он уже давно в Париже. А мы вот живем теперь здесь. – Милости просим, Андрей Николаевич!

Перед тем, как покинуть машину, она ухватила его за руку и, задержавшись дольше положенного возле его уха, обдавая жаром влажного дыхания и запахом заморских духов, прошептала:

– Мы с вами договорились? Ничему не удивляйтесь…

* * *

Как довольно быстро понял Кольцов, сие предупреждение носило вовсе неслучайный характер. Удивляться было чему.

Варвара Семеновна подошла к высокому, выше обычного забору, тонкие пальцы, унизанные перстнями, нажали на большую кнопку механического звонка. Клавесинная трель прозвучала довольно резко. Андрею показалось, что за воротами, в невидимом до поры «царстве» наркомовской художницы послышались невнятный шум, суета и топот.

– Готовятся к приему, – шепотом сообщила она и улыбнулась чуть надменной, царственной улыбкой.

Перед тем как открылись ворота, Андрей успел заметить, что высокий зеленый забор уходил в бесконечную даль с обеих сторон дачного поселка.

«Ничего себе, – внутренне подивился Кольцов, – это какая же была усадьба у бывших помещиков, сбежавших в Париж? А может и расстрелянных? И что, теперь вся эта необъятная территория принадлежит этой номенклатурной штучке? Да по вам, товарищ Бронш, плачет повторная экспроприация. Экспроприация, и еще раз экспроприация, – мысленно грассируя как вождь, повторил про себя Кольцов».

Внезапно двери распахнулись, раздался скрежет граммофонной пластинки, и из репродуктора, установленного на высоком столбе, понеслась до боли знакомая мелодия «Марша авиаторов».

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,Преодолеть пространство и простор,Нам разум дал стальные руки-крылья,А вместо сердца – пламенный мотор.Всё выше и выше, и вышеСтремим мы полёт наших птиц,И в каждом пропеллере дышитСпокойствие наших границ.

Под эту популярную музыку Варвара Семеновна ухватила нашего героя под руку и ввела в чертоги своего загадочного «царства». Прямо от ворот, в неведомую перспективу, скрывающуюся в облаке зелени, шла широкая парковая аллея, огороженная с обеих сторон крепкими соснами и пирамидальными тополями. За ними простирался довольно густой смешанный лес, сквозь который не было видно ни одного строения. Лишь справа, как показалось Андрею, едва заметной полоской проступила голубизна далекой реки или озера. Из-за яркого солнца Андрей не смог рассмотреть хорошенько все детали.

Под ногами что-то хрустнуло. Андрей опустил голову и увидел белую мраморную крошку. Щедрым ковром она покрывала собой всю широкую и длинную дорожку, идущую от ворот. Но главным было не это…

По обеим сторонам от дорожки, уходя вдаль, тут и там стояли такие же белые и довольно монументальные мраморные постаменты. На этих постаментах красовались гипсовые скульптуры. Первой шла скульптура девушки с веслом – такие гипсовые девушки совсем недавно стали появляться в столице. Они всегда привлекали нашего героя некой несуразностью – античные пропорции женских фигур сочетались с вполне советскими атрибутами новой жизни. По замыслу советских скульпторов, гипсовые дивы всякий раз держали в руках весла, молотки, метательные диски или серпы. А иногда, при явной наготе и откровенности форм, эти советские богини вдруг изображались заинтересованными читательницами. Пудовые книги покоились на их мощных и не по-женски крепких руках. Андрея забавляли новые веяния советского изобразительного искусства.

Вот и сейчас он с явным изумлением уставился на образ девушки с длинным веслом. Скульптура поразила его мощными и сильными ногами и довольно крупными алебастровыми ягодицами. Он посмотрел пристальнее. Со скульптурой было явно что-то не так… И тут его осенило. С гипсового лица на него смотрели совсем живые, озорные и лукавые девичьи глаза.

– Подождите, товарищ Бронш, она что, разве живая? – Андрей поперхнулся от удивления и отступил назад. – Полно вам меня морочить. Это же живая девушка!

