Детектив из Мойдодыра. Том 1

После обхода его беспокойство возросло. Люди в Халатах вели себя не так, как обычно. Они принесли кипу белых простыней, тряпки и ведра с водой. Человек-Ваза не принял участия в уборке. Он не доверяет Людям в Халатах и пытается разгадать опасность, спрятавшуюся в белом белье.

Такой же серый человек подходит к Человеку-Вазе и тянет его за руку. Человек-Ваза послушно встает с кровати – серые люди не несут угрозы. Другой серый человек, что-то быстро и непонятно лопоча, начинает перестилать его койку чистыми белыми простынями…

Щелкнул ключ, тяжелая дверь распахнулась, и в палату вошли Другие Люди. Они принесли с собой другие запахи, другие голоса. Даже их халаты не принадлежали серому дому. За Другими Людьми нерешительно вошли Люди в Халатах, и Человек-Ваза понял, что Другие Люди – новые хозяева серого дома, и что они тоже захотят узнать, что находится в Вазе, или просто разбить ее.

Возглавлял Других Людей седой человек в очках. Он остановился посреди палаты, тяжело опираясь на толстую черную палку с блестящим металлическим концом, и громко спросил, обращаясь к Людям в Халатах:

– Ну-с, господа, с кого начнем?

Человек-Ваза не выдержал и беспокойно шевельнулся, с ужасом глядя на черную палку. Он почувствовал ее вес, крепость и безжалостность. Палка может разбить Вазу!

Человек с палкой перехватил его взгляд и направился к Человеку-Вазе.

Опасность!

Человек-Ваза запрыгнул на койку и присел на корточки. Теперь все Другие Люди и Люди в Халатах смотрели на него. Прятаться было некуда.

– Чего вы так перепугались, голубчик?

Голос Седого Человека звучал ласково, но Человек-Ваза неотрывно смотрел на страшную палку. Он не верил другим людям, принесшим палку.

Человек в Халате сунул Седому Человеку несколько листов, схваченных скрепкой.

– Вот его карта. Вот его диагноз, а вот результат проведенного лечения. – Человек в Халате указал на больного. – Я считаю, результат все же положительный. Хотя разговаривать с ним бесполезно – он не ответит.

– Если считать результатом лечения то, что больной впадает в паническое состояние при виде палки, коллега, я могу представить себе и само лечение, – едко сказал один из Других Людей.

– Да, вы его пугаете, – сухо ответил Человек в Халате. – Больной, как видите, очень сложный. Я бы не рекомендовал с ним общаться.

– Не бойтесь меня, голубчик, – обратился Седой Человек с палкой к Человеку-Вазе.

Он прислонил палку к тумбочке и выпустил ее из рук, а сам присел на край кровати.

Человек-Ваза не поднимал глаз.

– Отойдите, пожалуйста, господа, и займитесь другими больными.

Человек-Ваза почувствовал, как пространство вокруг него расширилось, и снова услышал мягкий, но настойчивый голос Седого Человека.

– Я вас не обижу, голубчик. Вы слышите меня? Откройте рот.

Человек-Ваза вздрогнул и поднял лицо. Вот оно!

Его охватил нарастающий страх. Из-за стекол на него смотрели толстые глаза Седого Человека. Такими глазами можно видеть сквозь кожу.

Толстые глаза приблизились, и Человек-Ваза с трудом отвел взгляд. Другие Люди и Люди в Халатах делали вид, что допрашивают серых людей. Они отвернулись от Человека-Вазы, даже тот, который стоял в дверях, делал вид, что не смотрит в его сторону. На самом же деле их интересовало одно: содержимое Вазы. Сейчас навалятся Люди в Халатах, разожмут ему зубы, и Седой Человек с толстыми глазами увидит…

– Ай, ай, ай, как нехорошо, голубчик! – Голова Седого Человека закачалась, запрыгали в стеклах глаза. – Ну-с, как хотите. Может быть, я осмотрю вас позже.

