Записки партизана сцены. Ал кого лик, или Красна чья рожа

Глава 3. Погружение.

Первые несколько недель были напряжными: приходилось доказывать коллегам свою состоятельность в плане работы. Придя в театр, я не имел представления, из чего он состоит. Сейчас, двадцать лет спустя, понятно – нет в этой работе чего-то сверхъестественного. При наличии мозгов и рук, растущих не из жопы, любой сможет разобраться, что к чему.

В бригаде помимо руля, Большого Босса Киевского или просто БиБиКей, как мы его называли, было ещё несколько человек – Педалик, Лирик, Славян, Зюзя и кто-то ещё, пытаюсь вспомнить, кто и никак не могу.

Вспомнил. Мишаил Мишаилыч, персонаж, который присоединился к нам позже.

Начну, пожалуй…

Истероид, с претензией на оригинальность. Внешне похож на эдакую смесь пропагондона Соловьёва с Жераром Депардьё. Слегка удлинённый волосы, аккуратная короткая борода, скрывающая слабый подбородок.

Непропорциональные, в смысле, коротковатые ноги, как я узнал позже, были его больным местом. Ноги эти шагали по жизни манерной, намекающей на презрительность и высокомерие владельца, походкой.

Будучи доминантной особью, Лирик претендовал на лидерство, всячески демонстрируя своё превосходство БиБиКею. В прошлом Лирик был промышленным альпинистом, и этот факт был предметом его гордости. Альпинистские карабины, верёвочки и всякая хрень подчёркивали его особенность. Верховые и страховочные работы, всё, хоть как-то напоминающее экстрим, любая возможность показать свою значимость использовались по полной.

БиБиК ко всему относился философски – просто делал своё дело и не заморачивался на счёт конкурента.

Лирик был женатым отцом троих детей, при этом, живя с супругой, претендовал на роль свободного самца. Ему очень нравилась актриса Ш., обладательница четвёртого размера груди. За выдающимся бюстом терялось всё остальное, и сейчас вспомнить и описать её не получается. Единственное дополнение – она была блондинкой.

Лирик был плановЫм. Алкоголь не прельщал этого человека столь сильно, как многих из нас. Именно эта особенность давала ему определённую фору в собственной реализации.

Наши отношения не отличались теплотой. Периодически всё было ровно, периодически не очень. Лирик быстро понял, что я поклоняюсь другому демону и завербовать меня в свою “команду” не получится.

Стоя как-то раз у метро, после спектакля попивая пиво, мы разговорились о жизни, и, глядя в уставшие от травы очи, я отчётливо понял, что не особо ему приятен. Будучи человеком мнительным и не уверенным в себе, трактовал разочарование в «стеклянных» глазах, как оценку моим поступкам.

Лир, как зеркало показывал, насколько сильно я не люблю себя и как низко пал. Понять и осознать это я сумел через двадцать лет, описывая свою безбашенную молодость.

Щекастый великовозрастный мудак, пентюх со стрижкой солиста группы На-На.

Поверх рабочего комбеза всегда надевал жёлтый парадный армейский ремень, на который вешал молоток. Ремень элегантно подчёркивал обозначившееся брюшко. Видимо, служба в армии была самым ярким воспоминанием этого персонажа. Да, ещё один обязательный элемент рабочей одежды – чёрные убогие мокасины.

Был он абсолютно безобидным, неагрессивным занудой, который любил поговорить ни о чём. Даже посылание нахуй не выбивало его из привычного состояния.

Любое предложение начиналось с фразы – «ты понимаешь, я воин»!

– Педалик! Иди… сюда, ладно. Водку будешь?

– Я воин, ты понимаешь…

– Ой бляяяяааа!

Больше добавить нечего…

Высокий, сухой блондин, южно-русского типа. Флегма, но не отмороженный. На всё имел свою твёрдую, аргументированную точку зрения.

