Путешествие

– Я четыре месяца пробыла в России. Ленинград – Москва – Киев – Одесса – Тбилиси – Сибирь…

– Où allez-vous maintenant?10? – вставляю я все-таки по-французски.

– À Paris puis à Nice11.

– У?

– J’habite à Nice12– до меня доходит, что это Ницца.

– Où vivez-vous?13?

– Я… в Москве, J’habite a Moscou14.

– О, это хороший город. Votre profession?15

– Je suis un architecte16

– Прекрасная профессия!

Она и не представляет, что значит у нас эта профессия!

Мы мило болтаем по-французски, а наши тележки с чемоданами мирно погромыхивают перед нами, – мысленно я описываю начало моего путешествия Нине.

– У тебя всегда была страсть к старушкам, – скажет она. Она имеет в виду мои вечные разговоры на кухне с нашей соседкой Ольгой Александровной.

Она-то и надоумила меня изучать французский язык. У нас на кухне образовалось нечто в роде клуба. Ольга Александровна любит подтрунивать надо мной.

– Все вы, молодой человек, откапываете в газетах что-то не то… Не можете вы воспринимать нашу действительность, как полагается, как простой советский человек.

– Нет! отчего же? – говорю я ей в тон, – я, напротив, очень даже люблю

премьера Хрущева. Особенно его воспоминания. Они мне очень нравятся. Особенно то место, где он вспоминает: «милые лиловые тени…«Помните? Это здорово!

– Вот вы все смеетесь над ним, а зря! Придет время (Попомните мое слово) Вы еще пожалеете о нем. Об этом правителе «а ля мужик».

Незаметно для себя мы переходим по пологому пандусу в просторный зал. Но где же тележки с нашими чемоданами? Пока я размечтался, они куда-то исчезли…

…

Я бегу налево, заворачиваю за угол – там нет! Направо они уехать не могли! Возвращаюсь к француженке.

Впереди нас стоит полицай в черной форме, спокойно наблюдающий нашу беготню. Мы бросаемся к нему.

– Wohin ist der Träger gegangen17??

– Wo ist unser Gepäck hingegangen18??

То, что он объясняет нам, я не понимаю. Француженка продолжает выяснять.

Вот оно, «начало путешествия! Мы мило болтали по-французски…» Конечно, я буду потом смеяться над этим. Все это очень смешно… Но сейчас не до смеха! Мы проходим сквозь большой зал. Выходим из него. Архитектура зала, новизна впечатлений, новые люди, с любопытством разглядывающие нас, все это поблекло и потеряло всякий интерес.

Мы оказались под длинным козырьком. У выхода стоит несколько больших, ярких автобусов. Какие-то машины. Народу почти никого.

– Que faire? Pardonnez moi!..19

Я уже совсем приуныл. Сердце мое болтается где-то в районе желудка… Хотя… не надо подавать вида…

– Ils sont là!20

Поезд из наших тележек выезжает нам навстречу. Он объехал здание вокзала и сейчас вынырнул из-за угла. Мы бросаемся к нему тележки проезжают некоторое расстояние и останавливаются у автобусов. В одном из них сидят наши. Вот и Вася. Василий Андрианович. Как я рад ему! Шофер принимается укладывать чемоданы в нижний багажник. Вторую тележку уже отцепили, и она едет дальше.

– Au revoir!21 – но встречи с этой милой старушкой никогда не будет. Я знаю.

– Bon voyage!22

Мы машем друг другу руками.

За стеклами автобуса незнакомые площади, улицы, дома, непривычные машины, чужие люди на тротуарах. Необычное, новое обрушивается на меня, и я обалдеваю. Вот огромное, как велосипедное со спицами колесо с болтающимися вместительными фургончиками.

– Schwedenplatz, Volksprater, Riesenrad.23

– А вон там планетариум с самым современным оборудованием в мире.

– Где? Где? Лучше нашего?

