Григорий Лерин
Детектив из Мойдодыра. Том 1
Принцесса и прапорщик
Часть первая
1
– Проходите, пожалуйста!
Классная дама приветливо улыбнулась и посторонилась, давая мне пройти. При этом она на секунду отвернулась в сторону класса, и я успел заметить не только безукоризненные стрелки на ее отглаженных серых брюках, но и ровно подстриженные волосы на затылке. Правда, пуговицу блузки ей следовало бы застегнуть над лифчиком, а не под, но, учитывая то, что она являлась командиром не армейского подразделения, на подобную вольность можно было не обращать внимания.
Я кивнул наставнице и вошел в кабинет.
Встреча предстояла серьезная. Контингент представлялся мне не то, что бы совсем неизвестным (когда-то мне тоже было семнадцать лет), но, скажем, не вполне изученным, потому что семнадцать лет мне было когда-то давно. И я серьезно готовился, придавая наибольшее значение именно моему появлению, первым нитям контакта, первым словам. Поэтому из бесконечного разнообразия обращений к молодым девушкам выбрал, как мне казалось, наиболее удачное, сразу настраивающее аудиторию на необходимое мне звучание уважительного сотрудничества.
– Доброе утро, юные леди.
А кабинет был набит голыми ногами, взбитыми челками, напомаженными губами, томными взглядами. И, несмотря на предшествующую подготовку, я немного оторопел от такого обилия девушек, явно проявляющих ко мне интерес.
Девицы выдохнули:
– З-з-з-сти! – и уселись прямо на столы в причудливых позах, умудряясь невинно-вызывающе демонстрировать мне и трусики, и лифчики одновременно.
М-мда… С дисциплиной у них тут обстояло неважно. Ну, что ж, я сам просил, чтобы встреча выглядела как можно менее официально. Вероятно, они поняли мою просьбу именно так.
Я твердо встретил их незатейливую атаку, не смутился и не отвернулся, что было оценено, кажется, положительно и ученицами, и наставницей. Я переводил взгляд с одной девушки на другую, изо всех сил стараясь смотреть на лица. Здесь тоже присутствовало разнообразие: кто хихикал, кто важнел, кто призывно приоткрывал рот, кто надменно каменел.
И все же пауза непростительно затягивалась. Столкнувшись с необходимостью выбора лицом к лицам, я забыл все, что еще хотел сказать. Как-то совсем некстати вспомнил, от чего умер Буриданов осел, содрогнулся от жалости то ли к ослу, то ли к себе, но и это не помогло.
Она сама подала мне сигнал, который красной лампочкой вспыхнул на ее лице. Она краснела! Она была в очках! Ее широкая юбка закрывала колени!
– Вы, юная леди! Как вас зовут? Очень приятно, запишите телефон, Леночка.
Она заторопилась, доставая ручку, изобразила преданность и внимание.
Я повторил номер телефона и продиктовал адрес.
– Буду рад, если вы найдете время и приедете сегодня после занятий. Ну, скажем, с двенадцати до четырнадцати. Мы обо всем договоримся. Меня зовут Виктор Эдуардович Стрельцов… – Я все-таки кое-что вспомнил. – Не тот самый и не сын того самого1.
Скоротечная обаятельно-извиняющаяся улыбка для остальных… Фу-у, кажется, сделано! Что там я еще хотел произнести на прощанье?
Пока Лена записывала, атмосфера в аудитории радикально изменилась. Я кожей почувствовал этот внезапно возникший глубокий вакуум. Сжатые рты, прямые плечи, сдвинутые коленки выражали бесконечное презрительное неодобрение. Теплая концовка с дружескими прощаниями и утешительными пожеланиями была безнадежно смята.
– До свидания, – пробормотал я, шагнул к двери и уже тянулся к ручке, когда в спину мне вонзилось:
– Старый козел!
Я резко повернулся, и рука привычно нырнула под полу пиджака.
Группа отшатнулась в пугливом:
– А-а-а-х…
Пистолета под пиджаком не оказалось, и это, конечно же, отрезвило меня. Я сдержался, что само по себе было приятно. Я просто обвел их поникшую стайку ничего хорошего не обещающим взглядом.
– Маленькие грязные шлюшки! – бросил я на прощанье и вышел, не хлопнув дверью.
2
Я стоял на безнадежной трамвайной остановке где-то на южной окраине города и трясся от злости.
