Вера в прозе и стихах

– Итак, товарищ Бублик, повторяю последний раз! Если еще раз ты оскорбишь этого святого человека, то я засуну твою голову куда?

– Я понял, – еле слышно сказал парень.

– Я не слышал. Куда?

– В жопу, – вздыхая, ответил тот.

– Правильно, товарищ Бублик! Твою голову в твою задницу. Ты только представь, Бублик, как тебе для этого придется свернуться! Но ты не переживай, я тебе помогу. Ты понял меня, Бублик?..

– Понял… – парень не поднимал головы.

– И боже тебя упаси, Бублик, еще раз прикоснуться к моей шинели. Что тебя ждет за это?

– Я понял.

– Не слышу! Что ждет за это?! – Саблин остановился совсем рядом с с собеседником.

– Моя голова будет в моей жопе…

– Правильно. И поверь мне, Бублик, я не шучу! И учись разговаривать нормально, человеческим языком, а не этим блатным жаргоном! Здесь с тобой, между прочим, интеллигентные люди сидят, воспитанные и много знающие. Понял?

– Ага.

– Никак, Андрей Игнатьевич, вы решили воспитанием заняться? – улыбаясь, обратился владыка к Саблину.

– А, отец митрополит, вы проснулись? Да, тут малость к порядку некоторых решил призвать! – ответил офицер и, присев на нары рядом, продолжил: – Спасибо вам, митрополит Серафим, от души спасибо! Честно говоря, никак не ожидал, что со мной на сыром полу спать будете. Если бы не вы, околел бы, наверное, от холода.

– Ну что вы! Мы же с вами понимаем, что люди должны помогать друг другу. У меня к вам просьба есть.

– Да, слушаю вас.

– Вы уж называйте меня попроще, а то «митрополит» уж больно официально. Можно «отец Серафим», а можно «батюшка», меня так прихожане звали.

– Хорошо… митрополит.

В это время дверь камеры открылась, и вошли трое солдат. Потом они расступились, и в камеру шагнул Реденс.

В камере воцарилась тишина, только комиссар тяжелыми шагами прошел по камере и пристально посмотрел в глаза Саблину и Бублику. Затем он приблизился к нарам, где лежал митрополит.

– Ну что, поговорим, Леонид Михайлович?! – присев рядом, спросил Реденс.

– Здравствуйте, Станислав Францевич, – негромко ответил владыка Серафим. – Давайте поговорим. Извините, встать не могу.

– Этих двоих убрать отсюда! – дал команду Реденс.

– Саблин! Бубликов! На выход! – громко сказал один из солдат.

Офицер и парень вышли из камеры вместе с конвойными.

– Простите, как фамилия того юноши? – спросил митрополит.

– Бубликов. А что?

– Нет, ничего… просто теперь понятно, почему Бубликом зовут. Так о чем вы хотели со мной поговорить?

– Вы же понимаете, что у вас нет выбора, – холодно глядя на митрополита, заявил Реденс. – За антисоветскую пропаганду, которую вы вели на своих проповедях, вам дадут десять лет или расстрел! При вашем возрасте и здоровье любой срок – это смертный приговор.

– Да уж, незавидные перспективы у меня, – согласился владыка Серафим. – Даже интересно: есть ли выход из этой дурной ситуации?

– Выход есть. Учитывая ваше влияние на духовенство, вы бы могли официально заявить, что церковь – это обман, который придумали, чтобы контролировать массы людей! А я со своей стороны, уполномочен довести до вас, что после такого заявления вас немедленно отпустят домой.

– Да… такое предложение можно делать иудам, готовым ради своей жизни предать Господа нашего и веру святую!

– Да бросьте вы этот бред! Даже дети, и те знают, что Бога нет. Слышите – нет!

– Это вы так считаете! А многие люди веруют в Господа нашего и приходят в храмы, и молятся, прося помощи и защиты.

– Да они приходят в церковь, потому что больны вашими бредовыми мыслями. Еще с царского времени отойти не могут. Но ничего, молодежь уже все больше атеисты, а комсомольцы верят только в светлое будущее!

– Я вам так скажу: светлого будущего не будет без веры. Вера – это духовность, а безверие – мертвая жизнь, которая закончится тьмой. Нельзя без веры, нельзя без души. И только истинная вера нас спасет.

– Вы старый человек, и я не пойму: то ли вы специально делаете вид, что не понимаете всю серьезность положения, то ли вы действительно готовы умереть в сырой вонючей камере?