Варвара Семеновна подавила в себе едва заметную улыбку и сделала нарочито строгое лицо. Андрей двигался по аллее и еще с большим удивлением рассматривал скульптуры. Да, все они были живыми. За девушкой с веслом шла не менее аппетитная девушка с диском. Казалось, она присела для того, чтобы метнуть сей спортивный снаряд. Ее сильные ноги дрожали от напряжения. Девушка едва удерживала равновесие на высокой мраморной тумбе. Андрей поспешил далее, дабы несчастная смогла переменить позу. После нее шла скульптура рабочего. Это был обнаженный юноша с доменными щипцами, в рабочей спецовке и маской на лице. Следующий постамент приютил у себя метателя молота. У него была довольно мощная фигура атлета с хорошо очерченными мышцами рук и ног. Обнаженные гениталии были прикрыты загипсованной марлей, ловко замаскированной под общий тон белой кожи.

Да, все фигуры на этой аллее были живыми! Их выдавали живые глаза и едва заметное шевеление пальцев рук или ног, а иногда и легкое раскачивание фигур.

Далее пошли «пионеры» с горнами и целые композиции «строителей социалистического государства». Многие из них были полностью обнажены и густо измазаны гипсом. Даже их волосы казались неживыми.

– Варвара Семеновна, вы умеете удивить, – усмехнулся Андрей. – Но, простите, зачем? Что за нелепая инсталляция? Прикажите им расслабиться и смыть все эти белила. Я полагаю, что стоять в таком виде на солнце не очень-то полезно.

– Потерпят, – с неожиданным холодом произнесла чиновница. – Андрей Николаевич, смею заметить, что все это представление организовано по личной инициативе нашей комсомольской спортивной секции. Все эти люди – спортсмены. Их никто не неволит. Именно так они довольно часто выступают на выездных концертах. А то – прикажите! Придумали тоже… Я не помещица, и крепостное право у нас отменили еще в прошлом веке. Все мои гости исполняют свои роли лишь по собственному и искреннему желанию. Я лишь хотела вас удивить и порадовать.

– И вам это удалось, – сухо кивнул Андрей и вежливо улыбнулся.

– Вы же цените красоту человеческого тела, атлетическое сложение. Ведь, правда, они хороши?

– Да, очень. Мне просто показалось, что гипс, краска и тело – это не вполне гигиенично. Может быть зуд, сыпь.

– Да-да, в вас сейчас доктор говорит. А вы посмотрите на все это с эстетической точки зрения. Я художник, Андрей Николаевич. И я люблю новые формы художественного выражения. Авангард, постимпрессионизм, модерн, символизм, экспрессию. Я люблю эпатировать. Привыкайте…

Андрей усмехнулся. – И потом я же предупредила вас о том, чтобы вы старались ничему не удивляться.

– Я постараюсь…

«А чего ты, собственно, бунтуешь, дружок? – подумал Кольцов. – Воротишь нос от буржуйских забав нэпманских чинуш. Раз уж назвался груздем, то полезай в общий кузов. Вкуси, так сказать, все прелести разом. То ли еще будет…»

– То ли еще будет, – вторя его мыслям, словно дьяволица, произнесла товарищ Бронш и хищно улыбнулась.

Когда Варвара Семеновна и Андрей дошли до конца аллеи, сквозь высокие кусты сирени показался абрис трехэтажной усадьбы.

– Сейчас я познакомлю вас с моим милым лесным гнездышком. И мы с вами, Андрей Николаевич, отобедаем в небольшом кругу моих знакомых. Остальные же гости соберутся ближе к вечеру. А вы пока отдохнете, искупаетесь в моем озере.

– Благодарю, Варвара Семеновна. Но не стоит хлопотать по поводу обеда. Я вовсе не голоден.

– Зато я голодна! – она, шутя, щелкнула белыми зубами. – А вы просто составите мне компанию.

Перед тем как свернуть с основной аллеи на боковую, ведущую к усадьбе, Андрей оглянулся назад – все мраморные тумбы теперь были пусты – скульптуры исчезли, будто их и не было.

