Однажды в деревне. Юмористические рассказы

© Лариса Евгеньевна Холодова, 2022

ISBN 978-5-0056-2839-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как бабы деда Митрофана проучили. Начало

Деревня, в которой жили моя бабушка и дедушка по папиной линии, и в которую я приезжала каждое лето на каникулы, была обычным среднестатистическим колхозом. Выращивали рожь, пшеницу, дыни, арбузы, кукурузу, водили коров и свиней, тем и жили. На всю деревню был один магазин, в который один раз в неделю подвозили товар, школа, детский садик и клуб.

Жил в этой деревне дед Митрофан, вот о нём и пойдет сегодня речь. Те, кто постарше, его ровесники, называли его Митроха. Дед был местным юмористом и шутником. Наверное, не было в деревне ни одного человека, над которым он не подшутил, может, только председатель колхоза, да главбухша, Клава – уважал и побаивался.

Бывало, сидит на лавочке, а мимо соседка идет:

– Здорова, Петровна.

– И тебе, Митроха, не хворать. Чего, опять дурака валяшь, сидишь, зубоскалишь?

– А чё мне и не позубоскалить? Я мыла-то импортного себе уже прикупил, чё не порадоваться. Нынче баньку стоплю, попарюся от души.

А, надо сказать, что в те времена, когда уже был близок крах Советского Союза, не только в деревнях, но и в городах импортного мыла днём с огнём не сыщешь. Да, чего там, импортного, обычного не каждый раз купишь.

– Ой, да и где ж ты импортно мыло-то купил? Бршешь, небось, как всегда!

– Гл—я—я, а ты чё, не знала? В магазин наш нынче привезли. Гляньте вы на неё, вся деревня уже понакупила, а она не знает. Ну, надо же! Вон Пистимея (на самом деле её звали баба Маша, Пистимеей прозвали за злобу и жадность после какого-то фильма, то ли Строговы, то ли Вечный зов, то ли Тени исчезают в полдень – сейчас уже и не припомню) уже один ящик притащила, за вторым побёгла. Ей же два сразу-то не унести, худа, как глист, не то, что ты, ты, – и, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на Петровну, – и три коробка донесёшь.

– Да на кой Пистимее столько мыла, она ж одна!

– А я почём знаю? Может солить.

И Петровна бросила все дела и бегом побежала в магазин за дефицитным товаром, которого, понятно, в магазине и в помине не было.

Или идет дед Митрофан вечерком, а возле какого—нибудь дома бабы сидят, лясы точат:

– И, чё, бабы, без дела сидите? – и так удивленно на них смотрит.

– А чё нам вечерком и не посидеть?

– А—а—а, вы не знаете! Да там же Нюрка орден свой обмывает, и мне вот налила с радости.

– Какой орден, ты чё болташь?

– Гля—я—я, чё болтаю! Да вы не слыхали, чё ли? Дак к ей нынче председатель парткома с району приезжал. Орден вручил, за трудовую доблесть, ага, первой степени. Я иду, а она така вся нарядна, орден на ей болтается, говорит, заходи, мол, за мой орден прими на грудь. Говорит, мол, кого встретишь, пущай ко мне идут.

– Да за каку таку трудовую доблесть, она ж бухгалтером в правлении всю жисть просидела! – Возмущаются бабы такой несправедливости.

– Вот чё не знаю, того врать не буду, орден и всё тут!

И бабы дружно побежали к Нюрке на другой конец деревни орден смотреть. Понятно, что ни сном, ни духом ни про какой орден она не слышала, глаза на баб выпучила:

– Тожа мне, нашли кого слушать! Председатель парткома! Первой степени! Тьфу! Дурак старый!

Местным пацанятам тоже от деда доставалось. Как-то раз идёт мимо него Стёпка, пацанёнок, лет двенадцати, заядлый рыбак. Рядом с деревней реки не было, но были несколько прудов. Не сказать, что там клёв великий был, но пацанята котам карасей таскали, бывало, что и крупный попадался, так того – на жарёху. Самый ближний пруд – Артемоновский.

