Кольцов. Часть 2

– Благодарю.

– Андрей Николаевич у нас знаком с идеями натуризма, а потому, я полагаю, Арон Самуилович, мы таки непременно посетим ваши роскошные залы.

– Конечно, Варвара Семеновна. А я угощу вас прекраснейшим пивом и свежими раками. Есть у нас и икорка, и омары.

Слева от банщика сидел высокий худощавый брюнет с довольно привлекательными, почти испанскими чертами породистого лица. Одет брюнет был в темный импортный костюм. Прямо за столом он курил дорогую сигару. И был представлен Андрею, как некий Луи, поэт, который совсем недавно вернулся из Мадрида. Луи не произнес ни слова, а только скользнул по Андрею смолью иссиня черных глаз и коротко кивнул. На противоположной от Луи стороне развалился абсолютно рыжий господин в светлой паре и, наклонившись к бокалу, цедил красное вино.

– А это наш дорогой Ромочка. Он лучший художник-символист и футурист. Только слишком много пьет, и когда-нибудь пропьет-таки свой уникальный талант, – последние слова Варвара Семеновна произнесла чуть громче и веселее. Они явно были адресованы пьяному художнику.

Ромочка откинулся на спинку роскошного стула и вызывающе посмотрел на хозяйку.

– Да, пью и что с того? Я полная бездарность, знаете ли, – в мутных глазах плескались обида и неподдельная боль.

– Ну, начинается, – протянула Бронш. – Не обращайте внимания на Ромочкину самокритику. Он очень талантлив. А вина я вам, Роман Петрович, сегодня более не дам!

– И это будет несправедливо! – вскинулся художник. – Чем я хуже других? Ее, его, их? – он бесцеремонно тыкал на гостей коротким пальцем, но те почти не смотрели в его сторону.

Андрей сделал вывод, что пьянство этого господина для всех собравшихся было делом привычным.

Пьяненький Ромочка уронил рыжую голову на руки. А после вновь приподнял ее и изрек:

– Вы ошибаетесь, Варварочка, я все-таки бездарь. Вот Вовка Маяковский – он гений. Он и как поэт гениален и как художник не плох.

– Я не люблю Маяковского как художника, – отозвалась полная блондинка, лет тридцати, в розовом блестящем платье, с голыми руками и откровенным декольте, отороченном страусинными перьями. – Мне кажется, что как художник, он откровенно слаб.

– Позвольте, а вы видели его футуристические картины? – не унимался Ромочка.

– Видела и что с того? – затянулась пахитоской дама. – Чушь! Ваяют они там с Лилечкой какую-то белиберду. Лозунги одни.

– Это для вас, папуасов, сие белиберда! – откровенно хамил Ромочка блондинке.

Но, судя по всему, ее не коробило подобное поведение рыжего художника.

– По мне, так каждый должен заниматься своим делом. И если ты пишешь недурственные стишата, то и продолжай их писать, – она улыбнулась вызывающей улыбкой, моргнула длинными ресницами и вновь затянулась пахитоской.

– Да, что вы понимаете в живописи, Розалия Платоновна? Вы лучше бы помолчали, а?

– Понимаю не меньше вашего, товарищ Худейкин.

– А может, хватит? – вдруг громче других произнес седовласый господин в строгом фраке, похожий на итальянского мафиози. – Варвара, прикажи подавать обед. Иначе наш гость сойдет с ума от их вечных споров.

– Минутку, Виктор, – проворковала Варвара Семеновна. – Андрей Николаевич, эту прекрасную даму зовут Розалия Платоновна. Она работает в Наркомторге.

Дама вновь улыбнулась какой-то деланной и несколько глуповатой улыбкой и протянула Андрею обе руки для поцелуя.

Андрей не стал целовать ее руки, а лишь взял одну из полных ладошек и слегка пожал ее.

– А это как раз и есть мой брат. Его зовут Виктор Семенович, – произнесла Бронш, представляя Андрею седовласого господина, похожего на мафиози.

Огпушник довольно пристально посмотрел в синие глаза Андрея. Но Андрей выдержал его прямой взгляд и пожал ему руку.

«Надо же, – подумал Андрей. – И этот товарищ с Лубянки тоже здесь. Грозный огпушник… Мило! Отчего же он не в форме? Разоделся во фрак. Фигляр! Все здесь дешевые фигляры. Вот же в какую компашку я угодил».