– Думаю, что вам не понять, – с сожалением произнес митрополит. – Смертью меня не испугать, я прожил жизнь и видел много страданий. Это уже третий арест, а в предыдущей ссылке мне делали много похожих предложений. Предать Господа… что может быть хуже? Для меня такое неприемлемо! Я готов умереть с верой в душе!

– Ой-ой-ой! Какие мы отважные… Но думаю, вы немного недооценили меня. Раз мне поставили задачу уговорить вас, то я вас вразумлю любым способом… Бурцев! – встав с нар, крикнул Реденс.

Дверь открылась, и вошел один из солдат.

– Бурцев, ну-ка давай тех двоих! – обратился Реденс к солдату.

Тот вышел, и через две минуты в камеру ввели Саблина и Бублика.

– Так вот, товарищи арестованные… Если завтра этот старик не откажется от своей лживой, одурманивающей людей веры, то готовьтесь к стенке!

– Реденс, что вы творите?! Они в нашем споре не виноваты! Вы не посмеете! Это бесчеловечно! – слегка приподнявшись на локтях, воскликнул митрополит.

– Так, может, вы своего Бога попросите?! Время пока есть! – смеясь, произнес комиссар и вышел вместе с сопровождающими из камеры.

Саблин и Бублик молча смотрели на владыку Серафима. А он отвернулся к стене и задумался. Никто не проронил и слова. Гнетущая тюремная тишина и ожидание неизвестности завтра заставляли всех обитателей камеры молчать и думать.

Разговаривать не хотелось. С тяжелыми мыслями митрополит задремал.

– Дедушка, дедуля, – парень тихонько трогал его за плечо.

– Что тебе? – пробудившись, спросил владыка Серафим.

– Пока этот спит, – Бублик показал на нары Саблина, – я… это… поговорить хотел.

– Давай поговорим, – шепотом ответил митрополит, повернувшись к собеседнику.

– Я чего хотел-то, дедуля… ты это… ну того, сам понимаешь, – запинаясь, шелестел парень.

– Ничего не понимаю. Ты, сынок, либо говори нормально, либо вообще молчи. О чем хотел сказать-то?

– Ну, дед, чего ты такой непонятливый? Жить мне охота!

– А, ты об этом… Так жить, сынок, всем хочется. И тебе, и мне, и ему, – митрополит кивнул в сторону Саблина.

– Дедуля, ты же слышал, что этот сказал. Если ты не отступишься, расстреляет всех к едрене фене!

– Испугался? – владыка Серафим погладил парня по руке. – Не бойся, молиться надо. Господь поможет.

– Я тебя прошу, дед, пожалей! Ну откажись ты, а потом опять это… поверишь.

– Ну, сынок, ты сказал! Видно, шибко страшно тебе стало. Однако ты пойми…

– Ничего я понимать не хочу! Я жить хочу… Я еще и не пожил толком! – уже в полный голос сорвался Бублик.

– Тише, тише! Что ты кричишь? Человека разбудишь, – держа его за руку, негромко говорил владыка Серафим.

– Ты что, дедуля, не понимаешь?! Нас же всех, всех троих порешат! Откажись, дедуля, откажись! – парень с яростью схватил митрополита за одежду.

– Сынок, сынок, отпусти… Пусти, задушишь! – владыка пытался оторвать руки Бублика от своей одежды.

– Задушу?! А что, это тоже идея! И нас тогда в покое оставят! – кричал в истерике парень.

Вдруг он охнул, отпустив митрополита, упал на пол и заскулил. За его спиной стоял Саблин.

– Ты что, паскуда?! Я тебя сколько раз предупреждал! А ну уполз отсюда! – прикрикнул офицер.

– Спасибо вам, Андрей Игнатьевич! А то молодой человек от страха разум потерял, – негромко сказал владыка Серафим.

– Он, тварь этакая, совесть потерял… Он вас-то не ушиб? – присев рядом, поинтересовался Саблин.

– Да ничего, ничего!.. Молодой он еще, вот и боится.

– Ну и ладно, отдыхайте, отец Серафим, – сказал Саблин.

Но митрополит придержал его за руку и спросил:

– Андрей Игнатьевич… а вы как считаете?

– Вы о чем?

– О том, что времени до утра.

– Вы ведь, отец Серафим, по-другому поступить не сможете… Вы же не станете повторять поступок Иуды – предавать Бога?.. Лично я бы перестал вас уважать. Наши судьбы – это капля, это песчинка в океане жизни! А ваше слово и любой поступок отразятся на тысячах, сотнях тысяч людей. И что бы с нами ни случилось, вы не должны идти у них на поводу! Я так считаю.

