Дом из парафина
– А, это вы… Точно, я же забыла… – безучастно заговорила Инесса Альбертовна, увидев ребят у порога.
Высокая, с короткими черными кудрями, она всегда привносила атмосферу собранности и готовности, стоило ей появиться в школьном коридоре. А сейчас она стояла сутулая, волосы поблекли, под глазами мешки. Она вяло потянулась к свертку с тетрадями и уже собралась закрыть дверь, испуганно косясь на лестничную площадку.
– Инесса Альбертовна! – вдруг вырвалось у Сандрика. Он решительно посмотрел ей в глаза.
– Да?… Как?… – учительница русского языка и литературы путалась в словах.
– Нам очень жаль, что все так вышло. Вы знаете, где искать то, что у вас забрали?
– Мальчики, идите домой! – Она сменила тон и насупила брови.
– Мы можем помочь с поисками, – снова ляпнул Сандрик, и Вовчик с опаской глянул на него.
– Этого еще не хватало! Не лезьте во взрослые дела. Сами разберемся.
– Ну а если воры – тоже не совсем взрослые? Может, это школьники?
Вовчик прижался к Сандрику плечом и незаметно потянул его за рукав. Послышалось, как лопнули нитки.
– Кто знает… – добавил Сандрик, почувствовав, что слишком далеко зашел.
– Всё. Домой и точка.
– До свидания, Инесса Альбертовна, – бросил Вовчик и повернулся, чтобы спуститься по лестнице.
– До завтра, – замял разговор Сандрик и тоже стал уходить.
Инесса Альбертовна не спешила закрывать дверь. Она нерешительно смотрела ребятам вслед.
– Я знаю, кто это был. Но все не так просто, – решилась сказать она напоследок.
– Почему? – обернулся Сандрик.
– Пошли уже, Сандрик! – Вовчик суетился на ступенях, не находя себе места.
– Не просто, и все, – Инесса Альбертовна скрестила руки на груди и сжала губы.
– Сколько можно все этой семье прощать? – не сдержался Сандрик.
– А никто и не прощает. Всё. До завтра.
Уже через пару секунд ребята оказались этажом ниже, а хлопка двери так и не было.
– Мальчики, – вдруг послышалось сверху. Инесса Альбертовна робко выглянула в пролет. – Может, чаю с печеньем? В благодарность. – неуверенно предложила она.
Сандрик знал Инессу Альбертовну совсем не такой: непреклонная, не терпящая возражений. А сегодня это был другой, сломленный человек.
– Я все же домой, но спасибо, – Вовчик прижался к стене, чтобы в узком пролете его не было видно, и настойчиво качал головой, подавая Сандрику знаки смываться.
Инесса Альбертовна была с недавних пор вдовой. Муж владел маленькой стоматологической клиникой в районе, по местным меркам считался человеком успешным, но с ним случился инсульт. Жене оставил сбережения. Детей у них не было. Ученики не особо любили Инессу Альбертовну, потому что она проводила уроки даже в лютый мороз в необогреваемой классной комнате. А когда там со временем установили печку, она стала чаще устраивать диктанты. Одной рукой она закидывала щепки и шишки в огонь, другой держала толстую палку и перемешивала все внутри. И увлеченно диктовала текст, который знала наизусть.
– А я, пожалуй, попью чаю, – решился Сандрик.
– Предатель! – прошептал напоследок Вовчик и сбежал.
* * *– Послушай, ты не вмешивайся во все эти дела, ладно?
– Я никому ничего не говорил, Инесса Альбертовна, честное слово. Но вас слышали люди…
Учительница устало повела плечами, залила чайный пакетик кипятком и подвинула стакан Сандрику. Они сидели в зале, хотя Сандрик больше привык к кухням. Ему там свободнее пилось и елось. Он не боялся бы накрошить на ковер, потому что ковров в кухнях не бывало. Да и зал Инессы Альбертовны все еще источал роскошь, которая казалась Сандрику избыточной. Например, мерцающие виниловые обои и статуэтка балерины.
