«И вы, моря…». Amers

Примечания

…приподнимает маску аколута: <…> lève son masque d’acolyte <…> Аколуты, аколиты (греч. ἀκόλουθος = помощник, «следующий за кем-либо») ─ так называли и церковных служителей (в подчинении иподиаконов), которые зажигали и носили свечи во время крестных ходов, а также подавали за обедней воду и вино (см. Аколуты в ЭСБЭ).

…а длани ─ пурпурным мурексом в честь Моря: <…> nos paumes peintes de murex en l’honneur de la Mer! <…> Мурекс (лат. Murex) ─ средиземноморская раковина, «иглянка», обитает на мелководье на скалах, источник красной (пурпурной) краски, или тирского пурпура. Здесь, возможно, Сен-Жон Перс имеет ввиду финикийцев, которым античная традиция приписывает открытие пурпура (около 1600 лет до н. э.). Для того, чтобы получить 1 грамм пурпура тирянам-багряничникам требовалось около 10000 раковин, поэтому окрашенная пурпуром ткань стоила очень дорого (примерно 2000 римских денариев за 1 кг ткани). Например, заработок римского легионера времен Августа, когда монета чеканилась из 98% серебра и весила 4.5 грамма составлял 225 денариев в год (см. Денарий в ЭСБЭ). Таким образом, 1 кг окрашенной пурпуром ткани стоил примерно столько же сколько 9 кг чистого серебра. Пурпур с древнейших времен был знаком государей: о «тиране в порфире» говорит Гораций в Одах (I. 35, 12). Аттические архонты носили плащи из пурпурной ткани. Полководцы, празднуя победу, надевали пурпурные тоги (toga picta purpurea).

***

…Наши широкие двудольные лбы юниц ─ у Сен-Жон Перса: <…> Nos larges fronts au double lobe de génisses <…> Юница (греч. Δάμαλις) ─ трилетняя рыжая или красно-багровая телица, или тёлка для жертвоприношений (Числ.19:2 и далее). Телица, не носившая ярма и без порока, должна была быть рыжего цвета, так как рыжий (красный) цвет считался символом греха (Ис. 1:18). Затем её должно было заколоть вне стана, на чистом месте, сжечь, а пепел, смешанный с водой, хранил в особом месте чистый (неоскверненный) человек для последующих обрядов очищения, которые проводились на 3-й и на 7-ой день после осквернения. Под осквернением могло пониматься, например, и простое прикосновение к трупу (см. СД 2, стр. 843).

***

…словно ферулы чародеек: <…> comme des férules de magiciennes <…> Ферула (лат. ferula, «розга», греч. νάρθηξ) ─ растение из семейства зонтичных (Ferula communis L.), ферула или нартекс, представляет собой кустарник с длинным и плотным стеблем, который в древности использовали для изготовления розог. Например, у Горация: nam ut ferula caedas…29. Прометей принес людям похищенный у Зевса огонь в стебле нартекса. Жезлы вакхантов, «кои таинства бога вина праздновали», изготавливались из нартекса.

…туники и рунья превеличайших ролей: <…> nos tuniques, et nos toisons des très grands rôles <…> Рунья ─ мн. ч. сущ. руно = шерсть овечья (см. СД1)

…гигантские жемчужины в форме люкарн: <…> nos grands joyaux d’épaules en forme de lucarnes <…> Люкарна (арх.) ─ от лат. lux, «свет», а также lucerna, «светильник» = круглое оконце, декоративный элемент купола в храмовой архитектуре (в данном случае ─ круглое окно каюты или иного корабельного помещения).

