Алекситимия

– Милый, звонила твоя учительница, – она сделала паузу, как будто хотела быть уверенной, что мальчик её понимает, – она сказала, что сегодня твой одноклассник упал и сломал ногу.

Даниил продолжил молчать даже когда Ира сделала паузу, как будто надеялась, что мальчик сам заговорит с этого места. Но он продолжал молчать, глядя широко распахнутыми глазами на свою мать.

– Он сказал, что ты был там, но не позвал на помощь. Это так, милый?

Даниил не сказал ни слова, глядя на мать, как будто пытался осознать происходящее. Казалось, они оба задавались одним и тем же вопросом – было ли это правдой.

– Милый, почему ты не позвал кого-то?

Даниил как-то рвано пожал плечами в одно мгновение становясь похожим на ребенка пяти лет. Ира же вздохнула не зная что делать. Должна ли она наказать его? Ни в одной книги про воспитание детей не было главы о том, что делать если твой ребенок оставляет своего одноклассника с открытым переломом ноги. Его нашли спустя только двадцать минут, потому что это была большая перемена и все были в столовой. Одноклассники говорили, что видели Даниила, когда он зашел в кабинет и забрал рюкзак. Он ведь мог им сказать, но он просто молчал, не сказал ни слова.

– Иди в свою комнату, – тихо сказал Ира, вздохнув.

Даниил пошел в свою комнату и запер за собой дверь.

Он сидел в своей комнате до самого позднего вечера. Время скакало неравномерно. Иногда одна минута длилась бесконечно, иногда час длился не дольше мгновения.

Он лежал на своей кровати, когда открылась входная дверь.

Он сразу же понял, что это пришел отец. За окном уже было черным-черно. Отец нередко приходил поздней ночью усталый морально и как будто постаревший, навидавшись ужасов людской души.

Даниил слышал негромкий разговор между родителями. Он не мог расслышать всего, лишь отрывки фраз, но зная интонацию и своих родителей он мог предположить о чем они говорят. Его мать обеспокоенным, иногда срывающимся, голосом, рассказала о звонке учителя, шепотом прибавив свои ощущения о том, что их сын в этом совершенно не раскаивается.

Пантелей, положив руку на плечо жены, успокаивающе сказал, что ничего страшного не случилось и их сын просто испугался, а такое бывает. Это не значит, что он плохой человек. Он поддался панике.

Вскоре Ира успокоиться и, вздохнув, согласится с правотой Пантелея.

Он всегда умел её убеждать своим низким, размеренным голосом. Слова всегда были наполнены уверенностью. Создавалось впечатление, что он вовсе не может ошибаться.

Даниилу казалось, что должно что-то измениться. Ведь это такая распространенная ошибка думать, что с изменениями в тебе изменяется и мир вокруг.

Он уснул с картинами крови и осколком кости перед глазами. Как будто этот момент, подобно картинке, что переводят на кожу, остался на внутренней стороне век.

Возможно от этого ему всю ночь снились сюрреалистичные кровавые картины, где людей выкручивает с хрустом костей, как будто они не живые существа, а какая-то тряпка после стирки и её отжимают от лишней воды. Все заливало неестественно густой кровью, напоминающей сироп. Он проснулся, когда смотрел на свои ноги, что были по колено в крови. Он вглядывался в неё до тех пор, пока по всей поверхности крови не раскрылось с десяток, с сотню глаз. Они моргали и смотрели на него. Он проснулся от ужаса, резко сев, глубоко дыша. Он весь был покрыт потом из-за которого его пижама прилипла к коже. Несколько прядей волос прилипли к лицу и щекам.

Даниил зачесал пальцами волосы назад. Они были влажными и запутанными, пальцы застревали в темных прядях от чего неприятно тянуло кожу головы.

Мерно стучали часы на стене и Даниил посмотрел на них. Уже скоро нужно было вставать, потому он решил не ложиться спать опять, впрочем, зная, что он все равно не сможет уснуть.

Ему казалось, что он до сих пор может чувствовать взгляд того множества глаз.

Он опустил ноги с кровати, ковров не было и по утрам и вечерам в квартире было холодно. Босые ноги тут же замерзли и по спине побежали мурашки. Он быстро прошлепал по коридору по направлению к кухне. В квартире стояла тишина и казалось кроме его шагов никаких звуков не было.