Он приехал из жопы мира и в театре был, в определённом смысле, случайным человеком. То есть, просто работал в относительно комфортном месте. Это лучше, чем ишачить на стройке, в конце концов. Его брат был танцовщиком в труппе и параллельно танцевал в эстрадных проектах. Через него, собственно, Славян вписался в монтировочный цех, где был некой поддержкой Лирику. Они составляли хороший тандем. Два чувака, предпочитающих курить план и способных урезонить пьющую часть коллектива.

Невысокий парнишка, о котором мне трудно что-либо сказать. Предпочитал водить дружбу с Лириком и Славяном.

Естественно, плановой. Конечно же, с вечной ухмылкой на лице. Поначалу я не мог понять значение этой блуждающей улыбки растамана. Иногда меня это откровенно бесило, включались комплексы и мнительность: «А чё он на меня так смотрит? Чё он лыбится?»

Через некоторое время всё устаканилось, мы познакомились ближе и подружились.

Он же Соколовский, он же самый возрастной партизан в отряде. Появился позже остальных, придя в период переезда “Моли” из одного «шкафа» в другой. На самом деле, Мишаилыч уже работал в кабаке в начале девяностых, в золотое для театра время и его появление было очередным возвращением в строй.

Был он мал ростом, страшен и обаятелен. Представьте себе обезьяну-мать из мультфильма “Осторожно, обезьянки”. Мишаилыч внешне очень подходил на роль её мужа, типичный мультяшный обезьён.

Коренной москвич с Полянки, беззлобный и необидчивый. С учётом того, что мы с ним вытворяли, Мишаилыч обладал хорошей выдержкой.

Однажды во время монтажа декораций мы проверяли канатную дорожку, блочно-верёвочную систему, позволяющую создавать эффект полёта. Эта система перегоняла актрису, пристёгнутую на высоте трёх метров из одной кулисы в другую. Создавалась иллюзия, что она парит над сценой. Мы смонтировали систему, и нужно было проверить её состояние на безопасность.

Как это сделать? Нужно подвесить Мишаилыча: вес как у актрисы, да и габаритами подходит. Подвешиваем, прогоняем туда-сюда несколько раз и… уходим обедать. Мишаилыч висит. Через десять минут криков, мата и проклятий мы его, конечно, сняли. Пишу, и сердце сжимается от стыда – палачи, подвесившие престарелого человека.

Его возвращение совпало с кодировкой. Он был в завязке. Тягу к спиртному заменял чтением книг, просмотром видеофильмов на дисках и курением сигарет под кофе. Лет ему было около пятидесяти, он частенько уставал больше остальных, и в перерывах, с лёгкостью терял сознание, в смысле засыпал, неудачно присев на стул у тёплой батареи.

Работали мы в среднем три-четыре дня в неделю. Каждый рабочий день заканчивался одинаково: у метро Баррикадная рядом с пивными палатками. Собирались в основном молодые артисты, технический персонал и фан-клуб. Пили и курили, зависали, чаще всего, до раннего утра.

Фан-клуб, кстати, это просто группа уёбков, состоящая в основном из молодых тёлок с родительским баблом, с какими-то дикими, провинциальными проявлениями. Зачем и с какой целью они приезжали, я не знаю. Видимо, чтобы бухать с артистами, поднимая свою самооценку.

Описывая события, происходившие со мной в “доме имени Баронессы Фон Грушенвальдек”, стоит рассказать и про других персонажей, населявших театр. Всех упоминать не вижу смысла, посему будут воскрешены самые яркие и значимые для меня.

Человек, к которому я долгие годы испытывал искреннюю симпатию. В то время он производил на меня исключительно положительное впечатление. Было в его отношении ко всему происходящему взрослое понимание и снисхождение.

Например, однажды, я написал на пыльной поликарбонатной, прозрачной стене слово ЧЛЁН.

