На излете, или В брызгах космической струи

Глава 9. Этот День Победы

Меж тем страна готовилась отметить юбилейную дату – тридцатилетие Победы в Великой Отечественной войне. Я хорошо помню, как пышно отмечали предыдущий юбилей – двадцатилетие. В училище это событие запомнилось тем, что неожиданно весь рядовой и офицерский состав был награжден правительственной наградой – специально выпущенной юбилейной медалью. А еще, что впервые за много лет в военном параде в Харькове участвовала техника.

Нашу парадную “коробочку” отмечали всегда. На многочисленных репетициях мы, по приказу командующего парадом, иногда проходили перед парадным строем, как образец для подражания. Но, на том параде превзошли самих себя. Трибуны встречали нас бурными аплодисментами, совсем как артистов. После торжественного марша нас отвели в сквер, где оставили оружие.

Едва вернулись, пошла техника. Конечно, она была не столь разнообразна, как в Москве на Красной Площади, но ее было очень много. Она шла и шла, сотрясая площадь и заполняя грозным гулом окрестности. На выходе из прямоугольника площади, боевые машины резко набирали ход и, обходя сквер двумя потоками, мимо нас уже проносились на приличной скорости.

Из-под гусениц танков сыпались искры, и я невольно вспомнил, как в раннем детстве видел огромные колонны тех самых танков и самоходок, которые с боями дошли до Германии и года через три после завоеванной ими Победы возвращались на Родину. Из-под их гусениц точно так же сыпались искры, а из выхлопных труб летели черные клубы сажи. Те танки были темно-серыми от дорожной грязи и пыли. Они сами были как огромные бесформенные комья грязи. Грохот стоял примерно такой же. Тогда я видел все это впервые, и боевые машины казались мне чудовищами – драконами из сказки. Мне, ребенку, было очень страшно. Но не меньший страх я видел в глазах пленных немцев, стоявших вдоль колючей проволоки нашего лагеря.

После прохождения техники и спортивного представления мы несколько часов стояли в оцеплении между колоннами демонстрантов. Демонстранты были веселыми и нарядными. Народ действительно ликовал. Впервые за много лет люди, по призыву ветеранов, надели свои награды. Тогда очень многие из фронтовиков были не только живы, но и большинство из них еще работали.

Так парадную колонну нашего училища возглавил его начальник генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Тихонов. Накануне, поздравляя нас с праздником, он, по нашей просьбе, рассказал о подвиге, который совершил вместе со своими товарищами-летчиками еще в самом начале войны.

А задание они получили самое, что ни на есть самоубийственное – в августе сорок первого года на своих тихоходных дальних бомбардировщиках без всякого сопровождения вылететь курсом на Берлин. Никакого маршрута. Никакого целеуказания. Никаких аэродромов для основной или аварийной посадки. Никакой надежды на возвращение.

Но, была лютая ненависть к вероломному врагу, внезапно разрушившему счастливую мирную жизнь. Была одна на всех боль потери миллионов людей, погибших или искалеченных, сражающихся на фронтах или в окружении, или вынужденных оставаться в фашистской оккупации. У каждого была и своя личная боль– многие уже знали, что потеряли родных и близких, друзей и подруг. Другие пока не знали ничего, и было тяжело от этой гнетущей неизвестности. И еще было яростное желание отомстить врагу за все это любой ценой, нанеся ответный удар в самое сердце его страны – в его столицу, откуда пришла война, и которую сам этот город еще практически не ощущал.

– Ни одна бомба не упадет на территорию Германии, – заявил рейхсмаршал авиации Геринг, и это были не пустые слова. Страна уже давно вела войну, и ее силы были мобилизованы. Миллионы людей находились в боевой готовности на разных рубежах противовоздушной обороны. Прорваться через всю эту мощь казалось невозможным, немыслимым.

– Каждый из нас, командиров экипажей, видел перед собой только одну цель, которую должны поразить именно его бомбы. Это Рейхстаг. И никто не думал, что будет потом,– рассказывал нам боевой летчик Тихонов.

