Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг
Но тема Недельского премию получила. А он, как научный руководитель, вместе с выговором и уменьшением квартальной премии получил и полную премию. Дело в том, что их тема стоила больше, значит и премия была больше. Если бы дали «Ромашке», то директор недополучил бы какую – то сумму (м. б. 50 руб). А так лимит был закрыт полностью и премия «Ромашке» уже ничего бы им не принесла. Зачем же ее давать? А полная премия Недельскому была дадена, так как по положению премия директору составляла определенный процент (не помню, 50 % или 75 % от премии научному руководителю или главному конструктору).
Все это я узнал позже, когда пришлось сдавать следующую, уже большую и дорогую тему «Ритм». Чуть раньше я ознакомился с очень секретным приказом Министра Судпрома, о том, что научый руководитель НИР или главный конструктор ОКР, имеет право считать себя автором всех трудов, написанных в отчетах по этой теме, подписанных им. Об этом мне говорил Алещенко давно, когда меня назначали научным руководителем НИР «Рыбак-УН» и «Ромашка». Мол, я не потрачу понапрасну времени – оно окупится[23]. Я его тогда не понял, а когда прочел приказ министра, то и не принял – как это выдавать чужие работы за свои? Оказывается, это разрешалось и поощрялось. Красноречиво рассказал об этом И. А. Ушаков (см. выше), когда подписанные главным конструктором отчеты зачлись как научные труды при выборе в Академию Наук. Но работала эта фишка не для всех.
Расскажу еще про эпизод с Катей Пасечной, который охладил наши отношения. У нас в группе и в комнате внизу работал «чайный домик». На самом деле он был кофейным – мы пили кофе вместо зарядки. «Содержателем» домика был я – кофеварка, чашки, кофе и кофемолка были даже не из дома, а из командировочного набора, который я возил с собой. За чашку кофе мы скидывались по 5 копеек, чтобы восполнить запасы кофе. Иногда добавлялась выпечка или пирожные. Гостей угощали бесплатно.
Кофе мы пили в 11 часов, а в обед Катя и девочки из ее группы нередко просили кофемолку для помола не только кофе, но и каких – то специй. Как – то я сказал, что кофе вообще – то чувствителен к посторонним запахам, но от меня отмахнулись – у нас обоняние лучше, и мы ничего не чувствуем. Однажды смололи какой – то очень злой не то черный, не то красный перец. Если бы пахла только кофемолка, можно было бы пережить, но вкус кофе существенно изменился. Наши потуги вымыть кофемолку и отбить привкус ни к чему не привели. В очередной раз я отдал девочкам кофемолку и попросил их привкус устранить. У них не вышло, они сказали, что это со временем пройдет. Тогда я сказал – если не выйдет за неделю – забирайте эту кофемолку и принесите другую, без привкуса. Катя другую не нашла и купила новую кофемолку, почему – то красную – она стоила рублей десять. После этого Катя очень на меня обиделась. И все ее девочки тоже. Отношения продолжались, но привкус, как в кофе, оставался. Кто – то потом мне сказал, что Катя очень бережливая в смысле расходования денег. А тут, видимо, принцип был нарушен.
Несколько слов о Л. Н. Половинко. Лёпа был хорошим специалистом, хорошим человеком, хорошим товарищем и неплохим начальником. (Неплохой начальник – тот, кто не мешает работать).
Опишу один из эпизодов с ним, случившимся на моих глазах. Мы на работе нередко задерживались. После нее хотелось немного пройтись – хотя бы до проспекта Победы. Так мы нередко ходили с Барахом, иногда с Лёпой, когда он был без мотоцикла. Во время какого – то ремонта моста через железнодорожные пути на Воздухофлотском проспекте он был перекрыт. Приходилось перелезать внизу через какую – то слепленную из шлакоблоков ограду. Лёпа был перворазрядником по прыжкам в длину, и перелезть через стенку для него не было проблемой. Но тут, подойдя к ограде, он обнаружил, что у него в руках два портфеля, и попросил их подержать, пока он перелезет. Держа портфели, я заметил на них сургучные печати: «Лёпа, ты что, не сдал портфели в первый отдел?». Лёпа одним махом перелетел назад через стенку, схватил портфели и стартанул обратно, в надежде, что кто – то в первом отделе еще задержался, или, по крайней мере, его ищут. Я еще успел крикнуть, нужно ли мне с ним бежать, но он на бегу сказал: «нет, нет, не надо». В общем – то, это мелочь, у всех что – то бывало, но не так.