Трястись мне пришлось минут сорок, пока не показалась вереница трамваев. Первым подошел «пятнадцатый», долго заглатывал разбухшую длительным ожиданием толпу, потом тронулся, уныло звеня и хлопая дверями по бокам самых нерасторопных. Следом, весело тренькая, прошли еще три полупустых «пятнадцатых».
Я начал затихать.
Я спокоен. Я совершенно спокоен. Я абсолютно, вселенски спокоен, черт бы вас всех побрал! Сколько лет я пытаюсь контролировать себя, столько же, плюс минимум десять, завожусь и теряю голову из-за всякой ерунды. Ну, подумаешь, назвали девки старым – вот ведь сучки! – а я бы им спокойно и вежливо: вы ошибаетесь, юные леди, мне всего-то тридцать три, и, как видите, я неплохо выгляжу и прекрасно себя чувствую после сытного обеда, потому что я совсем не старый, это просто вы еще состоите из соплей и азбуки, маленькие шлюшки…
М-м-да… Вот если бы я овладел аутотренингом по методу восточного дедушки Зен-Кхи-Кхи, то сейчас стоял бы спокойно и терпеливо ждал своего трамвая, а до этого не ушел бы с хорошей работы, хотя у меня бы не было этой работы, так как я бы не вылетел из армии, да и до армии…
А началось все не с дедушки, а с бабушки. Я в детстве переболел воспалением легких и долго кашлял. Бабушка, к которой меня родители отвезли на лето, в каких-то мудреных воспитательно-поучительных целях показала мне сверчка, жившего за печкой, и объяснила, что такого же сверчка, только маленького, я проглотил во сне и поэтому кашляю. Как только сверчок выскочит из моей груди, так я кашлять и перестану, а для этого надо пить парное молоко с медом.
Кашлять я, действительно, перестал, но сверчок остался. Он рос и учился вместе со мной, чутко реагируя на всякого рода психологический дискомфорт. Он вытягивал лапки, расправлял крылышки и начинал зудеть, причем, как правило, именно в те моменты, когда следовало бы сдержаться и помолчать.
Я пытался с ним бороться, как только вырос из детских обид, но почти безуспешно.
В двадцать лет с приходом нового тренера я вылетел из городской футбольной команды, в которой надежно отыграл четыре года и даже около месяца гордо носил капитанскую повязку. Кое-какие влиятельные болельщики пытались меня куда-то перевести, но сверчок удачно выступил в военкомате, и я загремел в армию. Там неплохо устроился главным футболистом дивизии, дослужился до сержанта и надеялся так же легко отбегать второй год, восхищая офицерских жен результативностью. Но по стране пошла Перестройка, как-то быстро трансформировавшаяся в Неуправляемый Процесс, и наш комполка решил создать свой спецназ, сводную группу спецназначения, подчиняющуюся непосредственно ему.
Дивизия прикрывала горные заставы, мирное население было мирным по определению, и спецназ казался никак не важнее футбола. Тем не менее, недавно появившийся в полку старлей с зелеными пограничными погонами увел меня в сводную группу прямо с тренировки, когда я демонстрировал свой коронный удар-в-прыжке-пяткой-с-кувырком-вперед.
Мяч так и вонзился в девятку, а я, перекувырнувшись через голову и руки, вскочил на ноги и услышал:
– Молодец, сержант! Надо же, попал! Идем со мной.
Я не носил погон на футболке и его попаданию тоже удивился.
Мы пришли в каптерку, и там я узнал о своем зачислении в группу, список личного состава которой уже утвержден командиром.
Я вышел наружу, гремя шипами, наклонился, запустил пальцы в гетры и достал «Приму».
– Спортсмен, а куришь, – донеслось сзади укоризненно.
– Тут закуришь… – ответил я, глядя с тоской на футбольное поле.
– Ну, покури, покури… напоследок…
Через неделю я бросил курить, как, впрочем, и весь наш взвод, за исключением Костика, которому пятнадцати – двадцатикилометровые броски были только в радость.
* * *Подошел мой трамвай. Я принял активное участие в загрузке, за что был вознагражден местом. Ехать предстояло долго, скучно, к тому же, сидя.
Я закутался от недоброжелательных взглядов в одеяло воспоминаний…
А через двенадцать лет Костик разыскал меня в Питере, вдоволь нахлебавшегося слякоти, пыли и безработицы.
– Виктор, к вам приятный молодой человек! – провозгласила моя хозяйка, претендующая на звание милейшей из старушек, сдающих комнаты.
