Золото грифона

Я огляделась и сразу всё вспомнила. Удар, обморок, ремонт и перекус с новым знакомым. Да, ещё было кофе с коньяком.

В салоне машины было тихо. Судя по всему, я была одна. Неожиданно водительская дверца открылась. Солнечный свет хлынул мне прямо в лицо.

– Проснулась? Отдохнула? Вот и замечательно! Всё готово. Я рассчитался. Поехали.

– Я долго спала?

– Не очень. Это коньяк. После такого удара головой тебе нельзя было пить.

– Нет. Это кофе. Хороший кофе на меня часто так действует, и я засыпаю. Хотя ты прав. С моей головой явно не все в порядке. Немного болит и кружится. Так куда едем?

– В гостиницу. Мне же надо где-то остановиться, поставить машину.

– Но мне надо домой.

Он согласно кивнул головой, включая зажигание.

– Надо, значит надо. Поехали. Показывай.

– Что тут ехать. Чуть выше по улице, за углом.

– Отлично! Командуй.

Вадим так интересно разговаривал. Очень короткими фразами, как приказами. Общаясь с ним, я невольно переняла эту манеру говорить. Кстати, так и не заметила, как мы перешли на «ты».

Вот что значит немного поспать в машине чужого мужика – проснулась и сразу на «ты».

Сверкающая громадина внедорожника, как ни странно, легко уместилась в нашем небольшом дворе, увитом со всех сторон виноградом. Здесь даже в летний зной никогда не было жарко, так плотно оплела лоза прутья старого навеса.

С одной стороны двора стоял дом. С другой, метров на пятнадцать, возвышалась массивная, выложенная из огромных каменных блоков подпорная стена, в которую упиралась Гора. Один из контрфорсов этой массивной стены перегораживал двор на две неравные части. В толще стены, как раз посреди двора, были довольно высокие ворота не то гаража, не то бункера. Он уходил вглубь Горы – на какое расстояние, никто точно и не знал.

В свое время мой прапрадед поставил на скорую руку стенку из ракушки на расстоянии двух десятков метров от начала бункера. С тех пор она так и стоит, уже почти сто лет. Моя родня знала, что дальше вглубь Горы, причем неясно, на какое расстояние, уходят проходы и ходы. Но никто так и не брался пройти по ним. Что там за стенкой, пока никто всерьез не интересовался – то революции и репрессии, то войны и перестройки. Не до этого всё было. Да и зачем?

Наш дом, точнее крохотный домик на две комнатки, был построен тоже больше ста лет назад, в начале прошлого века. Сколько себя помню – столько помню и этот домик, пусть маленький, но теплый и крепкий. И хотя мои родители лет сорок назад получили «хрущевку» со всеми удобствами, я почти все свое детство прожила здесь, с бабушкой.

Кривые улочки, мощенные булыжником и старыми каменными плитами, тесно оплели склон Горы, которая возвышалась над городом. Тесные и узкие дворы, где каждый клочок земли распределен или под крохотный огородик, или под цветник. И везде – деревья. Часто очень старые с толстыми и кривыми стволами, которые иногда растут прямо посреди дворов, образуя над ними естественный шатер. Если кто из новых владельцев рискнет спилить его, всё, летом будет во дворе изнывать от невыносимой жары. Проверено.

Если глянуть на этот кусок города сверху, то всё здесь утопает в зелени. Где дороги, где дворы или дома – непонятно.

Я очень люблю это место и всегда горжусь, что живу здесь, в самом сердце города, а не в безликих многоэтажках, натыканных по его неуютным окраинам.

Что касается удобств, то выгребная яма нашего санузла (дворового туалета), спрятанного за контрфорсом, никогда не портила атмосферы, так как никогда не заполнялась. Вернее сказать, все, что выливалось, выбрасывалось или высыпалось в его дыру, исчезало навсегда в бездонных недрах Горы. Куда-то туда, по-моему, к самому центру земли, в преисподнюю, уходила и вся вода из дворового душа, а вместе с нею и потоки дождя или вода от растаявшего снега. Благодаря этому мощенный старыми камнями двор всегда, в любое время года был чист.

Наш домик вначале был одноэтажным.

Один из моих мужей, тот, у которого руки росли откуда следует, в то непродолжительное время, когда он прекратил злоупотреблять, успел достроить и второй этаж.