То, что его «заносило» по более серьезным вещам, связано не только с его личными особенностями, но и с отсутствием безусловных моральных авторитетов у его начальников. Остался бы жив Коля Якубов, может быть, Лёпа и нашел бы себе достойное место в команде «Звезды». А так, его увлечение системным планированием «ПЕРТ», разработанной американцами для проектирования и производства атомных ПЛ («Наутилус» и дальше) сбило его «с панталыку». Такая система в СССР работать не могла. Лозунгом у нас было плановое хозяйство, а на самом деле везде процветала штурмовщина и натуральное хозяйство в каждом министерстве и даже главке, так как что – нибудь нужного качества и вовремя получить было невозможно. Институтские начальники, на словах признавая Лёпину теоретическую правоту, на тормозах спускали его предложения, пока он не очутился вне планирования комплексных отделов, под крылом Лены Васильевны Казанцевой – начальника нашего планового отдела. Она использовала его знания в качестве аргумента против непродуманного и несогласованного планирования комплексных отделов. Ее любимым лозунгом был «Нет денег – не стройте!». В таком качестве Половинко стал Алещенко не нужен, а для других вреден. Не находя себе применения, он согласился на предложение Вадима Юхновского – в то время главного инженера КБ «Дальприбора» – стать его заместителем и возглавить там всю науку и научную организацию труда.
На мои (и не только мои) увещевания – стенания: «Лёпа, что ты делаешь – это же не твоё, твоё место здесь», Лёпа вдруг неожиданно сказал: «Понимаешь, я попробовал быть начальником и отравился властью. Здесь я больше начальником не стану». Я онемел. От кого – кого, но от него я этого не ожидал. Он вроде бы подходил на эту роль меньше остальных.
Через семь лет у берегов Камчатки мы чуть не потонули, но Лёпу на береговой станции добудиться по радио не удалось. Увидеться нам так и не пришлось.
Цифровая обработка сигналов в ящике и вовне
Впервые гидроакустическую информациюк123 на ЦВМ для НИИ ГП предложил обрабатывать З. Л. Рабинович из Института Кибернетики во время беседы с Алещенко. Академик Лебедев, под руководством которого З. Л. начинал работу, разрабатывал ЦВМ, одной из главных задач которой была вторичная обработка радиолокационной информации. То есть построение траектории уже обнаруженной цели с ее координатами и выдача ее экстраполированных координат для оружия. Алещенко с Рабиновичем придумали автоматический вертолет корабельного базирования с опускаемой антенной, который передавал бы гидроакустическую информацию на борт корабля, а там ЦВМ сама (кибернетика!) обнаруживала бы цели и выдавала целеуказание.
Эта смелая мечта до сих пор не реализована. Работа с ИК продолжалась более 30 лет, про автоматический вертолет давно забыли, но тракт вторичной обработки информации (ВОИ) включался во все новые гидроакустические станции. Обнаружением и обработкой собственно сигналов ВОИ не занималась.
Несмотря на мой неудачный доклад по «Звезде», где я излагал ее вариант на основе цифровой техники, для нее «пришло время». Алещенко всегда держал нос по ветру. Годом раньше убедил Бурау создать на основе отдела 16 отдел цифровой техники.
Флот и руководство 10‑го Главка были озабочены внедрением цифровой техники в гидроакустическую аппаратуру. В нашем ящике решили создать специальный цифровой отдел – переформатировав существующий 16‑й, которым руководил Оситнянко («один из первых», но не из лучших). Так как у меня были, видимо, наиболее интенсивные связи и с ВЦ и со «спецами» по вопросам цифровой обработки, то Алещенко попросил меня написать список возможных кандидатур руководителей отдела.
На следующий день я ему представил список, в котором фигурировал В. К. Божок как начальник отдела, мой недоброжелатель В. Г. Обуховский в качестве начальника комплексного сектора или группы, а также А. Н. Мирошников и С. П. Егунова как начальники секторов специальной аппаратуры и программирования.