Я никого не ждал. То есть, мне некого было ждать. Уволенный около года назад из армии, как говорится, без выходного пособия, когда до конца моего контракта оставалось каких-то два месяца, я поехал в Ленинград, пытаясь найти Костика. Через неделю поисков я понял их тщетность. Костик поменял адрес и растворился в этом огромном муравейнике.
Кем я только не работал эти месяцы, тяжело и дешево. Не жизнь, не борьба, а какая-то глупая игра за существование. Вроде перетягивания каната – упираешься, трещишь, а все на месте. Существование есть, атрибутов – нет.
Костик заполнил комнату огромным телом, запахом обалденного одеколона и искренней радостью встречи.
– Здорово, браток!
Да здравствует 23 февраля! Мы оба послали ребятам открытки к празднику, и кто-то передал Костику мой адрес.
Развалясь на заднем сиденье шикарного «Вольво», мы ехали куда-то за город, постоянно перебивая друг друга:
– А помнишь? А помнишь?
Только самые главные общие воспоминания мы, не сговариваясь, отложили на потом. И лишь оставшись вдвоем в Костином загородном дворце за бутылкой «Абсолюта», мы помянули мертвых.
– Ну, давай. За Пеликаныча…
– Давай… И за Сашку…
– И за Сашку… Земля им пухом…
Тяжело помолчали, вспоминая наш единственный, маленький, но такой настоящий бой…
* * *Ротный собрал нас, одиннадцать прапорщиков, тянувших в спецназе уже второй контракт, в девять часов вечера и обрисовал ситуацию.
Сегодня днем местными жителями прямо у ЗАГСа захвачены и увезены невеста и свидетельница. Остальные не пострадали. Нападавшие опознаны – это бывший одноклассник невесты с товарищами. Невеста – дочь кого-то из штаба дивизии, жених – сын еще какого-то папы.
Приказ: с наступлением темноты войти в аул, отбить пленниц, захватить преступников. С населением обращаться вежливо. Во избежание недоразумений взять стрелковое оружие без боекомплекта, из личного состава – только сверхсрочников. Вопросы?
Мы прошлись вдоль и поперек по жениху и остальным непострадавшим, слегка поворчали для самоутверждения и успокоились.
Потом мы комфортабельно покачивались в «Пазике», нахально надеясь так и въехать в деревню, но за километр до выезда из ущелья Пеликаныч остановил автобус.
– Здесь есть тропа. Выйдем к селению в стороне от дороги.
Мы обалдели. Мы немного тренировались в горах, но только днем и со спецснаряжением. Комполка нас берег и лелеял. Мы делали классную показуху заезжим высоким гостям.
Через сто метров сорвался идущий за ротным Костик. Я успел его подхватить, поехал сам, ломая ногти о камни. Нас удержали.
Ребята скисли, и Пеликаныч хмуро бросил:
– Отставить!
Мы вернулись на дорогу и дошли до выхода из ущелья. Каменистая долина отражала лунный свет не хуже самой луны, журчала быстрая речка, виднелись огни. Все было привычно сонно и мирно, но Пеликаныч тянул носом воздух и хмурился. Что-то ему не нравилось.
Мы приободрились на дороге и перемигивались, кивая на ротного. Мы частенько над ним посмеивались и не знали, что сегодня – в последний раз.
– За мной по одному, бегом, с интервалом в десять секунд, вон до той гряды, марш! – скомандовал ротный и первым выскочил из укрытия.
Автоматная очередь распластала его на каменистой насыпи. Другая прошлась по камням, за которыми прятались необстрелянные прапорщики полкового спецназа. Я не успел решиться или не решиться прыгнуть вперед за ротным. Меня опередил Сашка-Скрипач. Он упал совсем рядом, и я вытащил его обратно за камень.
– Он мертвый, – сказал я всем.
– А Пеликаныч? – спросил кто-то.
– Отставить! – прорычал Костик. – Всем назад, к машине! Бегом, марш!
Приказ вышиб нас из шока. Мы подняли Сашку и побежали к автобусу.
– У Пеликаныча в мешке – магазины, – хрипел на бегу Костик, оборачиваясь и чуть не касаясь губами Сашкиной щеки. – Если у автобуса засада, рассеиваемся и пробиваемся вниз по одному. Раненных и убитых оставляем. Приказ!
Я усмехнулся. Старый лис, конечно же, он прихватил магазины. А я-то думал, там тушенка, хотел еще пройтись по этому поводу. И тут же отчетливо въехал, что его убили прямо у нас на глазах, только что и насовсем.