…богатырские узорчатые пряжки и фибулы наших свадебных платьев ─ у Сен-Жон Перса: <…> nos grandes agrafes ajourées et nos fibules nuptiales <…> Фибула (лат. fibula = застёжка, заколка, пряжка). Конструкции античных фибул являются прообразами современных застёжек (например, английских булавок). Греческие фибулы представляли собой, в основном, два или четыре спиральных кружка, соединенных вместе. Соединительная игла выходила из одной спиральки и безопасно укреплялась на другой. Древнейшие италийские ф. сходны с греческими (так как были завезены в Италию эллинами). Их характерной особенностью также является спиральный иглодержатель, который в дальнейшем заменяется плоской круглой пластиной. Для состоятельных граждан ф. изготавливались искусными мастерами из золота и украшались драгоценными камнями. На ф. могли наноситься надписи, указывающие имя автора и владельца вещи.

…стражей наших клепсидру: <…> et la clepsydre de nos gardes <…> Клепсидра (греч. κλεψύδρα = κλέπτω+ὕδωρ, букв. «крадущий воду») или водяные часы, составными частями которых являлись: 1) стеклянный резервуар (называемый κωδία, что также означает и «головка мака»); 2) боковые отверстия, сквозь которые просачивалась вода и 3) пробка. Такие часы на судебных заседаниях отмеряли время, предоставляемое каждому участнику процесса для выступления.

…в лютню превращённый череп орикса: <…> le crâne d’oryx gréé en luth <…> Орикс (лат. Oryx) ─ упоминаемое в Ветхом Завете (см. Втор. 14:5) животное ─ лошадиная антилопа или сернобык, научное название Oryx gazella. В древнейшие времена О. населяли пустыни и полупустыни Сирии, Аравии, Африки. Ориксов можно было встретить и за р. Иордан. У евреев это животное считалось чистым и могло употребляться в пищу. С «ориксом в тенетах» (sicut oryx illaqueatus) сравнивает Исайя сынов Иерусалима (Ис. 51:20, см. также и Толкование на Книгу пророка Исайи проф. А. П. Лопухина).

…вместе с королевской инсигнией ─ у Сен-Жон Перса: <…> avec aussi l’insigne royal <…> Инсигнии (лат. Insignia) ─ внешние знаки могущества, власти или сана.

***

…словно обожжённые жгучими медузами и актиниями: <…> comme brûlés d’orties de mer et de méduses irritantes <…> Актинии (лат. Actiniaria) или морские анемоны (также и морские лилии) ─ обитатели моря яркой окраски, принадлежащие к кишечнополостным бесскелетным коралловым полипам. Букв. перевод фр. ortie de mer = «морская крапива».

…на высокой пагине моря и небес: <…> sur la haute page tendue du ciel et de la mer <…> Пагина (лат. pagina = страница) ─ латинское слово полисемично и означает, помимо собственно страницы или листа (книги, документа и пр.), также и сочинение или рукопись, перечень или список (paginae consulares) и даже плиту (из камня, мрамора и т.д.), что в отношении «моря и небес» выглядит более оправданным.

***

…между лампадой-наёмницей… и железным треножником орнатрисы ─ у Сен-Жон Перса: <…> entre la lampe mercenaire et le trépied de fer de l’épileuse <…> Орнатриса (лат. Ornatrix) ─ рабыня, занятая туалетом своей госпожи (см. Лат.-Рус Словарь И. Х. Дворецкого). Épileuse = букв. «та, которая удаляет волосы». Если обратиться к Реальному словарю классических древностей Ф. Любкера, то отдельной статьи, посвящённой античным парикмахерам (напр. cinerarius) или мастерам маникюра и эпиляции мы там не найдём. Нет такой статьи и у Брокгауза. Однако, в статье Сервы (Servi) в словаре Любкера всё же перечислены основные виды деятельности рабов знатного римлянина, в числе которых (в подклассе vulgaris) находим ornatrices, которые вполне органично сочетаются с «железным треножником» (предмет античного быта), чего нельзя сказать о «той, которая делает эпиляцию» (букв. перевод фр. épileuse).

…О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою: <…> Ah! Qu’il vienne, Celui […] qui nous tiendra sous sa férule <…> Здесь ферула в своем основном значении, т.е. розга или палка (см. выше).