Меж тем Андрей тоже сел за стол. На противоположном конце огромного зала распахнулись лаковые дубовые двери, и в комнату вошли два напомаженных официанта. Каждый из них толкал перед собой передвижной столик, уставленный разнообразными блюдами.

– Андрей Николаевич, – хозяйка, расположившаяся рядом, наклонила к нему черноволосую голову. – Здесь вегетарианцы лишь мы с вами. Остальные гости довольно охочи до скоромного. А потому, не удивляйтесь изобилию наших гастрономических изысков. Надеюсь, что лицезрение на вкушение пищи иного свойства не доставит вам сколько бы значимый душевный и физический дискомфорт.

– Что вы, – с улыбкой перебил ее Андрей – Я довольно терпим ко вкусам других.

– А нам с вами сейчас принесут фруктов, ягод, и я заказала ячменных и кукурузных лепешек. Еще мы с вами выпьем немного итальянского и грузинского вина. Хорошо?

– Хорошо, но вот только вино… Если честно, то я не большой любитель винопития. Скажем откровенно, вина я почти не пью. Считаю его вредным. Ведь это же не более чем продукт брожения. Куда лучше просто виноградный сок.

– У меня очень хорошее вино. И ради нашего знакомства и знакомства с моими друзьями, вы просто обязаны выпить. Ну, чуть-чуть, – Варвара улыбнулась милой улыбкой.

Официанты подвозили к столу разнообразные блюда. Были здесь и поросенок с зеленью и хреном, и жареные пирожки, и мясные паштеты, и рыбный галантир, и белые грибы, и устрицы и омары, и паюсная икра. От обилия закусок у Андрея разбежались глаза. Вот он гастрономический рай нэпманов, думал Кольцов. И где же ваши «ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй»? Что-то не похоже, господа-товарищи, чтобы вы постились, аки пролетарии.

Он сам, поглядывая на аппетиты гостей, скромно ел спелую клубнику и персики, закусывая все это хрустящими, еще теплыми лепешками.

Красивый брюнет, испанских кровей, изящно резавший серебряным ножом кусок сочной отбивной, с легкой надменной усмешкой посматривал в сторону Андрея. Весь его взгляд красноречиво говорил о том, что он не одобряет вегетарианских привычек нового гостя.

Призывно булькнуло по бокалам красное вино, запахло терпкой вишней и виноградом сорта «Изабелла».

– Товарищи, я предлагаю выпить за моего нового гостя, доктора Кольцова. Прошу теперь его любить и жаловать.

Гости подняли бокалы и приветливо посмотрели на Андрея. Даже товарищ с Лубянки, как показалось Кольцову, смотрел на него с откровенной симпатией. После второго бокала по телу Андрея разлилось приятное тепло. Захотелось шутить, танцевать и радоваться. Официант подошел к круглому столику, стоявшему возле окна, и завел новенький английский патефон. По залу потек обворожительный и певучий речитатив Вертинского:

Ваши пальцы пахнут ладаном,А в ресницах спит печаль.Ничего теперь не надо нам,Никого теперь не жаль.И когда весенней вестницейВы пойдете в синий край,Сам Господь по белой лестницеПоведет Вас в светлый рай.

Андрей любил Вертинского. А потом зазвучала песня «Лиловый негр»:

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?Куда ушел Ваш китайченок Ли?Вы кажется потом любили португальца?А может быть с малайцем Вы ушли…В последний раз я видел Вас так близко,В пролете улицы умчало Вас авто…Мне снилось, что теперь в притонах Сан-ФранцискоЛиловый негр вам подает манто…

Из-за вина Андрею все стало казаться близким, красивым и словно наполненным каким-то глубоким смыслом. Даже чавкающая блондинка из Наркомторга, с аппетитом уплетающая жирный кусок поросенка, не казалось ему отвратительной в своем природном варварстве.

Рыжий художник давно спал на бархатном диване, расположенном в углу обеденного зала. Никто из гостей на него не обращал уже ровно никакого внимания.