Я бежал, хлюпал носом и старался удержать дыхание…
У автобуса было чисто. Мы буквально взлетели по той тропе и вышли в спину к двум огневым точкам противника. Сработали, как в классе: быстро и бесшумно. Семь трупов, четыре АК, три карабина. Подошли к Пеликанычу. Он нас дождался, но на большее его не хватило.
Мы вошли в деревню. В одном из дворов обнаружили веселящуюся мужскую компанию. Там же нашли истерзанных девчонок. Влюбленный джигит оказался не жлоб и щедро поделился добычей с товарищами. Мы же щедро делились знаниями по рукопашно-штыковому бою. Магазины нам так и не понадобились.
Я не люблю об этом вспоминать…
Потом мы, десять прапорщиков полкового спецназа, сидели в ожидании трибунала, а тут и по всей стране началось.
Всех собак повесили на ротного. Костика уволили, остальным трибунал заменили гауптвахтой. Так Пеликаныч прикрыл нас еще раз, уже оттуда.
А всесоюзный процесс набирал силу. Его регулировщик зажигал зеленый свет и танкам, и демонстрациям одновременно.
Не прошло и года, как поползли слухи об увольнении замполитов. Наш решил напоследок свалить командира полка, для чего снова вытащил на свет историю с беспределом спецназа. На этот раз главным козлом отпущения почему-то оказался я.
Последний вечер перед приездом очередной комиссии свел нас в комнате отдыха. По телевизору шла какая-то средневековая пьеса, там тоже разбирали чье-то персональное дело. Я несколько раз пытался поймать события, но тут же отключался, думая о своем деле, которое завтра всплывет во всей красе.
Ребята тоже маялись, стараясь не встречаться со мной взглядами. Разговор не клеился. То же самое происходило, когда увольняли Костика. Потеря, вина и победа были общие, но каждый хотел остаться в армии.
Я вышел на улицу покурить. Почти следом вывалился Карик Мурадян.
– Что, закончилось? – спросил я, протягивая спички.
– Нэт. – Карик смачно сплюнул. – Там уже карол плачет.
– А чего? – спросил я.
Карик закурил, весело блеснул в темноте глазами и сообщил:
– А потому заплакал наш карол, щто потрасон прэдатэлством маркиза.
Ну, что ж… Довольно актуально.
Я хмыкнул. Но Карик решил развеселить меня во что бы то ни стало.
– Зачем грустишь, дарагой? Давай, лучше споем.
Он посмотрел на мягкие очертания гор, помолчал и добавил:
– Щто-ныбудь такое жалобное-жалобное…
Ночью я спал совершенно спокойно и утром понял, что принял решение.
А когда я вошел в кабинет, где большие животы подпирали большие погоны, я вспомнил еще одну сцену из вчерашнего спектакля, который, вроде бы, и не смотрел, и вместо бодрого: «Здравия желаю!» торжественно произнес:
– Весь двор наш приглашен на торжество сожжения отступников от веры…
* * *Благодарный слушатель Костик ржал так, что стены тряслись.
– Ну, ты дал, браток! Здорово! А они что?
– Да сначала сидели, врубались. Я уж хотел еще раз повторить и рукой показать. Но гляжу: начали догонять. А потом заорали в голос.
Костик хохотнул еще и сказал:
– Конечно, они же не знали, что связались с самым начитанным футболистом в дивизии.
Да, что-то такое было. На этот фокус я попался еще в срочную.
Первый день в сводной группе спецназначения Пеликаныч, тогда еще просто товарищ старший лейтенант для нас и Роберт Мелиханович для командира, зачитал приказ о создании, назначении и так далее, а потом очень дружески предложил:
– Что, хлопцы, прогуляемся?
– Куда это еще? – спросил кто-то мудрый.
– Да за ограду, на природу. Разомнетесь, подышите.
– А можно мячик взять? – спросил кто-то глупый.
– Возьми, сержант. Конечно, возьми.
Мы бежали до привала километров десять. Когда нам было позволено повалиться на землю, и я смог, наконец, выпустить из рук проклятый мячик, ротный спросил:
– В футбол кто хочет погонять?
Раздались хрипы и бульканье. Умирающие смеялись. Я долго и завороженно поднимался, не решаясь оторваться от земли, а когда разогнулся, назад дороги уже не было.
Я подкинул мяч и начал жонглировать. Левой ногой, правой, коленом, другим, пяткой, головой, опять коленом. Где-то на восьмидесяти мы с мячом завалились. Больше я не вставал, урвав пять минут отдыха.
