На излете, или В брызгах космической струи
– Тебе холодно? – вдруг услышал свой юношеский голос. Я стоял, не двигаясь, опасаясь спугнуть это наваждение. Волшебное прикосновение любимой вызвало во мне ответную дрожь и невероятное ощущение реальности происходящего. Я ничего не видел, но неожиданно почувствовал себя совсем как тогда– много лет назад, когда рядом действительно была моя любимая Людочка, смущенная нашей невольной близостью в таком тесном для нас двоих пространстве.
А потом, как и в тот день, развернулся и встал так, чтобы заслонить мою драгоценность от дождевых брызг. Как завороженный, я стоял, закрыв глаза, опасаясь, что все исчезнет.
– Ты согрелась? Моя курточка с удовольствием обнимает тебя, – вновь слышал те слова, которые произнес здесь когда-то, давным-давно.
– Людочка, – вдруг тихо позвал мой голос.
– Что? – так же тихо спросил голос любимой. Я вздрогнул и неожиданно для себя вслух повторил юношеское признание в любви:
– Людочка, ты – моя Джульетта.
– Я не Джульетта. Я Людочка, – прошептал в ответ голосок любимой.
И вдруг, совсем как наяву, ощутил на себе взгляд ее удивительных глаз “чайного цвета”. На мгновенье показалось, что юная живая Людочка действительно здесь, рядом, и она смотрит на меня тем самым, что и тогда, в юности, любящим взглядом.
“Этого не может быть”, – подсказывал разум, – “Пусть все останется так навечно, даже если для этого надо сойти с ума!” – кричали взбудораженные чувства.
– Лю-ю-дочка. Нет, ты не Джульетта. Ты – моя Лю-ю-дочка, – независимо от меня тихо произнес мой голос, а я уже не понимал, видение это, или все происходит на самом деле.
“А здоров ли я?” – успело промелькнуть в воспаленном воспоминаниями сознании, прежде чем услышал откуда-то издалека, словно из другого мира, недовольный голос жены: “Толик! Ну, где ты там застрял? Догоняй скорей!”
Все. Наваждение исчезло.
Никогда и ни с кем больше близко не подойду к тем местам, которые, мне кажется, до сих пор хранят память о нашей с Людочкой юности, о нашей большой любви.
Я подошел к семье разбитым и потерянным. Мне больше ничего не хотелось, кроме как вернуться домой, и уснуть.
– Что с тобой? –минут через пять моего сплина спросила жена.
– Голова разболелась.
– Надо меньше пить, – выдвинула она свое видение моей проблемы.
– У папы головка болит. Он пить не хочет, – внезапно поддержала меня моя доченька.
“Похоже, только ей я смогу когда-нибудь рассказать обо всем, что было в моей жизни. Мне кажется, только она все поймет. Как жаль, что она еще так мала”, – размышлял, плетясь в хвосте торжественного шествия в гости к Борисовцам.
Сославшись на головную боль, так и не зашел в здание, которое оказалось заурядным семейным общежитием все той же системы общежитий “Гигант”. Просто здесь семье выделили двухкомнатную квартиру взамен однокомнатной. Вот и все.
Вскоре на улицу вышел сам дядя Женя и все ребята.
– Ну, здорово! – поприветствовал он меня, – Что не заходишь? Вот вышел сам на тебя посмотреть, – радостно гудел дядя Женя.
– Здравствуй, дядя Женя. Не обижайся. Голова что-то разболелась. Привет, братва. Рад вас видеть.
– Печатай! – вместо ответа скомандовал Вовка Женьке.
Самый младший из братьев, Женька, уже был на голову выше всех. А широкоплечим крепышом я помнил его, чуть ли не с пеленок. Сейчас же передо мной стоял богатырь. Женька тут же вытащил откуда-то, мне даже показалось из-за пазухи, два стаканчика и бутылку водки.
Выпили без закуски. Пошли разговоры, в основном обо мне. Минут через десять почувствовал, что стало легче, причем, вовсе не от водки, а от общения со старыми друзьями.
Вскоре вышли родители с тетей Тосей и жена с дочерью. К тому времени успели допить вторую бутылку, появившуюся все тем же волшебным способом – из необъятной пазухи Женьки. Успели даже “замести следы преступления”. Поговорив еще немного, распрощались, как оказалось, навсегда. Зимой того же года внезапно умер дядя Женя, а через год – тетя Тося. Многодетный отец Вовка получил квартиру в новом отдаленном районе города, и его следы затерялись. В какую-то криминальную историю угодил Женька. Запил и постепенно опустился Сашка. Доходили слухи, что оба брата угодили в тюрьму. Где они осели после тюрьмы, мог знать только Вовка.
