– Ясно. Спишу это на твои странности, – ответила девушка и сделала аккуратный глоток горячего чая.
– Это не странности, а моя суть, – ответил ей Элигос, весело блеснув глазами. Его забавлял тот факт, что Виктория отказывалась принять его истинную личину. – Я один из семидесяти двух, последовавших за Люцифером[11 - Одна из версий мифа о Люцифере. Согласно ему, за Люцифером последовали 72 падших ангела, которые потом превратились в верховных иерархов Ада.]. Изгнанник, падший ангел, демон, если тебе так будет понятнее.
– В книгах было сказано, что Люцифер возгордился и в гордыне своей возжелал стать похожим на Бога.
– Чушь. В книгах всегда пишут чушь. Чушь писали и фарисеи в Иудее, и почтенные старцы, сгибаясь под тяжестью лет и похоти, когда за замковыми стенами бились армии двух держав. Правду всегда маскируют чушью, стараясь выставить одну из сторон хуже другой, – фыркнул демон. – С Отцом никто не сможет сравниться. Он – Альфа и Омега, Суть всего, а мы его дети.
– Почему же тогда он изгнал вас из Рая? – спросила Виктория. Демон задумчиво хмыкнул и, выпустив дым, вздохнул.
– Люцифер был первым, кто открыл глаза и посмотрел иначе на саму суть мироздания. Он открыл и наши глаза, и открыл бы гораздо больше, если бы имел достаточно времени. Он не хотел свергать Отца и не хотел стать похожим на него. Он хотел стать свободным в своем выборе. Сам хотел решать, что ему делать.
– Понимаю. За меня в приюте тоже все решали. Что одеть, куда идти, как жить.
– Вот, – улыбнулся Элигос. – Частичное понимание есть. А мы не хотели жить по чьим-то правилам. Утомляет, знаешь ли, когда у тебя впереди вечность. Вы, люди, назвали это восстанием, а мы всего-то хотели свободы.
– И вы её получили.
– Да, но какой ценой? – воскликнул демон, мотнув головой. – Ценой изгнания, Виктория. Потерять родной дом и стать тем, кого все ненавидят, – не слишком радужная перспектива, согласись.
– Ты хотя бы видел свой дом. И у тебя есть братья, а у меня нет никого.
– Совсем?
– Совсем. В приюте нам… не разрешали с кем-то дружить. Девочки просто ходили бледными тенями по коридорам, молча ели, молча учились, молча спали, лишь изредка перекидываясь друг с другом парой фраз, пока воспитатели не видят.
– Ох уж эти монахини! Всюду пихают свой целибат[12 - Целибат – обязательный обет безбрачия для желающих достичь духовного просветления.].
– Я не про приют святой Агнессы говорю, Элигос, а про другой. В моей жизни было много приютов, но последний – особенный.
– Ты не горишь желанием говорить о нем, – заметил Элигос, сделав глоток чая.
– Поверь, так будет лучше, – вздохнула Виктория. – Пять лет одиночества наедине с собственными мыслями и… а, не важно.
– Нет, важно, – подобрался демон, внимательно смотря на покрасневшую девушку. – Говори.
– Лучше вернемся к разговору о тебе, – улыбнулась она. – Ты странный человек. Прости, демон. Демон, да. Странный демон, ищущий странности.
– Именно. Ты как раз такая странность, – улыбнулся он. – Ладно. Мы вернемся еще к твоему прошлому. Это вопрос времени.
– Почему ты мне помогаешь?
– Мне просто интересно твое путешествие. Оно, видишь ли, частично пересекается с моим, а путешествовать в компании куда веселее. Плюс у тебя нет денег.
– Зато у тебя они есть, и ты ими соришь, как конфетными фантиками.
– Виктория. Не напоминай про сладкое. Двадцать первая конфета была лишней, – поморщился Элигос. – Теперь даже черный кофе без сахара сладкий как сироп.
– Но откуда у тебя деньги? Столько денег.