Стена эта являлась видимой для зрителя частью декораций, ярко подсвеченной и броской. Много раз я порывался написать ХУЙ, но никак не решался. Потом додумался заменить его словом ЧЛЕН, найдя, таким образом, компромиссное решение: и потребность удовлетворю, и совесть успокою. Страх быть раскрытым и осужденным победил авантюризм и заставил включить фантазию, так появился ЧЛЁН – вопль загнанного под плинтус таракана.

Первый акт отыграли, а в антракте под визги помрежа и некоторых сверхчувствительных актёров произошло расследование, суд и казнь. Гриша для виду покричал и поугрожал, а после показательной порки попросил привести декорации в должное состояние. Пришлось стирать манифест.

По легенде, владелица «Моли», вдова человека, который собственно этот театр придумал, организовал и был его худруком, пока не помер, остро нуждалась в мужской поддержке. Периодически падая в обморок, она видимо подыскивала мужские плечи, способные оказать поддержку хрупкой девяностокилограммовой дюймовочке из приличной семьи.

Гриша быстро сориентировался и однажды превратился из завмонта в Постового, отнеся потерявший в очередной раз сознание, пахнущий духами «шар» в кабинет покойного худрука.

У каждого свой путь. Гриша выбрал этот.

Однозначно, он был театральным человеком, начавшим свой путь с обычного монта в одном из известнейших московских театров. К слабостям своих подчиненных относился с пониманием и зла не чинил.

Собственно, БиБиКей после хитросплетений с вдовьими обмороками занял его должность. А, поскольку их с Гришей связывала давняя дружба, то Лирику ничего не светило.

Дядюшка Гриши. Нормальный такой интеллигентный старикан-пьянчужка. Невысокий, сухощавый усач, усердно старающийся соответствовать репутации умельца на все руки. Опрятный, следящий за собой, без говна и претензий. При себе всегда имел фляжку, начинённую алкоголем, который выпивался по особому, внутреннему расписанию. К концу спектакля дядюшка обычно был изрядно “загримирован”, но держался бодряком.

Пару раз он перебарщивал с дозой принятого на грудь и интеллигентно засыпал за кулисами, пристроившись аккуратно в тёплом уголке.

Пару раз мы с парнями пытались уложить его в бутафорский гроб. Гроб этот в одном из спектаклей вывозили на сцену и вытаскивали из него куклу, одетую в мужской костюм. Расчёт был на то, что дядя Юзя не проснётся до самого извлечения. Чтобы спящий не выпал раньше срока, мы прибивали его степлером к внутренней поверхности гроба. По сути это была бомба, способная взорвать действие, происходившее в тот момент на сцене. Как Гриша узнавал о готовящейся диверсии, мы не знали. Один раз он извлёк дядюшку из заточения буквально за минуту до “взрыва”. После второй попытки он лично проверял гроб перед выносом на сцену.

Повелительница мелочей и всякого барахла, театральный реквизитор. Оооооо, это что-то с чем-то – смесь Ноны Мордюковой с Лолитой Милявской и персонажем из советского мультфильма “Шпионские страсти”, женской ипостасью американского шпиона. Четвёртый размер груди. Абсолютный танк с полной и непогрешимой уверенностью в своей неотразимости. Машина, блять! Коротко стриженная волнистоволосая брюнетка, с огромным количеством косметики на блеклом лице, в основном, это был белый тональный крем и ярко-красная губная помада. Она искренне любила свою работу. Приходила в театр как на показ мод, причём в образе модели.

Я пытался приставать к ней пару раз, ну ладно, может раз десять, по пьяни, ведясь на улыбку и некое подобие интереса. Без мазы. Это была абсолютно пустая трата времени. Шерстяной просто нужен был тот, кто на неё смотрит и слушает. Я не интересовал её как мужчина. Она была заточена под творческую единицу.

Шерстяная королева была обязательным персонажем на всех тусах, наш ангел-хранитель. Всегда и без исключения.

