В поисках Тартарии: Перстень Искандера
Именно в этой поездке В.В. Верещагин вел свой путевой дневник, впоследствии опубликованный вместе с путевыми зарисовками карандашом.
Сама поездка была вовсе не рядовая. Лев Феликсович Лагорио отправился со свитой великого князя Михаила Николаевича (четвёртого и последнего сына императора Николая I), где ему довелось участвовать в «делах против горцев». Целью миссии была доставка в Тифлис важной государственной депеши и последующая работа в посольстве для укрепления межгосударственных связей с приграничными Империи народами. За эти и подобные достижения он был награждён мечами к имевшемуся у него ордену святой Анны третьей степени. В 1864 году Лев Феликсович вернулся в столицу. Судьба его ученика, Василия, сложилась иначе…
Детали той поездки Верещагин тщательно записывал в свой путевой дневник. Кроме того, художник вел карандашные рисунки-записи обо всем интересном увиденном.
Официально опубликованный дневник путешествия рассказывает в подробностях о встреченных народностях на территории Северного Кавказа, их обычаях и верованиях.
Путь художника пролегал через ворота Империи – губернский Ставрополь. На удивление, в дневнике имелось мало сведений о посещении города. А после, при следовании к Тифлису, и вовсе художник перестает описывать увиденное, ограничиваясь пересказом услышанных обычаев и сказаниями своих попутчиков.
Найденные на выставке листы проливают свет на такую странность. Василий Васильевич стал свидетелем случайного разбойного нападения на государственный экипаж с почтой, о чем делает запись в официальном дневнике. В то же время на найденных «нами» вырванных листках, Верещагин рассказывает про интриги Имперского масштаба. Срочное послание, предназначенное подпольному агенту, по шутке судьбы попало к художнику-путешественнику. Решая исправить недоразумение, Василий ищет истинного адресата письма.
В 1863 году В.В. Верещагин прибыл в Тифлис, где, переживая случившееся, работал над своим художественным мастерством. Недолгое время прожив с Русской миссией, он под официальным предлогом отошел от государственных дел и занялся ремеслом живописи. Так гласит справочник.
Найденные листки свидетельствуют об обратном! В своих взглядах Василий Верещагин не поддерживал политику великого князя Михаила Николаевича по силовому решению вопроса на Кавказе. Закончив обучение тайной канцелярией, его в качестве агента влияния отправляют в Европу. А дальше были годы кропотливого труда, путешествие с Русской миссией по горячим точкам мира, отстаивание принципов гуманизма в головах общественности.
Зоя Павловна, повествуя эту историю, периодически отсылалась к другим источникам и показывала копии документов из «Европейской» деятельности художника. Для меня было большим откровением, что подозрения о причастности Верещагина к шпионским играм Империи существовали многие годы. Теперь, имея листы, можно с уверенностью говорить о причинах, подвивших на не простой путь. Выезжая из Петербурга обычным художником, стремясь заработать на границах Империи, он прибывает в Тифлис с твердым намерением бороться с жестокостью построения общества. Агентом влияния Российской Империи он становится не так скоро, через пройденные интриги европейских государств, преследующих свои интересы в регионе.
Что касается находки тайника в картинной раме, выяснилось, такое явление далеко не редкость. Обычно, к подобной практике прибегали не только для сохранения от лишних глаз страниц дневников. Контрабанда запрещенных предметов, либо резидентской почты в правление консервативно настроенного Николая первого представляла сбой весьма доходное предприятие. Крайнее особенно интересно, если вспомнить, как часто Верещагин путешествовал по странам Европы на выставки со своими полотнами. Как вспоминал его сын, порой на транспортировку массивных рам и полотен художника требовалось до четырех железнодорожных платформ.
– Надеюсь, теперь историки не примутся крушить все рамы Верещагина в поисках прочих тайников? – подытожил я рассказ Зои Павловны.
– Нет. Конечно же, нет! – она рассмеялась. – Инструментарий историков и искусствоведов на сегодняшний день богат. Можно пропустить все через рентген. Таким образом, было найдено много интересного, в том числе картины под нанесенными позднее изображениями.