– Непривычно слышать такие рассуждения от советского командира…

– Ну, рос-то я в семье, где и мать, и отец верили и старались нам эту веру привить. Это уж потом я атеистом стал, потому что зла и смертей насмотрелся. А уж если спросят меня там, – Саблин указал пальцем вверх, – почему я потерял веру… Я отвечу, что столько зла и страданий невинных людей Бог терпеть бы не стал! Такое просто не вытерпеть!.. Поэтому лучше думать, что его нет.

– Вы глубоко душевный человек и веру не потеряли, – медленно, но уверенно проговорил митрополит. – Просто вы видели много страданий и горя, но душа у вас светлая! Я вам очень благодарен за понимание.

– У каждого из нас, батюшка, своя дорога… Однако если она прервется завтра, то я хотел бы попросить вас…

– Да, конечно, слушаю вас, – слегка приподнявшись на локтях и глядя на офицера, ответил владыка.

– Если уж всё… я… хочу, чтоб вы помолились за меня. А впрочем… – Саблин замолчал, опустив голову.

– Андрей Игнатьевич, я всегда буду поминать вас в своих молитвах. Будьте покойны. А вас, в свою очередь, хочу попросить…

– Да, батюшка, слушаю вас.

– Если, даст Бог, останетесь живы, то подите, как будет возможность, в храм и восславьте молитвой Господа нашего, да свечечку поставьте, – погладив Саблина по руке, попросил владыка.

– Вы что, шутите?.. Мне, отец Серафим, отсюда уже не выйти. С такими обвинениями, как у меня, конец один – стенка!

– На всё воля Божья! Верить надо, сынок. Не отчаиваться и верить. Господь милостив.

– Что ж, слово офицера… Останусь жив – приду в храм. Давайте спать, батюшка, а то завтра трудный день, – негромко сказал Саблин и несильно пожал руку владыке.

– Вы идите, ложитесь… а я еще помолюсь, – ответил митрополит.

Утро заявило о себе скрипом открывающейся двери. В камеру вошли два солдата, вслед за ними – Реденс.

– Подъем! – крикнул один из солдат.

Комиссар подошел к нарам, на которых лежал митрополит.

– Доброе утро! – громко сказал Реденс.

– Доброе… если вы его злым не сделаете, – ответил владыка.

– Я?.. Ну, что вы. Надеюсь, вы дадите мне ответ на вчерашнее предложение?

– Конечно же, дам, товарищ комиссар.

– Ну-ну, гражданин Чичагов, какой я вам товарищ?.. Вы для меня враг! Так что у меня с вами один разговор! – грубо сказал Реденс.

– Хорошо, Станислав Францевич… Но я вас врагом не считаю, – негромко заметил владыка.

– Так… хватит любезностей. Итак, граждане враги народа, на чем порешили? – громко спросил Реденс, повернувшись к Саблину и Бублику.

– А нам нечего решать. Отец Серафим сам все решит! – ответил Саблин.

– Что-о-о?! – воскликнул Реденс и ближе подошел к Саблину. – Вы, советский командир… может, вы мне еще скажете, что тоже поверили в Бога?!

– И скажу! – твердо ответил Саблин.

– Это уже интересно! А ну, скажите! – усмехнулся Реденс.

Саблин посмотрел на Бублика, потом на митрополита и, переведя взгляд на комиссара, начал произносить слова молитвы, припоминая нужные слова:

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

– Замолчать! Заткнись! – кричал комиссар.

В это время Бублик упал на колени и стал, крестясь, кричать:

– Господи, помилуй! Господи, спаси! Спаси и сохрани нас!

– Ну-ка закройте им рты! – крикнул Реденс и сильно ударил Саблина кулаком в живот.

Солдаты подбежали и стали избивать офицера и парня.

Комиссар быстро подошел к нарам, на которых лежал митрополит, схватил его за ворот рубахи, приподняв, ударил и закричал:

– Это ты! Это ты, святоша хренов! Ты заставил их поверить! Как?! Как ты это сделал?! – тряся митрополита, злобно хрипел Реденс.

Владыка Серафим хотел что-то ответить, но сильный удар головой о нары заставил его застонать.

– Бросьте их! – крикнул солдатам Реденс.

Они оставили Саблина с Бубликом и подошли к комиссару.

– Осипов! Сходи наверх, скажи капитану Кузнецову, пусть приговор на эту гниду делает… Надо с ним кончать! – срываясь на крик, шипел Реденс.

Один из солдат ответил: «Понял!» – и быстро вышел из камеры.