Он потянулся за палкой и начал тяжело вставать.

Опасность!!!

Человек-Ваза сжался, пытаясь унять дрожь, и это ему удалось. Он почувствовал, как страх провалился внутрь, в Вазу и там смешался с его прошлым. Черная волна, вскипая, поднялась со дна Вазы. Человек-Ваза крепко сжал зубы, не выпуская ее наружу, захрипел от усилия. Отразившись от зубов, черная волна ударила в мозг и подчинила тело.

Человек-Ваза прыгнул вперед, сбив с ног Седого Человека, и подхватил на лету черную палку. Он упал на вытянутые руки, но через секунду уже был на ногах, сделав неловкий кувырок через голову. Человек в Халате, загородивший проход, взмахнул дубинкой. Черная палка приняла удар и, описав восьмерку, вонзилась ему в горло, отбросив в коридор. Следом выскочил Человек-Ваза, захлопнул дверь и повернул ключ, торчавший с внешней стороны. В палате возбужденно завизжали серые люди.

Дверь на лестницу была открыта. Человек-Ваза выскочил на площадку. Его увидели с первого этажа, закричали. Человек-Ваза бросился наверх. Его раньше часто водили на третий этаж к главному Человеку в Халате. Там его били, но еще он знал, что на третьем этаже в конце коридора есть окно, окно без решеток, в котором синело небо, и раскачивались верхушки деревьев.

Человек-Ваза разбежался по пустому коридору и прыгнул. Он слышал звон разлетающегося стекла, треск ломающейся рамы, но не почувствовал боли, настолько приятным оказалось ощущение полета. Человек-Ваза перевернулся в воздухе, пытаясь приземлиться на ноги, не удержался и ударился грудью о землю.

Удар был сильный. Ваза хрустнула и зазмеилась трещинами.

Человек-Ваза с трудом поднялся, хватая воздух ртом и руками. Несущиеся из дома и откуда-то из-за забора угрожающие и вопросительные возгласы подстегнули его. Человек-Ваза подхватил черную палку и побежал к стоящим во дворе машинам. Он увидел ключи, болтающиеся под рулем, и понял, что надо сделать.

Защитного цвета «УАЗ» взревел, прыгнул вперед и распахнул приоткрытые ворота. Сзади грохнули запоздалые выстрелы.

Машина, вихляясь, понеслась по лесной дороге.

В сумеречном лесу сгущались тени. На сырой траве пятном чернело тело. Пятно не было неподвижным – оно то сжималось, то расширялось. Человек-Ваза корчился, выгибался дугой и трясся в ознобе. Он не помнил, где и как оставил машину и сколько времени пробирался по остывающему лесу. Ему было очень плохо. То черное, что сидело в Вазе, просочилось сквозь трещины в мышцы и теперь мяло и сжимало его, как поролоновую губку. Воздух, который он старался втиснуть в грудь, состоял из сотен иголок, и они втыкались в легкие. Ему хотелось пить, поэтому во рту тоже все высохло и заострилось. Человек-Ваза катался по земле, хватал губами влажные стебли и глухо мычал от боли.

Под утро боль отпустила. Человек-Ваза перевернулся на спину, полежал так, прислушиваясь к себе, и открыл глаза. В узкий зубчатый просвет между деревьями на него смотрела голубая звезда. Он поднялся и побрел на звезду, пошатываясь и раздвигая руками посеревшие ветви. Вскоре он потерял звезду, но почувствовал запах воды и шел на него. Потом к ускользающему запаху добавился звук.

В лесу светлело, и Человек-Ваза нашел родник. Ледяная вода толчками била в голову и растекалась по телу, просачиваясь в трещины Вазы, принося покой.

Пока он пил, тьма окончательно разошлась, и, встав на ноги, Человек-Ваза увидел серый холм в просвечивающем впереди пространстве. Он понял, что это такое, и обрадовался тому, что смог вспомнить и понять. Деревья расступились, и Человек-Ваза направился к стогу сена.

