Слава России

ПЕРВЫЙ САМОДЕРЖЕЦ

(Царь Иван

III

Васильевич)

Страшна кара за предательство веры, горек жребий полагающихся на лукавое слово человеческое более, нежели на обетование Господне. В этом успела убедиться юная Царевна Софья за свою краткую жизнь.

В 1439 году, во Флоренции, ее дядя Император Константин и патриарх Иосиф склонились перед Римом, отступившись от отеческой веры. Соглашение сие было у византийской делегации исторгнуто обманом и насилием. Сперва Собор, что должен был проходить в Ферраре, перенесли во Флоренцию под предлогом, что набольшие люди града сего берут на себя затраты на проведение Собора, ибо у Папы не достает на то средств. На самом же деле латиняне желали лишить гостей возможности отступления. Увезенные далеко от моря, они не могли покинуть Собор до его окончания.

Собор длился пять месяцев. И все это время византийское посольство не получало ничего из обещанного ей содержания. Иерархи, вельможи и их слуги принуждены были закладывать последнее в ломбарды, едва ли не побираться. Они в самом прямом смысле слова голодали. Можно ли было после таких обманов верить латинскому слову? И верил ли взаправду Император в обещания Рима помочь ему в защите от турецкого нашествия? Зажатый в тиски, утративший все некогда огромное пространство Византийской Империи, от которой осталась лишь столица и ее пригороды, он хватался за соломинку, выбирал, как казалось ему, меньшее из двух зол. Там, где оставалось ввериться одному лишь Богу и Его Пречистой Матери, Император Константин предпочел поверить посулам римского Первосвятителя… Остальная делегация последовала за своим Императором. Лишь Святитель Эфесский Марк и еще несколько праведных мужей наотрез отказались подчиниться давлению, изменить Православной вере. Но их боговдохновенному слову не вняли…

Расплата была страшна и началась еще до подписания унии. За восемь дней до оной скончался патриарх Иосиф. А по возвращению униженного и обтрепанного посольства на Родину турки обрушили на Константинополь все свои несметные силы. Рим, чьи рыцари некогда разорили византийскую столицу, не поспешил ныне прислать их ей в помощь. Много дней бились последние верные на стенах обреченного города, но ничто уже не могло спасти ни Византию, ни династию. Однажды ночью в окнах куполов храма Святой Софии явился яркий свет, вышедший затем наружу и охвативший все купола. Он собрался над ними воедино и стал подниматься на небо. Небо отверзлось, приняло в себя свет, изошедший из храма, и вновь затворилось. Патриарх Анастасий объяснил Императору это грозное знамение: «Свет сей неизреченный отошел от нас, знаменуя, что милость Божия и щедроты Его от града сего и от нас отходят, ибо Господь Бог хочет предать град сей врагам нашим грех ради наших».

Константинополь был захвачен неверными, храм Святой Софии султан обратил в мечеть. Император Константин пал в бою, а его родня принуждена была бежать на чужбину. Здесь, в чужих землях, его брат, отец Софьи, Фома Палеолог принял католичество и через год скончался. Его старший сын, наследник византийский императоров, побирался в прихожих европейских дворов, пытаясь продать свой уже несуществующий престол. Младший – вернулся в Константинополь и, приняв магометанство, поступил на службу к султану.

Юную же Софью готовили в жены старому венецианскому купцу. Ее, потомицу Константина Великого, ее, в чьих жилах текла благородная кровь базилевсов, просто продавали тому, кто мог заплатить за византийскую Царевну дороже других! Отчаянным и беспросветным было положение несчастной сироты. И, вот, среди этого мрака и позора – точно ослепительный луч блеснул! К ней прислал сватов вдовый московский Великий князь Иван, Государь неведомой России…

О нем говорили, как о человеке умном и властном, страна же его, несмотря на тяготы татарского ига, день ото дня укрепляла свое могущество и богатство. Об этом богатстве, а также о самом Великом князе многое сообщило Софье знаменательное событие, с которого началось его правление.