Изрядно закусив и выпив, гости принялись танцевать под песни Вертинского. Брюнет танцевал с Розалией Платоновной, огпушник Виктор пригласил на танец коренастую командиршу в кожаном пиджаке. Директору из Сандунов пришлось уныло топтаться возле собственной супруги, которая оказалась выше своего мужа на целую голову. От этого она сутулилась и выглядела весьма неуклюже. Андрей, как и ожидалось, пригласил на танец Варвару Семеновну. Пальцы ощутили тонкую талию, скрытую под шершавым крепдешином. Варвара прижималась к нему всем телом. Андрей вновь почувствовал аромат ее заморских духов. Ему показалось, что когда-то он уже вдыхал этот запах. Похоже, это было в Париже. Да! Он вспомнил его. Эти духи назывались "Ньют де Ноэль"[2] ("Рождественская ночь"). Это был новый, совершенно фантастический аромат от Caron. Он тогда не успел купить его для Светланы и очень сожалел об этом. Острые и терпкие духи. В них слышался запах землистой горечи ветивера и белых гвоздик – свежих, влажных, очень холодных. Они контрастом обволакивали сладость конфетного иланг-иланга, индольного жасмина и великолепного сандала…

О, боже, куда меня несет, думал он. Я тоже становлюсь поэтом. Холодные гвоздики, иланг-иланг. Что с тобой, Кольцов? Из каких ассоциаций лезет это все? Ирма? Нет, черт! Только не она. И бог с ней. Светка? От Светки всегда пахнет вкусно. Никто не пахнет так, как Светка. Надо будет купить ей в подарок духи. В Париже. Эти или другие.

– У вас хорошие духи, – неожиданно для себя, произнес Андрей, глядя в глаза Варваре.

– Я знала, что вы оцените.

– Я помню их. Имел удовольствие познакомиться с этим ароматом на выставке в Париже, в отделе дамских туалетов.

– Вот как? – она улыбнулась.

– Да, это "Ньют де Ноэль". Я угадал?

– Да, вы правы.

Из граммофона полилось аргентинское танго. Теперь он решительно вел ее по залу.

– Мне говорили, что вы великолепный танцор, – чуть задыхаясь, произнесла Варвара.

– Вам врали…

– А еще мне говорили, что вы хорошо пишете пейзажи.

– Вранье…

– А еще мне говорили, что вы – отличный музыкант и хорошо играете на флейте.

– И это неправда…

Андрей изящными движениями производил основные шаги в танго – очо кортадо. И это получалось у него так непринужденно и красиво, что брюнет из Мадрида теперь смотрел на него с откровенным восхищением.

Шаг и снова шаг-падение, прерванный шаг, траспье, очос вперед, очос назад…

Перед окончанием танца он сделал зажигательную волькаду. А после и решительную кебраду – привлек Варвару к себе, усадил в глубокий выпад, и прогнул назад. Звуки танго стихли.

Вокруг раздались аплодисменты.

– Вы очень искусны в танце, – произнес огпушник.

– Благодарю, – Андрей скромно кивнул и довел Варвару Семеновну до ее места.

Варвара вся раскраснелась, карие глаза потемнели. Женщина прерывисто дышала и смотрела на нашего героя откровенно влюбленным взглядом.

Обед незаметно шел к концу, голову окутывала легкая дрема. Чуть отстраненно Андрей слышал смех розовой блондинки и красивого идальго. Седовласый мафиози куда-то исчез. А командирша, подперев квадратную щеку, уныло смотрела перед собой и машинально тыкала серебряной вилкой по соленому груздю. Рыжий художник все также похрапывал в углу. А банщик со своей сутулой женой подались на прогулку.

– Возможно, вас чуточку смутили мои гости, – проговорила Варвара, доставая папиросу из серебряного портсигара. – Вы не против, если я закурю?

– Как я могу быть против, Варвара Семеновна? Вы здесь хозяйка, а спрашиваете о таком пустяке. Что касается гостей, то меня мало чем можно смутить. И потом, я нахожу всех ваших друзей довольно интересными личностями.

– Да?

– Вполне.

– Они и вправду довольно забавны – каждый из них, – Бронш затянулась ароматной папиросой. – Правда, их трудно назвать друзьями. Друзей у меня почти нет. Это, скорее, приятели. И потом несколько моих самых близких приятелей подъедут только к вечеру.

– А вот как врач, я бы вам рекомендовал со временем отказаться от курения. Я полагаю, что смолы, находящиеся в табаке, могут некоторым образом сгущать кровь. А вам при вашей склонности к тромбофлебиту…

– Ах, оставьте. Сейчас не надо о моем тромбофлебите, которого у меня пока еще нет.

– Хорошо, как скажете, – Андрей улыбнулся.

– Вы, верно, устали?

– Не сильно. Просто жара, обед. Вино… Сейчас пройдет.

– Пойдемте, я покажу вам свою мастерскую и картинную галерею.

– Пойдемте, – Андрей встал из-за стола.

Они вышли в большой холл и стали подниматься по ступеням на второй этаж.