Слушая скрупулёзные подробности Зои Павловны, я старательно накидывал черновики репортажа. Параллельно с письмом велась запись на диктофон. Периодически отвлекался на то, чтобы дойти до сканера и сделать себе копию некоторых исторических документов.
– Какие-то попытки к дальнейшему поиску продолжатся? – не унимался я.
– А что искать-то? – удивилась Зоя. – Дневник опубликован еще сотню лет назад. Дима нашел дополнение к нему. Про то, как Верещагин был не простым художником, проводя межгосударственные миссии, нам и без того давно известно. История закрыта.
– Мы так и не поняли, с какой целью он спрятал эти листы. И он ли это сделал?
– Это мало интересует сообщество искусствоведов. Да и полотна художника не инструмент в подобном. Если интересно, продолжайте сами расследование в желаемом направлении.
– Как по мне, так после моей находки… Диминой находки, вопросов больше, чем ответов, – поправился я вовремя, поймав любопытный взгляд Зои.
В конторе кроме нас никого не было в продолжении всего интервью. Несомненно, Зоя специально подобрала такое место для красивых фотографий на ее рабочем месте. Фото ее довольного лица в журнале придаст значимости в собственных глазах и повысит авторитет среди коллег, которых попросила не мешать нашему диалогу.
– Владислав, давайте начистоту! – она сняла очки и оглянулась.
Вот не нравится мне, когда люди снимают очки и произносят такие дежурные фразы. Вербально, кажется, таким жестом они снимают с себя маску и хотят взаимного жеста от ответчика. С очками маска не снимается, а наоборот, коварно одевается. Страшнее в случае, когда человек, снявший очки, начинает грызть их дужку.
– Я прекрасно понимаю, что Дима имеет косвенное отношение к находке, – продолжила она с непроницаемым лицом. – Вы специально разбили раму? У Вас были предположения относительно ее секрета?
От удивления перехватило дыхание. Боялся разоблачения в причастности к находке, дабы не подставлять друга, но не с таким поворотом событий!
– Нет. Это слишком хитро даже для меня! – рассмеялся в ответ. – Обнаружение свертка – это чистая случайность.
– Свертка?
Как хотелось ударить себя самого за столь глупый способ проговориться в пустяке! Должен согласиться, что я не мастер интервью и шпионских бесед.
– Дневник был завернут в какую-то страшную тряпицу, – принялся на ходу фильтровать слова. Минимум информации. Она что-то замышляет, пока не понял ее цели. – Спросите уборщиков, они не находили?
– На кожаном переплете специалисты нашли следы крови. Как думаете, с чем это связано?
– Припоминаю, что та тряпка была в каких-то пятнах, – юлить удавалось с каждой фразой все проще и проще. Если этот разговор продлится дальше, собственным выросшим «носом Пиноккио» я буду открывать все двери пред собой! – Точно не помню, что за тряпица. Все внимание было приковано к дневнику. К тому же происшествие с картиной, стресс…
– К сожалению, поздно пришла мысль посмотреть записи камер наблюдения. Видео хранится двое суток, после перезаписывается.
Я пожал плечами, давя внутри себя улыбку. На самом деле присвистнул бы с большим удовольствием от того, что последние улики скрываемой мной информации стерты. Теперь категорически не стоит выдавать утаенные мной сведения. Во-первых, сообщество искусствоведов вскоре узнает о тайнике рамы, и мои дополнения в виде листка с символом да окровавленной тряпки придадут большие сомнения на сформировавшуюся хронологию событий. Это значительно подставит Диму – мало того, как он допустил поломку ценного экспоната, так еще и скрывал обнаруженные реликвии. Во-вторых, с полученной от Зои информации представилось, как выпал уникальный шанс самому совершить историческую находку! Дневник я отдал Диме и ей, а причину необходимости создания Верещагиным тайника расследую сам. Так, кажется, будет справедливо.
– Буду с нетерпением ждать именно Вашу статью! – холодно отрезала Зоя.
– Я обязательно похвалю Вашу огромную помощь в изучении находки! – парировал, надавливая на ее тщеславность.
