Monsieur Serge. Истории приключений и испытаний князя Сергея Волконского

– У Александра Сергеевича творчество столь многогранно, что я не решусь выбрать что-то одно у него, – отвечал князь Волконский.

Мари только хмыкнула, иронично взглянув на собеседника. Элен быстро проговорила:

– И все его стихи хороши по-своему, поэтому мне тоже сложно назвать свое любимое стихотворение…

– И никуда нам не скрыться от этого Пушкина с его виршами даже в родительском доме, – раздался над ухом у девушки густой, с торжественной интонацией, не соответствующей сказанным словам, голос ее старшего брата. Элен невольно вздрогнула. Серж посмотрел на приблизившегося к ним Александра Раевского, человека неопределенного возраста с навечно приклеенной к его лицу иронической ухмылкой. Он его тоже знал по обществу и по службе.

Прежде дерзкая Мария лишь испуганно взглянула на старшего брата, не решаясь сказать ему в ответ колкость.

– Что поделать, mon ami, если в нынешних краях сия личность занимает умы слишком многих? – отвечал князь Волконский, слегка поморщившись от интонаций и позы приятеля. Помилуйте, сей Александр пребывает в родном доме, а ведет себя даже перед сестрами так, словно разыгрывает на сцене роль Гамлета!

– Но прежде всего я хотел бы поздравить нашу Элен с двадцатыми именинами в ее жизни, – деланно улыбнулся Раевский. – И пожелаю ей не оставаться такой как нынче… Нет, такой же ей оставаться ни в коем случае нельзя, подобная жизнь ведет ее только к гибели.

Волконский бросил на брата виновницы торжества холодный взгляд, в котором читался вызов. Элен невольно перехватила его и удивилась – глаза ее визави резко изменили цвет, сделавшись зелеными, неумолимыми, и ей стало не по себе от такого взора.

– Объяснитесь, прошу вас, Александр Николаевич, – процедил Сергей.

– Моя сестра, князь, прекрасно понимает, что я имею в виду, – чуть побледнев лицом, произнес Раевский, выделив интонацией слово «сестра». – И, как вижу, рада моему поздравлению.

– Мне так не кажется, – Серж обратил слегка смягчившийся взор на Элен.

– Не рано ли вам, Сергей Григорьевич, решать за мою сестру, что ей нравится, а что нет? – не сдавался молодой человек.

Мария, все это время слушавшая их разговор на них с полуоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, посчитала нужным громко вступить в разговор, дабы отвратить неминуемую ссору:

– Ну же! Давайте лучше я вам спою или… вот, сыграю баркароллу, к вечеру нынешнему подойдет весьма? Послушайте, это же очень красиво будет! – и она начала напевать тихонько некую приятную мелодию.

Раевский не обратил внимания на младшую сестру, продолжая выжидательно глядеть на того, кого невольно задел своей интонацией.

– Вы опять слишком много на себя берете, Александр Николаевич, – произнес Серж тихо, но зная, что белокурая девушка, которую он взялся оберегать от нападок брата, слышит каждое его слово и слегка дрожит.

– Куда мне до вас-то в этой части, сиятельный князь Волконский, – с тонкой, змеиной улыбкой отвечал брат именинницы и, деланно поцеловав руку старшей сестре, удалился.

– Вы, сударь, вижу, ищете дуэли… – пробормотал ему вослед Сергей. – Но сомневаюсь, что получите ее.

– Не обращайте внимание на моего брата, – проговорила Элен. – Это его обычай, и он не имел в виду ничего дурного.

– Я знаю, что это его обычай, – пожал плечами князь. – Потому и не собираюсь требовать от него сатисфакции. Ибо он сего очень хочет.

– Ни в коем случае! – запротестовала именинница. – Стоило бы из-за чего…

– Формально, как видите, тут очень много поводов для поединка, – произнес Серж. – Начиная с того, что он в попытке вас поздравить с праздником унизил перед гостем.

– Александр меня вовсе не унизил, – возразила Элен, резко нахмурив брови. – Он хотел сказать, что в будущем мне надо быть только лучше. Вы просто его не дослушали, князь.