Каким образом наша воздушная армада незамеченной прорвалась к Берлину, осталось загадкой даже для самих участников операции. Конечно же, сказалось высокое искусство летчиков. Несомненно, посодействовало успеху операции и самоуверенное разгильдяйство расслабившегося от ощущения своей безнаказанности противника. Возможно, нашим Героям просто сопутствовала военная удача. Неважно.

И через несколько часов полета Тихонов не только получил информацию от штурмана, но и ясно осознал, что его самолет уже над Берлином. Город ярко освещен, словно и не было никакой войны. А потому даже с большой высоты прекрасно различимы его улицы и площади. А самолет все летел и летел по направлению к центру города. Это казалось невероятным, но это уже было свершившимся фактом. Вскоре Тихонов стал ориентироваться в городе, который накануне до мелочей изучал по схеме. Пошли “знакомые” улицы, но до Рейхстага было еще далеко.

Внезапно снизу вспыхнули лучи десятков прожекторов, быстро обшаривающих небо. Стало ясно, что армада обнаружена. И через мгновенье с земли в небо полетели сотни тысяч снарядов. Было видно, как отдельные районы города, словно по команде, мгновенно погружались во тьму. Медлить нельзя. Выбрав объект, рядами высоких труб напоминающий какой-то завод, Тихонов выполнил заход для прицельного бомбометания. Первые бомбы, похоже, легли в цель. Второй заход уже был невозможен, потому что небо над Берлином превратилось для наших самолетов в ад. Сбросив оставшиеся бомбы наугад, самолет, резко маневрируя, пытался уйти от захвата его прожекторами, которые, казалось, уже светили отовсюду. Точно также со всех направлений в мечущиеся самолеты летели зенитные снаряды. Вскоре зона Берлина была обозначена лишь заревом пожаров, лучами прожекторов, да непрерывными вспышками от разрывов снарядов. Чудом выскочив из мясорубки, Тихонов с удивлением обнаружил, что вся Германия погрузилась во тьму. Набрав максимальную высоту, он направил самолет в сторону моря.

Уже почти рассвело, когда на остатках горючего удалось приземлиться на какой-то фронтовой аэродром.

– Где это вас так изрешетили? – с удивлением спрашивали окружившие самолет летчики и технический персонал.

– Над Берлином, – с удовлетворением отвечал экипаж, вызывая своим ответом сначала недоумение, а затем внезапную бурную радость людей, узнававших такую необычную в те горестные дни всеобщего отступления новость.

Экипаж долго с восторгом “качали”, а потом на руках отнесли в столовую, где веселье продолжилось, перекинувшись на весь мгновенно проснувшийся аэродром.

– А нам самим еще не верилось, что мы вернулись, что мы все живы и даже не ранены. И уже казалось сном, что всего лишь несколько часов назад мы бомбили Берлин, – вспоминал Герой Советского Союза летчик Тихонов.

Такими же летчиками, участниками войны, были многие из наших наставников и преподавателей училища. Они не кичились своей доблестью, но их парадные мундиры украшали боевые награды.

В период службы на полигоне я попал в удивительную ситуацию – в городе Ленинске совсем не было участников Великой Отечественной войны. Первые ветераны полигона, среди которых, конечно же, были фронтовики, давно отслужили свой срок и уехали в родные места. А все, кто служил в мои годы, начинали военную службу уже после войны. И хотя некоторые офицеры носили боевые награды, все знали, что получили они их в мирное время. А потому все четыре года моей службы на полигоне праздник Победы отмечали так же, как любой другой праздник. Чествовать было некого.

Иная обстановка сложилась в нашем отделе, где, как оказалось, рядом с нами все еще работали участники войны. За неделю до майских праздников в коридоре вывесили стенд с фотографиями военных лет и кратким описанием боевого пути каждого. Понятно, что организаторы мероприятия не проверяли информацию, записанную, очевидно, со слов самих ветеранов. Да и не было в том никакой необходимости. Каждый из бывших воинов сообщил о себе то, что счел нужным. Важно, что все они были фронтовиками, а значит Победителями.

В первые дни у стенда толпились люди, с удивлением узнавая о сослуживцах то, о чем и не подозревали. Почитав статьи, многие тут же подходили к ветеранам, пожимали им руки и засыпали вопросами. А в курилке, как всегда, шло бурное обсуждение наиболее ярких эпизодов, ставших известными из статей или от самих фронтовиков, но чаще подробности были плодом воображения самих спорщиков. Так они, похоже, развлекались от скуки. И вскоре ветераны, войдя в курилку, с трудом узнавали в тех байках самих себя. В общем, мероприятие удалось.