«Наверное ускакали в лес резвыми козликами», – веселясь, подумал Андрей.

– Кстати, к осени мне завезут сюда коллекцию античных статуй из одной помещичьей усадьбы. Сейчас их реставрирует мой знакомый скульптур. Так что, сия инсталляция была лишь моей временной забавой.

Из репродукторов теперь неслась другая, так хорошо знакомая Андрею песня:

Наш паровоз, вперед лети!В Коммуне остановка,Иного нет у нас пути,В руках у нас винтовка.* * *

«Лесное гнездышко» художницы напоминало собой лучшие образцы поместий, построенных в середине прошлого века. Это было огромное трехэтажное здание с белым треугольным фронтоном и четырьмя мощными колоннами, расположенными на довольно просторном мраморном портике. Ниже шла широкая лестница с золочеными перилами. Сам фронтон был украшен античными скульптурами, изображающими Фемиду, с завязанными глазами и знакомыми весами в руках.

«Может, в этой усадьбе жил кто-то из царских судей, – мимоходом подумал Андрей. – Уж больно все торжественно».

От его внимательного взгляда не ускользнуло и то, что, судя по всему, сие здание совсем недавно было подвергнуто тщательнейшему ремонту, а возможно, и реставрации. Казалось, что сам воздух еще наполнен запахом свежих белил, известки и струганных досок. Стены здания были окрашены в нежно фисташковый цвет. И это сочетание с белым фронтоном, белыми витиеватыми капителями, фигурными карнизами с лепниной, белой балюстрадой между вторым и третьим этажами, вазонами, аттиком, белыми стрельчатыми окнами – создавало ошеломительный эффект роскоши и какого-то почти царственного великолепия.

– Да-с… – Андрей, задрав голову, рассматривал «лесное гнездышко» чиновницы.

– Красиво? – не без гордости, спросила его Варвара Семеновна.

– Впечатляет. Я, действительно, удивлен.

– Ах, не удивляйтесь, mon amie, – с улыбкой произнесла хозяйка и незаметно прикоснулась к ладони Андрея.

– Из вашей усадьбы, Варвара Семеновна вышел бы отличный клуб для отдыха лучших передовиков производства, – покачал головой Андрей.

– Вы правы, – с улыбкой, стараясь выглядеть невозмутимо, согласилась она. – Официально усадьба и оформлена, как дача отдыха для творческой интеллигенции.

А после, немного помолчав, добавила.

– Вы знаете, Андрей Николаевич, именно таким я вас себе и представляла.

– Каким?

– Немного дерзким, непокорным, имеющим на все свое мнение. Редкий гость бы посмел мне сказать нечто подобное.

– Да?

– Да, – кивнула она. – Здесь все меня очень боятся. Почти раболепствуют. Скажу по секрету, что еще сильнее они боятся моего родного брата.

– Вот как? А он что у вас занимается людоедством? – не унимался Кольцов.

Варвара Семеновна рассмеялась, красиво запрокинув голову. Правая рука стянула белую шляпку. Она наклонилась и сорвала колосок. Темная прядь упала ей на высокий лоб.

– Вы что, и вправду не знаете, кем работает мой брат?

– Даже не представляю, – не моргнув, соврал Андрей.

– Он работает на Лубянке, большим начальником.

– Вот как? И именно поэтому я тоже должен его бояться?

– Нет, что вы, вам вовсе нечего бояться. Тем паче, что вы мой гость, и тем паче, что я настолько к вам неравнодушна.

Андрей сделал вид, что не заметил последнюю фразу. Женщина смущенно рассмеялась.

– А о брате моем и вправду ходит много нелепейших слухов. Поговаривают, что даже в нашем доме у него есть особая комната в подвале, где его сотрудники из ОГПУ допрашивают людей.

– А она таки есть?

– И вы туда же, Андрей Николаевич! – со смешливым упреком произнесла чиновница и кокетливо погрозила Андрею пальцем. – Что находится в моем гостеприимном доме, я вам все-таки покажу. Немедленно идемте.

Она потянула Андрея за руку и повела к ступеням.