Резкая боль выхватила его из уютного забытья. Он почувствовал, что проваливается, падает и, действительно, упал, больно ударившись о землю.

– Ну-ка! Разлегся тут!

Что-то жесткое толкнуло его в спину и тупо отдалось в груди. Человек-Ваза с трудом перевернулся, сел, опершись спиной о сено. В глаза ему ударило солнце. Он зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

– Да ты кто такой? – снова загремел требовательный голос и после короткой паузы приказал:

– А ну, на меня смотри!

Человек-Ваза открыл глаза.

– Да ты псих! Ты из больницы сбежал?

Над ним стоял большой человек с красным лицом и красной головой. В его мутных глазах горело радостное удивление.

– Пси-и-х… – протянул Красный Человек.

Его глаза сузились, погасли и превратились в два черных шарика, утыканных иголками. Не размахиваясь, Красный Человек пнул Человека-Вазу в грудь, потом еще и еще…

– А ты не сбегай! А не сбегай!

Удары отзывались острой болью. Ваза хрустела, ломалась, открывая незащищенные внутренности. Человек-Ваза безмолвно морщился, вжимался в сено, не отводя взгляда от страшных, все удлиняющихся иголок, растущих из глаз Красного Человека.

– Не… надо… – промычал он, с трудом вытолкнув слова непослушным языком.

Слова остановили Красного Человека, он даже слегка наклонился к ним навстречу.

– Не надо? – переспросил он и улыбнулся, показав зубы.

Но иглы, торчавшие из глаз, превращали улыбку в оскал, и Человек-Ваза не поверил Красному Человеку.

– Не… надо… – еще раз попросил он, замирая.

Красный Человек торопливо оглянулся по сторонам, наклонился, и его рука зашарила в траве.

– А вот и надо, – сказал он, выпрямляясь.

В его голосе булькало хриплое веселье. Рука Красного Человека сжимала деревянную палку, из которой торчали длинные и острые иглы, такие же, как те, что росли из глаз, только не черные, а ярко блестящие на солнце.

Человек-Ваза шарахнулся назад, но стог не пустил его. Тогда он начал медленно подниматься, поскуливая от тоскливого животного ужаса.

– А вот и надо!

Красный Человек уже не улыбался. Черные иглы из его глаз тянулись к убегающим глазам Человека-Вазы, а сверкающие иглы, растущие из палки, нацелились в грудь, которой было некуда спрятаться. Некуда! Его сбросили со звезды в этот страшный мир, населенный страшными людьми и утыканный страшными иглами.

Глаза Человека-Вазы остановились. Он понял, что ему нужно сделать. Ему нужно выпустить наружу то черное и бесформенное, запертое пока еще в поврежденной Вазе.

– А-а-а, – закричал Человек-Ваза, открывая дорогу Прошлому. – А-а-а…

От крика Ваза лопнула и рассыпалась, ее осколки разлетелись по траве сияющими каплями утренней росы. Человек-Ваза стал просто человеком, совершенно беззащитным от мира, живущего внутри него. Мир его прошлого, еще совсем недавнего прошлого заполнил разбитое тело смутными рефлексами и властно вытолкнул в мир настоящего.

Человек очутился на залитой солнечным светом, затопленной запахом сена поляне. В двух шагах от него стоял, держа вилы наизготовку, рыжеволосый, рыжебородый мужчина. От мужчины пахло водкой, и его глаза жаждали увидеть кровь.

Четыре сверкающих острия слегка качнулись назад и ринулись в атаку.

Человек отклонился в сторону, одновременно поворачиваясь боком, и его рука нырнула под смертоносные зубья к древку вил, отбивая удар. Он чувствовал, как рвется задетая кожа на предплечье, чувствовал боль и страх, но его тело действовало само по себе, подчиняясь миру прошлого.