…Взято из Текста, Наёмница: <…> Textuelle, la Mercenaire <…> Эта строка напоминает заметку на полях.

IV. Патрицианки также появились на террасах…

Патрицианки также появились на террасах, тяжелые вязанки камыша чернеют в их руках:«…Прочитаны наши книги, растаяли грёзы наши, лишь это и было? В чём, наконец, наш жребий и где выход? Где то, чего нам не хватает, и тот порог, который мы ещё не преступили?«Вы лжёте, знатность; происхождение, вы предаёте нас! О, смех, над нашими сгоревшими садами ты кречетом взмываешь золотым!… И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой.«Однажды вечером и роза потеряла аромат, а в трещинах камней холодных угадывался почерк колеса недавно здесь проехавшей повозки, и в сумерках печаль уста свои открыла, дохнув на глыбы мрамора зияющего грота. (Последней пела Тьма, ─ Та, что кропит решётки золотые кровью наших львят и милых сердцу птенчиков азийских уже на волю выпустить готова.)«Но Море, которому для нас никто не дал имени, было там же. И столько зыблемых волн, одна за другой, ─ словно те, кому предписан постельный режим, ─ ложились на каменные площадки набережных под присмотром наших кедров! Возможно ли, возможно ли ─ ведь в наших глазах, в глазах томящихся в ожидании женщин, застыло море со своим возрастом, с вечерней своей звездой, дрожащей на шелках зыблемых волн«И со своим обетованием, данным всему, что ни есть интимного в наших телах ─ возможно ли, о благоразумие! чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно нашего столь длительного пребывания в сумраке тисовых аллей, озаряемых светом дворцовых факелов, или же там, где догорающие письма вызывают к жизни пляску теней на резных панелях из кедра или туи?«Как-то вечером ветер принёс странный гул в наши готовые к празднику земли; в тот час, когда слава покидала завоеванные ею челà достоименитейших, только мы одни вышли оттуда, где, ─ на озаряемых последними лучами террасах, ─ было слышно, как прибывает море к нашим каменным рубежам. «Следуя к тому обширнейшему кварталу, где поселилось забвение, словно спускаясь к низинным участкам наших парков ─ к огромным каменным лоханям, когда-то служившим поильнями для лошадей, к убранным в гранит берегам прудов (вотчина Шталмейстера!), мы искали ворота и выход.«И вот, нежданно-негаданно, мы [вышли] оттуда, где, ─ на озаряемом последними лучами участке суши, ─ было слышно, как прибывает море к нашим морским рубежам…»***«[Мы вышли] унося с собой сверкающие драгоценные камни и вечерние украшения, только мы одни, ─ в легких праздничных нарядах, наполовину скрывавших нашу наготу, ─ приблизились к выходящим на море белоснежным карнизам.«Там, гроздь виноградную из наших грёз сорвать пытаясь, облокотились мы, ─ плоть от плоти твои, земля, ─ на тёмный мрамор моря, словно на древнюю плиту из чёрной лавы в оправе медной: на ней небес таинственные знаки [словно брошенные невидимой рукой игральные кости] располагаются по сторонам света.«Готовясь вступить в величайший Орден, в котором [рок] священнодействует Слепой, мы прикрыли наши лица вуалью, сотканной из грёз праотцов. И, как если бы можно было вызвать в памяти образ местности, которую предстоит посетить,«нам вспомнились родные места, хотя мы и не обязаны им своим рождением, нам вспомнилась тронная зала, в которой восседаем не мы,«но с той поры, вступая в поток празднеств, мы словно бы увенчаны венком из смолистых шишек чёрных пиний.»***«О, заботливая Мать примéт и знаков, содрогнись! Да так, чтоб все смогли увидеть: белы ли первобрачные простыни наши!? Неумолимо грозное море под фатою невесты, о, море, чреватое всеми заботливыми матерями, отстирывающими простыни своих дочерей, сорванные с высоких кроватей, на которых и сами они стали женами или любовницами!… Та вечная вражда, [словно надзиратель со своею ферулою] стоящая за нашими отношениями, любить нас не отучит. Как разбегаются ребяческие стада разнообразных монстров, едва завидев маску твою! Мы принадлежим к иной касте: к тем, которые говорят с камнем, поднятым с места действия драмы: мы способны созерцать [всё] то, что совершается жестокостью и силой, чрева принадлежащих нам дурнушек не орошая семенем своим.