Хотя это сказано громко. Правильнее сказать, вместо разобранного чердака мы с ним достроили и подняли стены дома, а затем на них уложили новую кровлю. Получилось подобие мансарды – маленькая комнатка и просторная веранда с видом на море. Вход в комнатку оборудовали через веранду по крутой, я бы сказала, опасной для жизни лестнице.

Собственно, наш разрыв с этим из моих мужей и произошел из-за этой самой лестницы. Как-то раз он довольно сильно принял на грудь, другими словами – напился в стельку. Причем без меня, вернее, не известив меня о том, что будет что-то там отмечать на работе или ещё где-то.

Скажу откровенно, если бы он сказал по-человечески, мол, так и так, вынужден буду задержаться и нажраться, я бы пропустила это мимо. Но он явился заполночь, весь расхристанный, в песке и почему-то без трусов. От него воняло гнилыми водорослями, самогоном и дешевыми духами.

Я рассердилась, что со мною случается довольно редко и, высказав всё, что я думаю об этом, ушла наверх. Супруг мой, не рассчитав сил, попытался подняться вслед за мной по лестнице и доказать, что я не права, но так и не осилил её. Как верно говорит мой старинный друг, спортивный обозреватель Виталик Мухин: «Для пьяного и лестница в доме – Монблан». Это был как раз тот случай.

Свалился мой благоверный во дворе, у подножия лестницы Монблановой, да так и проспал до утра. Несколько раз, глянув сверху на эту бесформенную тушу, на его слюнявое и сопливое лицо, я внутренне передернулась, представив, как этот кривой рот полезет ко мне с поцелуями.

Всё. Точка. За одну ночь я его разлюбила.

А спать с нелюбимым не могу. И не буду. Зачем себя насиловать? Я что, извращенка какая?

Расставание было решительным и недолгим.

За его судьбу я ничуть не переживала. Здоровый, в меру симпатичный, знаток и большой любитель покушать. Через пару недель он обосновался у какой-то приезжей вдовушки, которая купила дом на соседней улице. Для неё он объединил в себе три ипостаси – охранник домовладения (больше спал, чем охранял), неплохой любовник (это он умеет) и разноработник (так себе, если трезв).

Об этом мне незамедлительно доложила та самая Люська (жена Яныча), которая не поленилась подняться ко мне на Гору, якобы за солью и попить чайку.

Их союз был тоже недолгим. Но это уже другая история. Где он сейчас, да и вообще, где и с кем сейчас все мои бывшие мужья, не знаю и знать не хочу.

С тех пор живу сама.

Мой новый знакомый стоял у открытой двери в дом и что-то энергично говорил по мобильнику. Тон его разговора был вначале властным, потом гневным, потом просящим и, наконец, стал просто до неприличия заискивающим. Судя по интонации и отрывочным фразам, я поняла, что его намерению поселиться в гостинице в ближайшие дни не суждено сбыться.

Окончив разговор, он с досадой захлопнул свой телефон и уставился на меня.

Собственно, этого и следовало ожидать. В самый разгар курортного сезона, когда заранее разбираются все номера в гостинице (а в городе она одна) и бронируются даже скамейки в городском саду, вот так явиться и запросто поселиться в гостинице сможет разве что король Брунея. Да и то при условии, что он купит весь город с потрохами.

Я сразу поняла, о чем сейчас пойдет речь, и прикинула, сколько надо будет запросить, чтобы не продешевить, но и не перепугать непомерной ценой неожиданного постояльца.

Дело в том, что многие в нашем городе летом живут за счет вот таких сезонных постояльцев – отдыхающих. А куда деваться? И нам, малоимущим, подмога, и им, приезжим, неплохо.

Безусловно, в самом выгодном положении оказываются те, кто имеет дома поближе к морю. Я живу почти на самой Горе. Море – вот оно, всё лежит перед тобой. Но, чтобы добраться до пляжа, приходится идти минут двадцать. Это вниз, ну а подниматься – подольше. Оно и понятно.

Итак, чтобы мой новый знакомый не свалил к соседке на постой, я решила не слишком загибать цену. Тем более что она – солидный конкурент.

На её воротах огромными буквами круглый год намалевано: «Сдаются отдельные апартаменты с гаражом и сауной».

Поясняю. Апартаменты – это небольшая времянка. Что правда – то правда, вход в эти, с позволения сказать, апартаменты, отдельный. Но проход к отдельному входу – только мимо недремлющего ока хозяйки дома, нестареющей Анны Иоанны, женщины необъятных размеров, обладательницы потрясающего бюста и невероятно рельефных форм.