– Ну, конечно, нет! У вас лучше. Русские спутники, ракеты, корабли «Восток». Американцы и те вас не догонят.

Я доверчиво шепчу Шуре, что заболтался с француженкой и чуть не отстал от чемоданов… Она рассеяна и не слушает меня.

Здание посольства – старое модернистское сооружение начала ХХ века. Во дворе – православная церковь, такая же модернистская. Еще при царском правительстве здесь было русское посольство.

Не доходя до здания, на глухом аккуратном кирпичном заборе мы замечаем размашистую надпись, сделанную белой краской:

«КЕМПФТ УМ ДИ ЭНТВАФФНУНГ! ОКП», – читаю я про себя.

– Что?

– Что здесь написано?

– Что такое? – несколько наших девиц пристают к старикану.

– У нас есть такой порядок. Выборы. Пиши все, кто хочет. Это наша компартия. Тут написано: «Боритесь за разоружение и безатомную зону в Европе!» (Ну, это он от себя уж добавил!)

– Что значит заграница! – думаю я. – У нас на заборах пишут всякие безобразия, а тут на тебе! – хорошие лозунги.

Тут выпал листок. Что тут?

«Справедливости ради нужно сказать, что эти так называемые китайские слова из трех букв на заборах, дверях, как ни странно, говорят о большой совестливости большинства населения. Иначе бы они не писались бы с таким наслаждением и упорством малолетними преступниками.»

Второй этаж. Актовый зал. Здесь проводят собрания, беседы, читают лекции, показывают кинофильмы. Сиротливо занимаем частицу большого зала. Тут полумрак (окна завешаны). Затхлость недействующего храма. На сцене кресло.

Входит служащий посольства. Кивает нам головой и удобно усаживается в кресло, положив ногу на ногу. Он явно чувствует свое превосходство перед нашей компанией. Говорит лениво, улыбается. Улыбка на лице его помимо его воли. Она говорит: ну что я буду вам рассказывать? Куда? Где? Когда?.. У вас есть свой распорядок, своя программа, от которой вам не уйти. Вы увидите не больше, не меньше, чем и остальные туристы. Ну а если вам хочется спрашивать, спрашивайте!

Он говорит нам общие прописные истины о стране. Австрия – нейтральная страна. Торговые связи у нее с нашей страной постоянные, хорошие. У большей части населения отношение к русским хорошее, доброжелательное. Но, как и во всякой нейтральной стране, есть и реакционные элементы, профашистские… – Он встал, немного прошелся. Повернулся… чтобы сесть. И тут я замечаю, что улыбается лишь одна половина его лица, повернутая к нам. Другая – совершенно серьезна! Что это? Шутка природы Поражение центрального нерва?

– …что? Что вы говорите?…

– Правильно. Большую роль в экономике страны играют западногерманские монополии. Вопросы носят школьный характер. Каково население Австрии? Вены? Можно ли гулять по вечерам?

– Можно. Но желательно не в одиночку, а группами. Женщинам особенно поздно гулять не рекомендуется.

– ??? Почему?

– Видите ли… В Вене, да и в других городах большинство людей рано ложится спать. Вечером все собираются дома…, а на улицах начинается ночная жизнь. Его улыбка растягивается шире. Появляются женщины легкого поведения… Во избежание различных недоразумений женщинам поэтому не стоит появляться на улице одним. Видя, что его откровенность никого не смутила, а наоборот внесла оживление, продолжал, обращаясь главным образом к мужчинам.

– Официально в Вене проституция запрещена. Правда, в провинции… в одном месте… есть публичный дом… Но… – спохватившись, что дальнейший разговор обнаружит его излишнюю привязанность к этой теме, переводит его в другое русло:

– Если же паче чаяния с вами что-то случится, вы заблудитесь или еще, что-нибудь… звоните к нам в посольство. Здесь всегда примут живое участие в вашей судьбе. Запишите телефон: Вена, консульство. До 4-х часов 72-3-233. Телефон дежурного: 72-1-229. Телефон нашего отделения в Зальцбурге: 75—470.