Помню пару из них: Татарин и человек с фамилией, начинающейся на слово Черно, назовём его Черносливов.

Татарин – зануда, с вечно недовольным лицом. Черносливов – мутный тип, бытовой пьяница с невыразительным лицом.

Из существенных воспоминаний всплывает только, как Черносливов изрядно пьяный, с абсолютно тупым выражением на лице пытается остановить падающий штанкет, трубу для развеса декораций и аппаратуры, расположенную над сценой. Штанкет приводится в движение системой противовес – верёвками с грузами, пропущенными через блок. В общем, Чернослив пытается остановить падающую трубу, весом сто килограмм, не меньше, держа голыми ладонями скользящий канат. Следующий кадр: Черносливов, абсолютно не меняя выражения лица, стоит с окровавленными ладонями. На вопрос «Зачем ты это сделал?», он просто смотрит в никуда и показывает убитые и дымящиеся ладони.

Пара, он и она. Молодые люди, состоявшие в любовных или семейных отношениях. Он – молчаливый, сосредоточенный тип с хвостиком. Она – такая же.

Вспоминается только один эпизод с их участием. По рассказу очевидцев, я, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, изловил звуковичку за пару часов до начала спектакля. Схватил её, обняв за бёдра, и носил по зрительному залу, произнося некий текст. Судя по тому, что подруга не пыталась вырываться и, наоборот, внимательно слушала, оперевшись руками на мои плечи, разговор был серьёзным. Через некоторое время её у меня обманом отняли Постовой с БиБиКеем. Звуковик после этого происшествия долго на меня косился, но претензий не предъявлял. Где он был всё это время？Вопрос без ответа.

У меня было стойкое ощущение, что звуковичке не хватало грубого, животного секса, и её хвостатый мальчик слишком правильный, чтобы укусить подругу как надо.

Я пришёл в “Чёрную моль”, находящуюся на излёте своей творческой жизни. Она уже перешла из затяжного планирования в смертельное пике, но слабая надежда на благополучный исход ещё теплилась в её издыхающем организме.

Это было замечательное место. Старожилы кабака ещё не растеряли той сплочённости и единения, того духа соратничества и общности, которым “Моль” отличалась от большинства театров. Чувствовалась семейная атмосфера, практически не было интриг и взаимной зависти. Это было замечательное место. Слёзы сами собой наворачиваются на глаза при описании тех дней. Это сродни первой любви, воспоминания о которой вызывают светлую грусть и ностальгию.

Мне очень повезло, в том смысле, что первым театром была именно “Моль”.

Труппа состояла в основном из учеников Юрьевича, которых он забрал в создаваемый театр. Молодые талантливые парни и девушки, поющие и танцующие, искренне любящие своё дело. Были и взрослые, умудрённые опытом актёры, но они составляли меньшинство.

Одним из них был Борис Львович, или просто Конь. Почему, Конь, я понял чуть позже.

Сухой, тёмно-русый с рыжиной мужчина, лет сорока пяти – пятидесяти, с удлиненными волосами, подъеденными проплешинами на лбу и макушке. Обладатель рыжих моржовых усов и хитровыебанного взгляда слегка на выкате светлых глаз. Он хотел казаться очень серьёзным и маститым артистом. Возможно, именно таким он и был.

Перед выходом на сцену Борис Львовичич обычно прохаживался за кулисами, склонив голову и повторяя текст. Периодически он начинал отбивать чечётку, степовать и фыркать, потрясая головой. Видимо, таким образом сбрасывалось избыточное напряжение в теле. Именно в такие моменты он напоминал коня в стойле, фыркающего и бьющего в нетерпении копытом.

Коля как-то порекомендовал попросить у Коня счастья, и, видя моё недоумение, пояснил: «Подходишь к Коню сзади, и тихонько стоишь, произнося – “Конь, Конь, дай мне счастья”. И всё, считай, что оно уже у тебя в кармане».