– Вот ее не забрали, и знаешь почему? – начала учительница, проследив за взглядом Сандрика. – У нее пятка отколота, если обратишь внимание. А другое просто не успели забрать. Да и приходили они за конкретными вещами. Тбилисские старшеклассники сейчас – полный мрак. Не становись таким, когда вырастешь.
– Вы боитесь, что они снова придут?
– Немного. Но это скорее так… со временем пройдет. Им больше нечего забирать. Не обои же отдирать.
– Инесса Альбертовна, вы совсем одна?
И в этот момент она посмотрела на Сандрика как будто немного с жалостью. Будто совсем один – это Сандрик. Смотрела и молчала.
– Как дела дома? – спросила она вдруг.
– Нормально.
– Не хочешь об этом говорить?
– Да не о чем. Дом как дом. Все чем-то заняты.
– А у мамы с папой как?
– А почему вы спрашиваете?
– Это я так, просто. – Инесса Альбертовна потерла плечо, оглянулась к окну. – Кстати, Миша – мой одноклассник. Ты не знал?
– Он никогда не рассказывал, – признался Сандрик и сам удивился этому факту. – Ни разу. Странно.
– Ты любишь отца?
– Нормально, – Сандрик часто представлял себе, как отец умирает. Например, как он засыпает и больше не просыпается. Но еще чаще он представлял, как умирает сам, в отместку отцу.
– Ну что за дурацкий ответ! Я как-никак учительница русского языка. «Нормально»!
– Люблю, не люблю. Какая разница? Он весь в делах. Моя любовь больше нужна маме.
– Почему?
– Маме ее не хватает.
Инесса Альбертовна неспокойно заерзала на стуле. Встала, схватила пачку сигарет, неумело закурила у окна.
– Утром купила. Впервые в жизни, представляешь? Ну, в смысле, впервые для себя. Раньше только мужу брала. От них и умер.
* * *Спускаясь по лестнице от Инессы Альбертовны, Сандрик разогнался и перешагивал через три ступеньки, а с последних шести решил спрыгнуть. Так он и влетел в отца, который едва удержался на ногах. Они недолго смотрели друг на друга. Сандрик попятился, уткнулся глазами в пол, почему-то разглядывая отцовские ботинки, а Миша так и остался держать расставленными руки, в которые влетел сын.
Не перекинувшись и словом, они разошлись. Отец стал нерешительно подниматься по ступеням, а Сандрик выбежал из подъезда и пустился наутек. Самое важное – бежать не оглядываясь. Тогда все мысли вмазываются друг в друга. Главное – бежать. И придумать себе цель, которая как можно дальше от точки старта. Сандрик жил за несколько кварталов отсюда. Он спешил к матери. Ему показалось, что в точке «Б» она падает в пропасть и никто не успевает ее спасти. Рядом нет ни его, ни отца. В точке «А» вырисовывалась Инесса Альбертовна, нервно курящая у окна. И вот в ее дверь стучат. Она испуганно тушит сигарету и крадется в коридор. Припадает к глазку. И там он: как обычно, деловито прислонившись локтем к двери, смотрит себе под ноги.
Таким Сандрик помнит отца из глазка в двери. Бывало, постучится Миша или позвонит в звонок, если врубили электричество, а Сандрик и так уже в коридоре. И вот стоит Сандрик, выжидает, представляет себя идущим к двери из самой дальней комнаты. И отец нетерпеливо стучит снова. Сандрик никогда не ждал отца домой. А она, у совсем другой двери, ждала.
Добежав до поля, где начинался недостроенный и заброшенный микрорайон, Сандрик не сбавил скорости. Из травы торчали прутья и врытые глубоко в землю блоки. Он споткнулся, и его выбросило метра на два вперед. Сандрик ударился головой о землю, и темнота выжгла на небе пятна, как огонь, разъедающий кинопленку. И потом больше не было ничего.