– Но, согласитесь, такое говорят наедине, а не в присутствии постороннего человека, – горячо возразил Серж, и потом сам спохватился – в самом деле, какое его дело? У них свои отношения, сложившиеся годами, и зачем он лезет в них? Хватит уже судить и рядить из своего личного опыта, который невольно вспомнился во всей красе: братья, лениво бросающие в его адрес «дурень» и «слабак», посмеивающаяся дворня, тот же брат, но уже старший, глядя на него надменным взором бледно-голубых глаз, говорит ему: «Вот был ты, Серж, дураком, таковым и помрешь. Безнадежный случай, эх», и все это спокойным таким тоном, без тени сожаления или гнева… Такое пожелание вполне в духе князя Николая, только тот, видать, был слишком воспитан и не столь байроничен, чтобы проговаривать это вслух, перед гостями.

– Но Александр вас не считает посторонним человеком, – продолжала, тем временем, вступаться за брата Элен.

– Вот как? – изумленно протянул Волконский.

– О вас он говорит часто и с большой почтительностью. Особенно ваши мысли, которые вы высказываете… хм… в общих дружеских беседах, – со всей искренностью продолжала барышня. На ее скулах зарозовел румянец, а голос сделался увереннее. Серж же, напротив, побледнел. Интересно, кому Раевский сливает содержание разговоров, которые ведутся в Союзе? И отчего его сестре все известно? Так он и спросил.

– У нас в семье нет секретов друг от друга, – отвечала Элен, скрестив руки на груди. – Мы не просто родственники, но и самые близкие люди, друзья, если хотите. И мой отец про вас очень много наслышан не только от братьев, но и от Катрин, от ее супруга…

«Так, значит, достопочтенного Николая Николаевича тоже можно считать членом общества de facto? Интересно, что он будет делать со всеми сведениями, которые получает?» – задумался Серж, высматривая взглядом почтенного генерала, отца семейства, который оживленно беседовал с зятем и с некоторыми другими господами, среди которых князь узнал Густава Олизара, немолодого уже поляка с удлиненными темными волосами и мелкими чертами бледного, изможденного лица. Тот писал стихи – и не только на языке своей «ойчизны», но и на более известных широкой публике наречиях – и был своим человеком в доме Раевских. «Так вот кто докладывается этим ляхам», – снова озарило Сержа. – «И вот почему они столь дерзки в обращении с нами…»

– И что же про меня говорят? – поинтересовался князь, дабы отвлечься от некстати вылезших раздумий, связанных с делами тайного общества.

– Уверяю вас, только хорошее, – улыбнулась Элен. Улыбка ей очень шла, но видно было, что ее лицо, тонкое и прозрачно-белое, к ней непривычно. И очень жаль… Несладко ей приходится в жизни.

– Это очень отрадно слышать, – откликнулся Серж, улыбнувшись ей в ответ. – Если за глаза обо мне говорят столь ж хорошо, как и в моем присутствии, значит, я действительно чего-то стою.

– Не сомневайтесь, – ласково глянула на него Элен. И этот взгляд ее, светлый, с нотками неуловимой нежности, озарил душу знакомой теплотой. «Я сейчас влюблюсь», – произнес он про себя, отведя взгляд немного в сторону. – «Только этого мне сейчас не хватало».

– А вы оставайтесь всегда такой как сейчас. Лучшего и не нужно, – произнес он, беря ее небольшую, тонкую и прохладную кисть, в свою ладонь, и поднося ее к губам. Показалось ли ему, или Элен в самом деле ощутимо вздрогнула после этого ритуального касания?..

…Он отошел к главе семейства, бурно обсуждающему предстоящие маневры с родственником и несколькими другими офицерами, большинство из которых почтительно ему внимало. Раевский был человеком еще не старым, сухощавым и прямым, но в кругу домашних своих производил впечатление почтенного pater familia. Да, ничто так не старит человека, как наличие взрослых детей. Говорил Николай Николаевич так, что его оставалось только почтенно слушать, не осмеливаясь перебивать.