«В тревоге и смущении нам по-душе видеть тебя сим Королевским Станом, по которому несутся на выгул покрытые золотом белые гончии несчастья. В пылу вожделения мы желаем видеть тебя полем чёрных маков, в которое молния вонзает свои вилы. И нас влечёт к тебе не знающая стыда страсть, и от творений твоих, грезя, зачнём.«И вот ты перестало быть для нас настенным изображением [действующих лиц драмы], или шитьем, украшающим одеяния жрецов, но, ─ от стайки рождённых тобою мальков до собравшейся на берегах твоих толпы рождённого тобою народа, ─ [стало] величайшею розой альянса и величайшим иерархическим древом, подобным тому древу искупления, которое чернеет на скрещении [заросших] дорог былых нашествий:«В люльке ветвей качается мёртвое дитя среди отливающих золотом фляг и обломков мечей или жезлов, среди почерневших глиняных эффигий, соломенных шевелюр, убранных в косички, и ветвящихся красных кораллов, ─ там, где смешались жертвоприношения данников с трофейными доспехами цезарей«Иные узрели лик твой полỳденный, который внезапно озарило наводящее ужас величие патриарха. И воин, идущий на смерть в грезимом тобою, облачается, набив рот черным виноградом, в доспехи твои. И блеск твоих волн ─ в шёлке обнаженного меча и в ослеплении дня,«И привкус твой ─ в священном хлебе и в слиянном теле всех посвящаемых в тайны женщин. «Ты мне откроешь династий своих скрижали», ─ восклицает герой, ищущий подтверждения своих притязаний на престол. И тот, [другой], недугом снедаемый, который входит в море: «Я возьму у тебя документы, удостоверяющие мою национальность.»«Достойно хвалим и лик твой, Чужестранка, когда, ─ с первым млеком разбуженной денницы, словно ледком подёрнутым зелёными перламутрами, ─ на древних, нависших над волнами дорогах, по которым отправлялись в изгнание Короли, некий поворот истории ввергает нас, ─ промеж двух скалистых Голов, ─ в эту немую процедуру опознания ничем не связанных вод.«(Разрыв! Наконец-то! Разрыв с тем, что говорят нам наши земные глаза и слово речённое, ─ промеж двух скалистых Голов, ─ касательно ретрибуции жемчугом и тех трагических отплытий, которые мы, облачённые в отливающую серебром парчу, вынуждены были совершить.. Корабли, высотой в полнеба из-за нагруженных на них бессмертных творений из мрамора, взметнувших свои крыла, и, за ними следом ─ из чёрной бронзы; о! А ещё загружают всю золотую посуду, на которой оставил свои отметины пуансон наших предков, а также ─ изрядное количество предметов, могущих быть обращенными в звонкую монету в созвездии тунца или возничего!)»***«Мы отступаем ─ такие плоть от плоти твои, земля, такие привязанные к этим берегам, такие причастные [ко всему] … И если нам, рождением обиженным, надлежит и дальше, до порта прибытия, вести за собой эту привязанную к нам обиду, пускай подхватит нас толпа и вынесет мощным потоком туда, где начинаются новые, ещё непокоренные дороги.«Этим вечером причастимся мы соли аттической [разыгрываемой нами] драмы, навестим море, меняющее диалект в каждом граде Империи и то [другое] море, стражу свою несущее у других врат, то самое, которое и в нас несет свою стражу и держит нас в изумлении!«Почесть и Море! Раскол Великих! Лучащееся мученье [прикованного] на траверзе Века… Твой коготь ещё там, в нашем боку? Мы разгадали тебя, шифр богов! Мы пройдём по твоим, венценосный, следам! Тройные ряды штурмующих берега расцветающих пенных полчищ и эта дымка посвящения на водах,«Подобно тому как, к высоким насыпным дорогам, словно нанесенным широкими белыми штрихами по склону скалистых полуостровов, к тем земляным площадкам, по которым прохаживались Короли, [обозревая с высоты родные гавани и готовые к отплытию корабли] подступают тройные ряды расцветших алоэ, как некие магические знаки, и взрываются вековые цветоножки в празднуемых со всею торжественностью предвечериях!..»