Гараж тоже имелся. Он представлял собою хлипкий навес под шиферной крышей, занавешенный со всех сторон списанными с военных складов парашютами. Это вместо стен.

Дело в том, что её покойный муж долгое время работал начальником ДОСААФА – была такая организация ещё при коммунистах. Многие постояльцы поначалу принимали эти парашюты за бюстгальтеры хозяйки дома.

Что касается сауны, то действительно она имелась. И на самом деле очень удобная, построенная по всем правилам. Так что это – чистая правда. Её возвел и оборудовал постоянный клиент Анны Иоанны. И, как я понимаю, он делал это, прежде всего, для себя.

Теперь каждую пятницу сразу после работы он приезжает к ней попариться и вообще порадоваться жизни. И каждый раз этот наверняка семейный гражданин старается особо не светиться.

Но я живу напротив, поэтому видела несколько раз, как они сидели во дворе под огромным деревом и пили наливочку. И сколько радости светилось на лице этого маленького и щуплого мужчинки, которого сразу и не заметишь рядом с такой грозной на вид, но, судя по всему, такой беззащитной в глубине души хозяйкой дома.

Кто кого утешал в горячих недрах парилки – неизвестно, да и неважно. Главное, что им было хорошо вдвоем. Как говорится, и душой, и телом. Этим светились их лица.

Так вот, знакомство с удобствами, которые она предлагала потенциальным постояльцам, неизменно начиналось именно с сауны. Увидев достоинства и преимущества настоящей парилки, у всех без исключения мужчин взгляд плавно перемещался в область бюста её хозяйки и почти все сразу и безоговорочно соглашались, не торгуясь, платить за убогую времянку, как за люкс с кондиционером.

Итак, я уже поняла, о чем у нас с Вадимом Свиридовичем (так фамилия или отчество ?) пойдет сейчас речь, и поэтому отвернулась, чтобы скрыть ехидную улыбочку, которая невольно заиграла на моем лице. Справившись с собою, сделала постную физиономию и начала деловито вытирать несуществующую пыль со скамейки, стоящей во дворе.

Он начал первым, шагнув мне навстречу:

– Собственно, вот что хочу тебе сказать.

– Слушаю, – я по-прежнему не смотрела в его сторону.

– Знаю, что отнимаю твое время. Время – деньги, поэтому заплачу. Во-первых, за твою работу.

Я вопросительно глянула на него.

– За то, что поможешь и станешь мне гидом.

Кивок головой, и тут же – ноющая боль в моём виске.

– Плюс заплачу за то, что машина будет стоять в этом дворе.

Для вида намного подумав, вытирая руки о свою рубашку, посмотрела на веранду:

– Ну, что ж. Деловое предложение. А где ты собрался жить?

– Здесь. Там, – он указал на второй этаж. И неожиданно добавил:

– Если позволишь.

– Если заплатишь.

– Какой разговор?!

– Годится! Тогда пошли, я покажу, где что находится.

Я сразу почувствовала себя хозяйкой ситуации. Тряпку отбросила в сторону и широко улыбаясь, начала знакомить его с местными достопримечательностями:

– Проходи. Коммунальные удобства во дворе. Привыкай. Это тебе не столица.

– Я уже вижу.

– Вот душ, это кран. Там, в углу, – гальюн, в смысле – туалет. Все рядом, во дворе. Как говорится под рукой и под жоп… Пардон.

Но Вадим, отойдя в сторону, похоже, не услышал моего внезапного и несколько пошлого каламбура.

– А это что? – Он указал на ворота гаража.

– Это бункер.

– Гараж?

– Не совсем. Сколько здесь живу, сама так и не поняла, что это на самом деле. Когда у отца была машина – там был гараж. Сейчас машины нет, поэтому пока склад старого хлама. Что было в этой каменной норе до революции или ещё раньше, понятия не имею. Я не заглядывала сюда уже несколько месяцев. Надо бы провести там уборку и выбросить всю рухлядь. Только куда? Да и некогда.

Проходя мимо бункера, я почувствовала неприятный запах.

– Что так воняет? Не пойму. У соседей опять кролики сдохли, что ли? Надо разобраться. Вечно сбрасывают под стенку всякую дрянь, заразы.