– Вы знаете, у меня здесь бывают поэты и художники. Часто Маяковский с Бриками, Есенин бывал пару раз. Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Игорь Северянин, Василий Каменский. Из художников бывал Александр Бенуа. Вы не видели его новый альбом «Версаль»? Акварели с текстом. Очень интересная работа.

Андрей кивнул.

– Бывал Добужинский Мстислав. Он отличный иллюстратор Пушкина и Лермонтова. Бывает здесь и Боря Кустодиев и Василий Кандинский, супрематист Малевич. Да, много кто еще. Скульптор Мухина Вера Игнатьевна, художница Серебрякова Зинаида.

Пока они медленно поднимались по лестнице, откуда-то с галереи второго или третьего этажа, навстречу им пронеслась бледная супруга главного банщика из Сандунов. По ее лицу было видно, что она плакала. Она всхлипывала и трубно сморкалась в большой клетчатый платок.

– Сарочка, что с вами? Что-то случилось? – участливо спросила Варвара Семеновна, пытаясь остановить женщину за руку, но та еще пуще залилась слезами и, замотав головой, украшенной нелепой черной шляпкой с вуалеткой, убежала вниз по лестнице.

– Что с ней? – поинтересовался Андрей.

– Les querelles de famille[3], – насмешливо произнесла Бронш и пожала плечами. – Вот отчего я не желаю выходить замуж.

– Вы ни разу не были замужем? – бесцеремонно поинтересовался Кольцов.

– Была, но недолго. Это была моя первая любовь. Вы будете смеяться, но мой супруг считался в те годы довольно талантливым поэтом. Притом он был писаным красавцем.

– У вас его фамилия?

– Нет, что вы. Я не взяла его фамилию. Мне нравится фамилия моего отца.

– Ну, и отчего же вы расстались?

– О, в этой истории было все так тривиально. Две творческие личности редко уживаются под одной крышей. Мы прожили всего два года, ссорясь каждый божий день. А потом он пристрастился к вину и картам. И я ушла от него. Мне было тогда всего двадцать. Но даже теперь я ничуть не жалею, что рассталась с этим человеком. Он навсегда отбил мне желание выходить замуж.

– Печально…

– Да, я знаю, что вы женаты.

– Женат.

– Вы счастливы в супружестве?

– Вполне, – улыбнулся Андрей.

Варвара Семеновна тоже улыбнулась, но глаза ее не улыбались. В этот момент они показались ему особенно холодными и какими-то колючими. Она прошла чуть вперед, цокая каблучками белых туфелек.

Перед нашим героем открылся не менее великолепный второй этаж здания с огромным залом, оформленным, как и обеденный, в стиле классицизма и рококо. Стены второго этажа были окрашены в нежно бирюзовый цвет. Здесь было много позолоты и жемчужного глянца. Огромные панно и витиеватые картуши украшали образы обнаженных нимф и сатиров.

«Да, видимо, портрет вождя на первом этаже – это не более чем китч или дань конъюнктурным традициям, – с раздражением думал Андрей. Хмель давно выветрился из его головы и ныне он взирал на все более трезво: – Большая часть этого «скромного лесного гнездышка» – не что иное, как настоящий Версальский замок. Да уж, хорошо устроились, товарищ Бронш, чиновница из Наркомпроса. И нет на вас управы. А тот, чей портрет висит на первом этаже, до вас теперь уже не доберется. А жаль. Хотя, чего это я так разозлился? Уж не зависть ли это? Смешно. Завидовать всем эти побрякушкам, глянцу и нафталину? Увольте. Как говорил Бальзак: «За каждым богатством кроется преступление»».

– Вот, здесь и находится моя картинная галерея, – продолжала ворковать Бронш, не догадываясь об экспроприаторских настроениях своего гостя. – Весь второй этаж и почти все гостиные, и комнаты для отдыха заполнены картинами лучших мировых живописцев. У меня даже есть несколько работ восемнадцатого века и одна шестнадцатого. Есть такой фламандский художник Хуан де Фландес. Одна его малоизвестная работа – это настоящий бриллиант моей коллекции. Есть несколько картин малых голландцев семнадцатого века. Франца Хальса и Яна Стена.

– Даже так? – Андрей присвистнул. – Да, у вас тут целая Третьяковка.

– Мы с братом собираем эти картины уже давно. Еще до революции я начала собирать свою коллекцию. Правда, в Гражданскую мне пришлось продать пару работ, чтобы хоть как-то выжить. Зато сейчас…

– Что сейчас?