Сандрик очнулся часа через два, привстал, держась за травмированную голову, в которой не стихал заведенный двигатель какого-то списанного КамАЗа, заправленного мочой. Боль настигала волнами, одна сильнее другой. Сандрик залез на бетонные перегородки, которые должны были стать первым этажом панельки, точно такой же, как их дом. Едва справляясь с болью, он гнал мысли, которые обретали все более четкие контуры. Ему снова захотелось их смазать, но бежать он больше не мог.
Приложив к карману брюк ладонь, Сандрик едва не подпрыгнул. Не было ключей! Всей связки: от гаража, от подвала, от склада, где работал отец. Не было ключей от их собственной квартиры. Это была не его связка, а отца. Схватил ее утром не глядя, а свою оставил в прихожей. Хуже того: на отцовской связке висел его армейский жетон с личным номером. «Мой медальон смерти», – любил повторять Миша. А что, если отца вычислят по номеру? Узнают адрес? Будут с финкой хату брать?
Сандрик бросился искать ключи по всему полю и за ним, почти добрался назад к дому Инессы Альбертовны. Там он вспомнил, что ключи еще звенели в кармане, когда он выбегал из подъезда. Отчаявшись, Сандрик вернулся на прежнее место, сел на блок и расплакался, закрывшись руками и уткнувшись в колени. День прошел, почти полностью стемнело, а он не спешил возвращаться домой.
– Что уселся тут и рыдаешь, сосунок?
Грубый и бесцеремонный вброс в адрес Сандрика был вполне ожидаем. Дато называл сосунками всех, кто ниже ростом. В их дворе жил парень, года на два старше Дато, но заметно ниже: он тоже получил это прозвище. Только младшего брата, старшеклассника Нику, Дато и боялся.
– Потерял кое-что, – неуверенно ответил злой и голодный Сандрик, вытирая грязными руками слезы.
– Что?
– Миллион долларов.
– Прям миллион-миллион?
– Да!
– Ты сейчас сказал мне «иди в жопу»? – И Дато нарочито придвинул ухо к лицу Сандрика.
Тот отпрянул – от Дато несло перегаром, и Сандрик решил не шутить с ним дальше.
– Просто дай мне тут сидеть. Я тебя не трогал.
Дато не отставал. Он запрыгнул на блочный выступ и присел рядом с Сандриком. Что, думал Сандрик тем временем, если связка попадет в руки Ники? Что, если ее давно нашел Дато? Он же, тупица, побежал, небось, сразу к брату, чтобы тот все порешал. Они вычислили, что квартира наша, и за бутылкой водки обсудили свой план.
– И как выглядит твой миллион?
– Зеленого цвета.
– Странно. Я думал, он звенит. И совсем не зеленый…
– Почему ты так сказал?! – Сандрик решительно повернулся всем телом к Дато.
– А почему ты так занервничал? – полюбопытствовал тот.
– Так, просто. – Сандрик с опаской покосился на Дато. – А что?…
– Ничего, – Дато сорвал высокую тростинку и стал ломать ее на мелкие клочки. Движения его были нервными и неточными. – Знаешь, папа всегда любил Нику сильнее меня. «Мой Никуша» – так и называет его всегда. Даже когда брат попадает в серьезные передряги. А меня он никогда не зовет Датуной.
– Так не судят о любви, – осторожно поддержал беседу Сандрик.
– Но я же чувствую: вот не любит, и все. Говорит: ты – мой позор. Вот так: Никуша всех обокрал, а позор – я.
– Не принимай близко к сердцу, – повторил Сандрик слова, которые мать часто говорила ему самому. Повторил и сам себе усмехнулся.
А потом Дато вдруг резко сменил тон:
– Знаешь, на во-он том кладбище, что на горе, не все так просто, – начал он загадочно.
– Что ты имеешь в виду?