После фамилии Обуховского стоял вопрос, а следующая строчка была пустая, без фамилии, но с вопросом. Был и еще один кандидат, сейчас не помню кто. Я надеялся, что Алещенко спросит, кого я имею в виду под знаком вопроса. Я бы, потупясь, сказал, что намекаю на себя, так как не чувствую себя особенно востребованным в отделе. «Дурень думкою багатіє».
Коля Якубов еще был в экспедиции, и посоветоваться было не с кем. О. М. вопросительными знаками не поинтересовался. 25 апреля 1975 был создан новый цифровой отдел под старым номером 16. К моему удивлению, все мои предложения были приняты.
Единственный, кто показал, что он знает о моих потугах ускорить развитие цифры в институте, был Виталий Константинович Божок. При первом же моем посещении его в новом кабинете, мне был устроен теплый прием. Нужно отдать должное Виталию. Он оборудовал новое, бывшее угловое помещение по – западному, можно сказать по – западенськи. Он, как и несколько других сотрудников ВЦ, был из Западной Украины и заканчивал Ужгородский университет. Виталий оборудовал кабинет нестандартной светлой мебелью. Кроме его большого рабочего стола и приставленного к нему небольшого стола для совещаний, в углу достаточно большой комнаты стоял журнальный столик и кресла.
К рабочему и журнальному столу вели широкие дорожки из светло – зеленой шерстяной ткани. На столике стояла ваза с цветами. На стенах висели виды Карпат. Виталий попросил, чтобы его не беспокоили, и пригласил меня к столику. Кажется, кофе он заварил сам, не беспокоя секретаршу. Тут же появилась бутылка коньяка, кажется «Тисса» и небольшие рюмки. Он сказал, что постарается оправдать доверие 13‑го отдела, но для его отдела потребуется еще какое – то время для становления, так что нам придется набраться терпения. Оказалось, что терпению набираться нужно не только нам, но и ему. Недели через две дорожки и журнальный столик с креслами исчезли. Как и свобода в принятии им решений.
При выдаче первого же задания возникли трудности. Обуховскому не нравилось все – от формы представления материала до параметров требуемой обработки. Моя попытка привлечь Галю Симонову к процессу выдачи задания и переговорам успехом не увенчались. Более того, она пожаловалась Геранину, что ее заставляют заниматься не ее делом[24]. Божок был настроен более конструктивно, но он не видел возможности выполнить задание тем составом, который был у него в отделе.
В течение десяти лет, пока я осваивал новую для себя отрасль знаний – гидроакустику и находил свой путь, чтобы принести пользу, «через формулы к железу», мои ленинградские ровесники и ребята постарше занимавшиеся «железом», достигли немалых успехов в разработке бортовых ЦВМ и программировании задач для них.
Познакомился я с ними, когда мы начали взаимодействовать с ЦНИИ Морфизприбором. Мне первоначальное знакомство с этими машинами нужно было для оценки реализуемости задач кибернетиков и управления. Не знаю, в результате ли семинара по цифровой обработке сигналов, который я еще вел или из – за отсутствия другой подходящей кандидатуры меня назначили сопредседателем совместной с ЦНИИ Морфизприбор комиссии по унификации алгоритмов и цифровых средств, их реализующих. Комиссия довольно быстро усохла до двух председателей – Юры Наймарка – начальника комплексного сектора формирующегося там цифрового отделения – и меня.
С Юрой мы встречались довольно часто и плодотворно. Пару раз встречи проходили у нас дома за обедом и после. О наших обсуждениях я докладывал Алещенко. Тот не мог поверить, что в Морфизе еще ничего реального и готового, что можно взять, нет.
Объяснялось это тем, что почти все, занимавшиеся цифрой, были новичками в Морфизприборе. Все их успехи относились ко времени их работы в ЦКБ «Полюс», формально отделившегося от завода им. Кулакова. Завод занимался приборами и системами управления стрельбой торпедами с подводных лодок и другими подсистемами управления подлодками.
Вершиной их достижений в области вычислительной техники было создание БИУС (боевой информационно – управляющей системы) для АПЛ проекта 705 и 705К «Лира», американское название «Альфа». По своим параметрам она была лучшей из торпедных ПЛ, когда – либо построенных не только в СССР, но и в мире. Называлась она истребитель подводных лодок. Она не только могла догнать и отслеживать американские ПЛАРБ, но и уходить своим ходом от торпед. Её разворот в обратную сторону на полном ходу составлял 40 секунд.