– Деньги – часть вашего мира. Вы слишком их любите и слишком ненавидите, но без них теряется смысл вашего существования. Я же демон, Виктория. Мне не нужно сидеть в офисе целый день, чтобы получить пару грязных и влажных бумажечек. Да, пока ты заказывала те омерзительные бургеры, я слушал разговоры других людей. Они сидят в офисе, чтобы получить деньги. Вместо этого я щелкну пальцами, и мой кошелек пополнится. Маленькое преимущество демона перед жалкими людишками.
– Понятно, – рассмеялась девушка. – Я думаю, что многие бы променяли свой родной дом на возможность щелкать пальцами и наполнять кошелек.
– Люди, да. И не только дом, но и душу. Но не падшие, – фыркнул демон. – Мы презираем материальные блага, но отдаем им должное. К примеру, черному кофе. И я сейчас не о той омерзительной жиже, которую подают здесь.
– И где же был самый идеальный кофе? – саркастично спросила Виктория.
– В Иудее, – коротко ответил Элигос.
– Эм… ты хотел сказать в Израиле?
– Нет, я хотел сказать в Иудее. Тысячу лет назад.
– Это объясняет твое странное поведение и удивление поездам и машинам. Частично, – кивнула девушка.
– Частично, – демон сделал акцент на этом слове и улыбнулся. – Лучший кофе, что я пробовал, был в Иудее. Тот толстый брадобрей, который дал мне приют, приготовил этот дивный напиток. Отведав его, я на миг вернулся домой, Виктория. Терпкий, горький, горячий. А запах… один запах заставляет мое черное сердце биться в экстазе и желать его вновь.
– У нас это называется зависимость. Кофейная зависимость.
– Увы, человечество создало много запретных удовольствий, к которым быстро привыкаешь, а отвыкнуть невозможно, – кивнул Элигос. – И кофе – одно из них.
– Тогда тебе надо заказывать кофе в кофейнях, а не в поездах. Тут подают растворимый, а судя по твоим восторженным словам, ты пил настоящий, вареный кофе.
– Возможно. Я предпочитаю наслаждаться готовым продуктом, а не узнавать, как его готовят, – усмехнулся демон. Виктория улыбнулась и, вспомнив о чем-то, грустно вздохнула, что не ускользнуло от внимания её попутчика. – Примерно через час мы прибудем в Прагу, но я не вижу на твоем лице радости. Такое лицо было у ворот приюта, и такое же сейчас. В чем дело, Виктория? Ты боишься?
– Боюсь. Боюсь, что не найду слов, когда увижу их.
– Глупости. Найдешь. Впусти в свое сердце ярость, а когда она закипит, вылей её на их ничего не понимающие физиономии, – ехидно ответил Элигос.
– Я не держу на них обиды, Элигос, – ответила девушка, заставив демона удивленно хмыкнуть.
– Вообще? – уточнил он. – И не желаешь накричать на них, обругать их бранными словами, облить их циничным кипятком своих упреков?
– Вообще. Это мои родители. Если они отдали меня в приют, значит, что-то случилось. И я хочу узнать, почему они это сделали, а не обругать их. Я смирилась со своей жизнью и хочу лишь получить ответы на вопросы, которые терзали меня все это время.
– Ох, люди, вы такие мягкие, когда это совсем не к месту, – покачал головой Элигос. – Авраам тоже колебался, когда занес нож над Исааком. Хотя, казалось бы, что может быть проще?
– Я не хочу заносить над ними нож, Элигос. Я хочу ответ на вопрос.
– Это я уже слышал.
– Мне кажется, что в тебе нет ненависти к своим родителям.
– Почему же? – рассмеялся Элигос. – Ты знаешь меня только два дня, а уже читаешь, как открытую книгу?
– Нет. Когда говоришь об отце, ты говоришь без ненависти. Но с обидой.
– Конечно с обидой. Изгнать меня и братьев за то, что я хотел свободы, – это очень обидно. Но в чем-то ты права, Виктория. Ненависть – это человеческое изобретение, как и деньги. Ни ангелы, ни демоны ей не подвержены. Ненависть – дочь свободы. Свобода – вообще очень продуктивная мать, знаешь ли. И это далеко не самый худший её ребенок. Хоть и уродливый.