– Все говорят о новой войне, да упаси нас Господь от этого! – говорил он, чеканя каждый слог. – Пусть с турками, пусть с кем иным. Недостаточно разве пролито русской крови ради интересов чуждых им государств.

– Но позвольте… – осторожно начал Орлов. – Это же защита наших единоверцев от зверств…

– Благородная цель и ужасное воплощение, – повысил голос Раевский-старший. – Вы, молодежь, тянетесь к высоким идеалам, и сие весьма похвально. Сам таковым был и сам шел воевать туда, куда государи укажут. Кажется, покрыл я себя и славой, и ранениями, живого вот места нет на теле, не побоюсь сказать, ну и наградами, разумеется, не обделен. Но вы-то, господа, как вижу, тоже пороху понюхали столь много, что его копоть в ваши жилы проникла и вас отравила. Смею даже сказать, до мозга дошла.

– Но подождите, – возразил молодой белокурый майор, которого Серж видел здесь впервые. – Сам государь, как говорят, желает этой войны, видя в ней благо для нашего Отечества.

– Государь? – иронично посмотрел на него Николай Раевский. – Конечно, государю виднее, а нам только взять под козырек и идти умирать… Конечно, мне-то что? Идти вам, да и моим сыновьям, а я только посмотрю со стороны…

Сержу, как всегда, хотелось возразить Раевскому, но он знал, что делать это бесполезно. Он знал такую категорию спорщиков, и ему было прекрасно известно, что они только и горазды перевирать слова противника и на повышенных тонах задавливать всякую робкую попытку им возразить. Раевского слушали, потому что его уважали, но за глаза его над ним несколько подсмеивались. Интересно, каков он в отношениях с домочадцами, если дети у него кто во что горазд, как говорится. Разве что Элен не такова…

– Войны не будет, господа, – проронил Серж.

– А кто это у нас архангел Гавриил с благой вестью? – словно не разглядев его, произнес громогласно Раевский. – Ах, это вы, князь Сергей! Рад вас видеть, и благодарю любезно, что зашли к нам! Неужто Петр Михайлович чего-то вам отписал?

Серж крепко пожал маленькую суховатую руку генерала и проговорил с легкой улыбкой:

– На сей счет мой beau-frere, увы, пока ничего не может знать. Он нынче в Карлсбаде, насколько я могу судить из его последнего письма.

Весть, высказанная Сержем, произвела оглушительное впечатление на всех собравшихся, которое он предвидеть не мог.

– Выжили его-таки, – тихо проговорил Орлов. – Это очень плохая весть.

– Да, архангела из вас на сей раз не получилось, – подытожил хозяин дома. – Но, надеюсь, отставка вашего родственника продлится недолго?

– Как знать? – пожал плечами Серж. – Я отписал ему, отписал еще и сестре, но ответа покамест не получил.

На ответ от Софи он и не надеялся. Та уже давно не следила за делами мужа, ибо жила с ним порознь, сохраняя перед светом и Двором, однако ж, видимость семейного благополучия. Вряд ли она что-то знала о подробностях отставки Пьера… Хотя с сестрой никогда не угадаешь – она могла выдать вполне убедительные версии причин. Главное, повнимательнее прочесть ее ответ – она часто пишет так, что читать надо между строк, причем в прямом смысле. Присыпать листы особым порошком, поднести к свету – и все, что нельзя было написать обычными чернилами, на радость не в меру любопытным почтмейстерам, становилось видно как на ладони. Этот способ шифровать переписку сестра и брат использовали в Париже, причем никто не догадался о составе симпатических чернил, которые использовала Софи.

– Если государь так разбрасывается своими верными слугами и полезнейшими для империи людьми, какое же будущее нас ждет? – произнес со вздохом Орлов.

«Вы прекрасно знаете, какое, граф», – мысленно ответил на его реплику Серж. – «Вы сами так спешили с тем, чтобы оно наступило, что нам пришлось притормозить вас на оборотах».

– А такое всегда было у него в обычае, между прочим, – подхватил Раевский. – Мы все памятуем об участи Сперанского. Да и не только его. С командованием военным такая же история получалась…

Разговор продолжился в таком ключе еще долго, и Серж, не в силах слушать разглагольствования хозяина дома, отошел от них, сразу же наткнувшись на Софью Алексеевну.