В те дни на Святой земле, так же как и Византия, порабощенной османами, случилось страшное землетрясение. Оно почти полностью разрушило Храм Гроба Господня, и султан распорядился снести его руины и выстроить на их месте мечеть. Иерусалимский патриарх взмолился о сохранении главной святыни христианского мира. Магометанин не отказал, но потребовал за то баснословный выкуп. Разумеется, у нищих восточных патриархов не было и толики такой суммы. Рим же, чьи рыцари некогда ходили освобождать Гроб Господень, но так и не освободили Его, также предпочел святому делу экономию…

В этом отчаянном положении во всем мире нашелся лишь один человек, который пришел на помощь и спас святыню. Русский Великий князь Иван Васильевич. Его земля еще не оправилась от ужасов ига, еще принуждена была платить дань ордынскому хану, еще мучима была внутренними нестроениями, но на святое дело изыскались в ней потребные средства. Султан получил свой выкуп, а Храм был сохранен.

Уже один этот поступок наполнил душу Царевны-сироты глубоким благоговением перед будущим мужем, восхищением своей будущей Родиной. Сердце-вещун угадывало великий Божий промысел в том, что именно теперь, когда пал под яростью агарян оплот Православной веры Константинополь, все ярче сияет из краев неизведанных свет Москвы, веру отеческую блюдущей и унии не поддающейся. И она, Софья, часть сего дивного промысла! Ей надлежит стать связующим звеном между царством погибшим и царством нарождающимся, перенести туда наследие Византии, дабы не расточилось оно окончательно в европейских прихожих, но явило великий плод, как умершее зерно, о коем говорил Спаситель!

С такими вдохновенными чаяниями ехала Софья на свою новую Родину, неотрывно озирая необъятные пространства лесов и полей, чрез которые лежал ее долгий путь. И лишь одно тяготило душу византийской Царевны – кардинал Антоний, что послан был Папою сопровождать ее. Рим обрадовался сватовству Ивана не меньше Софьи. Латиняне думали, что этот союз позволит им, наконец, обратить в унию Русь, распространить свое учение в ее пределах. Папа тоже видел в Софье орудие Божие промысла – но не о Византии, а о вековых устремлениях Рима. Через нее он рассчитывал влиять на Великого князя, склоняя его в католичество.

Осень клонилась к концу, когда караван Царевны приблизился к Москве. Из-за частых дождей дороги порядком размыло, и спутники Софьи зябко поеживались, браня промозглую пору. Не бранился лишь один человек, Ридольфо Фьораванти по прозвищу Аристотель. Аристотелем знаменитого архитектора и фортификатора называли за многогранность его дарований и ученость. Он строил мосты в Венгрии и Павии, каналы в Парме, храмы в Венеции и Неаполе, возводил ворота собора Святого Петра в самом Риме. Его звали к себе германский Император и турецкий султан, но самое щедрое предложение мастеру сделал русский Великий князь.

На Руси после трехсотлетнего ига многие секреты зодчества оказались утрачены. И после того, как обрушился едва возведенный Успенский собор в самой столице, Иван отправил своих послов, дабы те привезли из фряжской земли самого искусного мастера.

Аристотелю было уже 60 лет, но тягот путешествия болонец словно бы не замечал. Ему было поставлено условие изучить уцелевшие памятники русского зодчества, дабы строить на Руси в традициях русских, а не так, как привык он в своих землях. И Фьораванти вместе с сыном Андреа, своим первым помощником, прилежным образом изучал все древние церкви, что встречались на пути, восхищаясь их застенчивой красотой и подробно рассказывая своей царственной спутнице о секретах их строительства.

Любопытно было Софье слушать пожилого зодчего, говорившего столь же стремительно, сколь и двигавшегося. В нем жила детская увлеченность своим делом, познанием всего нового. Россия для такого человека была кладезем впечатлений и вдохновения. Строгие же требования хозяев не обижали мастера, изучение и освоение секретов и традиций других мастеров было для него занимательно, обогащало его знания и навыки.