Двести граммов и бодрый разговор с дядей Женей вернули душевное равновесие. И мы продолжили путешествие по центру города. За день посетили оба парка, и даже зоопарк. Побывали на центральной площади и у стеклянной струи, у фонтана цветомузыки и у каскада искусственных водопадов – словом, почти всюду, где когда-то бывали с Людочкой в дни нашего счастья. Я добросовестно исполнял роль экскурсовода, но, как и решил, даже близко не подходил к святым для меня местам. Я смотрел на них издали, опасаясь снова впасть в состояние депрессии.
Той же ночью впервые приснился сон, который в разных интерпретациях периодически снится до сих пор.
В той первой версии сна все происходит в Харькове, в новой квартире. Я вернулся откуда-то домой. Кажется, очень поздно. Дверь открыла мама. Она как-то странно смотрит на меня, но не спрашивает ни о чем. Это так необычно для нее.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего. Иди в комнату. Тебя ждут.
– Кто может ждать меня так поздно?
– Это сюрприз, – загадочно отвечает мать и смахивает слезу.
Я быстро прохожу в комнату и шалею от неожиданности – в кресле сидит Людочка! ЖИВАЯ ЛЮДОЧКА!
Увидев меня, она радостно улыбается и приветствует нашим традиционным жестом – совсем как когда-то в юности.
“Этого не может быть! Она же давно умерла. Я сам хоронил ее”, – осознаю нереальность происходящего.
– Ты думаешь, я умерла? – вдруг нарушает тишину моя гостья, мгновенно почувствовавшая мои сомнения, – Все так думали, а я просто крепко уснула. Ты же видел, что хоронили не меня, а какую-то старушку. Все это видели. Даже мама сомневалась. Она бы меня узнала в любом виде. А теперь все позади, и я вернулась к тебе, мой Ромео. Я же твоя невеста. Ты помнишь? Мне больше некуда возвращаться, да и не хочется. Не в могилу же, в самом деле, – улыбаясь, рассказывает свою печальную историю Людочка.
Я почти не вникаю в смысл ее слов – ведь это всего лишь детали. Главное – Людочка сидит сейчас передо мной, живая и здоровая. Я снова вижу ее дивные глаза, а в них – искреннюю любовь. Именно эти глаза я уже видел сегодня, когда стоял там – в святом для нас обоих месте, где родилась наша первая любовь. Тогда мне показалось, что Людочка была со мной. А может, не показалось? Может, она действительно была? Буря восторга охватывает меня.
– Людочка! Любовь моя! – распахиваю руки, чтобы обнять мою прелесть. Людочка счастливо улыбается, легко встает с кресла и медленно направляется ко мне.
Неотрывно смотрю в бездонные глаза любимой, и она не отводит взгляда. Ее потемневшие от волнения глаза чаруют и манят своим теплом и любовью. И снова, как тогда в юности, вместе со своим отражением вижу в них мириады ярких звезд – словно копию Вселенной.
Звезды. Звезды. Звезды.
“Где ты, любимая? Ты же можешь затеряться в этих необъятных просторах. И мне больше никогда не найти тебя”, – молнией пронзает тревожная мысль.
Мгновенно просыпаюсь с жутким ощущением смертельной опасности.
Это, оказывается, всего лишь сон. Медленно возвращаюсь в реальность. Ужас безвозвратной потери сжимает сердце. Какое-то время беззвучно рыдаю, все глубже и глубже осознавая фатальную необратимость прошлого и полное бессилие что-либо изменить в этом мире. Постепенно успокаиваюсь. Несколько часов лежу без сна, вспоминая мельчайшие детали счастливых мгновений, которые нежданно-негаданно принесло подсознание.
Людочка! Ты снова вернулась ко мне, пусть во сне. Значит, ты любила меня так же сильно, как люблю тебя я. Всю мою несчастную жизнь. Но, никто нас теперь не разлучит ни на минутку, ни на секундочку. Как же ты прекрасна, любимая. Ты такая же красивая, как в ту осень после нашей пятилетней разлуки. Ты все в том же любимом платье, как тогда. В моем сне ты снова была живой! Ты говорила со мной, я слышал твой голос, видел твои необыкновенные глаза, сияющие любовью. И я безмерно счастлив, что жил когда-то рядом с тобой, что был тебе верным другом, что однажды полюбил тебя и любил до самозабвения, несмотря ни на что. Вечная память и вечный тебе покой, первая любовь моя.