Пару раз я пробовал, но, безрезультатно, как мне казалось. Теперь то, я понимаю, что нахождение там, в этом месте и было счастьем.

Животное, как называла его актриса Катя Короблёва.

Гей. Не пидор, а гей. Человек, работавший в молодости врачом в реанимации и вовремя понявший, что его призвание – это актёрское мастерство. Мне трудно его описать, но всё же попробую.

Гидроперитный блондин, с красным от пьянства лицом и рябой кожей. Коренастый, подтянутый, пластичный. Страшный внешне и печальный внутри. Откровенный педик во всех проявлениях: безстрашный и циничный, живуший с больной матерью, одинокий человек.

Безстрашный, циничный врач-гомосек, ставший актёром. Как вам?

С Меньшаковым мы частенько бухали. Как выяснилось, мы были соседями, жили в одном районе, это было хорошим поводом ездить вместе домой на такси.

Вёл он себя прилично, без поползновений и попыток сблизиться. Лишь однажды, ранним утром, после очередной пьянки, стоя у метро “Каховская” и обсуждая гомосексуализм как социальное явление, Меньшаков, воспользовавшись поводом, внешне абсолютно равнодушно, как бы между делом, буднично спросил: «Хочешь, я тебе сейчас отсосу?», намекая на спокойное и безэмоциональное отношение к своей “особенности”. Я так же буднично ответил: «Неа». Больше мы к этой теме не возвращались.

Глава 4. Примадонны.

Алёна Очарованиешвили – настоящая Примадонна, предмет моих вожделений, женщина-мечта. Тогда этой ягодке было сорок с небольшим. Алёна была прекрасна, особенно в коротких шортиках и обтягивающей блузке, костюме из спектакля “Предпоследнее предупреждение”. Финансовое благополучие и наличие достойного мужа сказывались на её характере. Лёгкость, удовлетворённость и, как следствие, благосклонность, вот, что я чувствовал, находясь в её поле.

Ну, это помимо основного, животного влечения к ней, моей несбыточной мечте.

Инга Агатова – прима, талантливая актриса из первого, “золотого” состава театра. Ходили слухи, что Агатова наполовину француженка, и именно эта особенность помогает ей с лёгкостью исполнять песню Эдит Пиаф Non Je Ne Regrette, грассируя и копируя интонации, а так же оттенки голоса “Воробушка”.

Мы начали здороваться и узнавать друг друга после моего “удачного дебюта” в спектакле “Великая фантасмагория” .

В первом акте на сцене стоял огромный двухпалубный пароход, похожий на суда, описанные в произведениях Марка Твена.

В одной из сцен Инга выходила из каюты второго этажа, держа в руках элегантный зонтик из тюля. Она пела, прохаживаясь по палубе, и возвращалась обратно к дверям каюты, чтобы уйти через декорации за кулисы. Спектакль специфический, много ролей и, как следствие, огромное количество переодеваний между сценами. Быстро переодевшись за ширмой, спрятанной у пульта помрежа, Инга бежит в арьер сцены. Там по лестницам, встроенным в декорации, в полумраке актриса Агатова поднимается на второй этаж, чтобы взять из рук дежурного партизана зонтик и выйти на палубу.

В тот вечер дежурным хранителем драгоценного зонта был я.

Всё идёт своим чередом, актриса поднимается по лестнице, пытаясь рассмотреть ступени в обрывках света. На сцене затемнение. Музыка стихла и …

Тишину разрывает истошный женский крик-вопль. За дверью каюты, высвеченной световой пушкой, слышится невнятная возня, стук, затем дверь открывается и появляется она, блистательная Инга Агатова. Зрители аплодируют, воспринимая всё, как должное, как очередную задумку режиссёра.

Отмотаем плёнку событий обратно, буквально на несколько минут.