– Владислав Борисович! И про Диму упомяните пару слов…
«Вот, упрямая дура!» – внутренним голосом выругался я, стараясь крепче сжимать челюсть. Она продолжает тянуть одеяло на себя, приписывая достижения исторической находки.
Мы встали из-за стола и пожали друг другу руки. Несомненно, она ждала получить информации не меньше, чем выдала сама. Страницы пожелтевшего дневника о подробностях Имперского заговора интересны далеко не историкам. За разгадкой этой тайны могут храниться важные артефакты и реликвии. Возможно, в руках нашедшего ответы этой истории окажутся какие-нибудь ценные вещи самого художника! Или реликвии Императорского дома!
Мне одному известно, что это за утерянный предмет. И как я хочу скорее найти его, способного вершить истории народов и судьбы мира!
Вечером мы засиделись с Димой в нашем любимом баре, обсуждая детали предстоящего расследования.
– Конечно я тебе помогу, дружище! – Голос его становился громче обычно. В хмельном состоянии этот кудрявый сутулый парнишка преображался до неузнаваемости.
В сторону был отодвинут опустевший бочонок с краником, а между нами, из рук в руку прыгал исчерканный лист бумаги. Со стороны могло показаться, как два друга играют в крестики-нолики или морской бой под кружечку пива. На самом деле мы поочередно вносили предложения и исправления в план грядущего «расследования века».
– Пока я буду в Ставрополе, сможешь попасть в архив?
– Влад, я простой помощник дворника при галерее, кто меня туда пустит? – В его голосе было много иронии. Напрасно он приуменьшал свою значимость при Третьяковке. К тому же, помнится, по осени он козырял какими-то связями в штабе Министерства Обороны, когда речь зашла про ежегодный призыв.
Я бы и сам постарался проникнуть в архив, поискать сведения о губернаторских докладах в императорский двор. Но время ужасно поджимало. К выходным я должен оказаться на Кавказе.
– В Ставрополь? Кажется, ты родом оттуда.
– Да… – Я покрутил в руках пустой бокал с пеной по краям.
– Ты редко об этом говоришь.
– Плохие воспоминания, прости. Я не хочу об этом говорить.
Мы сдружились с Димой в институтские годы. Несмотря на то, что после выпуска наши трудовые пути разошлись, мы продолжали так же тесно общаться. Некоторое время снимали в складчину одну квартиру в Подмосковье. Нынче каждый пристроился в этой жизни, нашел свое призвание. Но уже много лет мы продолжаем собираться в баре рядом с институтом и судачить о разном. Ни в одну из посиделок я не вспоминал свое детство на Кавказе.
– Но все равно хочешь туда ехать. Зачем?
– Преодолеть себя. Чтобы вновь быть способным говорить про Ставрополь и свое детство.
Мы распределили обязанности и направления деятельности на ближайшие две недели «исторических» поисков.
– Ты, значит, у нас: Индиана Джонс. – Дима затянул на выходе из заведения ароматную кубинскую сигарету. – А как звали его помощника?
– Был там мальчонка азиат. – Я перехватил из его рук зажжённую смерть хомяков и лошадей. – «Коротышом», звали. Он хотел при первой встрече обчистить карманы археолога.
– Нет, коротышом не хочу быть.
– Тогда ты из другой вселенной.
Я вернул ему сигарету и пожал руку.
– Ладно, брат, давай. – Дима похлопал меня по плечу. – Как доберешься, позвони.
– И ты пиши, как что нароешь!
На пороге квартиры меня пронзила подозрительная мысль касательно Зои Павловны. Она имеет все основания полагать, как кроме дневника, в раме было спрятано что-то еще. То, что я утаил. Невольно улыбнулся. Приятно осознавать себя хранителем древней тайны, о которой подозревает окружение. Кроме того, радовало присутствие конкурента в грядущих поисках. Наличие состязания, крупной игры, придает сил.
Отрывки из дневника путешествия Василия Верещагина на Кавказ.
Далее в своей статье привожу выдержки из официально опубликованного путевого дневника и прикладываю продолжение повествования в найденных листах:
1863 г.