Я похлопала по обшарпанному железу гаражных ворот:

– Мы зовем его бункер. Не знаю, какого он точно размера. Давно, лет сто назад, кажется, ещё мой прадед, когда строил этот дом, поставил в бункере стенку. Когда по ней стучишь, слышно, что дальше – пустота, ничего нет. А что там – кто знает?

Неожиданно ворота скрипнули и начали сами собой раскрываться. На меня пахнул тошнотворный запах дохлятины. В открывшуюся щель высунулась противная морда жирной и наглой крысы. Черные бусины её глаз зыркнули в мою сторону. Мне почему-то померещилось, что у неё три головы.

Мне стало плохо, и я мягко осела в сильные руки Вадима.

Всё. Ничего не помню.

– Какая ты чувствительная, право слово! Нельзя же так, Дуся! – Знакомый запах нашатыря и ставший традиционным мордобой, вернее энергичные пощечины, вернули меня к действительности.

Я сидела на деревянном ящике, прислонившись к теплой каменной стене. Ворота бункера были распахнуты настежь, а у входа валялась дохлая собака.

Честно признаюсь, что в собачьих породах не сильна, но то, что эта не дворняга и не сторожевая – определила сразу. Таких не держат в конуре на цепи, а воспитывают на коврах и подушках в качестве домашней игрушки. Собачка была маленькая, ухоженная и лохматая. Увидев её, мой новый квартирант растерялся. Затем присел, осторожно дотронулся до медальона, который болтался на кожаном ошейнике собаки.

Я протянула руку:

– Дай посмотрю.

На медальоне были видны буквы в виде затейливого вензеля «С.С.».

– Интересное дело. Меня не было в доме три дня, а в это время какая-то сволочь подбрасывает в мой бункер дохлую собаку.

– Я знаю кто.

– Откуда? Ты же только приехал! А она здесь, похоже, сутки валяется.

– Я знаю, кто её хозяин. И это хорошо. Если есть собака, значит, здесь и хозяин.

Вадим почесал кончик носа. Я дернулась, было, с вопросом, но он меня опередил:

– Дарья, только ничего не спрашивай. Я тебе все объясню. Потом. Сначала приму душ, переоденусь, и мы спокойно поговорим. Хорошо?

Я молча кивнула головой. В виске тут же слегка кольнуло.

Хреново. С моей головой, похоже, не всё в порядке. Болит как-то странно, отдельными участками.

– Пошли, я покажу тебе твою комнату наверху. А что с собакой делать?

– Закопай. Только сними медальон. Он золотой.

– !!!

– Потом. Всё потом.

Комната Вадиму понравилась. Хоть и маленькая, но довольно удобная. Нет ничего лишнего, всё под рукой. Однако больше всего его сразил вид из окна веранды – весь город, как на ладони.

Бросив свою дорожную сумку на кровать, он быстро спустился вниз, вынул из машины огромный бинокль. Легко перепрыгивая через ступеньки, взлетел наверх, удобно уселся в старое кресло, монументально стоящее у перил веранды, и припал к биноклю, изучая окрестности.

Я не стала мешать. Положила на низкую кровать постельное белье, полотенца и спустилась вниз приготовить душ.

Он находился тут же во дворе, но был умело спрятан за тем самым контрфорсом подпорной стены. Подходя к душу, вспомнила, что не захватила с собой мыло и шампунь.

Наверняка у Вадима имеются свои, но, раз человек снял жилье, положено предложить. Не спеша вернулась в дом. Потом вспомнила про дохлую собаку. Взяла пакет, лопатку, несколько старых газет и направилась к бункеру.

Неожиданно раздался громкий стук в ворота и крик:

– Дарья Сергеевна! Дашка! Открой! Я должен тебе кое-что сказать! – На всю улицу орал мой старинный друг и сосед Сеня. Он же Семен Павлович, он же Сима, он же Фима, он же Самуил. Кстати, это его настоящее имя, которое Сене почему-то не нравится. Вероятно, потому, что очень напоминает всем о его исторической родине, куда он пока не собирается отправляться.

Тем временем Сеня не стал ждать приглашения и боком ввалился во двор.

Он всегда был большим и толстым. Каждый год неизменно набирал вес и сейчас, приближаясь к сороковнику, достиг поистине огромных размеров и непомерного веса.

Сеня не привык к препятствиям на своём пути. По-видимому, оттого что просто не замечал их, когда шел напролом. Вместе с ним я выглядела, наверное, как огурец рядом с арбузом. Или как абрикоска с дыней. Оба золотисто – рыжие, но очень разные. Вот и мы такие же.