– На обратном пути можешь в баскетбол попробовать, – разрешил Пеликаныч.
Я вынул штык-нож и ткнул в мячик. Он презрительно свистнул и превратился в неровный блин, который я сунул за пазуху.
– Не смогу, та-арищ старший лейтенант, мяч закосил.
Проблема обратного пути оказалась частично решена.
С мячиком меня доставали две недели, пока я не стал библиотекарем.
На утренней поверке Пеликаныч спросил:
– Кто любит читать книги и будет библиотекарем?
Смышленый служивый люд молчал. Я же, полслужбы отвалявший дурака на футбольном поле под опекой командира, удивился, что никто не любит читать. К тому же, любая должность давала хоть какие-то преимущества.
– Разрешите мне, – сказал я и виновато посмотрел на ребят. По их лицам понял, что опять куда-то влип.
– Разрешаю, сержант.
Пеликаныч сходил в каптерку и принес большой потертый чемодан с кожаными лямками.
– Вот, это – наша библиотека, – и следующий и еще много последующих марш-бросков я бежал с библиотекой за плечами, а следом за мной неслась очень популярная в группе частушка:
– Если ты урвал подряд книжицу и мячик, спецсолдаты говорят: лоховатый мальчик…
Мы еще много чего вспомнили. А потом Костик спросил:
– Ну как, нравится?
Я понял, что воспоминания закончились и осторожно ответил:
– В общем – нравится. Но ведь я не знаю, какую цену ты за это платишь.
Костик усмехнулся.
– Обошлось чисто, браток. Без крови и хрипа, и ночных кошмаров. Попал под крылышко. Сначала, конечно, силовые услуги, но потом и голова понадобилась. Сейчас что-то вроде младшего компаньона. Завтра решим с тобой, что и как. Ну, а сегодня отдыхаем.
И пошло-поехало. Словно с неба свалились красивые девушки, полилась музыка, танцы. Я уже не смущался своих потертых джинсов, не очень гармонирующих с окружающей дорогой упаковкой, тем более, что шикарная Кристина сидела у меня на коленях так, как будто именно эти колени она ждала всю жизнь.
Я расслабился, поплыл. Мне было спокойно и хорошо. Так и должно быть у друга.
Когда нас с Кристиной увозили в том же «Вольво», Костик крикнул:
– Крыська, проследи, чтобы он сапоги снял.
– Да я в туфлях, Костик, – пропищала в ответ Крыська.
Утром я с трудом выпутался из объятий длиннорукого и длинноногого спрута, сходил в душ и вернулся в комнату одетый и немного посвежевший.
Я наклонился и чмокнул Кристину в нос. Она потянулась, заворчала и сказала, не открывая глаз:
– Пиво и коньяк в холодильнике.
– Спасибо, – засмеялся я, – не надо.
Было хорошо и весело, несмотря на тяжелую голову.
– А тебе принести?
– Я – нормально. Вы ведь с Костей вчера успели уйти далеко вперед. Но ты все равно старался быть очень милым.
– Ты и сейчас очень милая.
К сожалению, я помнил довольно смутно, насколько милой была Кристина, и совсем не помнил, насколько был мил я.
Она открыла глаза и с интересом посмотрела на меня, но я уже уходил, боясь оказаться превратно понятым. Меня ждали перемены – я торопился.
Я обернулся на пороге.
– Спасибо.
– Носи на здоровье, – вяло отозвалась Кристина.
3
Мне показалось, что у женщины очень уставший вид, и я поднялся.
– Садитесь, пожалуйста.
Женщина села.
– Спасибо.
– Соизволил, наконец-то, – закудахтало из-за спины, – а то, как войдут, так сидя и едут. Совсем обнаглели! А эта еще: спаси-и-и-бо.
Я повис на поручне. Крыть было нечем.
– И убери локоть! Он мне перед лицом тычет!
Я убрал. Я совершенно спокоен.
Костик нашел мне работу. На тысячу долларов в месяц. Личным шофером и охранником к дамочке, которая разбила машину, сломала руку и теперь остро нуждается в моей помощи.
Для меня это прозвучало как Деньги. Костик же сумму назвал без особого энтузиазма.
– Но это – так, временно, браток. Я тебя расписал в лучшем виде, сам понимаешь. А Клин обрадовался и говорит: «Вот и пусть мою Наташку возит, если он такой ответственный».