Многие сотрудники отдела тогда впервые узнали, что в войну Бродский был офицером, начальником штаба зенитного дивизиона, что войну окончил в чине капитана, и что не все его ордена и медали получены исключительно за “космические” заслуги.

Удивил скромный старший инженер Некрасов, который рядовым прошел всю Отечественную, а после Победы воевал в Монголии и в Корее.

Но всех развеселила военная история начальника группы Бойкова, участника двух войн, награжденного медалями “За Победу над Германией” и “За Победу над Японией”. Оказалось, на первую войну он попросту опоздал – эшелон с пополнением успел доехать лишь до Польши, когда война окончилась. Эшелон вернули. А вскоре боевую часть, сражавшуюся в Германии, вместе с опоздавшим пополнением, направили на Дальний Восток. Но, так случилось, что накануне начала активных боев Бойков заболел дизентерией. А когда выздоровел, и вторая война окончилась. Его демобилизовали, но в оба наградных списка Анатолий Яковлевич “попал автоматически”. Рассказывал он об этом с юмором, нисколько не сожалея, что ему так и не довелось участвовать в боях.

– Хватило и маневров, – шутил Бойков, – Но в окопах все же посидел, пока не прохватило. Думал от страха.

Мы смотрели на этого добродушного великана, и нам трудно было представить, что он мог даже подумать тогда, в свои молодые годы, о каком-то страхе. Но мы-то не были на передовой и не сидели в окопах.

Около половины стенда было посвящено летчику-истребителю генералу Халутину, работавшему инженером в нашей поисково-спасательной команде. Его уголок украшали несколько снимков военного времени и большое фото генерала в парадной форме. Под ними располагалась карта-схема боевого пути части, в которой служил Халутин, дополненная воспоминаниями самого Александра Ивановича, прошедшего этот путь от и до. Удивляло лишь, что за всю войну летчик-истребитель сбил всего один вражеский самолет. Каждый, прочитав статью, почему-то тут же громко сообщал об этом всем, стоявшим у стенда.

– Ну и что здесь особенного, – подключился к разговору Некрасов, случайно проходивший по коридору и на минуту задержавшийся у стенда, – Я вот даже не знаю, попал ли хоть в одного фрица за всю войну. Стрелять, стрелял, а результатов не видел ни разу. А тут летчик целый самолет сбил, и сам уцелел. Если бы каждый солдат хоть одного врага уничтожил, война сразу кончилась. А то сидишь в окопе, а над тобой железо летает. Иногда из окопа не высунешься. А тут самолет в небе. Весь на виду. Палят в него все, кому не лень. Вот где герои. Мы снизу только удивлялись. А вам одного самолета мало, – махнул рукой Кронид Ефимович и пошел дальше по своим делам.

“Конечно же, Некрасов прав. Плохой летчик до генеральского звания не дослужился бы”, – подумал я тогда и вряд ли когда еще вспомнил тот эпизод со сбитым самолетом, если бы злополучный самолет вдруг не стал странным образом размножаться. Правда, это случилось позже. Через год оказалось, что Халутин сбил два самолета – один лично, а второй в групповом бою. Еще через год самолетов стало три. А к тридцать пятой годовщине Победы Халутин преподнес целых пять лично сбитых самолетов.

– Результативный генерал. В год по самолету, да еще в мирное время, – пошутил старший инженер Миша Бычков, всегда подмечавший подобные факты. Но, после тридцать пятой годовщины стенд больше не вывешивали, а потому последнее достижение стало окончательным результатом Александра Ивановича. А жаль.

Неожиданно пришла мысль провести майские праздники в Харькове. Мне захотелось поздравить родителей-фронтовиков не открыткой, а лично. И не просто лично, а всей моей семьей. Очень хотелось еще раз попытаться наладить отношения матери с женой. Почти три года прошли с момента той единственной встречи, выявившей их взаимную неприязнь. С тех пор многое изменилось в моей жизни, а мать все это время в общении со мной упорно делала вид, что нет у меня никакой семьи. И еще я вдруг подумал, что матери, всю жизнь мечтавшей о дочери, было бы интересно увидеть, наконец, свою маленькую внучку, очень похожую на меня в том же возрасте. Как ни странно, мое пожелание нашло поддержку жены, и мы начали готовиться к поездке.