– Что за чудесная земля! Какой простор! Как много можно здесь сделать! – восторженно говорил болонец, привыкший к тесному миру обильно застроенных городов.

А кардинал лишь кривил усмешливо тонкие губы и кутался в соболиную шубу, подаренную ему, как и другим привыкшим к теплу гостям, заботливыми хозяевами.

При подъезде к московским стенам затрепетало в волнении сердце Софьи. Навстречу ей женихом выслан был конный отряд, коему надлежало сопроводить невесту до самого Кремля. Кардинал Антоний первым вышел из кареты и, подняв над собою католический крест, двинулся к воротам. Однако, всадники преградили ему путь.

– Простите, ваше преосвященство, – сказал их предводитель по-латински, – но крест сей вам нести таким образом невозможно.

– Как так? – возмутился, гордо вскинув голову, папский легат. – Мой долг пролагать путь моей госпоже – невесте вашего Государя!

– Ваш долг сопровождать нашу и вашу госпожу, – невозмутимо откликнулся всадник. – А наш долг блюсти, дабы не было какого поругания вере нашей, ибо Государыня русская не может никакую иную веру исповедовать, нежели православную. В Кремле ожидает ее владыка митрополит и честное духовенство московское, дабы служить торжественный молебен в честь ее долгожданного прибытия.

– Что же, Государь ваш с первых шагов оскорбляет Ее Высочество, подвергая унижению ее свиту?! – воскликнул кардинал.

– Наш Государь глубоко почитает свою будущую супругу и никогда не позволит себе оскорбить ее. Но разве для православной Государыни может быть обидою въехать в город не под сенью римского креста?

– Спросите о том у вашей будущей госпожи!

Софья почувствовала, как жар разливается по ее телу. Вот, наконец-то, и настало время разорвать навязанные узы с предателями и лицемерами! Словно предчувствуя стремление это, предоставил ей суженный такую возможность еще до того, как переступит она хозяйкой порог его дома. Может, и нарочно стремился испытать, какова душа избранницы? О, она не подведет своего господина! Она будет достойна спасителя Гроба Господня!

– Ваше преосвященство! – повелительно сказала Софья (здесь, у стен Москвы она могла вновь говорить, как дочь базилевсов, а не бесправная сирота, на которую смотрят, как на товар и орудие своих целей!). – Я полагаю, что нам надлежит следовать порядкам земли, в которой мы находимся, и воле моего будущего мужа и господина, Государя Московского! Воля же его священна для меня и не может нанести мне обиды.

Кардинал побледнел. Темные глаза его зло блеснули.

– В таком случае, Ваше высочество, вам придется продолжать путь одной! Ибо если вы не видите оскорбления себе, то я не могу допустить оскорбления Святому Отцу, меня пославшему!

На что рассчитывал этот лицемер? Неужели на то, что стоящая на пороге возвращения себе царственного положения наследница базилевсов отвергнет этот счастливый жребий, чтобы вновь сделаться пленницей Папы?

– Я буду сожалеть о вашем отъезде, ваше преосвященство, – с притворным смирением отозвалась Софья, – но не могу и не смею препятствовать вашему решению.

В глазах встречавших ее Государевых людей прочла Царевна удовольствие и одобрение. Свое первое испытание она выдержала! Папский легат, отвесив ей поклон, скрылся в своей карете и приказал разворачиваться. Так и избавились от опеки докучной! Не видать Риму ни Руси Святой, ни ее Государя! Легко и радостно сделалось на душе у Царевны, и со сладостными переливами, зазвучавшими в ней, соединился торжественный звон встречающих ее московских колоколов. Быстро промчались кони по столичным улицам, столь не похожим на европейские города, а в деревянном Кремле, над строительством разрушившегося Успенского собора которого призван был трудиться Аристотель, встречало Софью празднично одетое православное (как давно не видела она его!) духовенство, бояре и… Все-таки Бог оказался необычайно щедр к натерпевшейся столько лишений и унижений сироте! Ее суженный оказался не только великим Государем. Перед ней стоял еще нестарый человек, очень высокого роста, убавлявшегося небольшой сутулостью, свойственной высоким людям, худощавый, с благообразным, хотя очень строгим лицом, которому прибавляли суровости смоляная чернота волос и бороды и точно сломанный, схожий с хищным клювом нос. Великий князь мог, вероятно, смотреть пугающе грозным, но в эти мгновения, когда темные глаза его лучились радостью встречи с нареченной, он показался Софье самым прекрасным человеком из всех, кого она когда-либо встречала.