Накрапывает дождь. Укрывшись плащами, перебегаем к нашему автобусу. Дождь, как большая небесная машинистка печатает по нашим спинам, плечам, головам своими упругими редкими пальцами.

Над нашими головами на кронштейнах у стены высокая буква «Т», увенчанная золотой короной. На горизонтали буквы – слово «ОТЕЛЬ», а на вертикали: «СТЕФАНИЯ». Под козырьком – вход, сплошное стекло. Вид довольно презентабельный. Шофер выстраивает сзади автобуса ряды наших чемоданов. Помогаю переносить их в вестибюль. Не надо чураться физического труда, «они этого не любят», повторяю я фразу нашего милого, лысого еврея из отдела, умеющего обойти все острые углы нашей жизни. Возникли мои приятели-сослуживцы, потешающиеся над ним, и исчезли. Это крылатое выражение привилось у нас в конторе, то бишь отделе, и подходит, как видно к разным ситуациям. У стойки дежурного администратора столпился наш народ. Вася с отпечатанным на машинке списком группы распределяет и компонует нас по номерам. Рядом с Васей стоит Аполлинарий. Его глаза-точки напряжены рот полуоткрыт. (Да! Ведь он – староста!) Тут же его оруженосец, Федор Васильевич. Это наш «актив», а кольцом их сжимает, покачиваясь, «неактивная» масса. Слышны повышенные голоса. Чувствуется нервозность. Особенно активных среди «неактивных» – аристократка, что взяла свои три рубля обратно, достопочтенная чета стариков и настырный мужичок в тенниске под пиджаком, кажется, Иван Алексеевич. Напряженность эта понятна: дело ответственное – кому номер с душем, кому с ванной. Сгорбленный старичок, Васин сосед по купе, в черном берете и плаще, мучительно передвигая ноги, ходит взад и вперед. Молодежь весело стоит в стороне. Тут и Таня, Роман, Виктор, Марина, Шура и я.

Наконец жребий выпал. Стоит сказать, что руку Судьбы подтолкнул Иван Алексеевич (Да, его так зовут) и я попадаю с ним в один номер 32. Я рад. Он простоватый мужик, это лучше, чем наша вшивая интеллигенция вроде Аполлинария.

Возбужденный, пылающий жаром только что оконченного сражения, Иван Алексеевич бросает мне сквозь зубы:

– Пошли! Нечего тут сними чикаться! – Мы не ожидаем лифта. Наш номер на первом. (это по-нашему второй этаж. Первый – эрдгешосс).

– Ну?.. что о о? (торжествующе) Прекрасный номер я оторвал!? А? Со мной, брат, не пропадешь! (негодующе) Хотел дать на четвертом!!! Ничего у него не вышло! ДУДКИС Уф-шшш – отдувается. – Окно выходит во двор – Тихо! хорошо! – Здесь санузел – та-ак. (Мне нравится его обстоятельность). Унитаз, биде… Девочек водить можно. Хорош. Наш – с ванной! А другим – только душ! – А ты говоришь… (ничего я не говорю) Хотел на четвертом!!!

Номер действительно прекрасный. Впрочем, я никогда не жил в приличных гостиницах. Правда… это было… (об этом не стоило и вспоминать!) было в провинциальном городке Благовещенске… куда меня сослали после института. Там я и прожил около четырех месяцев в гостинице… пока мне не нашли задрипанной комнаты в рабочем общежитии. Но какая это была гостиница! Номер напоминал скорее больничную палату. Четыре железные кровати с высокими спинками почти целиком заполняли узкую комнату.