В ту короткую поездку отправились без громоздкого багажа, захватив лишь самое необходимое и скромные подарки. И вот первого мая мы втроем отправились во Внуково. Утро праздничной Москвы встретило нас пустыми автобусами, украшенными красными флажками, необычно свободным от транспорта Ярославским шоссе, полупустыми вагонами метро и, наконец, комфортабельным автобусом с десятком пассажиров, которые, судя по багажу, собрались, как и мы, куда-то лететь в такой знаменательный день.

Аэропорт дочери очень понравился. В ожидании нашего рейса мы с ней смотрели на взлетающие и приземляющиеся самолеты.

– И мы полетим? Как тот самолетик? – с удивлением спрашивала она меня после очередного взлетевшего самолета.

– Так и полетим, – отвечал ей всякий раз.

– А где наш самолетик?

– Готовится к полету. Пьет керосин и чистит перышки.

– Пьет керосин?!

– Да, Светик. Самолетики любят пить керосин, а не чай, как мы с тобой.

– А где у самолетика перышки?

– Вон там, видишь, самолетик распушился, – показывал я на самолет с выпущенными закрылками. Светланка с интересом разглядывала самолет.

В таких разговорах время ожидания пролетело незаметно, и вскоре мы попали в самолет. Дочь неотрывно смотрела в иллюминатор. Это “круглое окошко” ей очень понравилось. Понравились шторки, которыми можно было его закрывать. Она их тут же опробовала.

– А зачем надо закрывать окошко?

– Это когда солнышко будет слишком ярким.

– А где солнышко?– спрашивала дочь. Солнышка в Москве действительно уже с месяц не было видно. И даже праздничный день был пасмурным и прохладным. Мы двинулись в путь в плащах и куртках.

– За облаками всегда солнышко.

– Мы полетим за облаками?

– Да. Выше облаков. Облака будут внизу.

– Внизу?!

– Да. Внизу, под нами. Скоро все увидишь. Вот уже самолетик заводится, – отвечал я на бесконечные вопросы дочери, а мысли уже были в Харькове.

Как нас встретят? Новым адом, как три года назад, или мать все же смягчится, познакомившись с внучкой? Мысли, мысли, мысли.

Наш короткий полет прошел замечательно. Светланка была поглощена новыми впечатлениями. Ее не укачало даже при посадке. И вот за час с небольшим мы переместились из пасмурной Москвы в солнечный Харьков. Пришлось тут же сбросить плащи и куртки.

Нас не встречали. В телеграмме мы лишь сообщили о приезде, не указав ни вид транспорта, ни номер рейса. Дочь, утомленная ранним подъемом и перелетом, в автобусе крепко уснула. Она не проснулась ни при пересадке в троллейбус, ни по дороге от остановки до дома. И лишь когда я уложил ее на диван, она мгновенно открыла глаза и тут же вскочила на ноги.

– Папа, мы уже в Харькове?

– В Харькове, Светик, в Харькове, – ответил ей.

– Надо же. Разбудили. Пойдем, пусть поспит, – расстроился отец, готовивший вместе с Таней импровизированную постель.

Но я уже знал, теперь дочь не уснет ни за что. Она уже отдохнула и была готова осваивать незнакомую обстановку. Вряд ли она осознавала пространственные масштабы нашего путешествия. Скорее всего, часовой перелет показался ей чем-то вроде такой же по времени поездки в метро к нашим родственникам, разбросанным по окраинам гигантской Москвы. Но в метро, в отличие от самолета, ее укачивало, впрочем, как и во всем остальном наземном транспорте, и всю дорогу она, как правило, крепко спала. Но, стоило только спящую дочь положить в ее кроватку, она сразу просыпалась.