«Нет, и все-таки она не в моем вкусе, – подумал он. – Уж слишком субтильна – ни задницы, ни ляжек, ни титек…»

Теперь ее маленькая сухая ладошка на вполне законных, казалось бы, основаниях крепко держала руку Андрея.

– Идемте!

Она толкнула высокую дубовую дверь, покрытую отличным яхтенным лаком, и впустила Андрея в огромный холл. Здесь было очень светло – яркие брызги солнечных лучей текли из высоких боковых окон и окон, расположенных с противоположной стороны дома. На полу красивым узором лежал глянцевый, начищенный до блеска паркет. С двух сторон от холла шли широкие лестницы, очевидно ведущие на второй этаж здания и выше. Прямо от порога стелилась красная ковровая дорожка, доходящая до самой стены. А на стене, лицом к каждому входящему, располагалось огромное полотно, на котором был изображен улыбающийся немного лукавой улыбкой вождь пролетариата – Владимир Ульянов (Ленин) в своей неизменной кепке и с легким прищуром татарских глаз.

Прямо под портретом возвышались два беломраморных вазона с охапками свежих гвоздик, доставленных из подмосковной цветочной оранжереи. Рядом с вазонами стояли двое юношей в пионерских галстуках. Судя по атлетическим фигурам, эти «стражи» давно вышли из пионерского возраста. Как только хозяйка усадьбы вместе с Андреем подошли к портрету, караульные с невозмутимым видом, по-пионерски, салютовали гостю и хозяйке.

Варвара хитро улыбнулась. Андрей успел заметить, что под короткими штанишками молодых людей выступали крепкие, покрытые волосами, мужские ноги.

Андрею становилось весело.

«То ли вы, мадам, столь умны и лукавы, что так ловко превращаете обедню в фарс, – рассуждал Кольцов. – То ли? Ну нет, не можете же вы всерьез, да вот так… Хотя…»

Он любил наблюдать за поведением современных совбуров и представителей новой власти. Среди них попадались весьма оригинальные личности – великолепно образованные, талантливые и легко приспосабливающиеся к новым условиям. Те, кто не умел лицедействовать, давно уехали в Стамбулы, Сингапуры и Парижи. И жили там, отчаянно ностальгирую по утраченной навсегда России. А те, кто умел держать фигу в кармане и искусно лгать, остались на родине. И теперь, казалось, были вполне счастливы. Новые приспособленцы, родом из царской России.

– Этот портрет Ильича написал мой хороший друг, художник С-кий. Ему хорошо удается образ вождя. Вы не находите, Андрей Николаевич?

– Да, мне кажется, что весьма похоже на оригинал, – с важным видом, заложив руки за спину, ответствовал Кольцов.

– Пойдемте, нас с вами ждет прекрасный обед. И я познакомлю вас с моими друзьями.

Варвара Семеновна взяла Андрея под руку и повела его в сторону от одной из боковых лестниц. Прямо за ней шли двойные двери, ведущие в огромный обеденный зал. Стены этого зала были окрашены в нежно-лимонный цвет. В этом помещении царила совсем иная обстановка, нежели в политически конъюнктурном холле. Андрею показалось, что он, словно по мановению волшебной палочки, переместился в век, эдак, восемнадцатый. Стиль этого зала нес в себе элементы классицизма и рококо. Уж не сам ли Антонио Рина́льди мог ваять нечто подобное? Этот зал напомнил Андрею интерьеры Гатчинского замка или Версаль. Лимонные стены были украшены белыми картушами с умопомрачительными рокайлями и растительными завитками. Центральное панно изображало собой Венеру в окружении множества толстых купидонов. Огромные окна были занавешены бархатными портьерами горохового цвета, перевитыми золотистыми кистями. Меж портьерами трепетал от ветра тонкий белоснежный тюль.

Посередине зала располагался стол овальной формы, покрытый накрахмаленной скатертью. В середине стола возвышалась фарфоровая ваза с белыми розами. Стол был сервирован изящными тарелками, явно из императорских коллекций, и хрустальными фужерами. Тут же стояли кувшины с вином и ваза с фруктами, другая ваза была наполнена свежими ягодами клубники.