Нет! Без всяких скидок на мое незнание гостиниц, номер – прекрасный! Хорошие пропорции, высота – 3.50, обои подобраны с большим вкусом. Сероватые, нейтральные. Над двумя широкими спаренными кроватями, что стоят перпендикулярно к левой стене, висит под стеклом гравюра. Она изображает барочную церковь с большим куполом и двумя троянскими колоннами перед входом. «Карл кирхе» – читаю я. В окне – верхушка дерева на фоне глухой стены. Внизу – пустые столики летнего кафе. Шторы прекрасно гармонируют со всей обстановкой. Справа – дверь в санузел. Сияющие белизной унитаз и биде. Перед глазами невольно всплывает угол нашей уборной. Угол с отбитой штукатуркой, который я знаю до мельчайших трещин. Скользкая, слизистая труба за унитазом. Паутина у бочка. Вспомнилось и деревянное сидение унитаза. сидение, отшлифованное столькими задами, нашими и соседей (их много!). Я каждый раз преодолевал чувство отвращения, садясь на него. Мне представлялось, что я касаюсь чужого тела… Сейчас это воспоминание промелькнуло в моей голове и вызвало почему-то прямо-таки любовную теплоту. Вот, оно – всеобщее братство, ощущаемое через теплоту чужого зада! Ну и дурацкие же мысли у меня! Вот до чего доводит меня ирония! Всплыли из мрака памяти, поддетые этим сиденьем, и наша толстозадая соседка, с которой мы болтали по-французски, и молодая замужняя девица с блестящим лицом от намазанного крема, и убогая, кособокая, шаркающая старушонка (прислуга нашей соседки), та, что умерла на этом сидении… пришлось срывать крючок… Все они появились ненадолго и исчезли… а мои глаза выхватывают все новое и новое…

Прямо передо мной дверь, ведущая видимо в другой номер. Может этот санузел на два номера? Правее умывальник с горячей и холодной водой. На фоне черного кафеля зеркало и ванна. Я заглядываю в зеркало, такое чистое, будто его и нет. Совсем чужое лицо, лицо нового жильца этого номера. Я люблю наше старое зеркало в ванной. Когда я смотрю в него, его пожелтевшие трещины и пятна напоминают мне старый офорт. Приятно видеть себя в офорте! Да еще в старом!

Чувствуешь себя Рембрандтом! Давно я не видел себя! Правда, в уборной поезда… но там не место встречи с такой личностью, как я. Теперь на меня смотрит чужое приличное лицо. Приличие придают крупные очки с широкими плоскими заушниками. Нет! И без очков вид вполне интеллектуальный. Только усталый. Стар же я стал! Это в 33 года! Кожа у глаза напоминает, если посмотреть поближе, узор чешуи ящера. К уху расходятся четыре белые морщины (щурюсь на солнце, а они и не загорают!). Нет! Лицо приличное, даже несмотря на жировик на носу и отсутствие зуба впереди. Надо будет улыбаться, не открывая рта. Или совсем не улыбаться. Волосы надо поправить, чтобы не была видна эта выбоина. В конце концов я стану лысым, как мой отец. Я провожу по щеке рукой: приятное шуршание – надо побриться! Вилка от бритвы подходит! Зря говорил этот тип!

– Иван Алексеевич! Будете мыться после дороги?

– Нет! Только умоюсь.

– А я окунусь!

– Валяй!

Я раздеваюсь, лезу в ванну. Мурашки выступают по моей спине…

– Давай, давай закругляйся!

– Сейчас Иван Алексеевич, а для чего тут два полотенца под умывальником? Может для ног?

Это остается загадкой. Я вытираюсь мохнатым.

– Правое будет – мое. Левое – ваше.

Одеваю чистое белье. Иван Алексеевич умывается. Одеваю рубашку, галстук. свой парадный костюм, обуваю итальянские ботинки. Беру с собой болонью и Пентаку. Иван Алексеевич закончил свой туалет. И мы спускаемся вниз.

