Кирилловцы vs николаевцы: борьба за власть под стягом национального единства

Введение

Образность власти – самая на сегодняшний день любопытная, но настолько малоизученная тема, что подчас трудно найти хоть какие-то объективные работы по данной теме отечественных историков. Зарубежные же специалисты в этой теме преуспевают уже с конца предыдущего века. Умение мыслить образами – это не значит мыслить традиционно, это просто несколько иной взгляд на вещи, но взгляд, безусловно, важный и нужный. Изучением образов занимается наука имагология.

В чем заключается смысл постижения истории через образы? На самом деле любой историк, не говоря уже про обывателя, осмысляет историю через определенные образы. Первая мировая война – образ странной войны; Гражданская война – образ ужаса и братоубийства и т.д. и т.п. Но если для большинства населения мира видеть историю через образы – явление естественное, то для специалиста исследование отдельных аспектов позволяет поднимать на поверхность новые темы и проблемы изучения. Исследование образов власти – проблема, с одной стороны, идеологическая, с другой, – проблема полномочий определенных органов власти, но во многом – проблема восприятия власти со стороны обычных граждан или тех, на кого направлена деятельность определенной власти.

Но одно – проблема, когда мы сталкиваемся с самими образами власти, и другое – как мы эту власть видим сами. В определенном смысле похожий термин в западной традиции ввел западный исследователь М. Фуко, назвав его «правительность» (governmentality). Впервые французский исследователь апробировал данный термин во время лекций в Коллеж де Франс «Безопасность, территория, население» в 1977-1978 гг. На русский язык данный термин на самом деле непереводим1. Точного определения термина «правительность» не существует, даже сам Фуко его не давал. Он скорее наделял его смыслами. Одним из главных признаков является мышление человека в рамках существования западной либеральной модели управления и ментальности. Сам французский исследователь применял данный термин исключительно к жителям западных стран второй половины ХХ века. Закономерно появление данного термина именно в 1970-е гг., ведь это время системного кризиса западного общества, которое проявилось во всех без исключения сферах общества этого периода. Сам же системный кризис был характерен только для западных обществ. Продолживший в конце второго тысячелетия исследования Фуко М. Дин определил «правительность» как «то, что мы думаем об управлении другими и собой в широком смысле контекстов. В более узком смысле это различные способы мышления об управлении в современном мире…»2. Встает вопрос: можно ли применять данное определение к первой трети ХХ века? С одной стороны, да. Ведь и понимание современного мира исходит из того, что современный мир современен для жителей своего времени. Но при этом развитие демократических тенденций в западном обществе в 1920-х гг. только начиналось. А этот фактор автоматически сводит правильность применения данного термина к 1920-м гг. на нет.

Тогда как характеризовать понятие того, как видят люди власть в первой половине ХХ века? И почему во главу угла мы поставили вопрос об образности власти? Современные эксперты называют создание образа власти созданием политического бренда – системы устойчивых упрощенных представлений о политическом акторе, которая инкорпорирована в массовое сознание. И создание бренда проходит в несколько этапов: исследование политического образа политического актора; исследование идеального востребованного политического образа; работа по созданию политического имиджа; работа по ухудшению имиджа конкурентов; нейтрализация негативного воздействия конкурентов3. И с точки зрения политологов вполне логично, что образ создается посредством общепринятых практик политической борьбы. В русской эмиграции эти принципы частично или полностью, но были включены в деятельность общественных и политических клубов, которые и занимались политикой в эмиграции.