– Мой супруг бывает по-настоящему несносен, – проговорила мать семейства с тонкой улыбкой, свидетельствующей о том, что на мужа она нисколько не сердится, хоть и утверждает обратное. – Вы, князь, дали ему тему для разговоров на ближайшие вечера два, а то и три.

– Я не нарочно, мадам, – ответил Серж, присаживаясь на канапе.

Только они присели, как подбежала Мари с шалью на руках.

– Вот, maman, вы просили… Вам нынче зябко? – произнесла она, искоса поглядывая на Сержа. Он вспомнил, что она была свидетельницей его недавних пререканий с Александром Раевским. Интересно, какие выводы это юное создание сделало о нем?

– Отнеси это, пожалуйста, Элен, ей нужнее.

– А где она? – нахмурилась Мария. – Здесь ее не видать.

– Конечно, в саду, где ей еще быть, – произнесла Софья Алексеевна. – Под сиренью, где она обычно сидит. Разумеется, сидит как есть, с голыми плечами и грудь вся нараспашку!

– Позвольте, это сделаю я, – обратился внезапно Серж к Мари.

Та обратила взор на маменьку, удивившуюся внезапной просьбе князя ничуть не меньше, чем она. Мадам Раевская лишь кивнула оторопело, и Волконский без труда принял из рук девушки кашемировую синюю материю с длинными кистями.

…Он сам не понимал, почему решился на подобную дерзость. Последний раз такое с ним было еще тогда, когда нынешнее столетие только-только начиналось. Сколько шалей он перетаскал этой княжне Мари Ростовской, сколько листов нот он переворачивал во время ее бесконечных фортепианных экзерсизов, дабы только быть с ней рядом! Однако оказалось, что мил ей не он, а дерзкий Нарышкин, который смотрел на нее с крайним пренебрежением и уж конечно, не потрудился бы даже поднять ее упавшую перчатку. Из-за этой перчатки они с тем Нарышкиным и повздорили, назначив дуэль, которая не состоялась. При этом молодой граф дал торжественное обещание, что никогда на прелестнице не женится, потому как «и в самом деле не питает к ней никаких чувств». С тем, чтобы через год коварно посвататься к княжне и получить столь желанное Сержем «да». Сердце его не разбилось на тысячу осколков, как это часто бывает после первого серьезного чувства, окончившегося фиаско, но этот и последующий опыты сделали его куда более циничным. С тем, чтобы нынче, в свои 35, затянутым по уши в интриги политические, обремененным усталостью, все чаще обостряющимися хворями и запутанными делами, влюбиться так же, как влюблялся в восемнадцать. А ведь сия Элен даже и не в его вкусе… Он всегда предпочитал жарких брюнеток с огненными глазами и выразительными формами, каких так легко представить рядом с собой в постели в совместном танце страсти. Таких, как младшая Раевская, Серж никогда не замечал. Но все познается в сравнении…

Князь вышел в сад, неся на руке большую шаль, словно мантию для облачения королевы. Он не знал, что скажет нынче Элен. И что будет дальше. Одно знал – долго в себе он это чувство держать не сможет. Особенно когда вечер такой дивный, и сирень так приятно благоухает…

Шум гостиной остался за спиной, совершенно не тревожа князя. Последние лучи заката догорали за дальними холмами. Бледный месяц сверкал в лиловом небе, и уже начали стрекотать сверчки – пока робко, только примериваясь. Сад Раевских был посажен не так давно и ограничивался кустами сирени, яблонями и грушами, между которыми были насыпаны узкие дорожки. Найти Элен не составило труда – справа от себя Серж заметил простенькую, четырехугольной формы беседку, в которой она и должна была находиться – но спешить к ней не хотелось. В голове стоял звон, сердце томилось новым ожиданием. Он встал посреди дорожки, взглянул на небо, такое таинственное и обещающее невесть что. «Передам ей шаль, откланяюсь и уеду отсюда по-английски», – непонятно почему решил про себя Волконский. – «Это, право, крайне глупо. Мне не восемнадцать лет, в конце-то концов». Потом передумал: «Нет, я останусь, мы поговорим. Девице непременно хочется пообщаться с кем-либо себе подобным… Ей есть что сказать, но некому. А я ее выслушаю. А там видно будет». С сим князь свернул к беседке и сразу же, как только услышал голоса, вздохнув то ли от разочарования, то ли от облегчения. Элен сидела не одна, а со старшей сестрой, которая попеременно жаловалась то на холод, то на духоту, то на несносные мужские разговоры, то на глупую дамскую болтовню, то на комаров, то на жуткий запах сирени, от которой у нее болит голова и сейчас же вырвет… При виде Сержа Катрин натянуто улыбнулась и спросила:

– Вы пришли нас звать домой? Как это мило…

Князь сказал, обращаясь к Элен:

– Собственно, ваша мать просила передать вам это… – и протянул искомую шаль, тяготившую его руки.

Он немедленно почувствовал себя глупо, потому как девушка уже облачилась в шерстяную, красную с белым, накидку старшей сестры. Однако же это не помешало ей улыбнуться и проговорить слова благодарности. Катрин Орлова с иронией перевела взгляд с сестры на Сержа и произнесла чеканным голосом:

– Но трудились вы не зря… Мне тоже простывать вредно, в таком вот положении.

Князь покорно отдал свою ношу жене своего приятеля, и она продолжила:

– Вы присаживайтесь, мсье Серж. Насладимся этим дивным вечером, пока сии противные насекомые не выпили из нас всю кровь.

Комары и впрямь роились вокруг них, но князь этого не замечал. Он присел рядом с Элен, так, что их тела соприкасались, и старался не выдать лицом, сколь сильно это обстоятельство его нынче волновало. Девушка не отстранялась, не отодвигалась, а спокойно сидела, вставляя краткие реплики в длинный монолог сестры, состоявший почти полностью из жалоб на хозяйственные нужды и на несправедливость положения.

– Это лето обещает быть крайне знойным, а на море мы так и не выедем, – вздохнула Катрин. – У Мишеля, как всегда, дела службы, да и мне уже в августе, получается, надо никуда не отлучаться, если я, конечно, не захочу родить в карете или в чистом поле… Знаете ли вы, князь, что я появилась на свет прямо на бивуаке под Дербентом, когда воевали с персами? – обратилась она без всякого стеснения к Сержу.

– Не знал такого замечательного обстоятельства, – откликнулся он, заметив, что Элен несколько покраснела – очевидно, сестра уже замучила ее разговорами о родах. – Ваша мать – воистину героическая женщина.

– Да, я куда трусливее, – произнесла Катрин. – Мне страшно-то в своей спальне рожать, не то что за тридевять земель, где не было ни врача, ни акушера, а только граф Пален с графом Ливеном, которые стояли как оглашенные, не зная, что и делать. Роды получились трудные, что немудрено.

– Но ты была не первым ребенком у maman, любезная сестра, потому-то она и предприняла такой отчаянный шаг. Разлука с papa показалась ей невыносимой, – Элен, судя по реакции, готова была сквозь землю провалиться и уже начала бросать умоляющие взгляды на Сержа.

– Мне приходится привыкать к разлукам с Мишелем, – вздохнула графиня Орлова. – Потому как, по его словам, бригада сама себя не выучит, а за офицерами нужен глаз да глаз. Я его прекрасно понимаю, а вы, monsieur le prince, наверняка понимаете еще лучше. Однако досада от его отсутствия подчас превышает мое понимание обстоятельств его службы.

– Что же поделать? Такова наша жизнь, – пожал плечами Серж. – Наверное, поэтому я до сих пор не обзавелся избранницей. Не хочу ее огорчать своими долгими отлучками.

Катрин, яростно отмахнувшись от комаров полой шали, сощурила темные глаза и произнесла иным, более вкрадчивым голосом:

– Негоже мужчине быть одному, пусть даже он и офицер.