Я горд. Я ничуть не хуже иностранцев. Внизу наш радушный старикан (его зовут Францем Иосифовичем) приглашает нас в столовый зал. Проходим мимо стеклянной стены, за которой на высоких табуретах сидят нагловатые, надутые парни и девицы. Зал просторный, вытянутый, прекрасно отделан в несколько старомодном духе: есть какой-то упрощенный карниз. У входа за столиками сидят старушки, верно, англичанки. Официанты-мальчишки указывают, какие места отведены для нас. Некоторые столики уже нами заняты. У всех довольный вид. Садимся. К нам подсаживается Шурина подруга и косая полная женщина. (не знаю, как их зовут, да мне и не хочется это узнавать)

– Вы знаете немецкий? – спрашивает меня Шурина знакомая.

– Немного.

– Переведите нашу программу на сегодня. – она передает мне листок с отпечатанным текстом. Что же там? Почему нам не дали эту программу? Ну да бог с ними!

– Та-ак. Прибытие. Встреча в посольстве СССР. Отель. Завтрак. (Это уже было и есть) Поездка по старой Вене. Дворец Шенбрунн. Обед. Наши дамы не выдерживают и.. вываливают мусс к себе на тарелки. Причмокивая и похваливая, едят его с хлебом. Мальчик приносит нам горячие яйца.

Ворчит, уходит за новыми тарелками. Издали возмущается.

Завтрак чудесный. Он напоминает мне что-то далекое, домашнее, чего у меня не было, впрочем, о чем я мечтал.

– Es ist heiß24– говорю я подошедшему мальчику. – geben zi mir bitte25 (я показываю на подставку для яйца на соседнем столе). Ну и ловко же я выхожу из затруднительных положений!

Не хватает хлеба.

– Что тут стесняться! – говорит Иван Алексеевич, и я по общей просьбе говорю:

– Bringen zi bitte uns brot!26

За соседним столиком Аполлинарий и Федор Васильевич, проглатывая гласные и хлеб:

– Brot bitte!27

Автобус уже ожидает нас у подъезда. Франц Иосифович и те, кто позавтракал небольшой группой стоят около, подставив свои лица под солнце. Я еще не могу вполне осознать, что все, что я вижу перед собой, – реальность. Будто я в зарубежном журнале.

Доброе, сосредоточенное лицо Франца Иосифовича кажется кирпично- коричневым по сравнению с его белыми, слегка пожелтелыми волосами. Цвет лица так красиво сочетается с его коричневым костюмом. И все это на фоне нашего «Икаруса» карминного цвета. Целая симфония красно-коричневого!

Вот стоит наша добропорядочная супружеская чета. У супруги светлые вперемешку с седыми волосы, лисьи глазки и маленький заостренный носик на плоском охристом личике. Песчаного цвета платье оторочено белым воротничком, что делает ее похожей на кокетливую школьницу. Повадки мягкие, лисьи. Супруг, полный собственного достоинства, скован морщинами и складками своего лица, как рыцарь доспехами. Стоит прямо, даже чересчур, с «прежней» выправкой. Таня в зеленовато-сером плаще щурится на солнце, словно кошечка. Большие каштановые волосы красивы на ее маленькой головке. Шофер греется у раскрытой дверце автобуса. Все рельефно контрастно на фоне темных витрин. Передний план окутан теплым светом, все приятны и доброжелательны друг другу, но, как и фотография, вся эта картина красива, но не глубока… Да ни во что и не хочется углубляться! Я ведь турист…

Я подхожу к Тане, и мы идем вдоль витрин – не стоять же на месте! Хоть немного поглядеть! Витрины, действительно загляденье. Вот кино- и фотоаппараты. Вот

чудесный кинопроектор, витрина с мотками шерсти и шерстяными изделиями.

– Это моя страсть! – говорит завороженная Таня. – Не знаю, что бы я отдала за эту шерсть! Шерсть и в самом деле великолепная, всевозможных пастельных тонов.

– А ты разве умеешь вязать? Я думал ты можешь танцевать твист и только!