Отца опять не было. Наверняка, вызвали вместе с рассветом. Это было не впервой. Мать ещё не проснулась. Даниил видел в приоткрытые двери её фигуру под грудой теплых одеял.

Он сел на табурет на кухне, слушая мерное постукивание часов. Почему-то почти в каждой комнате у них висели часы, на кухне тоже. Он слушал их, размышляя. Его не отпускала мысль, что же его ждет сегодня в школе. Ему казалось, что ему не забудут просто так, что он оставил одноклассника лежать под лестницей со сломанной ногой.

Даниил чувствовал как его сердце заполошно бьется в панике от ужасающих мыслей, что его ждет. Он знал, что воображаемые ужасы часто преувеличены, если не всегда так. Но сейчас ему казалось, что так и будет. За этими мыслями время летело ужасающе быстро, приближая его к часу, когда нужно идти в школу. Он до безумия хотел оттянуть этот момент, даже появились мысли прикинуться больным или же просто не пойти в школу. И эти мысли были соблазнительными, хотелось поддаться их соблазну и спрятаться от проблем и страхов, подарив себе ещё немного времени в панцире своей квартиры.

Каждый шаг в сторону школы казался ему шагом к своей погибели. Когда ты юн любая трагедия для тебя сравнима с концом света, он прекрасно это знал. Но знать, оказывается, недостаточно, чтобы побороть свои чувства. Обозначить что-то абсурдным страхом, оказывается недостаточно, чтобы избавиться от него.

В школе было шумно, как всегда. Как всегда кто-то бегал по коридорам и казалось на него не обращали внимания, но он все равно вцепился в лямки рюкзака, как будто это было его единственной опорой и опустил голову, глядя только на пол и на носки своих ботинков.

Когда кто-то смеялся недалеко от него, он сжимался ещё больше. Он не мог избавиться от мысли, что это смеются над ним.

Даниил пришел практически к началу урока, преподаватель был уже в кабинете и скучающе раскладывал какие-то бумаги по своему столу. Учительница подняла на него холодный взгляд поверх очков и Даниил ещё крепче вцепился в лямки рюкзака. Ему всегда казалось, что она чувствует к нему некое брезгливое равнодушие, но сейчас её глаза горели холодным презрением. Обжигающе холодно и пронзительно. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что больше ему не стоит рассчитывать на её благодушие или защиту.

Его одноклассники смотрели на него. Они ничего не делали, только смотрели, но эти взгляды, казались такими до ужаса болезненными от чего хотелось спрятаться от этого мира.

Он сел за свою парту и начал доставать вещи. Казалось, они думали, что если он сосредоточен на своих вещах, он не слышит как они переговариваются и иногда в этих разговорах мелькает его имя. Он слышал имя своего одноклассника, что сломал ногу и ужасающее «двадцать минут!», на которое его одноклассники упорно делали ударение.

***

Даниил сидел на медицинской кушетке, глядя в окно. Там ярко светило солнце от чего стекло окна слегка переливалось. Он с поразительным упорством смотрел на солнце, которое, казалось белым ярким всплеском света. Его глаза начинали слезиться, но он почему-то не отворачивался.

Он уже успел заметить, что, если долго смотреть на солнце позже перед глазами все беспросветно черное и лишь спустя какое-то время картинки перед глазами начинают светлеть, начиная с края.

Он как какой-то экспериментатор повторял одно и тоже в надежде на другой результат или же желая получить более точные данные.

Ира не сразу заметила его пристрастие до боли в глазах рассматривать солнце. А как только заметила в испуге начала прикрывать ему глаза ладонью и даже несколько раз взволнованно накричала, положив ладони на щеки сына, глядя ему в глаза.

Тот моргал, пытаясь вернуть себе прежнюю четкость зрения, чтобы видеть лицо матери и это только ещё больше её пугало.

Даниил был её первым ребенком и она знала лишь, что детское любопытство – это нормально. Но она не знала где та грань, за которой заканчивается нормальное детское любопытство.

Ни в одной книге про воспитание детей, которую она читала, не говорилось, что делать если твой ребенок рассматривает солнце слишком часто и слишком долго. Ни одного достоверного источника, который может сказать нормально это или нет.