– Сразу за кладбищем… Ты вообще бывал там?
– Нет еще.
– Сразу за ним пригорок, и там закопаны никому не известные люди – ну те, у кого не нашлась родня, когда обнаружился сам труп. То есть, может, родня и есть, но не объявилась, когда сообщили о трупе. И знаешь, я там был. Из пригорка торчат кисти рук, ступни, даже головы, так их наплевательски закапывали. А совсем рядом течет ручей. Туда, короче, смывает тела. Поэтому там не купаются местные, деревенские.
– Бред какой-то! – По спине Сандрика пробежали мурашки, едва он вспомнил, как Дато бегал с топором за отцом.
– Это ты так думаешь. А вот на Пасху исчезают все крашеные яйца, оставленные на могилах. Это, если верить местным, те самые трупы с пригорка и утаскивают, когда их смывает ручьем ближе к могилам.
– Почему ты мне это все рассказываешь? – не вытерпел Сандрик. – Какое вообще отношение имеет это к.
– Ну? К чему? К миллиону? – азартно подался вперед Дато.
– Ах, отстань! – Сандрик безнадежно махнул рукой, а Дато тем временем снова заладил:
– Ящериц когда-нибудь ловил?
– Ну, пару раз. Их здесь много.
– А животы им резал? – Вкрадчивый тон Дато стал постепенно раздражать Сандрика.
– Да, резал! Что ты пристал вообще?! – Сандрик закрылся руками, сдавливая нескончаемую боль в голове, и уткнулся в колени, качаясь из стороны в сторону. Сейчас, подумал, спросит Дато напрямую.
– Я узнал, что если намазать слизь из живота ящерицы на окно, то через эту слизь можно увидеть голую женщину.
– Уже проверял? – безразлично пробубнил Сандрик.
– Само собой, не базар. Красотка!.. Ты слышал, что Гоча научил свою собаку спускать за собой воду?
Сандрик от неизбежности завыл. Дато нервно потирал руки, шею, затылок. Сильнее засопел.
– Свежепохороненные выделяют фосфор…
– Все, хватит! – не сдержался наконец Сандрик.
–. Прямо из земли. – Дато поежился. Мешки под его красными глазами стали еще темнее. – Че ты, расслабься? Я же просто поговорить пришел. Вот, хочешь, бери. – Он вытащил из кармана потерянную Сандриком связку ключей и бросил ему на колени. Сандрик хотел было схватить связку, но рука Дато ловко упала на ключи и оттащила их снова к себе. – Куда спешишь, вдруг не твой это миллион?
– Это мои! Мои ключи! Мои, отдай! – взревел Сандрик.
– Номер на жетоне? – деловито начал Дато и покосился на Сандрика.
Сандрик знал номер наизусть. Что Дато еще нужно?
– А что мне будет, если верну?
– Ты и так сделал уже все, что хотел! Тебе эти ключи больше не нужны, – Сандрик осторожно предположил, что если не дубликат, так слепок уже готов.
– То есть я такой болван, что верну тебе ключи и таким образом спалю себя и Нику? А вдруг я возвращаю их, потому что Ника о ключах еще не узнал?
Это ловушка. Сандрик ему не верил.
– Во мне что, человеческого мало? А знаешь, как Ника расправляется с непослушными? Он в Глдани[1] парню лицо кислотой облил. Да-да, слышал же? Это сделал наш Никуша.
– Отдай ключи! – почти шепотом взмолился Сандрик и закрыл глаза.
– На, бери, – Дато небрежно бросил связку ему в полураскрытую ладонь. Сандрик мгновенно опомнился и даже попятился назад, на безопасное расстояние.
– Если убить лягушку, начинает идти дождь, – едва слышно проговорил в пустоту Дато, нестерпимо потирая плечи.
И Сандрику вдруг стало его жаль. Дато мало кто любил. Его даже не боялись, как Нику. Он был как будто никому не нужен.