Примечания

…И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой: <…> Le vent soulève aux Parcs de chasse la plume morte d’un grand nom <…> Загонные Леса ─ от Загона, т.е. участка угодий, на котором проводят облавную охоту (см. Словарь охотничьих терминов). В оригинале букв. «Парки охотничьи» (возможно имеются ввиду королевские охотничьи угодья: на это указывает и «перо, овеянное славой» ─ букв. «перо… [оставшееся] от имени высокого» …la plume morte d’un grand nom).

***

…среди почерневших глиняных эффигий ─ у Сен-Жон Перса: <…> parmi les effigies d’argile noire <…> Эффигии (лат. Effigies) ─ ваяние из камня или дерева, изображающее умершего, скульптурное надгробие.

…на которой оставил свои отметины пуансон наших предков: <…> au poinçon de nos pères <…> Пуансон (фр. poinçon) или патрица ─ штемпель для чеканки выпуклых метал. изделий, а также инструмент гравировщика, клеймо, метчик, чекан.

…могущих быть обращенными в звонкую монету в созвездии тунца или возничего ─ в оригинале: <…> et tant d’espèces monnayables, au signe du thon ou de l’aurige <…> Загадочное созвездие Тунца (фр. thon, лат. Thunnus), очевидно, шутка автора. Букв. «в знаке тунца или возничего».

***

…Почесть и Море! Раскол Великих! Лучащееся мученье [прикованного] на траверзе Века ─ у Сен-Жон Перса: <…> Honneur et Mer! Schisme des Grands! Déchirement radieux par le travers du Siècle… <…> Здесь, вероятно, отсылка к мифу о Прометее (Προμηθεύς, др.-греч., «предусмотрительный», «осторожный»), рассказанному Гесиодом30.