Поднимаясь по лестнице и подходя к выходу на сцену, Инга наступила на что-то мягкое и живое, недовольно заворочавшееся под её ногой. Это был я. Успев хорошенько нажраться с дядей Юзей и Педаликом, я пришёл к заветной двери пораньше, чтобы не пропустить проводку. Перестраховался, блядь. Сел у двери, шоб наверняка, взял в руки зонт и приготовился ждать её, нашу Примадонну. Ожидание затянулось, я заснул, как выяснилось, не дойдя буквально один лестничный пролёт и пристроившись там, где никогда и никого не бывает. Я перепутал дверь, так получилось. Не ожидающая сюрпризов, Инга наступила на меня и, испугавшись, истошно завопила.

Я резко встал и, глядя на неё абсолютно обезумевшими глазами, протягивая руку, сжимающую зонт, сказал: «Иннаа». Возможно, я пытался сказать: «Нате» или, на худой конец: «На». А может, я хотел сказать: «Инга, я вами восхищаюсь и хочу, напившись, искусать вас всю», а если: «Задержись на минуту, я хочу тобою подышать», а? Как вам такой вариант?

Ответ на любую из предложенных реплик был таким: схватив зонтик, актриса ударила меня им по голове, поправила платье и вышла к зрителям.

Не было истерик, жалоб и требований о наказании. После спектакля она абсолютно нормально со мной общалась, как ни в чём не бывало. За это я ей очень благодарен.

Однажды мы толпой ехали в метро, разъезжаясь по домам. Все были навеселе и получилось так, что я сидел рядом с Ингой. Напротив нас стоял её муж – Валера Будьмо. Здоровенный фактурный мужик, блондин с длинными волосами, исполнитель главных ролей практически во всех спектаклях. Кстати, Будьмо в молодости партизанил в одном из театров в Германии.

Инга, наклонившись ко мне, сказала: "А слабо тебе меня прямо сейчас поцеловать? Не боясь получить по морде…".

Я растерялся и замялся, начал блеять всякую чушь про стоящего рядом мужа, моральные принципы.

"Слабак. Жаль".

Долго потом я вспоминал этот момент, ох долго.

Валеру Будьмо я встречал пару раз, через несколько лет. Они развелись с Ингой, и он благополучно женился на молодой актрисе. Странное впечатление произвели на меня эти встречи: казалось, что Валера измельчал. И не то, чтобы он стал меньше ростом, нет. Что-то незримое исчезло в его облике, как-будто он потерял прежнее своё обаяние или харизму. А может, это я настолько изменился?

В конце девяностых-начале двухтысячных у служебного входа в “дом имени Баронессы Фон Грушенвальдек” стояли проститутки. Это была известная точка по продаже женского мяса, расположенная в самом центре Москвы. Каждый вечер, после девяти к театру съезжались машины с потенциальными клиентами. На Садовом кольце стояла Витрина, дежурная мадам, выступающая своеобразным маяком и указателем направления. Неподалёку, на детской площадке, расположенной возле соседнего дома, прогуливалась Мамка – администратор-распорядитель этого злачного пятака. Остальные девицы сидели по машинам, припаркованным возле служебного входа, периодически выходя на построения и перекуры.

Падшие женщины обоссали все окрестные кусты, пометив таким образом территорию, и специфический запах был дополнительным признаком, указывающим на это забавное соседство.

Я в то время частенько зависал в театре, предпочитая пьянствовать всю ночь напролёт с завмонтом, нежели ночевать дома, в компании своей жены и тёщи. Нужно отметить, что на это у меня были веские причины.

Завмонт Киевский, он же БиБиКей, повадился жить в монтовской раздевалке. Несколько раз он приводил одну из «ночных бабочек» в цех, кормя её водярой и курой-гриль.

Дело происходило глубокой ночью. Мой собутыльник сидел в компании проститутки и вёл задушевные разговоры, выбешивая своим спокойствием и умиротворением.