– Костик, да за тыщу баксов я готов по выходным еще и выращивать розы у нее в горшочке!
– Вот про ее горшочек ты забудь. Я же сказал, кто у нее папа. Как бы он не посадил в твоем горшочке кактус.
– Костик, я ничего такого не имел в виду, но про горшочек уже забыл. Про папу помню, что он – какой-то клин.
– Он – мой босс, браток, – серьезно и даже с гордостью сказал Костик.
Я проникся.
– Спасибо, браток. Я о таком и не мечтал.
– А ты и не мечтай, – ответил Костик. – Вот телефон – звони.
Она подошла к сине-стальному «Пассату» и спросила:
– Вы – Стрельцов?
– Да, здравствуйте.
– Привет. Будем работать вместе, мистер Бодигард, – и протянула маленькую ладошку. – Наталья Васильевна.
Так мы и остались: она – Наталья Васильевна, и на «вы», я – Кевин Костнер, Санчо Панса, Антоний, почему-то Лаврентий Палыч, и еще многих я не знал, и на «ты», хотя Наталья Васильевна была меня младше лет на десять и слово «вы» употреблять умела, как я понял из ее первой фразы.
Наталья Васильевна представляла из себя хорошенькую, умненькую, бойкую на язык девицу. Она училась в институте, а в свободное от учебы время вела крайне распущенный образ жизни, что предельно усложняло мою работу в моральном аспекте, но никак не отражалось на материальном.
Я приезжал к концу занятий, вез ее домой на переодевание, или мы сразу из института ехали в бар, ресторан, на дискотеку. Там я получал свой стакан сока и тянул его, пока моя гетера завлекала и развлекала очередного мальчика, потом вез счастливую парочку к ней домой и всю ночь сидел на кухне на страже, напиваясь кофе до тошноты. Утром я провожал джентльмена и отвозил леди в институт, оставляя машину на стоянке, чтобы вернуться через восемь часов.
Мне даже показалось, что Наталья Васильевна буквально на днях лишилась девственности и теперь отрывалась за все бесцельно прожитые годы. Хотя иногда мы ездили не по барам, а по магазинам, что проходило не менее утомительно, но зато ночью я спал дома.
Выходных у меня тоже не было, хотя каждую субботу Наталья Васильевна мне говорила:
– Что-то ты плохо выглядишь, мой бедный дядя Том. Ну, ничего, ничего, завтра отдохнешь от рабства.
Или что-нибудь в этом роде.
В воскресенье, часов в пять-шесть вечера раздавался телефонный звонок, и я получал указание прибыть к какому-нибудь злачному месту, чтобы отвезти мою подопечную с новым кавалером в сад наслаждений.
Она ни разу не повторилась, я ни разу не сорвался. Десять маленьких зеленых «франклинов» требовали жертв и действовали лучше всякого восточного дедушки Зен-Кхи-Кхи. Кроме того, через пару недель я заметил, что и мой сверчок на нее почему-то никак не реагирует. Может быть, она мне нравилась. Не в смысле: «стал бы – не стал бы», но я задерживал взгляд на ее вышколенном изящном теле, которое сверкало в темном коридоре, когда Наталья Васильевна шла в ванную смывать пороховую гарь отшумевшего боя. С другой стороны, она ну никак не могла мне нравиться.
Но что бы там ни происходило, я все же был дисциплинирован почти двенадцатилетней армейской службой, и я был на работе. Все остальное – не мое дело.
Наталья Васильевна обращалась со мной запросто, по-товарищески, не очень аккуратно, но еженедельно выдавала мне зарплату. Лишь иногда я ловил на себе ее вопросительный взгляд. Суть вопроса я не понимал и не отвечал.
– Сегодня прошло полтора месяца, как мы вместе. Работаем вместе, я имею в виду, – неожиданно перебила меня Наталья Васильевна.
Мы сидели в машине у бара, дожидаясь открытия. Я объяснял ей правила проезда нерегулируемого равнозначного перекрестка, увлеченно рисуя стрелочки на бумаге. Как раз на таком Наталья Васильевна разбила предыдущую машину, и мне казалось, что это ей должно быть полезно и интересно.
– Для меня они пролетели, Наталья Васильевна.
– Конечно, ведь я тебе нравлюсь. Правда, нравлюсь, а, ханжа? Только тебе не нравится мой лайф-стайл.
– Если вы имеете в виду кого-то из своих поклонников, то мне они все не нравятся. Я не люблю пьяных. И еще я не люблю растворимый кофе.