V. Речь была Женщиной, слагающей стихи

Речь была Женщиной, слагающей стихи:«Горечь, о, милость! Где ныне благовоний дым?… Поелику маковое семя брошено в землю, к тебе, напоследок, обращаемся, бессонное Море живущих! Ибо для нас ты ─ нечто бессонное и опасное, словно залетевшее под сквозной полог насекомое. И глаголем: мы видели его ─ Море исполненное женщин, [кои были] прекраснее [отпущенной на волю] погибели. И знаем отныне, что только ты величаемо есть и хвально,«О, Море, растущее в наших грёзах, словно не имеющее предела поношенье, словно непристойность священная, о, ты, давящее на высокие стены нашего детства, раздувшись словно срамная опухоль и ниспосланная свыше болезнь!«Незаживающая язва в нашем боку ─ словно печать вольноотпущенника, любовь, устами коснувшаяся раны ─ словно кровь богов. Любовь! Любовь бога сродни инвективе, когтищи, в женской плоти нашей блуждавшие и рожденные разумом сонмы летучие на непрерывности зыблемых вод… Ты истерзаешь, кротость,«До той притворной стыдливости души, которая рождается в неестественных наклонах шеи и на арке плотно сжатых губ с обращенными дóлу уголками ─ эта болезнь поражает сердце женщин, словно пожар [расцветших] алоэ, словно пресыщенность богача, окруженного мраморными изваяньями, мурринами.«Час настаёт, вздымаясь в нас [волною], который мы не чаяли увидеть. Мы слишком долго ждали на [высоких] кроватях наших, когда же, наконец, ворвавшихся толпа со стен домашних факелы сорвёт. От вечера сего ─ и рожденье наше и наша вера. Там, где мы сейчас, ─ в своём ряду, в доверие втеревшись Городов, ─ ещё нас держит дух кедровый и запах ладана, но на губах у нас ─ солоноватый моря вкус,«От солоноватости моря, пропитавшей наши простыни, въевшейся навсегда в наши высокие кровати, и ведут свое начало поношенье и подозренье (в конце концов выливаясь в интимнейшую из ночей), вьющиеся, подобно виноградным лозам, по всем беседкам на земле, по всем тенистым перголам.«Пусть лёгкими будут шаги ваши, божества преддверия и алькова! Одевальщицы и влас наших Завивальщицы, невидимые Блюстительницы, о, все вы, за нами стоящие во время публичных торжеств с поднятыми навстречу морским огонькам громадными своими зеркалами, в которых отражается призрак Града.«Где же вы были вечером сим, когда оборвали мы ниточки, что с яслями блаженства связывали нас?«А вы, те, кто ныне там, божества крыши и террас, Властители! Сеньоры! Повелители бича! О, мэтры танцевальных па, смущённо предстоящие пред Вышними во человецех и те, кто страху нас и трепету научит, дивясь всему, что видят ─ о, вы, кто женский крик в ночи высòко держат, заставьте вспомнить нас, однажды вечером, как там же исчезало всё, что от страстей наших и гордости пришло, и то, что в самом деле было вокруг нас, и всё, что было нам от моря, и то, что из другого места,«Среди всего, что нам запрещено законом и того, что разум наш постичь не в силах…»

Примечания

…Море исполненное женщин, [кои были] прекраснее [отпущенной на волю] погибели: <…> la Mer aux femmes plus belle que l’adversité <…> Несчастье или бедствие (фр. adversité букв. означает «состояние того, что вышло наперекор»31. «Наперекор» воле Зевса Прометей похитил огонь и принёс его людям. Громовержец в ответ приказывает Гефесту создать из земли и воды Пандору, «хлебоядным мужам на погибель»32

…Любовь бога сродни инвективе: <…> Amour du dieu pareil à l’invective <…> Инвектива (от лат. invehor, «набрасываюсь», «нападаю») означает резкое обличение, нелицеприятные (букв. бранные) речи.

…словно пресыщенность богача, окруженного мраморными изваяньями, мурринами ─ у Сен-Жон Перса: <…> comme la satiété du riche entre ses marbres, ses murrhins <…> Муррина (лат. murrha) у древних (Плиний33) означала вазу (также бокал или ковш) из природного минерала (флюорида или фторида кальция). Муррины бывают белые и разноцветные, имеют матовый блеск (другое название минерала ─ плавиковый шпат). Впервые муррины привёз в Рим Помпей и, в ознаменование своей победы, «посвятил таковые камни и питейные сосуды Юпитеру Капитолийскому, но вскоре вошли они в употребление у людей, кои домогались иметь из них даже столики и столовые приборы»34. Доставляли этот минерал в основном из Малой Азии: особенно богатыми были залежи на территории Парфянского царства.