Эмиграция – это система в системе. Но эмиграция параллельно существует в своей «внутренней» системе, которая ее наполняет и из которой она вышла. Однако это характерно для эмиграции в целом на всем протяжении ее существования в течение нескольких поколений. «Внешняя» система, которая влияет на существование эмиграции, – это условия, влияющие на повседневную жизнь беженства. Это и регионы проживания, и язык подавляющего большинства жителей этих регионов, и религия, и культура и т.д. Но мы не должны забывать, что существует значительное отличие между терминами «беженство» и «эмиграция». Беженство – понятие в первую очередь социальное, оно затрагивает повседневную жизнь рядового населения страны. Эмиграция – понятие разноаспектное. Эмиграция может быть и экономической, и социальной, и политической. Но главное различие в наполнении терминов состоит в том, что эмиграция предполагает абсолютное политическое и идеологическое несогласие определенной группы людей с «генеральной линией партии». Беженство же абсолютно этого не предполагает. Создание комфортных условий для проживания в стране или регионе «исхода» в случае беженства будет способствовать возвращению людей в эту страну или регион. Эмиграция же вернется в страну исхода только в случае изменения там политического режима. На волне событий в Европе в наши дни наше исследование становится актуальным, ведь и в современной Европе можно столкнуться с теми проблемами, которые мы попытаемся осветить на опыте прошлого столетия.

Но обращаясь к политике русской эмиграции, мы сразу ограничиваем себя изучением только правоконсервативной эмиграции. В основе своей русские правоцентристы в эмиграции состояли из разных частей бывшей политической элиты Российской Империи. Это были члены умеренных политических партий. Однако к ним уже в изгнании примкнули и ультраправые политические силы. Все эти политические силы объединяла одна главная идея – монархическая. Именно монархия сама по себе создает те образы, которые устойчиво сохраняются в мировоззрении людей. Они не только наделяются определенными символами, внешними атрибутами, но и получают от общества те характеристики, которыми они могли и не обладать изначально.

Таким образом, мы значительно усложняем нашу задачу. Мы пытаемся реконструировать образ монархической части русской эмиграции и ее видение существующей в эмиграции власти самой эмиграции. Говоря о монархизме, мы сразу сделаем важное замечание. В начале ХХ века монархист – это и тот, кто состоит в монархических организациях, и тот, кто поддерживает монархию как форму правления (причем поддерживает и существующие династии на престолах), и тот, чье мировоззрение основано на традиционных ценностях (семья, религиозность, патриархальность и т.д.). Не изменилось политическое лицо монархиста и в изгнании. Но существование монархизма в положении лиц без государства осложняло жизнь монархиста под воздействием внимания как советских, так и зарубежных средств периодической печати. А ведь именно печать в это время помогала создавать представление людей о разношерстной массе эмигрантов, которые пытались к тому же заниматься и политикой.

Теперь следует сказать и о том, что любое политическое лицо тесно связано с идеологией. Изучение исторических особенностей формирования идеологических платформ является одним из главных предметов исследования историков. Немалая часть в нем отводится на изучение конкретных политических программ. Изучение же консервативной идеологии – одна из самых излюбленных тем историков. Этого не сказать об идеологических особенностях тех систем ценностей, которые находились на стыке устоявшихся идеологии, в частности, о либеральном консерватизме.

