Маёвский букварь

Дальше всё было делом техники. Межгород на любом домашнем аппарате звонил громче обычного звонка, к тому же у родичей с Олегом было условлено конкретное время. Родственники поднимали трубку, по очереди рассказывали ему свои новости – продолжалось это минут 15-20, затем Олег включал кнопочку, быстро сообщал, что у него всё хорошо, укладываясь максимум минуты в две.

После чего с чистой совестью клал трубку, выходил из кабинки, подходил к кассе и расплачивался по предъявленному счёту. Когда кассирша смотрела в этот счёт, глаза у неё регулярно лезли на лоб: она же видела, что Олег сидел в кабинке не меньше двадцати минут. А счёт система выписывала за 2 минуты – то есть сущие копейки. Налицо был явный подлог, но ничего поделать кассирша не могла: Рутковский придумал вполне легальный способ телефонной экономии.

До свадьбы заживёт

Общежитейская красавица Наташка готовилась к свадьбе. Сезон был хмурый, то ли осень, то ли зима, а Наташка очень хотела выглядеть на собственной свадьбе и прилегающих к ней фотокарточках счастливой и, главное, загорелой – как заморские звёзды на обложках западных журналов.

Но как это сделать? Соляриев на каждом углу в то перестроечное время ещё не стояло. Стало быть, проблему надо было решать как-нибудь самой. Сподручными средствами.

Уж не знаю где, но раздобыла Наташка где-то настоящую ультрафиолетовую лампу. Включила – и села перед ней, подставив под горячие лучи довольное лицо. С широко открытыми глазами. Потому что никто Наташку почему-то не предупредил, что при общении с ультрафиолетовой лампой глазки надо закрывать.

Неизвестно, сколько она так сидела, пялясь на расплывающееся маленькое солнышко. Известно только, что прежде чем загореть лицом, она спалила свои широко открытые глазки. Появилась в них вдруг чудесная страшная резь, хлынули ручьями слёзы и – что самое обидное – начисто исчезло изображение.

То есть сидит она перед этой лампой и ни фига не видит. Ну, абсолютно.

Вызывают ей скорую помощь.

Скорая приезжает, выскакивают из неё добры молодцы в белых халатах, берут её под ручки и сажают внутрь.

Наташка едет, а куда – не знает. Потому что не видит – точно заложница в кино, которой глаза чёрной тряпкой крепко завязали.

Добры молодцы привозят её куда-то, заводят в какой-то кабинет и говорят:

– Ну, давайте, девушка – раздевайтесь…»

Наташка напряглась и растерянно спрашивает:

– А… до какого раздеваться?

В смысле, до каких пределов?

А ей и говорят:

– Да совсем раздевайтесь!

Мы, мол, вас должны осмотреть!

Наташка напряглась ещё больше:

– А чего смотреть? Я ж с глазами! Мне бы глаза вылечить…

– Вылечим-вылечим! – говорят. – Только сначала разденьтесь…

А надо вам напомнить, что Наташка – девка вообще-то реально красивая. И лицо у неё красивое – и без всякого загара. И тело тоже, говорят, красивое. Короче, симпатичная девка.

Но в такой ситуации красота не поможет. Скорей, наоборот. Одна надежда – на голос.

Вот Наташка и начала орать: «Помогите!» да «Спасите!»

Наверно, это её и спасло. Добры молодцы куда-то смылись, а потом пришёл настоящий врач, окулист – то есть её всё-таки в больницу привезли, а не в какой-нибудь бандитский подвал.

Доктор профессионально капнул Наталье в глаза, и боль её немножко отпустила. И стало возвращаться смутное зрение.

А к свадьбе вернулось окончательно.

Свадьба прошла шумно и счастливо. А уж после искать этих добрых молодцев из «Скорой» Наташка не стала.

Она мужу вообще ничего не сказала.

Зачем?