VI. И сия дщерь у Жрецов…

И сия дщерь у Жрецов:«Пророчества! Пророчества! Тающие следы губ, блуждающих по морям, и всё то, что, подобно якорной цепи, удерживает под пеною морской слово, готовое вот-вот родиться, но так и не произнесённое…«У подножия двух скалистых Голов [крепкими узами] привязанные девы вслух разбирают послание. Хоть бы их заставили замолчать в нашем присутствии: хором славословить бога у них выходит лучше, чем поочерёдно излагать написанное… Девы, привязанные у подножия двух скалистых Голов, словно в колесницы запряженные…«И нетерпение на водах ─ от слова, замедлившего в наших устах. И Море промывает на камне наши горящие от соли глаза. И на камне бесполом вырастают глаза Чужестранки…»***«О, не есть ли всё вокруг ─ лишь вылупление лучащихся пузырей блаженства, которым равно славословить и ненасытный час, и час слепой? А это море ─ то самое, что в нас песчаные свои откапывает отмели и свой рассказ ведёт нам о песках иных?«Их столько и не грезилось Поэту ─ причастных ко всему происходящему на водах и под оными!… Одиночество, о, кишение! Кто, наконец, отпустит к нам Сестёр незримых наших, томящихся под пеною? ─ Смешались в кучу здесь, словно на поле брани, их зонтики и рюши, ретивых крыл проделки, и сотни тех ─ разорванных на части какой-то грубой силой,«Ах, столько дев в оковах, ах! их столько под уздцами, и столько их в давильнях ─ мятежные, исполненные горечи, выросшие ─ они пьяны вином тростинок зеленеющих…»***«Об этом вспомнят сыны ваши и сыновья сынов ваших и дочери сынов ваших, [о том] как, ─ вдалеке, на отмелях песчаных, ─ от семени худого племя новое ускорило свой шаг и обгоняло нас, Дев непорочных.«Пророчества! Пророчества! Орёл Века сего, под капюшоном, точит свой клюв между двух скалистых Голов. В низине невозделанных небес тяжелеют почерневшие заплечные сумки [странника]. А над озарёнными бледным золотом островами дождь высыпает нежданно белесые ячменные зёрна послания;«А вам, чего вам-то было страшиться послания? Этого внезапно пробегающего по вòдам дыхания, указующего бледно-жёлтого перста из окаменевшей серы, или этих свободных от примеси, готовых к посеву чёрных семян разной птичьей мелочи, бросаемых нам в лицо, словно ингредиенты для приготовления грёзы вместе с чёрной солью прорицания? (семейство ─ буревестниковые, вид ─ пелагический, образ жизни ─ эрратический, в этом отношении схожи с ночными бабочками.)»«…Есть, [нам] есть что сказать в пользу нашего века. Так в трещинах [позолоты] видна редкостная протрава, подобно тому как обломок меча хранит привкус высохшей глины, а осколки разбитого им горшка ─ вкус стали, ─ тот особенный вкус, который всегда будет влечь уста тех, кому повезло с рожденьем.««Взалкал, взалкал я вас, иные дали»: крик птицы морской в миг высочайшего спаривания! И [обычные] вещи больше не имеют значения на суше, оставшейся без защиты… Для нас [есть лишь] морской Континент, а совсем не [этот], ─ насквозь пропитавшийся ароматом пажитника, ─ простор предуготовленной для знатного брака земли; для нас [есть лишь] вольница морская, а совсем не тот склон [горы], предуготовленный для простого человека, ослепленного звёздами родного края.«И достохвальны вместе с нами Те, кто на устланных морскими водорослями песчаных дюнах, ─ изрытых, словно покинутые кабаньи логовища, ─ в поднимающейся над бескрайними водами священной вòни, ─ когда ипомея песчаных берегов облачится в гиацинтовый пурпур ─ а море вновь станет цвета жертвы [вечерней] ─ сумеют поймать ветер, ─ словно паруса, раскрывшиеся на самых высоких реях!