Кроме всего, она была самой «красивой» и самой малонаселенной лодкой. Последнее предусматривало глубокую комплексную автоматизацию лодки. Для нее и был создан БИУС «Аккорд» с соответствующей ЦВМ того же названия.
Молодежь быстро созрела и была готова на новые свершения.
«Необходимо заметить, что ЦКБ и завод им. Кулакова, несмотря на административные отделения и объединения, всегда представляли собой идеальную пару, единый коллектив. Во все годы своего существования эта пара работала как часы – все, что успевало напроектировать ЦКБ, успевал вовремя и хорошо изготавливать завод. Завод никогда не выдвигал претензий на многочисленные доработки, переделки, словом на то, что всегда неприятно для серийного производства, и что неизбежно во всяком новом деле. Разработчики “Аккорда” чувствовали себя в цехах завода точно так же, как у себя в лаборатории, как дома. Разработчики обеспечили подготовку заводских регулировщиков, сдатчиков, сами вместе с ними обеспечивали регулировку и сдачу, а впоследствии и внедрение на объекты. Словом, работал единый, слаженный коллектив.
Небезинтересно отметить, что ЦКБ и завод Кулакова своими размерами оптимально соответствовали классу создаваемых систем. Это соответствие очень важно. Практика показала, что системы одного и того же класса будут разными по размерам и времени создания при их разработке в разных коллективах: у больших коллективов системы будут большими и создаваться будут долго, у оптимального коллектива – такими, какими надо и когда надо, у маленького коллектива – ничего не получится.
Эта постоянная работа на “задел” вскоре нашла свое применение. Когда в 1969 году ЦКБ “Полюс” получило задание на разработку БИУС`ов третьего поколения типа “Антей” для нового поколения ПЛ, коллектив ЦКБ был технически и морально готов к созданию этих систем, однако в это время начались административные и политические игры МСП и ВМФ в базовый ряд ЦВМ. Всем разработчикам систем радиоэлектронного вооружения ПЛ были запрещены разработки собственных ЦВУМ и предписано использовать ЦВМ базового ряда, который должен был быть разработан ЦНИИ “Агат”.
Время шло, а машины базового ряда не появились, сроки “Антеев” поджимали, и в 1972 году (за один год), в ЦКБ “Полюс” была создана ЦВМ “Аккорд М” с выдающимися параметрами. Прямое быстродействие составляло 500 тыс. оп./сек. (вдвое выше планируемого быстродействия ЦВМ “Атака”), объемом оперативной памяти 8 тыс. и долговременной – 100 тыс. Машина была программно совместимой с ЦВУМ “Аккорд”, была отлично приспособлена для работы в комплексах повышенной надежности и повышенной производительности, сохраняла все достоинства ЦВУМ “Аккорд” как управляющей системной машины. Она была выполнена на интегральных микросхемах серий 133 и 136, на оригинальной технологии многослойных печатных плат и занимала половину объема стандартного шкафа. Машина вызвала большой интерес, в особенности, на фоне отсутствия обещанных машин базового ряда. Ее готовы были применить в новых разработках ЦНИИ “Гранит”, НИИ “Морфизприбор”, НИИ “Электроприбор” и ряд других предприятий отрасли, машина демонстрировалась в Министерстве. Но административные игры взяли верх над здравым смыслом. В 1973 году образец “Аккорда М” и его документация были изъяты из ЦКБ и переданы в ЦНИИ “Агат”, работы по “Антеям” были прекращены. Следует отметить, что ЦВМ с аналогичными параметрами, хотя и не обладавшая системными возможностями “Аккорда М”, была создана киевским НИИ “Квант” только 1982 году (“Карат-М” – модернизированный). Административные игры остановили развитие корабельных ЦВМ на 10 лет» [Мет].
Из воспоминаний одной из разработчиц «Аккорда-М» Светланы Ниловой: «…«Карат» ни в какое сравнение не шёл с «Аккордом-М» (речь идет о 1972 годе – О. Р.), в подмётки не годился. Была в командировке в «Кванте» – беседовала там (на всю жизнь запомнила) с неким Кицио, ведущим специалистом. На мои вопросы не отвечал – дал мне какое – то описание на украинском языке, ехидно улыбаясь, очень удивился, когда я стала его читать (два года в Виннице учила украинский) и по ходу задавать вопросы. Тогда уже ему пришлось отвечать. Мы были на голову выше Кванта».