– Сейчас все иначе, – самодовольно отозвалась Бронш. – И кроме тех отечественных фамилий, что я вам уже перечислила, а каждый из моих гостей непременно дарил мне хоть одну свою картину, у меня есть еще шедевры Левитана, Бакста, Шишкина, Серова, Айвазовского. Много кого…

– Впечатляет, нечего сказать, – отозвался Андрей, переходя словно в музее от картины к картине.

– Живопись – моя страсть. У меня и дома, в квартире на Никольской, тоже много картин, – улыбнулась Варвара. – Пойдемте лучше в мою мастерскую. Я покажу вам и собственные работы.

Виляя узкими бедрами, хозяйка вела Андрея по длинным коридорам, переходя от одного пассажа в другой. Помимо картин, в коридорах располагались старинные столики с жирандолями. Часть комнат была закрыта. Некоторые открыты настежь, и всюду присутствовало почти царское великолепие – от роскошных портьер, до старинной и дорогой мебели – все казалось Андрею почти сказочным. В одной из комнат он увидел Беккеровский рояль, отражавшийся чёрным лебедем в лаке паркета. Были здесь и комнаты, полные шкафов с книгами.

– Это библиотека моего брата, – мимоходом сообщила ему Варвара. – Помимо художественной литературы, он много читает книг по юриспруденции. А вот и его кабинет. Но он всегда его замыкает на ключ.

В одном из широких пассажей Андрей заметил шелковый диван, явно старинной работы.

– Скажите, Андрей Николаевич, а ваша жена красива? – внезапно спросила его Варвара, стараясь выглядеть безразличной.

– Да, многие находят ее вполне милой.

– А вы сами? – она делано рассмеялась.

– Ну, я бы, наверное, не женился на ней, если бы она мне не нравилась.

– А сколько ей лет?

– Она намного моложе меня. Ей двадцать.

– О, боже! Такая молодая? – глаза Бронш вновь сделались холодными. – И чем же она у вас занята?

– Она домохозяйка и воспитывает двух сыновей.

– Вот как? – Бронш присела на один из диванов и закинула ногу на ногу.

Возле располагался столик, на котором лежала книга в старинном переплете и золотистая коробка иностранных папирос. Как показалось Андрею, хозяйка чуть нервным движением тонких пальцев выудила папиросу и закурила.

– Двадцать лет, двое детей… Mille pardon, за мое любопытство, дорогой товарищ Кольцов, но при вашем интеллекте, о чем вы можете разговаривать с этой юной леди? Наверняка она еще очень глупа.

– А вы знаете, да… Бывает, что так. Приходится мириться с бабской глупостью. Глупа. Ваша правда. Но красива. А впрочем, вы знаете, она неплохо образована для своих лет. Она училась в Смольном и получила довольно приличное домашнее образование. Знает кучу стихов, разбирается в поэзии и искусстве. Знает три языка. Но, вы ужасно правы – она таки глупа, как и всякая баба.

Бронш внимательно посмотрела на него и неожиданно рассмеялась.

– А вот теперь я просто сгораю от любопытства. Непременно приведите ее ко мне в следующий раз. Непременно. Ей здесь понравится. Воздух, озеро. Я еще свожу вас сегодня на озеро. А вечером танцы.

– Хорошо, я подумаю.

– Непременно возьмите ее с собой. Я просто настаиваю.

Она выпустила дым из тонких ноздрей и пристально посмотрела на Андрея.

– Можно я перейду на «ты»? И буду звать тебя просто Андреем? Андрюшей?

– Нет, нельзя, – делано насупился он, а после захохотал. – Господи, ну конечно. Хватит нам уже выкать.

– Да, пожалуй. И вот еще что. Сейчас, когда вы мне бегло рассказали о своей семье, мне показалось… Хотя, нет…

– Что вам показалось?

– Андрей, мы оба забываем, что перешли на «ты». Мы сейчас выпьем шампанского на брудершафт и уже вряд ли собьемся.

– Так что тебе показалось?

– Мне показалось, что ты немного, как бы это сказать, «домостроевец» что ли? Бьюсь об заклад, что дома ты себя ведешь как глава семьи, и тебя все слушаются. И дети и жена. Хотя, она еще очень молода, чтобы тебя не слушать. Это понятно.

– А разве должно быть иначе?

– Должно и можно. Сейчас, в новом обществе, у мужчины и женщины равные права. А вы знаете, что Лев Троцкий писал в письмах Ленину о том, что семья, как ячейка общества, давно себя изжила?