– Чё, Стёпка, нынче на рыбалку не пойдешь?

– Здорово, дед Митрофан, не, мамка не велела, говорит, на работе задержится, а мне корову встречать.

– Эх—х, не повезло тебе!

– Чего не повезло-то? Корову встретить – не хитрое дело сто тыщ раз встречал.

– Да, причем тут корова! Я про рыбалку. Жалко, что на рыбалку не попадёшь нынче.

– Да, куда она денется? Завтра схожу.

– Не скажи, Стёпка, не скажи. Нынче городские приезжали к Артемоновскому пруду. Так такую кучу рыбы туда выпустили, говорят, что в ём форель что ли будут разводить. Завтра охрану приставят, чтобы местные рыбу не поперетаскали. А форель, Стёпка, рыба дефицитная, а кака вкусна да жирна. Эх—х жалко, мог бы на сто лет вперёд натаскать, пока охрана не приехала.

Стёпка, он же дитё, глазки разгорелись, и бегом домой за удочкой.

Мать пришла, корова возле задней калитки топчется, слава Богу, сама пришла, а Стёпку и «митькой звали» (так у нас говорили, когда не знали, куда человек пропал). Темнеет уже, а Стёпки нет, забеспокоилась, побежала по друзьям, да вовремя на деда Митрофана наткнулась.

– Ты чё, Дашка, с выпученными глазами бегашь? Потеряла чё?

– Да Стёпка куда-то делси, не найду, дядь Митрофан.

– Да известно, куды он делси, на Артемоновском форель удит.

– Каку форель? – У Дашки от удивления глаза, как блюдца стали.

– Да откуда ж я знаю, каку?

Дашка бегом на пруд, а дед сидит, ждёт концерта. Спустя время Дашка Стёпку хворостиной с пруда гонит, тот бежит во всю прыть, подпрыгивает, когда матери удается его кончиком хворостины по ногам хлыстнуть.

Бежит Дашка мимо Митрофана и только кулаком ему погрозила. А дед ухохатывается.

Но один раз и деду Митрофану сильно досталось. Обозлились бабы на него после того, как на другой конец деревни на Нюркин орден посмотреть сбегали и решили проучить шутника—затейника.

Как-то теплым летним вечерком собрались бабы на лавочке у Петровны, а дед Митрофан напротив через дорогу на своей лавочке сидит. Бабы демонстративно вполголоса шушукаются. Поглядят, поглядят на него и снова – шу—шу—шу. Деду любопытно стало, о чём так увлеченно бабы судачат. Пошёл к ним.

– Здорово, бабоньки, о чём шушукаетеся, чё случилася?

– Ой, а ты будто бы не знашь? – Спросила Петровна.

– Да откудава я могу знать?

– Ой, не знаю, не знаю.

– Ну, говорите, чё?

– Ой, бабы, не знаю, прямо, сказать чё ли, чи не? Не выдавать Капу?

– А чё Капа? – Заинтересовался дед Митрофан.

Дело в том, что по молодости у них с бабой Капой роман был. Дело к свадьбе шло, но этот шалопай с другой на сеновале покувыркался. А с бабой Капой у них до сеновала дело не дошло, строгая была, мол, только после свадьбы. Она, как прознала, так раз и навсегда погнала от себя Митрофана.

А Митрофан, чтобы перед мужиками лицом в грязь не ударить, наболтал всем: «Побёг от ей только пятки сверкали, поскольку она ведьма, клянусь, мужики, ну у нас до „ентого“ дело дошло, а у ей хвост! Ей Богу!»

С тех пор местные мужики от Капы подальше держаться стали, не то, чтоб безоговорочно верили, но так, на всякий случай. Капино время было упущено, так она замуж и не вышла. Надо сказать, что и Митрофан не женился. Всю жизнь бобылём прожил.