От того она, поддавшись интуиции, как и многие родители, взволнованно доказывала Даниилу, что так делать нельзя, угрожая тем, что он ослепнет. Но мальчик, с поразительным скепсисом для своего юного возраста, сказал, что не верит, что солнце может сжечь его глаза, поскольку то слишком далеко.

Но в этот раз они пришли в больницу по другой причине.

Даниил был достаточно взрослым, чтобы Ира не боялась оставлять его одного на улице пока он что-то делал во дворе, она полагала, что тоже, что и другие мальчишки. Бегал, шутил, возможно, задирали девочек. Это все ведь нормальный период взросления, тем более Даниил всегда приходил вовремя и никогда не клянчил ещё пять минут, покорно приходя в указанное время и шел мыть руки.

От этого Ира и Пантелей не могли нахвастаться своим ребенком, авторитетно говоря своим друзьям, у которых были проблемы с послушанием детей, что все дело в авторитете и воспитании.

Знакомые каждый раз сюсюкали с Даниилом, говоря, какой он хороший мальчик, как будто он был не ребенком, а хорошо дрессированным псом. А после, поджимая губы, авторитетно заявляли о то, что Ира и Пантелей, наверняка, бьют своего ребенка, а может и вовсе дают какие-то лекарства. Говорили о том, что мальчик заторможённый, апатичный и вообще не такой, каким положено быть обычному ребенку. Наверняка, он умственно отсталый, говорили они, уверенно кивая, как будто могли безоговорочно и безошибочно ставить диагнозы.

Было жаркое лето и Ира, вспоминала года своего детства и то, как ей было весело. Во взрослой жизни не может быть так незабываемо весело, как когда ты ребенок. Тогда звуки громче, краски ярче, а мир неописуемо прекрасен и интересен. От того, желая создать своему ребенку такие же поразительно яркие воспоминания она отправляла его поиграть во дворе. Но Даниил должен был вернуться в три дня, чтобы пообедать и уже после мог пойти ещё на несколько часов.

Она включила какую-то программу по телевизору и гладила вещи. Ира даже не имела понятия, какая передача транслируется. Ей просто нравились голоса на фоне, они отвлекали и делали обычные домашние обязанности не такими нудными.

Из-за жары и раскаленного утюга она вспотела и футболка прилипла к телу, а на лбу скопились крупные бусины пота, которые она вытирала периодически предплечьем.

Хлопнула входная дверь и Ира бросила быстрый взгляд на настенные часы. Их дала ей её мать. Часы были большими, коричневыми с фигурными стрелками. Они показывали без пяти три.

Послышались шаги небольших ног и в комнату зашел Даниил в не по размеру больших и грязных шортах, Ира не хотела давать ему надевать во двор новые вещи. Даниил постоянно садился на землю или траву и вещи после было практически невозможно отстирать.

Он всегда подходил к ней, когда возвращался, это было что-то похожее на их семейную традицию и даже спустя года, когда он шагнет на путь подростковости он по привычке будет говорить, что вернулся домой по возвращению.

– Как погуляли? – спросила Ира, выключая утюг.

Она приготовила на обед суп и тот остывал на плите. Она решила дождаться Даниила, чтобы пообедать вместе с ним.

– Нормально, – сказал мальчик.

– Пошли мыть руки и кушать, – улыбнувшись, сказала женщина и мальчик послушно кивнул.

Ира понимала, что иногда говорит с Даниилом, как должна была говорить несколько лет назад, когда тот был ещё совсем крошкой. Сейчас Даниил был слишком взрослым для такого и не смеялся как раньше, когда с ними сюсюкали. Но Ире казалось, что прошло всего несколько недель с тех пор как она взяла его впервые на руки.

Она давно услышала фразу, что для родителей их дитя всегда будет ребенком, но она воспринимала эту фразу, казалось, до конца не понимая смысла. Сейчас она осознавала, что, как будто, не готова принять взросление своего мальчика. И пусть иногда, особенно, когда усталость наваливалась неподъёмным грузом, ей хотелось, чтобы Даниил стал взрослым побыстрее, но после она жалела об этих мыслях.

Ей казалось, что она скучает каждый день по вчерашнему дню. Когда Даниилу было два года, она скучала по нему годовалым, потому что тогда у него были до безумия большие, наивные глаза и он тянул к ней свои крошечные ручки.