После случая с ключами Сандрик не спал еще три ночи, со страхом подозревая, что Ника все же сделал слепок. Он прислушивался к любому ночному шороху в подъезде, обливался холодным потом от звука шагов поздно возвращавшихся домой соседей. Никому ничего не рассказав, Сандрик, как ему казалось, доживал с этой тайной свои последние дни. Ему теперь хотелось умереть не в отместку отцу, а из стыда, что он всех подвел. Что к горлу ни в чем не повинной матери приставят нож или – того хуже – обольют кислотой, что заберут ее любимые украшения, доставшиеся от бабушки, что вынесут ее жалкие сбережения, которые она скрывала от отца, чтобы вовремя покупать сыну одежду и учебники.
Но уже через три дня Нику посадили в колонию для несовершеннолетних, и совсем не по делу Инессы Альбертовны: он по неосторожности грабанул местную «шишку», перед которой власть Никиного отца не имела силы. А еще через неделю Дато умер от передозировки. Его обнаружили на втором этаже недостроенной панельки на окраине микрорайона. Он лежал, скорчившись на бетонном полу, а на стене перед телом было намазано кровью из носа: «Только не на пригорке».
Пробоины
Миша постучал в дверь, и Сандрик упал головой на подушку.
Стук отца было невозможно спутать с чьим-либо еще. Сандрику одновременно захотелось и спать, и приковаться к инвалидной коляске, и вылезти через окно шестого этажа.
– Сынок, может, откроешь? – окликнула его Инга. – У меня руки мокрые.
Сандрик вдруг ясно почувствовал, что голова непривычно отяжелела: он пытался поднять ее с подушки и повторял свои попытки до боли в спине. Миша застучал настойчивее и ритмичнее, ворча себе под нос.
– Не могу… – прошептал Сандрик. Он смотрел в белый пустой потолок, в котором растворялись все мысли, как в кислоте. – Мам, открой! Не могу, – повторил он в себя.
Послышался всплеск воды, падение мокрой тяжелой тряпки на пол, и мать, с укором заглянув в зал, где Сандрик лежал на диване, вздыхая пошла к двери.
Отец не входил. Родители застыли друг против друга. Сандрик и сам не понял, как успел подняться и вот уже стоит в проеме между залом и прихожей. Инга начала первой:
– Миша, что не так? Заходи, меня дела ждут.
Миша продолжал стоять у порога как вкопанный. Его руки были прижаты к куртке, а глазами он так и поедал Ингу. И молчал.
Уже через пару секунд она все поняла, нервно махнула на мужа рукой и ушла в кухню.
– Как же ты мне надоел! Ты все равно это сделал! Все равно! Зная, что я против! – жаловалась она уже оттуда, а Миша осторожно перешагнул через порог и, не отнимая рук от груди, медленно разулся с виноватой улыбкой.
– Ну, че стоишь? – шепотом, едва скрывая волнение, начал он. – Иди сюда! – Он слегка оторвал от груди руку и неловко поманил ею к себе.
Сандрик медленно и тихо шагнул в сторону отца, вглядываясь в его полураспахнутую куртку из кожзаменителя: оттуда на него смотрели два сверкающих глаза. Отец полностью распахнул куртку и опустился на корточки. Полосатый, с серыми переливами котенок с дрожащими лапками выкатился на паркет и, шатаясь, посеменил к Сандрику, который нагнулся, осторожно взял его на руки и прижал к груди. Котенок, зацепившись когтями за шею Сандрика, испуганно запищал.
– Дай ему привыкнуть! – Мишины глаза горели. – Нужно еще подумать, чем его кормить будем.
– Так, значит, он здесь задержится?! – Инга вбежала в прихожую и, увидев котенка в Сандриковых руках, с обидой выпятила нижнюю губу. – После всех моих просьб? В квартире животным не место!
– Ингуль, угомонись! Ты даже не почувствуешь присутствия котенка. Беру его на себя, – уверил Миша жену и повесил куртку.