***«…В небе, меняющем свои паруса, трепещут, озаренные изнутри, дивные полотнища тех [парусов], что были распущены. И в нас, причесанных железною чесалкой, стихает гул недовольства. Море в нас растёт, словно в пустых комнатах огромных каменных раковин…«О, Море, которым тускнеют женщин [ясные] очи, их нежность и дыхание вырастают из моря, а нежность и грезимое ими ─ из дыхания, в текучей же непрерывности грядущего есть и милость, издалека пролившаяся на наши головы,«Словно уст священных слюна и сок жизни вечной. И разлита нежность в славословии, не в элоквенции; в полнейшей бездыханности, а не в безупречной дикции. И блаженство явленного отвечает блаженству вод…»***«…Дождь сеет над не ведающим жалости Океаном семена золотистых своих первоцветов: их ровно столько, сколько раз моргнет божье веко. Дождь над Океаном изнутри озарён: [там] столько светлого, сколько уместится неба, выросшего как на дрожжах, в наполненном дождевой водой корыте рисовых полей. Ставшие взрослыми девы, заживо привязанные [у подножья двух скалистых Голов], склоняют свои головы под тяжёлою ношей померанцевым золотом расцвеченной грозовой тучи.«Время от времени море стихает, облачается в цвета наипреклоннейшего возраста и становится похожим, в пестроте рассветных лучей, на ту, которая любуется своим отражением в глазах новорождённых младенцев; [похожим] на ту, в своём отливающем золотом уборе, которая в вине ищет ответы на [все свои] вопросы.«Или же покрытое серой пыльцой, словно припудренное Сентябрём, становится оно морем целомудрия, [непорочною девой], которая нисходит, нагая, осыпаема пеплом духа [святого]. Так кто же теперь на ушко нам скажет ─ где оно, место истинное?«…Окликнуты тихонечко, мы слушаем вдруг зазвучавшее в нас совсем близко и, в то же время, очень далеко, ─ как тот чистейший свист Этезианки на превысоких реях. И есть нежность в ожидании, а не в дыхании и не в славословии. Но всё это (только нам одним и раскрывшееся, но не полностью) едва ли можно облечь в форму рассказа… Лучше промолчим, освежив полость рта горстью мелких ракушек.«О, Путешественники, те, кто отплывает в дальние края по чёрным водам на поиски [древнейших] санктуариев: отправляйтесь в путь и сами ввысь тянитесь, не возводите храмов до небес. Земля [обетованная] разбросанных камней к себе самой вернётся и в водах низвергающихся этих свои одежды сбросит. А мы, Блюстительницы, связанные прежде, свободу получив уходим [к ней], в песках зыбучих не оставив и следа.«Вскрытые пласты шелковистой белой глины, сладковатой на вкус, прослойки липкого, нодозного белого мергеля, тоже сладковатого, опережают нас, ещё не проснувшихся женщин, в нашем стремлении к земле. И, ступая босыми ногами по этим ночным мацерациям, ─ подобно тому как слепой среди ночи ощупывает занесённые снегом зарубки ─ мы, след в след, идём за чистым языком словно вылепленной из глины местности: [повторяя] рельеф менингеальных извилин, [обходя] священные выпуклости лобных долей эмбрионального детства…»***«… И дожди прошли [чредой вещуний грозных], вопрошать их было некому. Знамения ─ долгими своими упряжками ─ исчезли за песчаными дюнами, чтобы вдалеке распрячься [на просторе]. Мужи ночи покидают темнеющие нивы. Тяжеловыйный скот, запряжённый попарно, движется без погонщика по направлению к морю.«И пусть нас осыпают упреками, о, море, если мы также не повернули головы!.. Дождь с солью идёт к нам с приливом. И на земле ─ зелёной воды прозрачность, четырежды в году зримая.«Чада, широчайшими водными листьями укрывающие власа свои, за руку и нас возьмите, когда наступит полночь зелёной воды: Вещуньи уходят ─ с Дождями ─ свободные от пут, чтобы снова сеять [приметы и знаки] на заливных рисовых полях.…»(А там! Что хотели мы высказать, что высказать мы не смогли?)

Предыдущая 1 2 3 4 5 Следующая

Авторизация