Когда ему было три, она скучала по двухлетнему Даниилу.

Она положила ему руку на спину, немного ниже шеи, ведя его в ванную мыть руки. На мальчике была слегка большая для него футболка, от того ворот был немного ниже положенного и Ира чувствовала своей ладонью неприкрытую кожу спины своего сына. Та была мягкой, влажной и слегка липкой от пота, она была покрыта едва ощутимыми тонкими, мягкими волосками.

Рукава футболки заканчивались немного выше локтя. Тонкие руки Даниила, казались ещё тоньше, напоминали тростиночки. А локти казались слишком острыми, костлявыми и хрупкими.

Ира стала за спиной Даниила, когда они подошли к раковине и включила воду. Раковина была Даниилу до груди и чтобы взять мыло ему приходилось тянуться вперед, но уже не приходилось становиться на носочки, как раньше. Но Ира по привычке взяла жидкое мыло и налила его в ладони, сложенные лодочкой, сына.

Она едва ли не цокала языком, глядя на то какая бурая становиться пена.

Женщина прищурилась, заметив что-то ярко красное на руке сына и как только тот смыл пену она аккуратно схватила его за запястье, поворачивая его руку, чтобы лучше рассмотреть это нечто.

Кожа была воспаленной, а в центре были грязно-желтые пятна. Одно из таких пятен надулось, становясь похожим на волдырь с бурлящим внутри горячим гное. Возле ожога кожа, казалось, была раскалённой.

– Что случилось? – взволнованно спросила Ира, все ещё разглядывая ожог.

Он не был очень большим, но на детской руке казался чудовищной раной. Тем более у Иры не было ни одного предположения как её ребенок мог получить такой ожог. На улице было жарко, но это совсем не было похоже на обычный солнечный ожог.

Даниил же был совершенно спокойный, смотрел на воспаленную кожу на тыльной стороне левой руки, как будто это вовсе не была его рука и он не чувствовал обжигающей боли.

Он пожал плечами, как делают едва ли не все дети, а после бросил отрывистую фразу со слишком размытым объяснением о том, как появился этот ожог.

Ира нервно прикусила губу и не отпуская руки сына, как будто боялась, что как только сделает это он опять где-то пораниться. Она отпустила его руку только когда быстро накинула на себя старую футболку и схватила сумку. Но после она не отпускала его ладони весь путь до больницы. Она сжимала его маленькую ладошку с короткими, тонкими пальчиками. Даниил едва поспевал за ней, несколько раз он споткнулся, но Ира не замедлялась, стараясь попасть в больницу как можно быстрее.

Возможно, она преувеличила и достаточно было просто обработать ожог, но правда была в том, что её испугал не ожог, а поведение Даниила. Она вспоминала себя в детстве, когда кричала и плакала, каждый раз, когда падала. Даже если больно не было. Она вспоминала других детей. Они никогда не молчали, как будто не замечали своих повреждений. И они никогда не причиняли себя боль из-за любопытства. Дети были жестоки, они могли причинить боль кому-то другому из чистого любопытства и прирожденной жестокости, но никогда себе.

Ей хотелось утешения и успокоения, чтобы кто-то кому можно доверять, заверил её, что это абсолютно нормально, а она раздувает из мухи слона. Возможно, она будет выглядеть как истеричка, но накопившиеся сомнения терзали её.

– Что у вас случилось? – улыбаясь Даниилу спросил врач.

У него были добрые карие глаза и седые, густые усы. Он был как ожившая иллюстрация к книге про доктора Айболита. Ира подсадила Даниила, помогая ему забраться на обтянутую клеёнкой кушетку.

– Ожог, – объяснила Ира.

– Так, сейчас посмотрим, – сказал врач.

Недалеко от кушетки стояло множество мягких игрушек, чтобы успокоить маленьких, испуганных детишек и врач, наверняка, уже по привычке, взял плюшевую собачку и положил её на колени Даниила.

– Его зовут Гав-гав, – представил мужчина, приподняв плюшевую лапу, в приветствии, – ты ему понравился, и он хочет посидеть с тобой. Я посмотрю где у тебя болит, обещаю, больно не будет, а ты пока поболтай с Гав-гавом.