Теперь баба Капа на Митрофана очень большой зуб имела.

– Да чё Капа, – говорит Петровна, – надысь её в магазине встренула, а на ей лица нет – исхудала, аж посерела. Спрашиваю, чё с тобой, подруга, чё квасишьси? А она мне и говорит:

– Ой, Надька, не знаю и как сказать, на старости лет я чё ли с ума схожу. Как гляну на Митрофана, так сердце-то из груди и выскакиват. Уже жизня к концу, а я забыть его всё не могу. Вот ведь обалдуй – и мне всю жизню спортил и сам до сих пор один мается.

О, как ты, старый пень, мозги бабе-то задурил! А сам ходишь по деревне, зубоскалишь всё! Только смотри, Митроха, мы тебе это не говорили. Чтобы ни одна душа не прознала!

– О, каки дела! – дед Митрофан почесал затылок, – ну, ладно, бабы, пойду я, делов много.

На следующий день дед Митрофан справил баньку, напарился. Выбрился до блеска, лицо огуречным лосьоном натёр, наодеколонился Шипром – и к бабе Капе. Идет по деревне такой гордый, грудь вперёд, а то – снова себя первым парнем на деревне почувствовал. А Петровна поодаль за ним по над дворами крадётся. Потоптался возле калитки в нерешительности, махнул рукой, зашёл во двор.

Петровна в щёлку Капиного забора смотрит. Дед Митрофан поднялся на крыльцо, постучал:

– Капитолина, выходи!

Открывается дверь, выходит баба Капа в простом ситцевом выцветшем халате, в косынке, а через плечо полотенце:

– Чё надо, чёрт старый? Припёрси! Аль забыл чё?

– Ты, Капитолина, не ершись. Знаю я, что ты по мне до сих пор сохнешь. Дак, чё старое-то поминать, давай сойдёмся!

Баба Капа аж зависла на несколько секунд с открытым ртом:

– Это ещё чего, ты, старый дурень, удумал, тудыть—растудыть! А ну, иди отседова! Ему уже к земле привыкать надо, а он женихаться! Вот я тебе за всё сейчас, – и погнала деда Митрофана полотенцем с крыльца, а потом за ворота, – Вот я тебе сейчас, – хлопала полотенцем жениха баба Капа, – Я тебе сейчас за ведьму, я тебе сейчас за хвост! Да я бы свой хвост такому ироду как ты да ни в жисть бы не показала!

– Так, значит, есть он, хвост, значит есть! – орал, убегая дед Митрофан, – Значит, правду я говорил – ведьма ты, Капка! Ведьма и есть! А ты, Надька, я тебе ещё покажу! – И погрозил ей кулаком.

– Иди, иди отседова, уноси ноги, пока цел! Попадись ты мне еще. Жених, тудыть, растудыть! – заходилась баба Капа.

Петровна согнулась от смеха. Капа чуть постояла, успокаиваясь:

– Надька, а чего это было-то, а? он чё, рёхнулся на старости лет, чё ли?

Тут Петровна всё бабе Капе и рассказала. Баба Капа вздохнула:

– Как была ты, Надька, непутёвая, так ей и осталася. – И больше не смогла сдерживать приступ смеха. Женщины еще долго смеялись. А у себя дома, на маленькой кухоньке, сидел дед Митрофан со своим соседом, дедом Николаем, старым товарищем, перед ними стояли полные рюмки «от стрессу», и изливал душу:

– Слышь, Михалыч, такому, как я, говорит, свой хвост в жисть бы не показала! Так, значит, есть он хвост, значит есть!

Вот таким шутником был дед Митрофан – светлая ему память. Люди хоть поначалу на него обижались, но не долго. Уж очень он юморной был, все в одном рассказе и не напишешь. Если читателям понравятся приключения деда Митрофана, то напишу еще, я их помню много. Одну, наверное, точно, с собой в главной роли. В то лето меня дед Митрофан развел на то, что он в молодости фокусником работал. Ух, как же долго я на него дулась! Мне тогда всего-то лет десять было.