– У вас есть десять, максимум пятнадцать минут. Подумайте! Еще есть время отказаться от своей бредовой веры…

– Господи, прости. Дай силы, Господи, преодолеть. Прости, Господи, – шептал владыка Серафим.

– Вот упрямый старик! Ты что, не понимаешь, что сейчас умрешь за свою глупую веру?! – кричал Реденс, схватив митрополита за одежду у шеи.

– Зло плещется в вас через край. Но моя вера не глупая, моя вера – это жизнь! Господь каждому воздаст за поступки его! – задыхаясь, говорил владыка Серафим.

– Закрой рот, поганый старик! Именно ты являешься отравой нашего народа! Скажи, что ошибался! Скажи, что вера – это дурман для людей! Я обещаю, тут же отпущу домой! Подумай о семье! – вне себя орал комиссар.

В это время в камеру вернулся уходивший солдат, и с ним явился капитан. В руках у него была бумага, которую он передал Реденсу. Они о чем-то пошептались, и комиссар громко зачитал:

– Постановлением судебной тройки НКВД согласно статье 58 пункт 10 Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, выражавшуюся в проведении глубоко законспирированной работы среди церковников, ставящей своей целью возрождение монархии, гражданин Чичагов Леонид Михайлович приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу!

– О, отец Серафим, вы, оказывается, глубоко законспирированный шпион! – сидя на полу камеры и сплевывая кровь, усмехнулся Саблин.

Комиссар повернулся к конвойным:

– Добавьте товарищу за сарказм!

Солдаты подошли к Саблину и несколько раз ударили его сапогами в грудь и голову. Он застонал и повалился на пол.

– Ну что, поп! Вставай и пошли! Ты дммал, что я шучу?! – говорил комиссар.

– Ни в коем разе не думал, что вы шутите, – отвечал митрополит. – Вы же не в цирке клоуном служите, а в серьезной организации, которая разговаривает только с помощью рук и ног!

– Ты еще издеваешься? Кузнецов, поднимите его! – приказал Реденс.

Капитан и двое солдат подняли владыку, но его ноги были слабы и не держали.

– Господи, помилуй. Господи, прости, – шептал митрополит.

– Товарищ комиссар! Он не стоит на ногах. Что делать нам? – спросил капитан.

Реденс задумался. Потом посмотрел на одного из солдат и сказал:

– Носилки сюда, быстро!

Когда принесли носилки, солдаты грубо переложили на них владыку, и комиссар распорядился:

– Несите! Там у ворот машина, туда его!

Автомобиль остановился у пустыря. Солдаты выгрузили носилки с отцом Серафимом и положили их на снег.

Владыка приподнялся на локтях и посмотрел на пустырь. Метрах в ста был набросан вал свежевырытой земли, а рядом с ним – глубокий ров.

В это время подъехала другая машина, из которой вылезли капитан и комиссар. Они подошли к носилкам, и Реденс спросил:

– Вы не передумали? Еще не поздно всё изменить.

– Я не Иуда, – тихо, но твердо произнес митрополит. – Я всю жизнь нес людям веру. Я служил Господу нашему! А истинная вера – это самоотречение. Зло, которое вы сеете, вернется к вам… и тогда вы поймете, что вы творили!

– Ладно, хватит ваших проповедей! Несите туда! – И комиссар показал рукой, куда нести носилки.

Двое солдат положили их у края рва. Когда они уходили, владыка попросил одного из них:

– Сынок, помоги мне подняться.

Солдат помог, но ноги были совсем слабыми, и митрополит смог встать только на одно колено. Он увидел перед собой трех солдат и чуть в стороне от них комиссара и капитана.

Солдат отошел, оставив его стоять коленопреклоненным. Владыка Серафим поднял голову, глубоко вдохнул морозный декабрьский воздух и, глядя на далекие облака, стал негромко говорить:

– Господи, помилуй! Дай силы, Господи, честно свой крест пронести! Прости их, Господи! Ибо не ведают…

– Вот и все! – сказал Реденс и с довольным видом хлопнул по плечу капитана.

…Он тогда еще не знал, что ровно через три года зло вернется бумерангом. И уже он, Реденс Станислав Францевич, будет просить помощи и кричать от боли в сыром темном подвале, после чего будет расстрелян как шпион и враг народа.

А в 1941 году, поднимая солдат в контратаку, будет смертельно ранен оправданный в 38-м полковник Саблин.

До начала войны Андрей Игнатьевич постоянно будет ходить в храм и поминать митрополита Серафима, который в дни тяжелых испытаний дал ему урок духовной силы и истинной веры.