Про мое знакомство с «Каратом» напишу позже.
С 1 января 1974 года ЦКБ “Полюс”, под флагом объединения и укрупнения было ликвидировано, разработчиков “развалили” на две части, одна из которых отошла к ЦНИИ “Гранит”, другая – к НИИ “Морфизприбор”. Вместе с разгоном ЦКБ “Полюс” прекратило существовать перспективное аккордовское направление в создании боевых информационно – управляющих систем.
Автор воспоминаний об «Аккорде» Меттер ничего не говорит о тех, кто уходил в НИИ «Морфизприбор». Приказ о развале шел из Минсудпрома при поддержке ВМФ. Хотя гарантии трудоустройства сотрудников ЦКБ «Полюс» были дадены, но в Ленинграде был обком КПСС, возглавляемый членом Политбюро, известным антисемитом Романовым и Большой Дом (КГБ), тоже не отличавшийся симпатиями к евреям.
Один из свидетелей описал разговор между уже назначенным начальником отдела (вскоре отделения) Л. Е. Федоровым и директором В. В. Громковским в присутствии его патрона, начальника 10 ГУ Н. Н. Свиридова. Громковский сообщает Леонарду, что, к сожалению, отдел кадров не пропускает некоторых его сотрудников на работу в «Морфизприбор». Леонард, задохнувшись от гнева, но стараясь сдерживаться, напоминает, что у них существует договор между собой, с которым согласились все начальники, включая Громковского: «Мы приходим или все, или никто». Повисло молчание. Свиридов ехидно спрашивает: «Так что, Владимир Васильевич, твой начальник отдела кадров тебе не подчиняется? Ты уже не распоряжаешься приемом кадров?». Громковский берет трубку и медленно и спокойно сообщает начальнику отдела кадров (скорее всего, полковнику в резерве КГБ). «Или ты сейчас подписываешь все заявления о приеме на работу, или мы больше вместе не работаем». Последняя фраза имела второй смысл – могли оставить начальника и уволить Громковского. Но у него сидел Свиридов (может быть, специально для этого приехавший), и все, включая райком и КГБ об этом знали. Приняли всех, кто подал заявления. Среди ведущих разработчиков «Аккорда» евреев, по мнению блюстителей чистоты рядов ведущего гидроакустического института, было слишком много. В отделе программирования Федорова – зам. Главного конструктора «Аккорда» – в ЦКБ «Полюс» начальниками секторов были четыре еврея из пяти [Мет]. Так как Морфиз был институтом старым, то там и своих было немало, но чтобы сразу столько…
Среди основных разработчиков «железа» «Аккорда» для «Лиры» около половины были евреями, а среди их начальников в «Полюсе» еще доцифровой поры, евреев, уже получивших Ленинские и Госпремии за ПТУСы (приборы управления стрельбой торпед) тоже было немало.
Возможно, этот мотив тоже был в многоголосом хоре, требовавшим, чтобы всё и все подчинялись «Агату». Возглавлял его непотопляемый Г. А. Астахов, входивший без доклада в кабинет Устинова.
Но тут возникла интрига среди приближенных. Один из них, обиженный Астаховым и выдавленный наверх из ЦНИИ в главные инженеры 9‑го ГУ, решил поколебать его позиции. Он всячески продвигал «Аккорд-М», устроил выставку в Минсудпроме, где каждый, в том числе и Алещенко, мог убедиться в преимуществах «Аккорда» не только перед «Каратом», «Тучей», но и перед начатой в проектировании базовой ЦВМ «Атака».
Только гигант И. В. Кудрявцев, а потом его зам. В. Ю. Лапий сумели отстоять «Карат» как специализированный вычислитель, доказав, что иначе «Квант» провалит по срокам и массогабаритам все свои проекты.
Несмотря ни на что, Флот в лице 24‑го института в Петродворце, также поддерживал монополию «Агата».
Возможно, «Агат» все равно бы победил, но тут ему на помощь пришли высшие силы. Астахов умер.