Утром следующего дня Инга на коленях в прихожей отмывала мочу под входной дверью и почти плакала. Сандрика она принципиально не подпускала помочь, а Миша спешно ушел на работу, перешагнув через лужу.
– Только этого мне не хватало! – с одышкой повторяла Инга и вытирала потный лоб о предплечье. – Вот все было хорошо, и для полного счастья привел кошку!
– Мам, мы научим его ходить на лоток. Он пока еще котенок.
– Который вырастет в дрянную кошку.
– Кота. Мы смотрели.
– Ой, да какая разница! Они все потом стоят у двери и воют, наружу просятся. Будет на улице заразу цеплять и домой носить. Ужас, ужас… Кошмар какой-то, – Инга нагнулась и понюхала взбухший паркет. – Фу. Мочу так просто не отмыть. Это же теперь на всю жизнь останется.
На следующий день Сандрик тыкал котенка мордой в то место, куда тот повадился мочиться, пока никто не видит. Тыкал и угрожал ему, что выбросит на улицу, если так продолжится. Котенок сопротивлялся, отворачиваясь от лужи, и истошно мяукал. Отец качал головой, курсируя из комнаты в комнату, а мать лежала без сил на диване, закрыв лицо руками.
Спустя минуту она встала и потухшими глазами уставилась в прихожую, на взбухший паркет.
– Ну что, навоспитывались? Дайте теперь все убрать, – и Инга вдруг сильно закашлялась, достала из кармана юбки платок и утерла мокрый лоб.
Инга всегда хотела второго ребенка. А Миша был против. Они много спорили по этому поводу, дело доходило до ругани. В других семьях мужчинам вообще было невдомек, что можно выбирать, сколько детей рожать. И заводить ли вообще. Детей в семьях просто «клепали», долго не задумываясь. Женщины брали все обязанности на себя, не спали ночами, нянчась с младенцами, а мужчины зарабатывали на хлеб. Но со временем что-то произошло с Мишей. Он вдруг понял, что второго ребенка просто не должно быть. «Время дурное», – любил повторять дед Сандрика, оправдывая сына.
– Это потому, что ты нас оставить собрался! Вот и не хочешь второго, – как-то заявила Инга и расплакалась.
– Дура ты! – только и нашел что ответить Миша.
В тот раз они сильно поругались, и несколько дней Инга не готовила ему, а он пропадал вечерами, не приходил вовремя домой.
– Ты думаешь, что этой твоей однокласснице Инессе тяжелее всех, потому что у нее детей нет? – заладила Инга снова уже через месяц. Миша тогда повернулся к ней спиной и стал копаться в коробке со старыми электродеталями. – Все жалеют ее, мол, бездетная, несчастная! А что ей терять? Нечего. Ну нет детей, значит, не успела ни к кому привязаться. А вон у Саркисян трое. И знаешь, кому тяжелее? Знаешь, кого одолевают кошмары по ночам?
– Саркисянам, – с ухмылкой ответил Миша через плечо. – Потому что целыми днями с тремя носятся и себя перестали уже замечать.
– Нет, – Инга снисходительно покачала головой. – Сложнее всего матерям, у которых всего один ребенок! – И она заговорила тише, а Сандрик, подглядывающий через щелочку, сильнее вжался в дверь. – Думаешь, мне не страшно от мысли, что я могу пережить своего единственного ребенка? Смотри, сколько поножовщины в школах! И знаешь, в чем разница между мной и Гаяне Саркисян? Если она потеряет одного ребенка, у нее все еще будет смысл жить дальше, ради двух других. А что останется мне? Что останется мне, Миша?
– Да ты же просто эгоистка! – Миша медленно повернулся к жене и недобро прищурился. – Только о себе и думаешь. Ты же сейчас мысленно похоронила Сандрика, ты это понимаешь?
– А что с того, что другие боятся представить такое о своих детях? Чем они лучше меня?