К утру душа успокоилась, и я искренне поблагодарил ту ночь за то, что хоть на короткое мгновенье она вернула из небытия мою любимую – живой и здоровой. Пусть лишь во сне.
Оставшиеся дни перед праздником Победы прошли в будничных хлопотах. Я постарался максимально сократить оба маминых списка “Работа для Толика”, для чего пришлось пару раз съездить в сад. В весеннем саду еще не было ничего, но он поразил жену и дочь необычайно пышным цветением. После холодного московского послезимья наши цветущие сады под безоблачным майским небом показались им южным раем.
И вот он настал – “этот день Победы”. В честь праздника отец впервые надел подаренный мной костюм. Сколько помню отца, он всегда носил только военную форму, даже в домашней обстановке. И вот совсем недавно, накануне Первомая, его “проводили” на пенсию. В отместку за квартирные дрязги, грубо нарушив традиции, ему так и не присвоили майорского звания, а потому отец потерял право ношения военной формы “на гражданке”. И тогда он “переоделся” в штатское – просто споров знаки различия и сняв с фуражки кокарду. Так он и ходил все эти дни, не признавая никакой иной одежды. Так что мой подарок подоспел к сроку.
Еще вечером, накануне праздника, отец тщательно выгладил костюм, а потом весь вечер прилаживал к нему свои награды.
– Толя, а ты почему не готовишься к празднику? Где твои медали?
– Батя, не смеши меня. Что у меня за медали? Полный комплект юбилейных наград.
– Мальчишка! Любая медаль – это Правительственная награда. Ее не всякому дают. А у тебя еще и Ленинская медаль – “За воинскую доблесть”. Даже у меня такой нет. А вот тебя, дурака, наградили. Много ты понимаешь в наградах, сынок, – разворчался отец.
Не знаю, почему, но он и его коллеги-ветераны очень остро восприняли тот факт, что Ленинской юбилейной медалью награждали “по разнарядке” – на подразделение приходилось строго определенное количество медалей. А потому во многих подразделениях выделенных наград хватило лишь на начальство. Ветераны обиделись, написали коллективную жалобу, но, увы, без последствий.
– Батя, зачем тебе Ленинская медаль? У тебя “Красное знамя”,“Звездочка”, “За отвагу” и еще куча боевых наград. Целый иконостас. Весь пиджак сегодня продырявишь. Есть на что посмотреть. А мне хвалиться нечем.
– Дурак ты, сынок, хоть и с высшим образованием. Ленинская медаль висит слева, совсем как “Звезда Героя”. А ты, говоришь, пустяк, – продолжал ворчать отец, прилаживая меж тем свой иконостас к неудобному для этих целей штатскому пиджаку.
Прямо с утра всем семейством направились в центр города. Транспорт ходил лишь до места сбора колонн демонстрантов. Дальше пошли пешком. Вскоре добрались до улиц, перекрытых грузовиками и милицейским оцеплением. За оцепление никого не пускали, вплоть до окончания военного парада. Здесь и пригодились “корочки” отца. Пройдя через ряд оцеплений, мы оказались на центральной улице города, причем, достаточно близко от площади. Дальше пускали только по спецпропускам.
Вскоре по направлению к площади двинулись колонны участников военного парада. Мимо нас по освобожденной от потоков транспорта Сумской улице прошли “коробочки” нашего училища. Восемь лет назад в последний, седьмой раз я прошел в такой же коробочке, с десантным автоматом Калашникова на груди. Рядом шли мои товарищи, а впереди – наши наставники: начальник факультета, начальники курсов, курсовые офицеры. А тут вдруг с грустью удостоверился, что не увидел ни одного знакомого офицера, не говоря уже о слушателях. Все правильно – смена поколений. Лишь Знамя училища все то же. Я кивнул ему, как единственному старому знакомому.
Едва прошли войска, двинулись колонны школьников – участников спортивной части праздника. И это знакомо. В пятом классе я попал в сводный отряд барабанщиков и горнистов. Отряд открывал спортивную часть праздника, и выходил на площадь сразу после прохождения военного оркестра. В тот раз впервые, хоть издали, увидел настоящий военный парад.