Сколько живу на свете, столько знаю Сеню. Наверное, с тех пор, как вообще начала что-то помнить. Мы вместе росли, играли, дрались.

Нередко в детстве спали в одной кровати. Сначала рядом, лет до пяти, потом валетом, до восьми, а потом на соседних кроватях, но в одной комнате. Многие принимали нас за брата и сестру, несмотря на то, что внешне мы были очень разными.

Я всегда была маленькой, худенькой, но очень задиристой, вечно что-то придумывала, куда-то лезла или с кем-то дралась. Вероятно, эта моя отчаянная смелость и происходила оттого, чтобы я не чувствовала себя самой слабой, а, значит, и самой ущемленной.

А ещё я точно знаю, что частенько лезла на рожон, потому, что всегда рядом со мною был мой Сеня – большой, сильный, неторопливый и неразговорчивый. Но если врежет кому,– мало не покажется. В душе, да и в целом по жизни я воспринимала его как старшего брата, хотя мы были с ним ровесниками.

Всё было хорошо. Пока однажды, когда нам было лет по 12, Сенькина бабушка не застукала нас за изучением техники поцелуев. После этого, безусловно, нас одних уже старались на ночь не оставлять.

Старушка подумала Бог знает что.

Но посудите сами, кого мне надо было использовать в качестве тренажера, как не самого близкого друга. Почти брата.

Вот и я о том же.

Судьба распорядилась таким образом, что уже гораздо позже постулаты кама-сутры мы изучали раздельно, каждый со своим партнером. Но на всю свою жизнь мы с Сеней так и остались самыми верными друзьями, почти как брат и сестра. Но не более того.

Во всяком случае, таково было мое отношение к Сене. Что касается его, то тайники своей души он мне так ни разу и не открыл до конца. Хотя обо всех его увлечениях и тётках я узнавала первой от него же.

Сеня любил приходить ко мне, поговорить «за жизнь». И если мне позволяло время и не надо было никуда убегать, я выслушивала его монологи, помогала укрываться летом в бункере или в беседке, а зимой в тесной кухне или на веранде от гнева и упреков его очередной подруги жизни.

Мы росли и воспитывались не родителями, а своими бабушками, которые тоже всю жизнь были лучшими подругами. Обе остались после войны без мужиков, обе подняли сначала своих детей, а потом – внуков.

В отличие от меня Сенька ни разу не женился, хотя женщины его любили, а некоторые даже рожали ему детей. Он просто жил с ними, нередко позволяя себе многое, что, в общем-то, непозволительно семейным мужикам. Жил вроде рядом с женщиной, в одном доме, но в то же время отдельно от неё. Сам по себе.

Короче говоря, продолжал вести себя так, как будто всегда был один. Своим поведением ясно показывая спутнице: хочешь – живи со мною, не нравиться – не держу. Но другим не стану, не надейся!

Вроде посмотришь на него – золото, а не мужик! Редкий умница, добряк, балагур, прочитавший уйму книг, он дожил до седых волос, да так и не построил дом, не посадил дерево, зато наплодил уйму ребятишек.

На укоры его покойной бабушки Полины и её призывы остепениться Сеня неизменно отвечал: «Моя – за углом. Ещё не вечер».

Но время шло, а он так и продолжал жить для себя, любимого, приговаривая, расставаясь, с трудом сказать, с которой по счёту спутницей жизни: «Все бабы дуры и сволочи. И я дурень, что верю им».

Но бабы на него почему-то не обижались и продолжали ублажать его, толстого и щедрого и на деньги, и на любовь. Ко всем.

Ни одна из них так и не смогла приручить Сеню. Несмотря на свои гигантские габариты, он представлял собою воплощение всех мыслимых мужских достоинств и всех недостатков одновременно. На этот коктейль, как на мед, постоянно летели всё новые жертвы, а он не сопротивлялся, позволяя очередной подруге жизни ухаживать за собой.

Чаще всего Сеня находился в состоянии поиска выпивки или похмелья, если, конечно, не был занят какой-нибудь очередной шабашкой или не отправлялся на браконьерский промысел рыбы на своем катере. Нередко он зависал с друзьями в своем лодочном гараже на берегу моря.

В этот раз Сенька был трезв. Почти трезв. Что меня несколько удивило. Мне отчего-то стало тревожно на душе.