– Но что делать, если сей мужчина никого не встретил? – проронил князь Сергей, все более раздражаясь на собеседницу. Конечно, он знал, что во время беременности дамы несколько глупеют и часто могут обсуждать только свое положение, но Катрин – это какой-то крайний случай. И она еще считается умной дамой! Кто же тогда у них глупая?

– Что делать? – подхватила Катрин. – Не ставить крест на себе и на своем будущем, вот что я скажу. Как знать, где и как он найдет свою судьбу…

– В мои лета, Катерина Николаевна, уже не к лицу и не разуму быть фаталистом, – произнес Серж, оглядываясь на Элен. – Уже стараешься примериваться к обстоятельствам, а не отдаваться случайным порывам.

– Тут дело в нраве, а не в возрасте – внезапно заговорила младшая из сестер. – Некоторым из нас сложно и в юности следовать движениям сердца. А кто-то и до старости живет, повинуясь его велениям.

– Последние, ma soeur, называются глупцами, – отрезала Катрин. – И не дай Боже встретить подобного престарелого жить сердцем… Особенно когда от него зависит твое благополучие.

– Порывы сердца бывают благородные, – возразила сестре Элен. – И не вижу ничего дурного, когда человек повинуется им в ущерб куда более здравым и разумным, но при этом эгоистичным решениям рассудка.

– Благородство разным бывает. Для кого-то благородный порыв сердца может принести и несчастие, – повела широкими плечами Катрин. – Сколько мы знаем случаев, когда помогали дальним в ущерб ближним. А неблагодарность… Это тоже надо учесть. Кстати, князь, как вы нас-то рассудите? Кто прав?

– Я видал много различных примеров, которые подтверждают правоту вас обеих, – произнес после некоторого молчания князь Волконский. – Посему каждая из вас по-своему права. Но я до сих пор идеалист, поэтому мнение мадемуазель Элен нравится мне куда больше.

– Этого следовало ожидать, – загадочно проговорила графиня. – Но тем временем совсем темно и холодно стало… Пошлите-ка домой, да и спать уже пора.

Князь сопроводил дам до крыльца дома, но сам не спешил заходить. Захотелось закурить, чего он не делал довольно давно. Катрин Орлова, значит, volens-nolens спасла положение… Но он уверен, что и без нее с Элен ему было бы о чем поговорить. И он до сих пор ощущал ее тепло, а в голове звучал ее тихий, мелодичный голос. «Повиноваться ли порывам сердца? Как вы полагаете?» – промолвил он тихо, весьма удивив этой репликой Михаила Орлова, вышедшего на крыльцо.

– Серж, мы уезжаем, спать уже пора, – произнес он, сделав вид, что не слышал заданного Сержем самому себе вопроса. – Ты еще пока здесь останешься?

– Пока не выгонят, – усмехнулся князь. – Но, думается, до полуночи уеду. Все же здесь не Петербург – ложатся рано, встают с петухами.

– Привыкай, – сказал Мишель. – Женишься и распрощаешься с манерой отправляться в постель в тот же день, в какой нужно вставать.

Сергей привычно улыбнулся. Орлов частенько подначивал его на тему женитьбы, которая, по его мнению, должна была вот-вот случиться. Только якобы Волконский скрывал имя своей невесты, дабы всех их удивить. И никакие уверения о том, что у князя таких планов не было и нет, здесь не помогали. Пришлось подыгрывать графу, полушуточно-полусерьезно. Иногда Серж и сам уже почти верил, что дело обстоит именно так – где-то живет женщина, которая предначертана ему судьбой. Ее он толком не знает – лишь смутный образ остался от нее, размытый, подходящий по описанию слишком многим. Но уверен, что вскоре встретит, никуда от нее не денется, и после встречи все случится очень быстро. Наступит счастье на веки вечные. И вся его сумбурная, бестолковая жизнь обретет порядок и смысл.

– Ну что ж, моя избранница сама будет любить длинные вечера, – произнес Волконский.

– А если нет?

– Придется, значит, ей перенимать мои привычки.

Мишель рассмеялся своим зычным смехом.