Другая рука согнулась, и локоть ударил в переносицу нападавшего. Затем обе руки захватили древко и развернули, сделав полный оборот против направления атаки.

Рыжебородый стремительно врезался в стог и упал на землю, выпустив вилы. Перевернувшись на спину, он подставил залитое кровью лицо под неожиданно осмысленный взгляд человека с вилами в руках, поднятых для удара.

– Не надо… – захрипел рыжебородый и заскреб ногами по земле, пытаясь отползти.

Отползать было некуда.

Четыре блестящих жала упали вниз, но почти у самой цели изменили направление и вонзились в кисть руки, пригвоздив ее к земле.

Сумерки подстерегли человека на жесткой, перевитой корнями лесной дороге.

Весь день он шел через лес и знал, куда шел. Человек искал людей. Он никогда не был на голубой звезде, все его прошлое существовало только на этой земле. Мир прошлого направлял его, требуя найти тех, кто готов помочь человеку, разбитому болью, усталостью и беспамятством.

Уходящее солнце снова вытянуло из него остатки сил, и наступающие сумерки вошли в тело ознобом и странными судорожными приступами ломоты. Человек лежал на лесной дороге, свернувшись клубком, и жалобно постанывал, когда боль становилась невыносимой.

Он услышал приближение людей задолго до того, как смог увидеть неясно надвигающиеся силуэты. Скрип и дребезжание колес, подпрыгивающих на неровной дороге, ворвались в уши и смешались со скрипом его собственного тела.

Повозка остановилась. Люди молча подошли. Женщина опустилась рядом с ним на колени и осторожно ощупала руку.

– Что с вами? Вы меня слышите? Что случилось?

Человек замычал, слыша теперь только боль своего тела.

– Пьяный, что ли? – неуверенно спросил мужчина и чиркнул спичкой, освещая лежащего.

Легкая рука женщины замерла и резко отдернулась.

– Нет, он не пьяный. – Женщина поднялась с колен, нерешительно отряхнула юбку. – Он – наркоман.

Мужчина тоже выпрямился, горестно охнул, сплюнул и подошел к повозке.

– Но, пошел!

Он причмокнул губами, и все вокруг наполнилось скрипом. Лежащий на земле человек сжал голову руками.

– Пойдем, Ирина, – тихо и просительно сказал мужчина.

Женщина двинулась за повозкой, но, пройдя несколько шагов, обернулась. Человек, скорчившийся на дороге, принял волну ее боли, и снова мир прошлого пришел на помощь.

– По-мо-ги… – произнес он с усилием.

Он опять очутился в мягком сене. Боль внутри приглушенно раскачивалась в такт скрипу колес и ослабевала. Он заткнул руками уши и глубоко вдохнул теплый пряный запах. Он не чувствовал опасности…

…Грубая рука схватила за волосы и сбросила его на землю. Человек поднялся, попытался бежать, но ноги отказывались подчиняться. Рыжебородый надвигался, раскачивались вилы, жаля его в грудь. Руки не защищали больше человека, они бессильно висели, как сломанные ветки. Человек плакал, кого-то звал и говорил, говорил, говорил…

И уже другая рука, мягкая, но настойчивая, выдернула его с той поляны. Он очнулся, чувствуя знакомую неподвижность рук и ног и тяжесть в груди. Сначала показалось, что он снова у серых людей, но, различив в полумраке комнаты лицо, он вспомнил и успокоился, поверив ответной боли, которая неумело пряталась в глазах женщины.

– Вот, выпейте это.

Она подала ему чашку, пахнувшую лесом, и поддержала голову, пока он пил.

– Откуда вы? Что с вами случилось?

Он молча смотрел ей в глаза. Он мог бы сказать, что он не из серого дома, до серого дома у него была другая жизнь, другой мир, но он еще не вспомнил его и боялся вспоминать, потому что совершил в том мире что-то страшное.