– Дульсинея! Где ты лазила эти дни! – Пыхтел он, пятясь спиной ко мне и закрывая калитку. Ввалившись полностью в пространство двора, необъятный Семен повернулся и тут увидел внедорожник. Крайняя степень изумления тут же вылилась у него в виде непроизвольной икоты.

– Ни хрена себе! Пардон! Когда ты успела его пригнать?

– Это не мой.

– Ясно, не твой. Хозяин тачки где?

– То есть?

– Его вчера волокли в дупель пьяного по улице.

– То есть???

– Янычар с сыном. Я видел. Эта машина стояла у них во дворе. Наверно, что-то там мастырили ему. Ну и отметили, как водится. Тут же, у него в чайхане. Ну и напоили. Яныч, сама знаешь, на говне экономит.

Сеня осторожно, чтобы не задеть машину своим необъятным брюхом, обходил её боком, продолжая свои рассуждения:

– Как пить дать, палёной водкой мужика напоил. Вот тот с непривычки и вырубился. Похоже, иностранец какой-то. Бормотал не по – нашему. То ли по-арабски, то ли по-французски. Так и не понял. Матерился, правда, по-нашему, почти без акцента: «Твою мыть да твою мыть!» Пока они его волокли, псина за ним бежала. Гавкала, всех перебудила в два ночи. Я выглянул, хотел присоединиться к компании, да моя зараза не пустила. Поздно уже было, да и спешили они, видать.

– Эта собака? – Я приоткрыла ворота бункера и кивнула внутрь.

– Вроде она. Та тоже маленькая была. И гавкала, – Сеня громко икнул. – Пардон! Она, что, дохлая?

Я осторожно кивнула головой, ничего не понимая.

– Что она здесь делает? – Сеня спросил самое умное, что смог придумать.

– Как видишь, валяется и не гавкает.

– А где хозяин? – Он опять икнул. – Пардон…

– Этой машины? Он наверху, – я указала в сторону дома.

Пока я ничего не могла понять.

– Сеня, а ты точно видел, что они тащили его именно сюда? Меня ведь не было. И Яныч об этом знал.

– Дашка, вот я и говорю, что без пол – литры не разобраться. Они этого мужика к тебе во двор занесли. Я точно видел. Почему и пришел, думал, он сегодня с похмелья, захочет принять. Сама понимаешь. Сеня потупил взор и, приложив огромные руки к дырке на рубахе, как раз напротив сердца, признался:

– Утром я уже приходил, никто не открыл. Дай, думаю, ещё разок после трех загляну. На этот раз повезло.

И он опять икнул. Но не извинился «пардоном», а сел на краешек скамейки, которая под его весом жалобно скрипнула.

– Ладно, Сеня. Разберемся, – устало сказала я, направляясь в глубь двора. Боком пройдя вдоль сверкающего бампера машины, подошла к кабинке душа, спрятанного за живой изгородью, увитой виноградом. Дернула дверь и обомлела. Увиденное повергло меня в состояние ступора.

Может быть, я бы так и стояла истуканом, если бы не та самая, уже знакомая мне крыса, которая в этот раз кинулась в мою сторону из – под голубенького тазика, аккуратно прислоненного к стеночке. Я визгливо, как-то по-бабски истошно завопила.

Когда в легких стало пусто, и я замолкла, то так и стояла, судорожно глотая ртом воздух – совсем, как рыба, выброшенная на берег.

Внутри, на табуретке в предбанничке, неестественно свесив голову набок, сидел голый мужик. Из всей одежды на нем были только носки и кожаные сандалии (кстати, похоже, очень дорогие). Все остальные вещи аккуратно висели на гвоздиках, вбитых рядочком в стенку душа. Тут же у табуретки стояла и барсетка.

В руках мужик держал пустой стакан. На его правой ладони виднелась небольшая наколка в виде трёх семерок, которые жались к большому пальцу.

– Вот что значит, вовремя не похмелиться, – услышала я сочувственный из-за спины голос Сени. – А ты говорила, он наверху. Не дождался пива, вот и помер, бедолага.

– То есть как помер? Почему здесь? – Вернулся ко мне дар речи.– Кто позволил? Это мой двор!

Сеня, не слушая моих возмущений, сочувственно говорил, дыша мне в макушку густым перегаром:

– Почему, почему? Не видишь – стакан пустой. Вот почему.

– Но это не он.

– А машина чья?

– Не моя. И не его, – ткнула я пальцем в голого мужика. – А может, и его? Уже не знаю.