Светланка, конечно же, оказались в центре общего внимания. К нашему с Таней удивлению, это ее ничуть не смущало. Похоже, я неплохо подготовил ее к тому, что в Харькове она увидит много незнакомых людей, которые захотят с ней познакомиться. Очень удивил известием, что ее бабушка и дедушка, к которым она поедет, это мои мама и папа.

– Мой дедушка твой папа? – с искренним недоумением спросила дочь, узнав необычную для нее новость, и не дожидаясь ответа, рассмеялась.

Вскоре нас усадили за праздничный стол. Пошли обычные застольные разговоры обо всем на свете. Но шестым чувством постоянно ощущал какую-то напряженность. Исходила она явно от матери.

Нет, похоже, ничто не сможет поколебать ее первоначального мнения о невестке. При встрече она холодно поприветствовала Татьяну, без энтузиазма поцеловала ребенка, а за столом сидела молча, внимательно вслушиваясь в разговоры, но, не принимая в них участия. Что ж, как-нибудь продержимся эти праздничные дни, а вот предстоящий летний отпуск придется проводить где угодно, но только не в Харькове.

Удивило, что за весь день к нам так и не подъехали Саша с Тамарой и племянником Сережей. Когда поинтересовался у отца, почему их нет, выяснилось, семья брата на праздники уехала в Кораблино – к родителям Тамары. Обидно. Так хотелось посмотреть, как они устроились в отремонтированной квартире. Но оказалось, проблем нет, и мы хоть завтра сможем съездить на старую квартиру.

Когда приехали на место, оказалось, мама забыла ключ от двери. Не беда, эту дверь мы с Сашкой уже давно научились открывать без ключа. Поколдовав минут пять с замком, к всеобщему удивлению легко вскрыл квартиру.

– Это что, каждый, кому не лень, может так открыть нашу дверь? – обеспокоилась мама.

– Ну, не каждый. Для вора любая дверь не помеха, а такая – семечки. Только вряд ли кто сюда полезет, – успокоил мать.

Однако состояние квартиры поразило. Впечатление, что здесь что-то впопыхах искали. Все вещи разбросаны. Один из плафонов люстры разбит. От него осталась лишь часть фрагментов, но осколки с пола аккуратно убраны. Зато вся кладовая оказалась доверху забитой вещами. Приглядевшись, легко опознали вещи Шурика.

Отлегло. Нет, это не следы работы воров, а просто в очередной раз в квартиру вселился наш беспокойный родственничек. Похоже, время вселения он, как всегда, выбрал удачно – ребята, очевидно, уже собирались в дорогу, и им было не до него. Только, где сам Шурик? Поразмыслив, пришли к выводу, что, скорее всего, уехал с ребятами в Кораблино. Снова встал вопрос, что делать, когда вся команда вернется после праздников. Ведь выселить его тем же способом, что и в прошлый раз, вряд ли удастся. А оставлять здесь просто опасно. Он наверняка снова начнет спаивать брата.

Мы не стали убирать следы “погрома”. Я аккуратно закрыл дверь на замок, и мы вышли во двор.

– Толик! Та чи це ты?! – тут же бросилась к нам вездесущая тетя Липа, “гроза” нашего двора, жившая в доме напротив, – А це твоя дытына? Гарна дивчина, – одобрила она, – А дэ твоя жинка? – спросила она, не обращая внимания на стоявшую рядом Татьяну. Впрочем, не удивительно – ведь в наш первый приезд мама в качестве моей жены представила им Валю-Валентину, а Таню определила, как ее подругу. Все это безобразие происходило в присутствии Вали, молча согласившейся с нелепым сообщением “свекрови”, что она, якобы, “ждет моего ребенка”. Тот разговор услышал совершенно случайно и был возмущен беспардонным враньем матери и предательским поведением Вали.

И вот через несколько лет перед взором любопытной тети Липы возник мой ребенок, а вместо моей жены – ее подруга! Сколько же домыслов тут же возникло в пустой головенке этой старой девы – недалекой и чрезвычайно несдержанной на язык особы. Хорошо еще, Таня плохо понимает украинскую речь, чем и воспользовался:

– Вид цих жинок можно з глузду зъйихаты. Спытайтэ в моейи мамы. Он вона сюды йдэ, – показал в сторону приближающейся матери, подхватил на руки Светланку, и мы быстренько двинулись к лавочке у асфальта.