Андрей немного растерялся от всего этого великолепия. Но еще больше он растерялся от вида господ, восседавших за столом.

– Познакомьтесь, товарищи, это мой новый друг, доктор Кольцов Андрей Николаевич. Он работает при институте Скорой помощи имени Склифосовского. Он врачует многие недуги. Слава о его таланте идет не только по столице, но и за ее пределами. Скажу больше – к нему едут оперироваться наши товарищи из Парижского и Цюрихского отделения Коминтерна. Он в самом зените своей славы, а еще так молод.

– Варвара Семеновна, ну это уж слишком, – Кольцов покраснел.

– Не скромничайте, мой друг. Я знаю, каким трудом достается подобная слава.

Хозяйка подвела Андрея ближе к столу.

– А теперь я хочу вас познакомить с моими друзьями. Разрешите вам представить Валентину Петровну Кривошеину. Она у нас настоящий командир в юбке. Во время Гражданской командовала несколькими боевыми отрядами. Воевала наравне с мужчинами. Имеет награды от самого Буденного. Ныне работает в комиссии по борьбе с беспризорностью.

Из-за стола привстала женщина лет сорока, с широким лицом и тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Короткие светлые волосы были зачесаны назад и убраны под костяную гребенку. Мужские скулы, короткий толстый нос, тонкие, плотно сжатые губы – все это выдавало в ней женщину решительную и с характером. Андрей боялся именно таких женщин. Они казались ему несуразными мужи́чками, могущими сломать любую человеческую судьбу. Торс этой мужебабы был облачен в кожаный пиджак с ремнями, с которым она, по-видимому, не желала расставаться даже в июньскую жару. Андрей не удивился бы, если бы эта грубая на вид мадам, вдруг вытащила из кобуры маузер и, повелевая им, поставила бы всех к стенке.

Валентина Петровна, вопреки ужасным фантазиям нашего героя, расплылась в некотором подобии улыбки, похожей на улыбку сытого крокодила, и протянула к Андрею руку для знакомства. Андрей постарался сжать командирскую ладонь как можно крепче и тоже улыбнулся в ответ. Но предательская испарина таки проступила на его холодном лбу.

Недалеко от командирши располагался невысокий лысый господин, одетый в малоросскую расшитую рубашку навыпуск, с живым, чуть насмешливым лицом и еврейскими выпуклыми глазами. Рядом с ним, судя по всему, сидела его жена. Это была высокая худощавая особа в скромном темно-синем платье. Время от времени она что-то шептала супругу на ухо, делая страшные глаза и шикая на него. Со стороны это выглядело так, словно бы она одергивала шаловливого ребенка. А ребенок продолжал гримасничать и баловаться за столом. Чопорная супруга этого странного господина имела обиженное, почти унылое лицо. Она была откровенно некрасива и болезненно бледна, и, видимо, стеснялась своей внешности.

– Познакомьтесь, Андрей Николаевич, это товарищ Кацман Арон Самуилович и его супруга Сара Яковлевна. Совсем недавно товарищ Кацман назначен директором Сандунов. Кстати, вы любите баню?

– Скорее нет, – сухо отвечал Андрей.

– А это вы напрасно, молодой человек, – грассируя, скороговоркой, произнес директор Сандунов. – Я приглашаю вас к себе и покажу вам, что есть настоящая русская баня.

«Где ты, и где русская баня? – внезапно подумал Андрей, но вслух ничего не произнес. – И что вы все, как один, картавите? Мода у вас такая, что ли?»

– В московских Сандунах, знаете ли, не только купеческий русский дух присутствует, а и эклектика западноевропейской роскоши, античности и восточного стиля, – похвастался банщик. – Мрамор у нас из Италии, плитка из Германии и Англии. Настоящий шик. А какие у нас залы! Мавританский, неорококо, римский. Милости прошу вас к нам, в Сандуны. Уж мы вас попарим, Андрей Николаевич, на славу.