Даниил нахмурился в недоумении, глядя на собаку и как-то недоверчиво поднял её, после он посмотрел на врача, то ли желая объяснения, то ли желая одобрения.

– Вот и умница. Где у тебя болит?

Даниил протянул левую руку вперед, ожогом вверх, пристально глядя на врача. Тот улыбнулся, привычно воркуя, успокаивая ребенка, а сам потянулся к скляночкам и бинтам.

– Почему ты не болтаешь с Гав-гавом? Он тебе не нравиться? – принявшись за обработку ожога, спросил врач, чувствуя пристальный взгляд на своем лице.

Мальчик взял игрушку в правую руку, но казалось та его совершенно не интересовала, и он едва ли не забыл о ней. Он не бросал любопытных взглядом, не двигал мягкие лапы, изображая движение и совершенно не пытался пародировать голоса, имитируя жизнь в мягкой игрушке.

– Нравится, – сказал Даниил, разглядывая как врач начинает обматывать его руку бинтами.

Но он не дергался, даже когда ему должно быть было больно, что вызывало профессиональное беспокойство у мужчины. Такое поведение было не свойственно детям и пусть те были любопытны по своей природе лишь немногие могли рассматривать свои раны и как их обрабатывают и обычно, если они это делают, они непременно хныкали, как будто от наблюдения им становится больнее.

– Я не могу с ним говорить, – казалось, сказал самую очевидную вещь Даниил, – потому что он не живой. И я не могу ему нравиться.

– Вот как? – слегка посмеиваясь, сказал врач, завязав узел на бинтах и встав в полный рост, потрепал мальчишку по голове. Возможно, его беспокойство было напрасным, а мальчишка просто был из того малого процента, что слишком быстро развивается. А возможно, когда-то тот станет великим ученым, а он – его первый врач, будет едва жив из-за старости, но с гордостью скажет, что этот новатор и гений, когда-то был его пациентом и он уже тогда заметил его исключительность.

– Ну что, мамуля, – повернувшись к женщине и только в этот момент заметив её нервозность, сказал мужчина, – беспокоиться не о чем. Небольшой ожог, скоро пройдет. Я выпишу вам рецепт на мазь.

Он уже пошел к своему столу, готовый привычно рассказать сколько раз на дню и как обрабатывать ожог, удивляясь взволнованности женщины, когда та неуверенно попросила его отойти с ней на несколько вопросов.

Он бросил взгляд на ребенка, тот все так же не проявлял интереса к мягкой игрушке и внимательно что-то рассматривал через стекло окна. Послушно кивнул, он отошел ближе к двери, встав близко к женщине, чтобы ребенок точно ничего не услышал, хотя не понимал зачем такая скрытность и что же мать могло так взволновать.

На улице ярко светило солнце, до рези глаз. Но любопытство Даниила к нему не проходило. Солнце было загадочным и непонятным огнем в небе, а смутных объяснений родителей ему было недостаточно.

Он понимал, что оно не способно выжечь глаза – он никогда не видел людей с выжженными солнцем глазами, но способно оставить ожог на коже.

Пока остальные дети бегали по двору и катались на качелях, он сидел недалеко от дома. Там никогда не играли дети, потому что было слишком много стекла, и родители запрещали, угрожая тем, что они могут пораниться и чем-то заразиться. Но Даниилу нравилось играть с переливающимися стеклами.

Он брал разного цвета осколки и рассматривал как те блестят и переливаются разными цветами, но больше всего ему нравилось направлять их на землю и рассматривать какой цвет они создадут на асфальте.

А после он случайно обнаружил, что если направить солнечный зайчик, который он создавал с помощью стекла, на листик то тот темнел и начинал обугливаться до того момента пока не загорался.

Даниил нахмурился в недоумении и провел несколько раз по лучу, думая, что ощущения будут такие, как когда проводишь сквозь поток воды, который вытекает с крана. Но этого не произошло.

В нестерпимом порыве любопытства и желании разгадать тайну стекла, он направил луч себе на руку, чувствуя, как медленно кожа нагревается. Вначале обуглились короткие, светлые волоски, а после кожа начала краснеть. Но он не понимал, что происходит. И это заставляло его продолжать, как будто, в один момент, если он продолжит это делать, перед глазами высветиться ответ, подобно титрам в конце фильма.