– Вот святая простота! Обычно бывает наоборот – наш брат, сам не отдавая себе в этом отчет, начинает жить по указке супруги. Разве что чепец не носит и кушак бантиком не завязывает, хотя, говорят, есть примеры…

– Ты судишь по собственному опыту или как? – резковато спросил Серж.

Приятель, однако, не обиделся, но тему разговора поспешил все-таки сменить.

– Почему ты полагаешь, будто бы нам будут полезны поляки?

Князь лишь вздохнул. Если двоих участников Союза собрать в одном месте – а ведь тут не он один с Мишелем был, остальные тоже находились – то они не смогут не удержаться от бесед на насущные вопросы. А как же иначе? Собрания посещали не все и не регулярно – всегда кто-нибудь да отсутствовал по служебной надобности или по личной необходимости. Но в курсе хотели быть все, так или иначе. Поэтому отсутствующие постоянно переспрашивали других членов о сути собраний, о принятых на них решениях, чтобы получить сведения – ровно такие и ровно в таком количестве, в котором их ранг дозволял знать. Вот и Мишель уже три месяца как не появлялся в обществе, и Серж с Пестелем уже перестали считать его состоявшем в Союзе – особенно после того, как он покинул один вечер, громко ругаясь и назвав их всех трусами. «У меня дивизия, господа! Дивизия – понимаете вы или нет?! Я назавтра же соберу полковых командиров и скажу им – вперед на Петербург, и все возьмут под козырек, а через недельку марш-броска мои ребята будут стоять на бивуаках в Царском…», – говорил он. – «Да вы сами знаете, как оно работает! И чего мы не мычим и не телимся? Сколько это будет продолжаться?» Пестель в своей коронной манере охолодил пыл графа, ответив тихо: «Нам нужен не очередной дворцовый переворот, а революция. Вы понимаете разницу между этими понятиями, Михаил Федорович?» «А я о чем толкую?!» – взвился он. – «Вы меня за ребенка, что ли, держите, Павел Иванович?» Серж помалкивал тогда и лишь цедил белый токай из бокала. Вино из магнатских погребов, неплохой выдержки, насколько он мог оценить, не будучи большим знатоком виноделия. И помогает сохранить выдержку, которая от природы присуща ему поменее, чем этому ледяному полковнику, глядящему на добродушного графа Михаила потемневшими глазами. «Увы, Мишель», – проронил тогда он. – «Твой план, если можно его назвать таковым, покамест более всего напоминает переворот, в котором столь отличились твои дяди». Своих родственников по отцу Орловы – что Мишель, что его старший брат Алексей – стеснялись и старались лишний раз не называть. Цареубийцы, что поделаешь, хоть и поспособствовали во время оно началу славнейшего правления в истории Российской. «И они были правы!» – прогремел их младший племянник, до сей поры отличившийся в иных, куда более верноподданных делах. – «Пошли и взяли свое, а не сочиняли романы в десяти томах, как вот вы!» «Взять власть может любой авантюрист», – голос полковника Пестеля звучал еще более ледяным. – «Вот удержать ее – дело другое. За тем нам и нужны «романы», как вы изволили выразиться. Не факт, что у нас будет достаточно времени для того, чтобы обратиться к ним после того, как мы уничтожим нынешнее правительство». Слово «уничтожим» показалось решающим. Все невольно вздрогнули. Цареубийство пока никто не собирался обсуждать в открытую. Возможно, о нем никто, кроме Поля, не задумывался толком. Нынче он проговорил это слово, это сакраментальное detruire, и для Орлова оно послужило последней каплей. «Ну все, я отказываюсь с вами иметь какие-то дела! Счастливо оставаться и успехов с вашей… революцией!» – воскликнул он и хлопнул дверью так, что посуда на столе задрожала. Волконский хранил странное спокойствие, наблюдая за всей этой сценой сквозь полуопущенные ресницы. «Он донесет», – обреченно проговорили позади него. Кто из всех собравшихся – то ли тихий интендант Юшневский, то ли Бестужев-младший – Серж так и не вспомнил. Он ответил только, допивая остатки вина залпом, словно водку: «Орлов не из тех, кто доносит. Он просто больше к нам не придет. И все тут».