Нежные лучи ласкают мягкий пушок над ее прекрасно очерченными губами…

– Папа Карло! Папа Карло! Выступайт! Будем выступать! – кричат сзади меня, как школьники с задней скамейки, Виктор и Роман. Что ж, Францу Иосифовичу подходит это прозвище. Девицы подхватывают:

– Папа Карло!

– Папа Карло! Выступайт!

Все уже в автобусе. Франц Иосифович представляет нам молодого приятно улыбающегося гида. Тот стоит, чуть согнувшись. Его ничем не примечательное лицо и скромный костюм оживляется красно-зеленым вязанным галстуком.

– Он будет давайт вам объяснения по старая Вена.

Молодой человек усаживается рядом с шофером, поворачивается к нам, в руках у него микрофон и мы… едим! Мы едим по старой Вене! Мы кидаемся из стороны в сторону. Кто-то успевает щелкнуть аппаратом. Точь-в-точь, как показывают туристов в фильме «Римские каникулы».

– Посмотрите налево – монумент Чумы.

– Где? Где?

– А что это такое?

– Посмотрите направо! Это помник. Простите, памятник Марии Терезии. Теперь посмотрите вот сюда! Это Штаатсопер. Замечательная венская опера!

– Посмотрите налево! С левой стороны здание Кунстисторишенмузеум, напротив него – Натуристоришес музеум. Направо дворец президента. Видите, на нем государственный флаг. Это означает, что президент находится здесь.

– Посмотрите налево! Это здание парламента. Дальше – городская ратуша. Направо – городской парк. За ним – Бургстеатр. Это лучший театр на немецком языке в Европе! Как у французов – Комеди Франсез

– А разве есть и не на немецком? – спрашивает меня кто-то.

Мелькание за окном раздражает меня. Неужели так будет продолжаться все путешествие? Стоило ли из-за этого приезжать сюда, брать путевку?

– Это, – университет. Там – библиотека.

– А это что за церковь? С двумя колокольнями?

– Вотивкирхе.

За окном проносятся незнакомые улицы, дома, церкви.

И нет сил на чем-нибудь остановиться, задержать свое внимание… И привести все эти впечатления в порядок.

– Обратите внимание на этот дом. Тут в 1917 году жил Иосиф Виссарионович Сталин. Все смотрят с интересом, но энтузиазма не показывают. Перед глазами проплывает мемориальная доска.

«И. В. Сталин

1917, юни, юли»

– …а вот сейчас будет очень интересный дом

– Где?

– Где?

– Что за дом?

– Вон там… на четвертом этаже… живет… моя теща.

Старые шуточки! Однако, действуют наверняка! Все гогочут, особенно женщины…

Сейчас мы едим в Шенбрунн. Это загородная резиденция императоров Габсбургов. В свое время там останавливался Наполеон. Там происходила и знаменитая встреча премьера Хрущева и президента Кеннеди.

…

Автобус останавливается. Мы выходим.

– Почему же вы так плохо относитесь к своей теще? – Никак не отстает за все это время от молодого гида наша кокетливая «аристократка».

– Кто вам сказал: плохо? Мою тещу я очень люблю, даже больше, чем жену… За то, что она не живет с нами вместе. Синяя туча висит над ослепительным желто-белым дворцом. Будет дождь. Я оставляю свою «Пентаку» в сетке над окном. Мы входим во дворец. В вестибюле продают билеты, проспекты, открытки, сувениры. Масса иностранцев. Здесь выставка фотографий о пребывании Хрущева и Кеннеди в Шенбрунне. Молодой гид ведет нас по анфиладам комнат. Белое с золотом от самого скромного и простого усложняется постепенно до изощренного рококо. Нам попадаются то и дело группки экскурсантов. Вот немцы. Вот англичане…

– …служебные двери были здесь. Ход был устроен в толще стены. Слуги входили отсюда… Вот тут императрицу купали. Воду приносили через эти двери. Интересно было бы посмотреть на эту картину. Не правда ли? Водопровода и канализации тогда не было. Ну, конечно же, мое воображение с готовностью рисует эту картину. Сначала парча, атлас, затем снимаются многочисленные кружева, наконец, почему-то желтоватое тощее тело с выпирающими лопатками и цепочкой выпуклых позвонков. Фрейлины осторожно берут ее под руки и ведут по ковру…

Глаза уже смотрят следующую комнату. Комната оклеена персидскими миниатюрами! Подлинные персидские миниатюры! Комната с древними китайскими гравюрами. Вот на стене в золотых рамах портреты всех дочерей Марии Терезии. Сколько их!