– Вы можете меня не бояться. Я – врач, и обязана вам помочь.

Голос женщины прозвучал сухо и бесстрастно, но человек из леса не поверил голосу. Он поверил ее глазам и опустил свои. Он перевел взгляд на забинтованную грудь и увидел ремни, опутавшие кровать.

– Это пока необходимо, – ответила женщина на его тревожный молчаливый вопрос. – У вас сломано три ребра, и вы можете себе повредить. Вы хоть понимаете меня?

Он перехватил ее мимолетный взгляд и увидел четыре черных пятна у нее на запястье. Тревога улеглась, уступив место непонятному щемящему чувству.

– Вот и хорошо. Отдыхайте.

Женщина встала и направилась к двери.

– Спасибо… Ирина… – еле слышно, но внятно выговорил человек и закрыл глаза.

Женщина остановилась на секунду и быстро вышла из комнаты.

Снова и снова он тонул в забытье неясных воспоминаний, убегал или сражался с рыжебородым, прятался от санитаров, пробирался по черному лесу. Потом возвращался в полутемную комнату, в запахи чистоты, трав и свежего хлеба. Он уже не боялся, увидев шприц в руках Ирины, не боялся хмурого взгляда мужчины, помогавшего ей, не пытался выползти из-под ремней и прыгнуть в окно. Боли в руке и груди замирали, почти прекратились вечерние судороги. Осталась боль в глазах женщины и мучительные попытки вспомнить то, что скрывалось за серым домом.

Однажды ему приснились люди, которых он знал, и которые знали его. И женщина протягивала ему чашку, только это была не Ирина… Он проснулся и не смог вызвать из сна ни одного лица, ни одного имени. Человек поднял руки, чтобы вытереть мокрые уголки глаз, потом пошевелил ногами и осознал, что ремни больше не держат его в кровати.

Он встал, пошатнулся, сел.

Солнечный луч, прорвавшись сквозь занавешенное окно, слабо освещал маленькую комнату, комод у противоположной стены, уставленный бутылочками и пузырьками, и веер фотографий над ним.

Человек снова встал и, осторожно ступая, подошел к комоду.

Со стены на него в упор взглянула боль Ирины. Молчаливая и лаконичная история жизни, всего в двенадцать фрагментов, которая начиналась с пожелтевшей фотографии малыша, лежащего в самодельной кроватке, и заканчивалась большим портретом, схваченным в нижнем углу черной лентой. С портрета беззаботно улыбался юноша в форме с лихо смятым на голове голубым беретом воздушно-десантных войск.

Человек из леса закрыл глаза и увидел где-то внутри себя очень похожую, почти такую же фотографию человека в форме. И лицо… И надпись…

Он отшатнулся от комода, толкнул дверь, заглянул в другую комнату. Она была светла и пуста. Человек бросился к зеркалу, чуть не упал, но схватился за край стола, удержался. Он добрел до зеркала, настороженно заглянул в него. Его губы беззвучно зашевелились. Он постоял у зеркала, жадно разглядывая постаревшее лицо с всплывшей в памяти фотографии. Уже не закрывая глаз, он смог вспомнить лицо женщины и другие лица и шептал имена.

У него закружилась голова. Человек из леса с трудом оторвался от зеркала и вышел во двор.

Оглушенный пряным дыханием летнего дня он спустился с крыльца и присел на скамейку. Из-за пышного смородинового куста вылез, потягиваясь, огромный лохматый пес и настороженно подошел к нему, тихо ворча и поблескивая влажными клыками за вздрагивающей верхней губой.

Человек из леса не испугался. Он не чувствовал опасности.

– Привет, – сказал он.

– Р-р, – так же коротко ответил пес и перестал ворчать. Он сел на задние лапы, не сводя с человека испытующего взгляда, длинно и смачно зевнул, мол, и не таких видали, потом деликатно обнюхал босые ноги. Что-то ему не совсем понравилось, и пес чихнул, но не презрительно, а так просто. Потому что чихнулось.