Целью моей поездки было Закавказье – страна, занимающая все пространство от Черного моря вплоть до Каспийского и лежащая вдоль южного ската главной цепи Кавказских гор, до границ Персии и Азиатской Турции; собственно же Кавказ состоит из гор и громадных равнин. К северу равнины эти, или степи, доходят до земель донских казаков; к востоку они тянутся по берегам Каспийского моря, до самой Астраханской губернии; на западе же – их омывают воды Черного и Азовского морей.
Прежде чем приступить к описанию моего путешествия по Закавказью, считаю нелишним передать несколько собранных мною сведений о Кавказе. Нужно ли при этом оговориться, что я не рассчитывал этими несколькими страницами очертить вполне весь край?
Тем не менее, смею надеяться, что мои эскизы, как они ни поспешно набросаны, не будут безусловно лишены всякого интереса и помогут ознакомиться с населением, о котором так мало у нас сведений, между тем как оно так резко отличается от всего того, что мы привыкли постоянно видеть. Тип, обычаи, нравы и привычки этих племен носят оригинальный, самобытный характер, и каждый с невольным удивлением остановится над ними.
Переехав границу, отделяющую Ставропольскую губернию от земли Донских казаков, я начал встречать калмыков; я был уже за чертой Европейской России: начинался Кавказ. Тут мне придется пополнить свои заметки некоторыми сведениями, сообщенными человеком, хорошо изучившим этот край и его жителей.
Все, что представляется глазам путешественника, влево от большой дороги, занято кочевьями калмыков.
… Калмыки очень ловки и большие плуты. Они смотрят на воровство как на прибыльное ремесло и производят его с невообразимым искусством. Каждый порядочный калмык должен быть ловким вором. Украсть скотину в глазах глупого и доверчивого крестьянина, загнать ее далеко и променять с барышом на другую, которая приводится в свой котун, – дело у них более чем обыкновенное. Ремесло воровства тщательно передается отцом сыну, и редкий сын не идет по следам своего отца.
… Калмык отличный наездник и очень любит верховую езду. Конь у него, большей частью, такой же породы, как и у ногайца, по крайней мере, вид и ход у них одинаковы. Крепкий и сильный, конь этот нескоро устает. Тип его своеобразен. Я очень жалею, что у меня недостало времени набросить в альбом одно из этих полезных и достойных животных.
… Еще один случай приходит мне на память. На одной из станций одна из комнат для проезжих была превращена в арестантскую: в ней заперли почтальона, у которого украли дорогую почту. Надо заметить, что обыкновенно посылки у нас возятся на телеге в больших чемоданах с висячими замками. На чемоданах последней телеги помещается обыкновенно почтальон и наблюдает за передовыми телегами. Провинившийся почтальон ехал подобным же образом, как вдруг неизвестные люди поравнялись с ним на тройке, вступили с ним в разговор и пригласили его зайти в первый встретившийся по пути кабак. Почтальон не отказался и, находясь под хмельком, не заметил, как его милые спутники, продолжая свои россказни, успели распороть ножом чемоданы и побросали на дорогу посылки; сообщники их тотчас же подобрали их. Он доехал до следующей станции на чемодане, почти уже пустом, ничего не подозревая о мошенничестве.
… Почтовые станции распределены по казачьим селениям, через которые проходит почтовая дорога. Расстояние между ними от пятнадцати до двадцати пяти верст.
… Продолжая свой путь на юг, я встречал по дороге много ногайцев. Они двигались из калмыцких степей к Тифлису. Что-то особенное, непривычное было в их передвижении.
… Земли, занимаемые ногайцами, тянутся вдоль северо–западной границы Кавказа и на юг доходят до калмыцких степей. Все это громадное пространство носит название Ногайской степи.
Ногайцы – народ мирный, трудолюбивый и скорее привыкают к оседлой жизни, чем калмыки, с которыми они очень схожи по своим нравам, обычаям и привычкам, вследствие чего я нахожу лишним распространяться о них.