А в седьмом классе, когда занимался в гимнастической секции “Динамо”, меня включили в состав большой группы гимнастов, синхронно выполнявших на площади разнообразные перестроения и простейшие упражнения. В тот раз военный парад увидеть так и не удалось, но от того праздника у меня осталась настоящая спортивная форма: майка с буквой “D” на груди, гимнастические брюки и китайские кеды. По традиции форму, выдаваемую участникам спортивных выступлений, дарили на память, в качестве поощрения. Ту форму я берег, и она продержалась у меня много лет. Окончательно она износилась лишь в весну-лето шестьдесят третьего года, когда я почти ежедневно занимался академической греблей на харьковском водохранилище.
Как давно все это было. Вот и сейчас за полчаса передо мной тожественно прошагала моя военная молодость, а за ней, в нарушение обычного жизненного порядка – пионерское детство и комсомольская юность.
За спортсменами подошли и встали, в ожидании своей очереди, организованные колонны нашего района, заполнив все пространство улицы гигантскими красными знаменами, транспарантами и прочими яркими многоцветными атрибутами праздника. В то время еще не было отдельных колонн ветеранов войны. Все они шли в районных колоннах, в составе предприятий и организаций, где работали. От сотрудников, “не нюхавших пороха”, их отличали лишь боевые награды на штатских пиджаках, да какая-то особая, восторженная радость на лицах. Как искренне они радовались празднику Победы, который по существу и был их настоящим праздником, завоеванным каждым из них в выпавших на их долю боях и лишениях военного лихолетья. В ожидании движения колонн, группы ветеранов пели песни военных лет, или лихо отплясывали под музыку многочисленных духовых оркестров. В тот день равнодушных или хмурых людей в орденах и медалях я не видел.
Примерно через час, когда завершились военный парад и спортивные выступления, колонны трудящихся двинулись, наконец, в сторону площади. Конечно, можно было, как в детстве, потихоньку присоединиться к какой-либо из организаций и пройти вместе с демонстрантами через площадь. Увы, сейчас такого желания не было. Мы еще немного посмотрели на демонстрацию и заторопились домой, где нас ждали гости и праздничный стол.
Глава 10. Праздник со слезами на глазах
Гости оказались самыми неожиданными. По давней традиции, возникшей еще во времена полного отсутствия иной связи, кроме почтовой, в гости друг к другу ходили без всякого приглашения, как придется. Но, помнится, гостям всегда были рады. Особенно в праздники, когда в любом доме желанным гостем мог легко стать даже случайный человек, перепутавший адрес.
Первой возникла тетя Оля Руголева. Мне кажется, ее маленькую семью я знаю столько, сколько помню себя. Наши семьи дружили еще с лагерных времен. Муж тети Оли – дядя Петя – в лагере был непосредственным начальником моей мамы, вплоть до самого моего рождения. Он был видным мужчиной высокого роста и крепкого телосложения. Но, главными его достоинствами были исключительные выдержанность и порядочность. Его уважало начальство, и боготворили подчиненные – в основном, женщины-переводчицы. Для моей мамы он на всю жизнь так и остался эталоном настоящего мужчины.
Единственным пятнышком в биографии дяди Пети мама считала его странную женитьбу. Эта история раскрывалась передо мной постепенно и по мере моего взросления становилась все более понятной. Одновременно тетя Оля из демона-искусителя доверчивого дяди Пети – а именно этот образ постоянно культивировала моя мама – превращалась в обыкновенную женщину. А сама история показалась мне не лишенной романтики высоких отношений.
Конечно, мне трудно представить тетю Олю молоденькой девушкой, но все-таки кажется, что она вовсе не была дурнушкой и дурочкой, какой ее всегда представляла мама. По мнению матери, она была недостойна внимания такого положительного во всех смыслах человека, как дядя Петя. Но, я думаю, это было лишь мнением замужней женщины, конечно же, тайно в него влюбленной.
Каким образом дядя Петя оказался в лагере, мне неизвестно. Ярких воспоминаний о нем, как, скажем, о других служащих лагеря, из моего раннего детства я не вынес. В нашем домике он был редким гостем. Не часто появлялся и в помещениях для военнопленных. Он работал в основном в персональном кабинете, как и другое лагерное начальство. В то время он снимал комнату в большом двухэтажном доме в самом центре города. До революции дом принадлежал воронежскому помещику, вотчина которого включала и деревню, откуда происходил и сам дядя Петя. Так случилось, что в том доме в основном проживали его земляки, которые сдавали ему комнату.