– Будьте здоровы, – сказал человек и усмехнулся.

Пес поднял голову и положил ее человеку на колени. Тот почесал ему уши, нос, подбородок. На этом официальная часть знакомства закончилась. Пес улегся около скамейки, вытянул голову, уронил ее на босые ступни и закрыл глаза.

Они дремали на солнце, предаваясь каждый своим мыслям и воспоминаниям, пока не вернулся хмурый муж Ирины.

– Иди в дом, – бросил он, закрывая калитку, и, не глядя ни на насторожившегося больного, ни на развеселившуюся собаку, уточнил:

– Не выходи днем. Не надо, чтобы люди тебя видели. Мало нам…

Шли дни.

Человек из леса поправлялся, нити вытягивались, уже не причиняя боли, клубок становился все тоньше и тоньше. Его память заполнялась. Какое-нибудь услышанное слово или внезапно всплывший образ тянули за собой цепочку дней, месяцев и лет его прошлого. Только события, предшествующие заключению в психбольницу, оставались заблокированными, и он не мог найти код. Кончик этой нити прятался в клубке его собственного страха. Он опять ощущал внутри себя вазу, маленькую, но прочную вазу в своей голове, вазу, которую необходимо разбить.

– Еще с неделю, – сказала Ирина. – Я должна быть уверена, что дальше вы справитесь сами.

И снова глаза, как два озера, вспухшие паводком, но не выходящие из берегов.

За столом воцарилось тяжелое молчание. Муж Ирины, Андреич, положил руку на ее плечо.

– Я себя хорошо чувствую, – возразил человек из леса. – Я уже прохожу по пять километров каждую ночь. Спасибо вам огромное, Ирина. И вам, Андреич. Но… Я и так вон уже сколько живу у вас незваным гостем.

Ирина вытерла рукавом глаза.

– Нет, нет, вы нас не стесняете. Ни с местом, ни с едой. Не надо говорить об этом. Как ваша память? Восстанавливается?

– Да.

– Тут я не в силах вам помочь. Я даже не знаю, что вам кололи. Да если бы и знала… Вы вспомнили, кто вы?

Человек, сидящий напротив, настороженно кивнул. Об этом его еще ни разу не спрашивали.

– Да.

Короткое молчание хозяев не перешло в вопросительную паузу.

– Вот и хорошо! Будем надеяться… – Ирина запнулась и бодро закончила:

– Будем надеяться, что у вас все будет хорошо. Но еще неделю я вас понаблюдаю.

– Спасибо, Ирина, я…

Начинающий темнеть за окнами воздух разорвал истошный женский крик, громыхнул лаем Полкан.

– Ирина! Ирина! Беги скорей к Поповым! – голосила женщина. – Леонтий опять Татьянку до смерти убил! И дом соляркой поджег, мужики тушат.

Хозяева вскочили. Ирина схватила с полки брезентовую сумку с красным крестом, Андреич загремел в сенях ведрами, и они торопливо покинули дом.

Человек вышел на крыльцо вслед за ними, постоял, раздумывая, и направился в сторону зарева, занимавшегося над деревней.

Дом горел неохотно, больше дымил. Лишь крыльцо и сени, принявшие на себя основную порцию солярки, весело трещали большим костром. Белесый дым выливался из-под крыши и густо напирал изнутри в закрытые окна, делая их похожими на бельма на морщинистом перекошенном лице горящего дома.

Во дворе суетились люди. Редкая цепочка женщин перемещала ведра с водой, несколько мужчин, солидно переговариваясь, колдовали над насосом. В стороне на раскинутой дерюге лежала женщина, укрытая дождевиком. Полы плаща были откинуты, из-под них торчали голые ноги. Во всплесках огня поблескивали маслянистые потеки на щеке, виднелись подрагивающие веки и руки, стиснутые на вороте кофточки. Над женщиной склонилась Ирина и ловкими движениями бинтовала ей голову.