***

– Сколько будешь ты терпеть унижения от неверного пса! – голос жены дрожал от волнения. Для нее татары, веками грабившие Русь, были все что османы, разорившие ее далекую Родину. Она ненавидела их со всей горячностью своего благородного сердца, и то, что ее супруг, почитаемый ею величайшим из правителей, принужден унижаться перед ханом, приводило ее в неописуемый гнев.

– Ведь еще твой прадед, Великий князь Дмитрий покончил с этим гнетом!

Да, Дмитрий Иванович покончил… Но затем были новые битвы, новые набеги, новые поражения… И пусть и не возвращение прежней зависимости, но принужденность платить дань. Иван, никогда не торопивший коней, если был не уверен в успехе замысленного предприятия, не спешил нарушить обязательств, взятых его предшественниками.

Но, может быть, и права любезная Софья Фоминична? Сколько еще терпеть Руси татарский гнет? Ведь уже нет той Орды, что была прежде. После поражения от войск Тамерлана Золотая Орда распалась на Большую Орду, Сибирское, Узбекское, Казанское, Крымское, Казахское ханства и Ногайскую Орду… Русскую же Землю сама Богородица защитила тогда от разорения великим монгольским воителем. Свергнув хана Тохтамыша, Тамерлан двинул свои полчища на Москву, и дед Ивана, Великий князь Василий Дмитриевич, с войском приготовился к кровавой сече на реке Оке. Тем временем митрополит Киприан привез из Владимира Святую икону Божией Матери, и вся Москва коленопреклоненно молилась пред нею об избавлении от не знающего поражений нового Чингисхана. И чудо свершилось. Заночевавшему в Ельце Тамерлану явилось во сне страшное видение: огнезрачная Жена грозно приказала ему не двигаться дальше и дала повеление небесным воинам, кои в несметном множестве бросились на монгольского завоевателя. Утром толкователи снов объяснили ему, что Жена – это Матерь русского Бога – Христа. И суеверный язычник не осмелился противостоять Ей и предпочел покинуть русские пределы…

– Ужели ты хочешь, чтобы и дети, и внуки твои продолжали гнуть выю под ярмом нечестивых?!

Софья умела быть убедительной. Но ничья убедительность не могла бы понудить Ивана к действию, правильность которого отрицал его собственный здравый смысл. Он уже довольно укрепил оставленное ему в изрядном разорении царство, шаг за шагом упраздняя удельные княжества, подчиняя их своей воле и так собирая воедино русские земли. С ханством Крымским Иван поддерживал дружбу, вместе противостоя литовцам. Литовцы же в свою очередь поддерживали Большую Орду против Москвы. Заручившись этой поддержкой, хан Ахмат прислал в Москву своих послов с ханской басмой14 и грамотой, требующей уплаты дани.

Не тотчас принял незваных гостей Иван, но долго совещался пред тем со своими боярами, чьи суждения всегда выслушивал со вниманием, требуя от них, чтобы высказывались они без лицеприятия, но радея лишь о пользе родной земли. Бояре были в большинстве своем единомысленны Софье. Никто на Руси не желал больше удовлетворять ненасытным требованиям Орды.

– С нами Господь Бог и Пресвятая Богородица! Довольно нам гнуть выю пред погаными! – таково было общее чаяние.