– Правда? – Андрей лукаво приподнял бровь. – А Ленин что же?

– А Ильич отвечал, что нужно не только разрушить семью как буржуазный пережиток, но и дать полную свободу пролетариату в плане нравов.

– О, даже так? – Андрей изобразил на лице неподдельный интерес.

– Да… А ты знаешь о том, что Инесса Арманд была возлюбленной Ильича?

– Нет, в первый раз слышу, – соврал Кольцов.

– Да, она была для него не просто любовницей. Она была для него любимой женщиной. Заметь, у Ильича была и законная супруга.

– Я понимаю.

– Крупская догадывалась об их любви, но терпела и молчала.

– Вполне разумное поведение для женщины, – кивнул Андрей.

– Ты так считаешь? А знаешь, Ленин много разговаривал с Инессой о женской эмансипации. Инесса стала настоящим борцом за права женщин. О половом равноправии говорили еще и до революции. Эти лозунги звучали не только из уст большевиков. Они были популярны и у меньшевиков и эсеров. Многие революционеры призывали освободить слабый пол от семейного рабства. А Коллонтай?

– А что Коллонтай? – оживился Андрей.

– Александра, а я, кстати, немного знакома с ней, всегда стояла за свободу любви. Она написала брошюру «Любовь и новая мораль». Я люблю иногда ее перечитывать. И главным лейтмотивом там идут слова о том, что «Половая мораль – это пустая фикция»!

– Вот как!

– Да. Александре даже приписывают довольно интересный подход к чувственной любви. Слышал ли ты что-нибудь о теории «стакана воды»?

– Нет.

– Эта теория довольно забавна. Коллонтай считает, что вся любовная чувственность должна быть сведена к этому принципу: к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение безо всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды. Заняться любовью просто, как выпить стакан воды.

– Забавно. Ты тоже так считаешь?

– Я? – она рассмеялась. – Ну, если бы я была ханжой, то, верно, ты вряд ли бы мог встретить меня в обществе «Долой стыд».

– Ну, о Коллонтай мне довольно уже вещали и у Радека, – Андрей зевнул и с наглым скучающим видом посмотрел на фламандский пейзаж в золоченой раме, украшающий голубую стену.

– Вы, верно, устали, Андрей, – она запнулась. – Я снова перехожу на «вы». Нет, нам определенно надо выпить на брудершафт. Идем в мою мастерскую.

Глава 3

Мастерская художницы располагалась в большой светлой комнате. Стены этой комнаты были окрашены в ярко-лиловый цвет, который удачно разбавляли белые монументальные пилястры с диковинными растительными капителями. Ровно половина этой комнаты была завалена холстами и подрамниками, тут же стояло несколько постаментов со скульптурными головами, явно античного исполнения. Банками с краской, кистями, складными мольбертами, ящиками, овальными палитрами, рулонами бумаги, свернутыми холстами, молотками и прочей художественной атрибутикой были заполнены два высоких шкафа. Посередине комнаты, как водится, находился мольберт с картиной, прикрытый белой простынею.

Другая половина комнаты приютила два роскошных дивана, стол, на котором валялись карнавальные маски, хлысты и даже шестиконечная плеть. На столе также возвышалась хрустальная ваза с фруктами и пара фужеров.

– Садитесь, Андрей. Сейчас мы с вами выпьем и уже постараемся никогда не сбиваться на «вы».

Она обошла один из диванов и достала из деревянного ящичка бутылку французского шампанского от Moet Chandon с черным бантом возле горлышка. А после Варвара протянула бутылку Андрею.

– Откройте, пожалуйста.

– Вы решили меня сегодня напоить до беспамятства? – пошутил он. – Я, на самом деле, довольно редко пью. Для моей работы нужна трезвая голова.

– Завтра выходной, весь этот легкий алкоголь тысячу раз успеет испариться, – улыбнулась Бронш. – От такого шампанского нельзя спиться, доктор Кольцов. Его пили во времена французских королей, еще с восемнадцатого века.

Андрей ловко откупорил бутылку. С легким шипением шампанское было разлито по бокалам. Бронш подсела очень близко к Андрею, и он вновь почувствовал головокружительный аромат "Ньют де Ноэль". Им пахли черные волосы женщины.

А после, перекрестив руки, Варвара Семеновна почти заставила нашего героя выпить с собой на брудершафт.

– Ну вот, теперь я полагаю, что мы с тобой не собьемся.

Рядом с Андреем мелькнули ее карие глаза. Теперь они казались Андрею почти загадочными.