Мальчик несколько раз моргнув, переведя взгляд с окна на мать с врачом. Она что-то доказывала обеспокоенным шепотом, врач же выглядел сбитым с толку и хмурил густые, седые брови в непонимании.

Он поднял руку, как будто пытался остановить её поток речи. Его лицо, казалось, искажалось мукой и усталостью от бесконечных вопросов от обеспокоенных родителей, которые впадают в панику от обычного прыщика.

Он бросил парочку фраз и, повернув голову, улыбнулся Даниилу, перед тем как ненавязчиво напомнить женщине, что у него есть ещё пациенты, которые действительно нуждаются в помощи.

***

Даниил шел по коридору, прижимая к груди книгу, опустив голову. Он шел неуклюже-быстро, каким-то пружинистым шагом, стараясь быстрее пройти через коридор, чтобы спрятаться в кабинете. Он чувствовал себя персонажем какой-то игры, который старается как можно быстрее пройти сквозь опасный участок, чтобы укрыться в бомбоубежище.

Волосы падали на лицо, мешая нормально видеть. Ему давно было пора подстричься, ведь волосы становились слишком длинными и он сам давал лишний повод для шуток. Но ему нравилось, что волосы мешают смотреть, ему казалось, что он так менее заметен и он не мог видеть всех этих лиц, искажённых в насмешливых выражениях.

Но он продолжал слышать хихиканье и излишне громкие шутки над ним – специально, чтобы он мог слышать их.

Даниил крепче вцепился в книгу, прижимая её так сильно к себе, что твердые углы врезались в его кожу. Наверняка, после останутся совсем крошечные синяки. Он старался думать о чем-то другом – вспоминал теоремы по математике или вычислять числа Фибоначчи. Старался занять свой мозг чем-то, чтобы не слышать этих смешков, чтобы они не после не всплыли на поверхность ночью, когда он будет пытаться уснуть.

Это было одно из самого ужасного в его положении. Из-за этого ему казалось, что у него нет безопасного места, без этих смешков и обидных слов, что преследуют его.

Когда он лежал ночью на своей кровати, окно распахнуто, от чего штора колыхается и бросает причудливую тень на потолок. Все перед гильзами слегка плывет из-за чего кажется, что он в лодке, которая дрейфует по волнам. Но вместо плеска воды он слышит хор мерзкого смеха, напоминающий гул гиен. Перед его глазами стоят гротескно искаженные лица, как будто это не живые люди, а картины каких-то современных художников.

Слова преследуют его, как будто приклеились к его коже. «Урод», «даун», «отсталый». Он не понимает, чем заслужил это. Он не был отсталым – он проходил множество тестов и учеба ему действительно нравилась. Многое давалось ему намного легче, чем его одноклассникам.

Один, два, три, пять, восемь – мысленно перечислял он.

Он споткнулся об что-то, хотя он не тешил себя мыслью, что это была случайность. Это было уже традицией – ставить ему подножки. Не проходило и дня без этого.

Коридор залился громким смехом, его обступили, мешая убежать. Книга упала куда-то вперед, а Даниил стоял на коленях, опираясь руками в пол, низко опустив голову, так что он мог видеть только пол перед собой. Его колени пекли, как будто от ожога, а ладони, наверняка, опять покраснели. Левый локоть немного болел, возможно, он немного содрал кожу при падении.

Даниил неуклюже поднялся, смотря в пол и подхватил свою книгу. Несколько листов неестественно сдвинулись, наверняка, придется её подклеивать. У него нет ни одной книги, которая выглядит как новая. Почему-то его одноклассникам и не только, кажется забавным портить его имущество.

А его родители как будто не понимают этого и думают, что он просто неуклюжий или возможно неаккуратный и из-за этого его вещи всегда такие неопрятные. От мысли, что родители просто закрывают на это глаза он поджал губы, искажая свои черты лица. Он сглотнул комок, застрявший в горле и вновь прижал к себе книгу, как будто старался спрятаться.

Он пошел вперед, сильно сутулясь, стараясь быть меньшим, надеясь, что получится пройти между школьниками. Но его сильно толкнули в плечо из-за чего он едва опять не упал, отшатнувшись на несколько шагов назад, вновь оказавшись посреди круга людей, которые окружали его. Он чувствовал себя как будто он стоит посреди арены.