Обошлось же всё…

Дубосековская, 9

Это адрес нашей общаги, общаги шестого факультета. В которую я всё не мог заселиться – и в год своей первой попытки поступления (неудачной), и в год своей второй попытки. Я всё время опаздывал. Поэтому летом, на абитуре, жил по разным знакомым. Случалось, и на вступительные экзамены ездил поездом из Костромы.

И вот, наконец, я поступил. Получил бумажку из приёмной комиссии и пошёл заселяться.

Меня встретила почти-квадратоподобная дамочка-комендантша. Изрядно испитое лицо её наверняка делало её старше и в чём-то опытней. Вокруг неё крутился юркий мужичок с типажом нестареющего мальчика. Вот только лицо у этого мальчика было также испитое и краснорожее.

С явным сожалением она заселила меня в одну из комнат на 1 этаже, под номером 111, рядом с комнатой вахтёрши. В комнате я столкнулся с провалившимися ребятами, пакующими чемоданы. Потом пришли мои будущие соседи, и первую нашу ночь мы ночевали всемером на четырёх кроватях.

А утром я отправился к кастелянше и получил комплект белья, за который в нескольких местах расписался. Комплект состоял из матраса, подушки, одеяла и постельного набора (простынь, пододеяльник, наволочка).

Кастелянша выглядела непьющей и, как выяснилось, имея высшее образование, пошла на эту должность исключительно с целью скорейшего получения квартиры. Должность ей не нравилась, она физически от неё страдала, надувая пухленькие губки.

По местной традиции кастелянша активно использовала бесплатный труд первокурсников – по известному только ей графику мы должны были раз в две недели помогать грузить ей грязное бельё в грузовик, отправлявшийся в прачечную. То, что эта повинность всегда совпадала с занятиями в институте, ею в учёт не принималось, а нам самим приходилось потом утрясать сию проблему.

Вместе таская тюки, мы первое время даже сдружились с нею.

Но уже на втором курсе просто игнорировали.

Даже здороваться переставали. У меня это получилось как-то само собой – мы перестали общаться, тюки в день смены белья таскали уже новые первокурсники, я поначалу по привычке кивал при встрече, а потом и кивать перестал.

А зря.

Потому что к концу моего пребывания злопамятная женщина подготовила для меня неприятный персональный сюрприз.

Представьте себе – весна и самый разгар перестройки.

Я женился, сменил фамилию, и Евгений Михайлович Винокуров взял меня в свой поэтический семинар в Литературном институте.

С МАИ меня связывает пустая формальность – прописка.

Но чтобы выписаться из общежития, я должен собрать обходной лист. Который должна подписать в том числе и кастелянша.

Я иду к ней в каптёрку, и она, улыбаясь, показывает перечень вещей, которые я должен вернуть.

Помимо постельного белья, матраса, подушки и одеяла там стоит второе одеяло и подушка.

У меня никогда не было второго одеяла. И второй подушки.

Но в перечне стоит моя роспись.

На что мне и указывает торжествующая кастелянша.

К тому времени я уже заплатил штраф в пятикратном размере за учебник, невозвращённый мною в библиотеку, утерянный подлым соседом, отказавшимся компенсировать хотя бы половину штрафа.

Что ж, за одеяло с подушкой, которых у меня никогда не было, тоже платить? Этак никаких денег не хватит!

И я преспокойно иду в соседскую комнату, хладнокровно беру с первой попавшейся постели подушку с одеялом и несу их кастелянше в каптёрку.

– Вот видишь, всё нашлось! – заявляет она. – А говорил, не было.

И всё с той же официальной улыбочкой подмахивает мой обходной листок.

Надеюсь, квартиру свою она всё-таки выслужила.

И в квартире этой нашлось место для одеял и подушек, отписанных мадам кастеляншей у бедных студентов.

Спокойной же вам ночи, мадам!

Дышите глубже – станете звездой!

Воодушевлённый первыми успехами на сцене, я решил поставить голос. Чтоб не пищать, как большинство эстрадных артистов или, тем более, костровых светил КСП.