Российская революция 1917 года была беспрецедентным по значению событием в истории. Последовавшая за ней Гражданская война в России 1917-1922 гг. – одно из самых противоречивых событий не только в российской, но и в мировой истории. Обращение к последствиям революционных преобразований в год 100-летия этих событий позволяет поднимать самые разнообразные темы и проблемы. Одной из таковых может стать тема идеологического размежевания победителей революции 1917 г. и их противников, которые активно сопротивлялись данной власти в разных регионах бывшей Российской Империи. Они же и перенесли идеологию этого сопротивления в эмиграцию. По новейшим исследованиям ученых, на разных территориях русского рассеяния от ближнего зарубежья до стран «третьего мира» оказалось около 2-2,5 млн человек. Разношерстная масса эмигрантов, принадлежащая к разным сословиям, как правило, строила смысл своего существования в эмиграции на борьбе против большевизма в горячо любимой Родине. Желание вернуться в страну, которая не управляется большевиками, стало для них смыслом жизни. В свою очередь, для успешной борьбы против «богоборческой власти» русские эмигранты должны были использовать все имеющиеся альтернативы и ресурсы, в т.ч. идеологические, чтобы показать другое видение исторического процесса развития России, показать другое ее будущее. Всесословность эмиграции, в некоторой степени, помогала составить определенный срез русского общества, который оказался «под гнетом» большевиков. Для того чтобы противопоставить господствующей в России идеологии большевизма свою твердую позицию, эмиграции требовалось пройти определенную эволюцию. Важно было понять, что ценного могла бы в себя вобрать традиция российской государственности, какие изменения произошли в российском обществе за годы Революции и Гражданской войны, а также как эти положения связать с новыми веяниями идеологий стран Запада, минуя коммунизм. Не случайно поэтому, что труды эмигрантов часто обращались к историческому прошлому России. Патриотический порыв, ностальгия по прошлому, желание вернуться домой, услышать родной язык – все эти и многие другие факторы способствовали тому, что большая часть трудов в эмиграции была посвящена началу ХХ века, Первой мировой войне, а также Гражданской войне. Формирование либерального консерватизма, помимо того, что имело свою точку отсчета, имело и своего главного идеолога – бывшего депутата Государственной Думы, а первоначально и вовсе марксиста П.Б. Струве.

Формирование идеологии либерального консерватизма в эмиграции, в отличие от нормальной логики развития идеологической платформы, исходило в эмиграции от обратных тенденций. Помимо того, что русские либеральные консерваторы не пытались принять на себя наследие старших русских своих «единомышленников», они и не пытались его полностью повторить. Условия эмиграции оказались совершенно иными, ведь пройдя через войны и лишения, психология абсолютно любого человека изменится. В русской эмиграции 1920-х гг. отсутствовало единое понимание того, что противопоставить большевикам на идейном уровне. Поэтому до 1925 года большая часть политически активных эмигрантов занималась политической борьбой друг с другом. Появление же идеологии произошло практически одномоментно, когда уже все эмигранты разделились на правых, центристов и левых. Именно в этот момент в эмиграции все насущнее стали требования объединения под одним знаменем. С определенной натяжкой можно сказать, что это произошло впервые после многолетнего разобщения. Политические структуры, которые уже были созданы к 1925 году, в своей деятельности, с точки зрения идеологии, опирались отнюдь не на идеи, выдвинутые П.Б. Струве и авторами парижской газеты «Возрождение» (эдакого «рупора либерального консерватизма»). Большая часть будущих политических сторонников Великого Князя Николая Николаевича-мл., который фактически был провозглашен Верховным Вождем русской эмиграции именно сторонниками либерального консерватизма, была сторонниками монархической формы правления, а некоторые отдельные представители русских правоцентристов в эмиграции в 1920-е гг. принадлежали в прошлом и к ультраправому лагерю. Большая часть при этом даже не изменила своих политических убеждений, примкнув к наиболее сильному союзнику на некоторое время. На путях династического и политического объединения, но не меньшего и разобщения, русская эмиграция продолжала свою активную политическую деятельность до середины 1920-х гг., когда единственная смелая попытка правоцентристов объединить эмиграцию на основе единого идеологического подхода потерпела поражение на Российском Зарубежном Съезде в Париже в апреле 1926 года. Нам кажется, что подобные идеи национального единства брались русскими изгнанниками не только из личных желаний прийти к единству, но и заимствовались из идеологического поля западных держав того времени, в т.ч. из фашизма и консервативного крена в ряде государств Европы в 1920-е гг.