Там он и встретил молоденькую девушку, которая жила на втором этаже. Трудно сказать, что толкнуло их друг к другу – они действительно были разными. Дядя Петя – из многодетной, очень бедной крестьянской семьи. Рано покинул родную деревню. Промышлял, чем мог. Много помогал семье. Кем он был до войны, не знаю. Но после войны, вплоть до самой отправки немцев в Германию, в лагере военнопленных он вел, как тогда говорили, “оперативную работу”, возглавляя специальное подразделение. Едва лагерь закрыли, дядю Петю демобилизовали.
Помню, именно тогда он стал нашим частым гостем. С моим отцом они подолгу обсуждали свои перспективы. В конце концов, отец написал рапорт и остался служить в войсках НКВД. Учитывая боевой десантный опыт отца, его тут же направили на оперативную работу, а заодно и на какие-то заочные двухгодичные курсы. А дядя Петя вскоре объявил, что устроился на работу в лесничество харьковского лесопарка. Кем он там работал, не знаю, но с той поры он стал помогать нашей семье, ежегодно предоставляя нам в лесопарке небольшие земельные участки, на которых мама с превеликим удовольствием выращивала овощи. А я, школьник младших классов, на этих грядках получал свои первые уроки земледелия.
Тетя Оля была единственной дочерью того самого помещика, владельца харьковского дома и воронежского поместья. Как случилось, что помещика и его семью не репрессировали, трудно сказать. Возможно, они попросту затерялись в Харькове. А затеряться им помогли бывшие их крестьяне, во множестве заселившие тот помещичий дом. Судя по всему, тетя Оля получила неплохое образование. Что она окончила, не знаю, но свободно изъяснялась по-французски, хорошо знала немецкий. Тетя Оля никогда нигде не работала, но в любом обществе умела достойно себя преподнести. Она всегда со вкусом одевалась и была заядлой театралкой. Одно время приучила к театру и мою маму, но с рождением младшего брата, их совместные театральные походы прекратились. Тетя Оля была женщиной своеобразной, манерной, какими обычно и показывали в кино старорежимных барынек или жен высокопоставленных советских тузов. К тому же, из-за своего французского, по-русски она, сколько ее помню, говорила с легким французским прононсом, что очень раздражало мою маму. Но, как я понял, тетя Оля раздражала ее в принципе. Неважно, чем.
Семья Руголевых так и осталась бездетной. Помню, как однажды они пришли к нам с дикой просьбой – усыновить нашего новорожденного младшего брата, еще не имевшего даже имени. Естественно, им отказали. Правда, вместо ребенка им тогда подарили нашего с Сашкой маленького щенка. “Лучше бы подарили этого противного братика”, – плакал тогда шестилетний Сашка. Мне тоже было жалко щенка, но я уже понимал, что братьев дарить нельзя, и не плакал.
К тому же нам с Сашкой разрешили навещать щенка в любое время. С тех пор мы часто бывали в том удивительном доме. Руголевы занимали всего две комнаты на втором этаже. Но, что это были за комнаты! Гостиная, размером с нашу квартиру. Высокие потолки, огромные окна, на потолке – лепнина. И чего там только не было на том потолке: какие-то младенцы с крылышками и луками со стрелами, какие-то старинные гербы в обрамлении гроздьев винограда и других диковинных растений, и еще много чего. Мы с братом любили разглядывать потолок. А еще в комнате был камин. Правда, он уже не работал. А так хотелось посмотреть, как в нем пылает настоящий костер! Об этом нам рассказала тетя Оля, которая единственная из всех видела его в действии. А балкон. Летом там стоял большой обеденный стол со стульями и горка с посудой. И еще оставалось столько места, что мы с братом могли бы там кататься на нашем трехколесном велосипеде, не задевая ничего, как в нашей “большой” комнате. Вторая комната была размером с нашу большую. Это была спальня. Но там мы с братом почти не бывали.
К нашему удивлению, щенок так и не вырос. Оказалось, это обычная комнатная собачка. Конечно же, мы с братом по-прежнему любили ее, но были немного разочарованы, потому что надеялись, что щенок станет настоящей сторожевой собакой, каких видели в лагере.