… Многие из этих ногайцев говорят довольно чисто по–русски, что доказывает известную долю развитости; особенно если сравнить их с другими туземными жителями, которые с трудом привыкают к незнакомым звукам и плохо понимают наш язык.
Дополнение, найденное в раме картины:
… Договорившись с одним из старейшин кочевья, я принялся его зарисовывать в свой блокнот. Дело это небыстрое, и в процессе нанесения карандашом мы говорили об их жизни в степи.
Старейшина поведал мне, что часто встречает калмыков, предлагающих обмен. На днях в его кочевье пришла пара таковых с предложением поменять не скот, как всегда, но некие бумаги. При расспросе старейшина выяснил, что бумаги калмыки выкрали у служилого человека. Поскольку читать не умеют, то украденное для них не представляет ценности. Таковое обстоятельство странно для степных воришек, поскольку на государственные экипажи они старались не посягать. Для ногайцев эти бумаги тоже не имеют значения. Старейшина, увидев императорскую печать на одном из конвертов, решил заполучить почту.
Все бумаги выкупили за мелочевку, якобы для розжига костра. Калмыкам для выпивки и того хватит. Старейшина в дань уважения Русской короне, приютившей его народ из-под турецкого гнета, хочет вернуть бумаги обратно служилым людям.
Поскольку путь мой лежал через Ставрополь, я согласился сопроводить ранее похищенную почту к местной почтовой станции.
Оставшись наедине со мной, старейшина поделился своими подозрениями, как расхищение почты было заказано третьей стороной, дабы не допустить попадания какого-то важного письма адресату. Жаль, исполнителей нашли неподходящих, бестолковых. После чего старейшина особливо вложил мне за пазуху единственное письмо с гербовой печатью, бывшее в общей выкупленной почте. При этом тайком на ухо прошептал мне, дабы данное письмо я передал не через смотрителя, поскольку подозревает его причастность, но лично по адресу.
На конверте числился адресат: кочевой староста Аль-Аль.
Продолжение официального дневника:
Выкурив трубку скверного табаку, дружелюбно мне предложенную ногайцем, я дал на прощание несколько гривенников тем из них, с которых рисовал эскизы. Взамен того я получил провизию на дорогу и был, сверх того, осыпан благословениями.
– Ты наш знакомый, – сказал мне старичок с отвислыми ушами, дружески ударив меня по плечу, – когда ты будешь в Ставрополе, спроси старика Аль-Аль, он узнает тебя.
Подъезжая к Ставрополю, мы начали встречать казачьи станицы и городки. На известном пространстве они расположены подле большого тракта, но, по мере приближения к главной цепи Кавказских гор, они все больше и больше удаляются от дороги и наконец мелькают только вдали по сторонам ее.
… Смеркалось, когда показался живописный Ставрополь. Город стоит на отлогом холме, и громадный собор его виднеется издали со своими довольно изящными украшениями.
Въехав в город, я не мог ничего различить в темноте, кроме длинного ряда больших правильных зданий да огоньков, мелькавших из окна в окно.
Зато в предместьях дома так редки и расположены до того неправильно, что линия освещенных окон беспрестанно прерывается, и мрак господствует всюду. При таком мерцающем освещении, то спускаясь, то подымаясь в гору, не мудрено и самому черту сломать себе ногу.
Вскоре уютный кров гостиницы, хорошо истопленная печь и мягкая постель заставили нас забыть все неудобства дороги. Несправедливо было бы не заявить благодарности трактирщику за то, что, по моему мнению, составляет венец его заботливости угодить гостю. Я говорю про орган, принадлежность всех порядочных гостиниц, под более или менее мелодичные звуки которого так сладко спится путешественнику.
На другой день утром я успел обежать и осмотреть город.
Ставрополь ничем не отличается от большинства наших губернских городов, и хотя он считается главным городом северного кавказского округа, но не носит на себе никакого особенного характера.
Главная его улица не уступает улицам европейских городов: длинная линия ее пряма и широка, с бульваром посередине. Спускаясь довольно круто, она достигает подножия горы. С этой возвышенности путешественник может окинуть разом всю панораму города: большие правильные казенные здания, красивые дома частных лиц, магазины, даже может различить европейский костюм жителей обоего пола. Направо возвышается громадный собор – неприятное смешение итальянской архитектуры с византийской. Подобное неуклюжее и неестественное смешение было в большом ходу у нас в начале этого столетия, но, к счастью, начинает мало–помалу выходить из употребления.