Человек из леса, осторожно ступая, подошел ближе. Ничего не лопнуло и не разбилось в его мозгу, просто не стало последнего барьера, отделявшего его от прошлого. Он наклонился, пропустив сквозь себя удивленный взгляд Ирины, и аккуратно накрыл полой дождевика ноги лежащей женщины.

Да, тогда все было именно так. Она тоже была накрыта плащом, и из-под плаща ничего не высовывалось. А он, уже закованный в наручники, все вытягивал шею, пытаясь увидеть ее лицо, но не увидел. И топора он тоже не видел – наверное, унесла милиция…

Женщина застонала и открыла глаза.

– Зина… Зиночка где?

– Где Зина? – крикнула Ирина, с трудом отвернувшись от постояльца в сторону дома.

– Дак, с Любашкой, наверное, у Романовых, – ответил кто-то.

– Нет, у нас ее нету. Любка, ты Зинку не видела?

– Она в доме за печкой сидит, – важно сообщил детский голос. – Она всегда там плячется, когда дядя Лентя делется.

Раненная заворочалась, вырываясь, закричала. Крик вернул человека в настоящее, и в этом настоящем он стремительно бежал в распахнутую пасть огня, а в голове моталась только одна мысль, даже не мысль, а просто слово: «искупить… искупить…»

Он уже ощутил тяжелый жар на лице, замедлил бег, но кто-то навалился сзади и сбил его с ног.

– Ты что, спятил?! Сгоришь! Через окно давай! – ударил в ухо голос Андреича.

Андреич поднялся и кинулся к поленнице, сложенной у стены.

Два толстых полена вышибли раму. Окно рассыпалось осколками. Дым повалил наружу, из глубины комнаты донесся тоненький плач.

Оказавшись внутри, человек захлебнулся дымом, потерял ориентацию и пошел вперед, разводя руками.

Детский плач, казалось, перемещался по комнате. Человек наткнулся на что-то и остановился.

Откуда-то сзади крикнул Андреич:

– Сюда, парень! Зинка у меня! На выход! На голос иди!

Он, пошатываясь, вернулся к окну. Сразу стало легче. Мужчины передали девочку через окно и выпрыгнули во двор, хрипя и кашляя.

Во дворе уже стояла телега с большой бочкой, работал насос, фыркала струя воды, сбивая пламя. Зинка тоже кашляла, хныкала, но была цела и невредима. Андреич хвалил Зинку за соображаловку – девчонка открыла два боковых поддувала, дым тянулся в печку, оставляя ей островок кислорода в углу. Мужики хвалили Андреича, хлопали его по спине, со сдержанным интересом поглядывали на незнакомого человека. Бабы побросали ведра и всерьез били невесть откуда взявшегося пьяного в хлам Леонтия.

Навес над крыльцом обрушился, рассыпалось и само крыльцо. Огонь слабел, уползая в щели между обугленными бревнами. Люди чуяли скорую победу, утирали разгоряченные лица. Раненую женщину увезли на телеге к Романовым. С ней поехала Ирина, следом побежали Любка с Зинкой.

Леонтий лежал в траве, пускал из носа красные пузыри, плакал. Его пьяное раскаяние изредка прерывалось обиженным недоумением, и он с завыванием взывал к односельчанам:

– За что-о? За что, люди-и-и? Что я вам такого сдела-а-ал? Да где же душа-то в вас, лю-ю-ди-и-и?

Человек из леса присел на перевернутое ведро. На него накатился приступ слабости, сильно дрожали руки, и ноги тоже тряслись под коленками. Последняя восстановленная страница смяла его самого, как лист бумаги, хотя что-то подобное он и ожидал, и готовился принять. Если бы только это была не она…

Ему захотелось снова спрятаться в вазе, но сначала закричать, истошно заголосить во все горло.