Созданные после 1926 года политические структуры русской эмиграции были эффективны до смерти Верховного Вождя эмиграции в 1929 году, а после единственным его правопреемником, по мнению большинства русских правых, стал его родственник Великий Князь Кирилл Владимирович, который в 1924 году объявил себя Императором Всероссийским в изгнании. Структуры же правоцентристов перестали служить своим поставленным задачам. Со временем сама эмиграция из политически и идеологически активного состояния перешла в состояние апатии, когда старшие эмигранты уже не могли пойти на объединение эмиграции просто в силу изменившихся условий и омоложения эмиграции, а младшие эмигранты не хотели действовать методами старших. Эдакий конфликт «отцов и детей» эмиграции проявился на рубеже 1920-30-х гг. наиболее остро. Младшее поколение в меньшей степени стремилось повторять методы своих родителей, да и идеология их самих уже значительно отличалась от идеологии предшественников. Именно поэтому мы пытаемся реконструировать политическое лицо эмиграции именно 1920-х гг. – это и было последнее дореволюционное поколение российских политиков.

Дискуссии о личности преемника Николая Николаевича-мл. Великого Князя Кирилла Владимировича продолжаются до сих пор. Отвечая на вопросы Д. Пирина, председатель Общества памяти Императорской Гвардии князь А.А. Трубецкой так сказал о потенциальных претендентах на престол ветви Кирилловичей: «Действительно, Кирилл Владимирович, на груди которого красовался красный бант, привел Гвардейский экипаж для присяги новой власти еще чуть ли не до отречения государя. И именно поэтому мы не признаем прав на престолонаследие за этой ветвью Романовых. [подчеркнуто мной. – В.Ч.] … Так что даже говорить об этой семье как о претендентах на престол недостойно. Это не защитники России»4. Тенденциозно и не без некоторых недоговорок, но позиция передана четко.

Так мы и не ответили на вопрос: какой термин может объединять и включать в себя все те характеристики, которые были присущи эмиграции этого времени? Э. Канторович, а после и его коллега из Кембриджского университета Ф. Манов использовали для изучения образа власти наиболее на наш взгляд емкую концепцию – концепцию тела власти5. Классическое исследование Э. Канторовича «Два тела короля» дает представление о теле короля в средневековой политической теологии на примере последующего разделения представления общества о том, что монарх – это и человек, и монарх (политик) одновременно. В первом случае монарх смертен, а во втором он умереть не может, потому что король соединяется с титулом. Сам факт того, что монархия непрерывна, доказывает это. Ф. Манов подходил к концепции тела несколько иначе. Он констатировал и поддерживал идею двух тел, но сам исследователь говорил о том, что происходит после фактической смерти двух тел короля – и политической, и человеческой. Не зря Манов назвал свое исследование «В тени королей». Но «тень короля» – это не то, что осталось после смерти короля. «Тень короля» – тело демократического представительства. Основные тезисы работы Манова можно свести к нескольким положениям: парламент является политическим телом, но в отличие от монарха это тело прерывно, потому что периодически парламент нужно переизбирать. После смерти тела короля его тело заняло тело народа, который представляет в парламенте свой «узнаваемый портрет», ведь, выбирая депутатов, народ гарантирует передачу данному телу своих полномочий, а значит, в парламенте представлен сам народ. Но как данная концепция может подходить под портрет эмиграции, который даем мы? На самом деле перед нами стоит двоякая задача – понять политический облик правой эмиграции, но также и понять, как следует рассматривать сосуществование в одной системе идеи вождя и идеи монарха, идеи народного представительства и идеи национального единства, идеи квази-государственности и идеи «правительства в изгнании». Именно поэтому перед нами представляется три тела: государственность, его глава и его народ. Но тело государственности в нашем случае – тело уже умершее, потому что политики эмиграции по большей части были выходцами из политической элиты рухнувшей Российской Империи. Иное происходило с главой «государства» и его народа. Глава государства сменился посредством церемониальной и фактической смерти императора Николая II. Употребляя слово «церемониальной», мы отнюдь не пытаемся поддерживать те концепции, которые дает церковная традиция. Церемониальность нами используется только с точки зрения народа. Смерть одного главы приводит к тому, что в эмиграции должен появиться кто-то, кто продолжит род и его возглавит. Причем в этом смысле есть определенный эффект ожидания как со стороны народа, так и со стороны законодательства уже несуществующего государства. Но, применяя трактовку Канторовича, мы при этом хотим добавить один важный элемент, характерный именно для ХХ века. Наследственный глава «государства» в изгнании – это фигура такая же церемониальная, окруженная не меньшей атмосферой загадочности. А внимание к таким фигурам определяется тем, что о них реально известно гораздо меньше, чем об их предшественниках, которые постоянно были на виду. Именно на рубеже веков в истории человечества монархии в изгнании превратились в феномен, который мы называем «Корона без трона». Основной смысл данного определения сводится к тому, что существование монархии остается как факт, но корона уже не находится у власти, она лишь олицетворяет давно устоявшуюся традицию, но при этом трансформируется под условия отсутствия фактической власти и ее аппарата. В этом и есть смысл концепции Канторовича в вопросе о непрерывности монархии. Народ, в свою очередь, разделился на тех, кто остался жить на территории советской власти и тех, кто уехал в эмиграцию. При этом народ стал больше вовлекаться в политику, к его мнению стали апеллировать, как по одну, так и по другую сторону. «Тело» народа в эмиграции, в том числе и с политической точки зрения, представляется как народ без государственности, но с присутствием идеи государственности. И в этом смысле народ активно участвует в общественной жизни в 1920-е гг., в том числе и избирая своих представителей на зарубежные политические форумы, и на самом деле эмиграция в том числе демонстрирует свое «узнаваемое», но при этом желательное лицо на этих политических совещаниях.