Человек из министерства, так продвигавший «Аккорд-М» (главный инженер 9 ГУ Мошков) тут же перескочил в кресло директора «Агата» и поменял ориентацию. Используя все свои связи, он добился уничтожения (ликвидации) ЦКБ «Полюс», с передачей «Аккорда-М» и всей его документации в ЦНИИ «Агат». Там «Аккорд-М» и был похоронен. Возможно, некоторые его решения и были имплементированы в изделия «Агата», но сведений об этом у меня нет.
Эта история утонула бы, не оставив никаких следов, но случай был настолько вопиющим, что известный фельетонист Юрий Борин написал в «Литературной газете» фельетон, в котором красочно описывал эту историю. Понятно, что БИУС, ЦВМ «Аккорд-М», «Полюс» и «Агат» в ней упоминаться не могли.
Поэтому история рассказывалась про чудесный насос, на основе которой была построена насосная станция. Все дальнейшее описывалось детально и наделало много шуму в Минсудпроме. Не узнать действующих лиц было нельзя. Но волна, поднятая газетой, наводнения не вызвала. Все вышли из воды сухими. Победил «Агат» и его новый директор.
Все это я без деталей узнал от Юры Наймарка и Леонарда Федорова. Вспомнил и фельетон в Литературке, который читал в декабре 1972 года.
Еще до того, как я познакомился с программистами из Морфиза, произошло странное событие.
Меня, Обуховского и почему – то Сергея Якубова срочно выдернули в Ленинград для помощи Ярославу Афанасьевичу Хетагурову в ревизии ЦНИИ Морфизприбора на предмет недостаточного внимания, уделяемого там вычислительной технике.
Хетагуров занял кабинет Громковского, мы тоже работали там – смотрели отчеты, которые он нам давал, а потом просил разъяснить тонкости гидроакустики. Привлекал он для объяснений и сотрудников Морфиза, но они, по – видимому, избегали бесед с ним, односложно отвечая на его вопросы.
Это была странная миссия. Целью её, видимо, было выпороть руководство Морфизприбора. Хетагуров после своих лучших времен в «Агате» – Ленинская премия, орден Ленина и другие отличия, решил прорваться в Академию Наук. Для этого ему нужна была поддержка не только родного института и главка, но и министра и флота. И он зарабатывал их поддержку.
В это же время в Академию стремился и зам. по науке НИИ Атолл, д. т. н., профессор В. Ю. Лапий. В некоторых богемных кругах он уже представлялся как академик. Оба провалились. В последнем случае это привело к ускорению развития «цифры» в Киевском НИИ гидроприборов. У меня сложилось впечатление о несоизмеримости задач Морфиза и наших. И убеждение, что наши задачи гораздо легче ложатся на цифру.
Об этом я и докладывл Алещенко. Но он доверял своему конфиденту С. Якубову – который знал, что на самом деле интересует шефа. Недаром он писал заявку на авторское свидетельство по «Звезде». Он и Обуховский очень обижались, что я «бросил» их в Ленниграде. «И заходил в кабинеты начальства, открывая ногой двери». Про Хетагурова, которого я постарался описать Глазьеву, он позже сказал: «Ну, нужно же, так попасть!»
1977
При Николае и при Саше
Мы сохраним доходы наши
Из Маяковского, но не про меня.
Половинко уехал. Начальником вместо него стал Саша Москаленко. Несколько неожиданно – у него и группы – то никогда не было, зато было главное – доверие начальника отдела.
Отношения до этого у нас с Сашей были хорошими. Он, правда, относился ко мне несколько покровительственно, точнее свысока. Объяснялось это, во – первых, тем, что к моменту моего прихода он уже работал на фирме три года и успел завоевать доверие начальства, во – вторых, он как бы предсказывал некоторые принимаемые решения, хорошо зная Олега Михайловича и предугадывая его реакцию на то или иное событие.
Теперь, когда я стал его подчиненным, нужно было ясно показать, кто в доме хозяин. Я‑то никак не посягал на его начальственные права, но ему казалось, что я нахожусь во фронде и отношусь к нему без должного уважения. Тем более что его научная работа по системотехническому исследованию вертолетных станций вызывала у меня скепсис – в аддитивный критерий эффективности (когда она вычисляется как взвешенная сумма оценок параметров системы) я не верил. Оценки параметров являлись коррелированными, и складывать их было нельзя.
Елена Сергеевна Вентцель по поводу одного из главных критериев оценки систем – стоимость/эффективность – говорила, что по нему можно дешевле всего проиграть войну.