– Пожалуйста! «Не смотрите там в окно!» – сказал он тоном учителя, у которого дети перед обедом тянут в рот сладости. – Я вам покажу вид на эспланаду после. Пол – инкрустация из различных драгоценных пород дерева. Красное, сандаловое, белая береза… Мраморное изваяние наполеоновского сына. Какого? От Жозефины? Он по пояс на подушках из мрамора. Тонкие заостренные черты… Впавшие щеки. Нос с горбинкой.

– Он был болезненным юношей. Придворные же постарались ускорить его конец. Поили вином, потом… женщины… Рядом пустая клетка.

– …тут жила его любимая канарейка. Сразу же после его смерти он умерла. Сразу, на следующий день. От тоски.

– Надо же! Какая прелесть!

– Вот теперь посмотрите из этого окна! Отсюда открывается прекрасный вид на парк. Мы подходим к окну. Парк действительно великолепен. И вот мы уже внизу. У самого дворца. Перед нами широкая эспланада, замыкаемая горизонтальным зданием с колоннами и орлом наверху на двух зеленых откосах с лестницами. Какие маленькие людишки там возле здания! Ну и масштаб!

– А вон там (жест через зелень) … там находится Шенбрунн. Отсюда и название самого дворца.

– А что это значит в переводе?

– Как это вам перевести?.. По-чешски это будет студна… прамени… Я веду экскурсии с чехами и поляками…

– Фонтан?

– Колодец?

– Журавель?

– Колонка?

– Источник

– Да! Да

– Монплезир. Это вы, конечно, знаете… Там – Тиргартен, сад зверей. Ну вот и все…

– А сейчас… можно немного погуляйт! 10 минут. Франц Иосифович смотрит на часы. Ровно в два часа вы будете собирайтся здесь.

Хлопок в ладоши, как выстрел стартового пистолета и.. все мигом разбегаются в разные стороны. Будто точно знают, что они будут искать каждый в своей стороне.

Я стараюсь не поддаваться общему стремлению бежать. Куда бежать? Ноги так и подмывают меня пуститься в бег. С трудом заставляю себя идти спокойно. «Лениво прогуливаясь», направляю свои стопы к водоему впереди. Солнце. Туча ушла далеко. Напрасно я не взял «Пентаку», ну да бог с ней! В резкой свежести воздуха уже угадывается приближение осени, хотя все еще зеленое. Центральное пространство обрамлено зеленью столетних деревьев, подстриженных строго геометрически. В боковые аллеи ведут стройные циркульные арки прорезанные в толщи зелени. По сторонам их на высоких постаментах великолепные скульптуры из мрамора каких-то богинь.

Я стою рядом с подстриженной плоскостью. В глубине темнеют многовековые стволы, они разветвляются на сучья, те в свою очередь на тысячи ветвей, те же дробятся еще мельче. И все это змеится и переплетается между собой, и вся эта живая жизнь, точно гигантской бритвой, срезана, и ни одна веточка не вырвется за эту мертвую плоскость. Это потрясает меня. Я слышал об этом на лекциях, когда речь шла о Версале, но не увидев, трудно представить и понять это. Через века ощущаешь силу и мощь монарха, повелевшего сделать так, против естества природы. На меня пахнуло иной эпохой. Природа ведет себя так же буйно, она живет с неизменной постоянностью. И все так же стригут ее, как и два столетия назад…