А потом у Руголевых появился телевизор. И несколько лет раза два-три в неделю мы всей семьей ездили на весь вечер смотреть телепередачи.
Полгода назад умер дядя Петя, а чуть раньше – наша собачка. И в тот праздничный день тетя Оля вспомнила о нас.
Не успел поговорить с тетей Олей, как в квартиру с шумом ввалился дядя Володя Макаров. Что это был именно он, догадался по истерическому визгу мамы – дядя Володя обожал щипать знакомых и даже малознакомых женщин, а за столом рассказывать веселые, не совсем приличные анекдоты. Как ни странно, ему это всегда сходило с рук. Более того, он нередко становился душой любой компании, а “ощипанные” женщины его просто обожали, прощая дикие выходки и скабрезности, густо украшавшие его застольные речи.
– Ты один? А где Нина и Борис? – спросила мама.
– Нина осталась с ним дома. Он, видите ли, немного приболел. А у меня – праздник. Мне болеть некогда. Ну, где там Афанасий? Где ребята? А это, похоже, жена Толика? – спросил дядя Володя, и я тут же услышал визг ощипанной Татьяны.
Дядя Володя звезд с неба не хватал. Еще до войны он окончил семь классов средней школы в Ленинграде, где родился и вырос. Он перешел в восьмой класс, когда началась война. Волей случая оказался за линией фронта – в партизанском отряде. Уже после снятия блокады Ленинграда узнал, что в осажденном городе погибли его родители и все родственники. Возвращаться было не к кому, да и некуда – их дом был уничтожен. Прямо из партизанского отряда дядя Володя добровольно ушел на фронт и воевал до Победы, не жалея себя. После войны он продолжил военную службу. Так и оказался в охране лагеря военнопленных.
В лагере дядя Володя какое-то время служил под началом моего отца. А поскольку оба были фронтовиками, между ними быстро установились особые отношения.
Тетя Нина – жена дяди Володи – происходила из профессорской семьи, но война помешала ей даже окончить школу. Она с детства хорошо знала немецкий, а потому, прибавив себе пару лет, добровольно оказалась в войсках НКВД, где в тот момент потребовались именно эти ее знания. В августе сорок третьего, когда освободили родной Харьков, тетя Нина, по ее просьбе, была направлена переводчицей в лагерь военнопленных, созданный в поселке Покатиловка, что под Харьковом. Там она познакомилась с моей мамой, работавшей в том лагере, а позже – с моим отцом, направленным туда же после выписки из харьковского госпиталя.
В сорок четвертом моих родителей и тетю Нину перевели в лагерь, который располагался на окраине Харькова – в районе тракторного завода. Там все они и познакомились с веселым молодым сержантом Володей Макаровым. Именно в том лагере в декабре сорок четвертого года родился я.
В сорок шестом отца вернули в Покатиловку. Осенью того же года в том поселке родился мой брат Сашка. Из Покатиловки отца вновь перевели в Харьков, но в лагерь, который располагался в центре города – на территории разрушенного автодорожного института. Там наша семья снова встретилась с молодой семьей Макаровых – дядя Володя и тетя Нина уже успели пожениться.
Долгое время семья Макаровых была бездетной, а потому я быстро стал ее любимцем. Несколько лет моей сознательной жизни в лагере Макаровы опекали меня не меньше, чем мои родители, занятые работой и заботами о младшем брате.
Я расхаживал по всему лагерю с дядей Володей или с тетей Ниной. Именно тетя Нина познакомила меня с немцем-переводчиком гером Бехтловым, благодаря которому я быстро освоил разговорный немецкий. Более двух лет гер Бехтлов фактически был моим наставником и с большим терпением и тактом воспитывал меня, как немецкого мальчика.
Тетя Нина, как и мой наставник, старалась больше говорить со мной по-немецки, что очень раздражало дядю Володю, который немцев, мягко говоря, недолюбливал, видя в них хоть и побежденных, но все-таки врагов.
Макаровы жили не в лагере, как большинство персонала, а у родителей тети Нины – в старинном доме недалеко от лагеря. Похоже, интеллигентным родителям не нравился несдержанный на язык, малообразованный зять. Дядя Володя отвечал им тем же. Сколько помню, “любимым” персонажем его застольных анекдотов была теща. Рассказывал он эти анекдоты с мастерством и каким-то особым, выстраданным удовольствием. Да и знал их немало.