Оконечности города не так правильно застроены и не отличаются чистотой, они даже грязны. Ставрополь имеет отчасти вид военного города; в нем живет со своим штабом заведующий всеми здешними войсками.
В описываемое мною время должность эту занимал генерал Евдокимов – герой последней кавказской войны. Он споспешествовал к изгнанию восставших в турецкие владения и был исполнителем строгих мер, употребленных при этом. Сын солдата, Евдокимов начал службу с низших военных чинов, дослужился до звания главнокомандующего и получил графское достоинство.
Между людьми, носящими на улицах знаки своей храбрости, он занимает первое место: два раза пуля изрыла его лицо и оставила на нем глубокие следы, свидетельствующие о его храбрости.
Дополнение, найденное в раме картины:
… Поднявшись по этой улице до почтовой станции, я встретился со смотрителем. Рассказал ему о случившемся со мной по пути и о благодарном ногайском старейшине, возвратившем утерянную почту. Радости смотрителя не было придела. Тотчас он распорядился отправить гонца на станцию Астаны, дабы вызволить провинившегося почтальона. Меня же позвал к себе на обед.
Мы разместились на крытой мансарде, выходящей в сад. Стоит отметить, что в эту пору в Санкт-Петербурге и носу не высунешь из теплых апартаментов без пальто. Зрели плоды, местами росли ухоженные цветочные клумбы. Именно эти клумбы выделяли жилище почтового смотрителя от прочих стоящих рядом. Кроме того, фасон хоть и служилого, но пошитого на заказ камзола смотрителя, показывал в нем европейского человека, старающегося идти в ногу со временем. Если бы я не знал, что Федор Емельянович служит на почте, подумал бы, как передо мной торговец сладостями из Австрии.
К нашей трапезе присоединились господа из соседних контор, которым было интересно посмотреть на человека, прибывшего из столицы. Здесь был секретарь Семена Емельяновича, помощник коменданта крепости, ныне более исполняющий обязанности жандарма и местный фельдшер. О последнем хочу поговорить особо, поскольку впоследствии мы сдружились. Его звали Петром Александровичем, прибыл сюда после окончания института, из Петербурга, лет десть назад. Странного в нем было много даже с первого взгляда, начиная от необычного назначения в столь далекий гарнизон, как он утверждал, по собственному желанию, и оканчивая отсутствием у него на лице растительности. Для человека средних лет, проживающего в казачьих станицах, то дело было неслыханное.
Наблюдая, как перед обедом он деловито давал поручения своему помощнику Федору, я удивлялся: понапрасну грамотный человек прозябает здесь, в дальнем гарнизоне.
Поначалу несколько встревожил его бледноватый внешний вид. Зато собеседником он оказался преинтересным. Кроме своей специальности, он был человеком, сведущим во многих науках, и придерживался весьма прогрессивных взглядов. Он похвастался, как в этом году Ставрополь соединили телеграфной линией с Петербургом, и видел в том большое свершение как для страны, так для мира в целом. Так, по его разумению, данная ветка соединяет континенты. По ней пойдут сигналы общения из Европы в Индию и обратно. Таким образом, захолустный казарменный городок вскоре примет важное политическое значение.
После обеда я рассказал смотрителю о необходимости встретиться с неким господином Аль-Аль.
– По какой надобности? – насторожился Семен Емельянович, пристально разглядывая меня.
Говорить о письме с императорской печатью я не стал, поскольку не знаю, кому в этом городе можно доверять. В словах старейшины ногайцев первоистину не заключаю. Может статься, как напротив, кочевые племена замышляют недоброе. Единственное, что не подлежит сомнению во всей той перипетии, является гербовая печать императорского дома. Если числится адресат, я обязан выполнить волю отправившего. Решил перво-наперво разобраться в обстановке самому, выслушав все стороны.