– Тем, что все их переживания не сосредоточены вокруг их самих. Хватит страдать о себе! Всё о себе да о себе. Опомнись! Делай и дальше для сына все, что можешь. А там как жизнь распорядится, так и будет. Задвинь себя и свое «я» подальше! Ты не одна!
Инга, как женщина изворотливая, все же забеременела от Миши. Она все рассказала ему, не затягивая с новостью. Думала, что он смирится с фактом, и все пойдет по накатанной.
С котенком же дело не ладилось и дальше. Он облюбовал еще пару новых мест, и Инга теперь гнула спину в углу за телевизором и в проеме между кроватью и шкафом в спальне. Запах мочи в спальне окончательно сломил Ингу.
Это были самые непростые месяцы для семьи. Миша чаще выпивал, а то и просто не ночевал дома. Близилась зима, не хватало денег на керосин для обогрева, днем вырубали электричество и воду, а подросший кот так и не приучился к лотку. Никто не понимал, что не так с Ингой. Она задыхалась, поднимаясь на шестой этаж, и, стуча в дверь, приваливалась к ней всем телом, жадно вбирая едва поступающий кислород. По вискам постоянно струился пот, конечности ослабевали. Она все чаще ложилась в кровать днем, потому что ночного сна ей просто не хватало. И этот сухой, непрерывный, раздирающий материнскую гортань и отцовские нервы кашель…
В итоге врачи диагностировали у нее астму. Инга повсюду ходила с карманным ингалятором. Когда она забывала его дома, ее одолевали приступы паники, и волны удушья становились еще сильнее.
Цвет ее лица поблек, она утратила молодость кожи и веру в хорошее. Беременность, протекающая на фоне болезни, давала все больше сбоев, пока однажды Инга не подняла тревогу: ребенок перестал толкать ее в живот. Все внутри нее затихло. Она чаще пропадала в ванной и однажды вышла оттуда с кровавыми тряпками и полными слез глазами. А потом Миша отвез ее в больницу, и оттуда она вернулась домой совершенно подавленная. Миша в прихожей глянул на Сандрика виноватыми глазами и ушел на балкон курить. Он не возвращался оттуда час.
– Я присмотрю за тобой, мам, – начал неуверенно Сандрик, хоть и не знал, что делают в таких случаях.
Инга посмотрела на сына потерянным, совершенно опустошенным взглядом и улыбнулась какой-то затравленной улыбкой. Сандрику хотелось быть хорошим сыном: единственным, потому что Инга больше не могла иметь детей. Так и открылась она ребенку, зная, что он один готов ей посочувствовать.
– Не бойся, мам, ты не переживешь меня, – не нашел более утешительных слов Сандрик, но, сказав их, понял, как они ему не нравятся.
– Ах, оставь… Ну что за разговоры! – Ингу снова одолел сильный кашель, началась одышка.
– Я сейчас принесу таблетки от астмы. Они остались в кухне, – Сандрик уже бежал за ними, как вдруг Инга остановила его тихим и безразличным тоном:
– Выбрось их в мусорное ведро. Все упаковки. А ингалятор принеси.
– Что значит «выбрось»? – не понял Сандрик.
– Говорит мать «выбрось», значит, выбрось, – тем же тоном добавил с балкона Миша.
Сандрик не знал, что делать.
Постучали в дверь. На пороге стоял Мишин дальний знакомый. Они обменялись парой незначительных фраз, потом Миша поймал кота, который тут же истошно завопил, чуя неладное. Кота он передал в руки своему знакомому. Тот что-то коротко сказал о своих дочерях и уже через минуту спешно спускался по лестнице.
Сандрик стоял в прихожей, не в силах собрать слова в вопрос. Миша молча прошел мимо, сел на диван и уставился в телевизор. Сандрик успел привязаться к злополучному полосатому коту, привык его кормить, наказывать, тыкая носом в лужу.