Итак, что же нам предстоит исследовать? В первую очередь мы обращаем внимание на саму эмиграцию в целом, но в силу необъятности данного феномена мы останавливаем свое внимание на русских правоцентристах в эмиграции в 1920-е гг. В данном случае правомерно отметить, что правоцентристами выступают последовательные сторонники восстановления монархии в России, однако не признающие возвращение к дореволюционному политическому строю. К таковым безусловным реставраторам строя, разумеется, следует относить лидера крайне правых Н.Е. Маркова 2-го и других политических монархистов. Но они не оказались в полной мере правоцентристами. Они лишь примкнули на время к наиболее сильному союзнику, чтобы решить и свои задачи. Наверное, они пользовались традиционной для русского менталитета позицией – в единстве сила. А вот с точки зрения идеологической эволюции именно правоцентристы оказались наиболее прогрессивными с точки зрения введения новых идеологических механизмов в политическое мировоззрение. В данном случае речь идет о формировании идеологии либерального консерватизма, одним из последовательных сторонников которого был П.Б. Струве.

Предметом настоящей работы является идеологическая трансформация, деятельность, а также общая тенденция эмиграции к позиционированию себя в качестве главного политического и идеологического соперника власти большевиков. Поскольку история не терпит сослагательного наклонения, мы не ставим вопроса о том, «что было бы, если бы?». Постараемся лишь воссоздать то, что было.

Именно поэтому мы и пытаемся рассмотреть эмиграцию 1920-х гг. с точки зрения использованной западными исследователями концепции образа власти и эмиграции. Эти образы исследуются нами в трех плоскостях:

«Государственность»: идея государственности и идея «правительства в изгнании».

«Глава»: идея монархии и идея вождизма.

«Народ»: идея народного представительства и идея национального единства.

Все эти три элемента и составляли «тело» эмиграции. Именно в такой последовательности мы будем смотреть на проблемы данных образов, пытаясь реконструировать образ мышления и представлений о власти в русской эмиграции. При этом мы будем делать то, что обычно для исследователей проходит почти незаметно, поскольку они считают это незначительным. Основной упор мы будем делать на те аспекты жизни эмигрантов, которые относились к влиянию западных идей на русское эмигрантское сообщество.