С тем решением и вышел Иван навстречу дожидавшимся его послам. Разряженные в пестрые халаты, блестящие золотом и самоцветами оружия, татары глядели на Царя гневно – как смел он заставлять ждать их, послов великого хана?! С видом высокомерным поданы были Ивану грамота и басма. Взглянув на ненавистный ханский лик, Царь к ужасу послов бросил его под ноги, плюнул и растоптал, а грамоту порвал и бросил им в лицо:

– Не казначею моему, а кату поручу я вас! А хан ваш пусть знает, что, если еще раз осмелится он требовать что-либо у русского Царя, то и с ним будет то же!

Загалдели послы в страхе и негодовании.

– Опомнись, князь! Великий хан не простит тебе и всю землю твою придаст огню!

Но уже тащили прочь их стрельцы, радуясь царскому приказу. Лишь одного из посланных велел Иван оставить в живых с тем, чтобы вернулся он к Ахмату и доложил обо всем случившемся.

Само собой, Ахмат оскорбления не стерпел и поспешил со своею ратью покарать строптивца. И часы упоения от разрыва унизительной зависимости сменились тревогой. Как ни ослаблена была Орда, а все же и не бессильна еще. Как ни укрепилась Русь, а все еще не изжила удельной пагубы. Только-только объявили обиду свою два родных брата Ивана, недовольные тем, что он не делится с ними новыми землями и не дозволяет переходить к ним служилым людям, карая за это. С этими двумя смутьянами срочно нужно замиряться было, дабы залучить их войска к надвигающейся битве.

Иван не любил сам участвовать в сражениях. Дело Царя – руководить войнами, а не бросаться под удары вражеских мечей. Для этого есть воеводы и ратники. Мастер шахматных поединков, он привык продумывать каждый шаг в каждом деле, будь то устроение мирное, будь то война. Расположение войск, возможные действия противника и надлежащие предупреждения и ответы на них – все продумывал Иван, размечал на карте, объяснял до мельчайших деталей своим воеводам, требуя от них точного исполнения приказов.

Русские рати выставлены были в ожидании противника на реке Угре. Сам Иван расположился в отдалении от передового края, а семью, несмотря на сопротивление Софьи, отправил от греха из Москвы. Слишком памятны были Царю горькие события собственного детства. Два пленения отца, князя злосчастной судьбы, – татарское и шемякинское – научили его осторожности. Татарский полон еще сравнительно малой кровью обошелся, от своих натерпелся отец куда горше, а с ним и вся княжеская семья. Дмитрий Шемяка враждовал с князем Василием за московский стол и мстил ему за ослепление своего родича Василия Косого. Отец был захвачен в плен на богомолье, в Троицкой обители – ничего святого не осталось у злодеев! Князя ослепили и заточили, а к нему, в заточение, отправили и его семью. Ивану в ту пору было шесть лет. И первый урок тогда был вынесен им: ни в каком случае не подвергать себя и своих родных угрозе полона. Находясь на свободе, можно исправить всякое положение, и потому должно беречь ее пуще самой жизни. Хотя и жизнью не должно Царю рисковать без нужды. Вести войско в бой может всякий доблестный воевода, а править государством, на много лет вперед рассчитывая все ходы, как в мудрой шахматной партии – не будет греха гордыни в том, чтобы утверждать, что этою способностью редко кто наделен бывает. Что станет с войском и самим государством, коли окажется оно обезглавлено? Страшно и представить себе! Нет, как христианин, Иван не боялся смерти. Он боялся не довести до конца начатого дела объединения России, боялся оставить ее, лишь начинающую выходить из долголетнего упадка в державы великие, какой только и надлежит ей быть, еще не готовым к правлению наследникам. Ведь чуть только отпусти теперь бразды правления, и снова запляшет удельная вольница, и рассыплется, что прежний собор Успенский, любовно возводимое здание государства Российского, коего именовался он теперь не князем, а Царем, Самодержцем – первым в ее истории.