При этом подчеркнем важную деталь. Первый элемент – государственность – и есть само тело эмиграции. «Глава» и «народ» эмиграции – это части тела. А телом в данном случае выступает Россия, но Россия – тело образное. Живым телом выступает Россия в целом, включая в себя и тело внутреннее (Советская Россия), и тело внешнее (зарубежная Россия). А тело эмигрантское в данном случае – тело внешнее, оно существует, но приближается к состоянию вечного сна в памяти людей.

Не напоминая еще раз об отличиях беженства и эмиграции, следует обратить внимание на то, что если политические изгнанники были именно представителями «западного общества» эмиграции, то беженство во многом пыталось сохранять то, что есть сейчас. Но парадокс русской эмиграции состоит в том, что и те, и те, на волне поражения в Гражданской войне, являлись больше русскими, чем западными людьми, но одни в силу образования имели больше возможностей получать идеи от западных культур, а другие менее, по крайней мере, на первоначальном этапе, который мы и исследуем.

Хронологические рамки исследования – 1920/1921 – середина 1930 гг. Нижняя граница исследования определяется началом становления русской эмиграции в разных странах мира и первыми попытками консолидации вынужденных изгнанников посредством объединения в разных общественных организациях.

Географические рамки можно определить лишь по странам расселения русских эмигрантов – от США до Филиппинских островов, т.к. один из делегатов съезда 1926 года представлял именно этот регион. В географический ареал включаются страны с наименьшим количеством русских эмигрантов (страны Скандинавии, северной Африки), а также с наибольшими диаспорами (Франция, Германия, Югославия и др. страны – в Европе, Китай – на Дальнем Востоке). Но чтобы ответить на слова ряда оппонентов, которое могут выразить недоумение, почему нами не рассматриваются отдельные регионы и диаспоры в Южной Америке и других странах, сразу отметим, что нами берутся только регионы с наибольшей политической активностью в эти годы. Именно в странах Европы, в первую очередь в Германии и Франции, происходила главная политическая и идеологическая работа русских эмигрантов.

Поскольку русская эмиграция в ХХ веке состояла из нескольких волн, автор считает важным развести понятия «русская эмиграция» и «Русское Зарубежье». Нам кажутся вполне убедительными позиции историка-эмигранта и профессора Колумбийского университета М.И. Раева, а также историка из Санкт-Петербурга П.Н. Базанова, что термин «Русское Зарубежье» может применяться исключительно к 1920-1940 гг., т.е. до того момента, как в русскую эмиграцию стали прибывать представители коллаборационистских правительств и военных организаций Второй мировой войны6. При этом сам автор отстаивает позицию преемственности Русского Зарубежья исключительно среди тех общественных организаций эмиграции, которые возникли в 1920-1940-е гг., некоторые из них сохранились до настоящего момента (одной из таких организаций по праву может считаться Гвардейское объединение, ставшее после смерти последнего гвардейца в 1989 году Обществом памяти Русской Императорской Гвардии).

Источниковедческой базой исследования являются источники личного происхождения (воспоминания и письма)7, материалы периодической печати8, сборники опубликованных материалов из ГАРФ, Библиотеки-фонда «Русское Зарубежье», ГА ФСБ и др.9 Следует признать, что на сегодняшний день даже опубликованные источники из архивов не в полной мере используются в исследованиях историков. Пожалуй, одним из наиболее важных источников для исследования становятся материалы периодической печати русской эмиграции. Основу исследования составляют и газеты «Возрождение», «Последние новости», «Дни», «Руль» и другие органы периодической печати, которые в той или иной степени помогают рассмотреть дискуссии в среде русской политической эмиграции на дополнительном материале. Некоторые эпистемологические материалы из Ф. 055 «Великий Князь Гавриил Константинович» Дома Русского Зарубежья им. А. Солженицына для данного исследования вводятся автором впервые. Данные материалы иллюстрируют дискуссии, которые имели место быть между членами Дома Романовых, и позволяют рассмотреть данные проблемы сквозь призму межличностных отношений, которые складывались между ними в эмиграции.