Как дед Митрофан мне фокус показал

Итак, мне лет десять, как каждое лето, родители привезли меня к дедушке с бабушкой в деревню на выходных, а сами уехали в город. Работа – есть работа. Вернее, в то лето привез меня отец, мама как раз в мае родила моего младшего брата.

В деревне развлечений мало и когда бабушка меня посылала в магазин, для меня это было в радость. Магазин не близко, но и не сильно далеко, прямо посередине деревни. Обычный деревенский дом с вывеской: МАГАЗИН. Ничего особенно примечательного там не продавалось.

Хлеб и тот привозили один раз в неделю, мороженное так вообще раз в месяц. Колбасы там не было отродясь – её мы из города везли. Так, масло, да конфеты, да ещё чего—нибудь по хозяйству – мыло, спички там или белизну ещё можно было прикупить.

Раз посылает меня бабушка в магазин:

– Поди прикупи конхвет граммав пятьсот «Школьных», да граммав двести «Марципановых», будут «Барбариски», так и их граммав двести.

Ну я и поскакала. А идти надо мимо дома деда Митрофана. Иду, гляжу сидит на лавке.

– Здравствуйте, деда Митрофан.

– Здрасте, здрасте, Танюшка. Чего? До бабы с дедом на каникулы приехала?

– Ага, – останавливаюсь напротив него, не культурно пройти мимо, если с тобой разговаривают. Это была моя ошибка.

– Ну, подь суды, расскажи, чего нового, я слыхивал, твоя мамка тебе братика родила – негритёнка?

– Никакой он не негритёнок!

– Ну, знамо, брешуть бабы.

– Ну и чего, нравится тебе у бабы с дедой-то в деревне?

– Ага.

– Оно и понятно, тута тебе не в городе, чего вы там видите в своём городе? Не то, что здеся – выйдешь за деревню, глянешь – кругом простор, солнце, воздух!

– А в городе у нас и кино есть, и карусели, и кукольный театр, и цирк!

– Ой, большо дело – цирк! Цирк и у нас в деревне был, пока не сгорел.

– Когда?

– Да давно, давно. Я ж в ём и работал! Да, было время!

– А кем? Клоуном?

– Скажешь тожа, клоуном! Бери выше – фокусником!

– Ничего себе! – удивилась я, наивная дурочка, – Фокусником! И фокусы показывать умеете?

– А то, скажешь тоже, конечно умею. Хочешь прямо щас один покажу?

– Конечно, деда Митрофан, конечно, хочу!

– Тока подождать немного нада, я реквизит приготовлю. Баба Клава не заругаить?

– Не, я подожду.

И дед Митрофан скрылся за калиткой. Через несколько минут выходит с двумя эмалированными кружками. Ту, что с водой, даёт мне, а ту, что без воды – себе оставляет.

– Сейчас будет фокус: я сделаю так, что вода из твоей кружки перельётся в мою. Тебе надо глядеть во все глаза внимательно, что делаю я, и повторять всё за мной тютелька в тютельку, поняла? А когда повторять будешь, гляди мне у глаза, не моргая, да у кружку свою не заглядывай, а то не получится.

– Ага!

Надо сказать, что деду я безоговорочно верила, чего с меня взять, дитё оно и есть дитё неразумное.

А тем временем дед Митрофан колдовать начал, стал по кружке и так и сяк указательным пальцем водить, потом по дну – потом по лицу, вроде, как усы рисует, опять по дну кружки, потом вроде, как бороду рисует, там и до бровей дело дошло.

– Ну ка, глянь, перетёкла водица-то из твоей кружки?

– Нет, – разочаровано говорю я.

– Ну, значит, ты моргнула!

– Да не моргала я!

– Ты, Танька со старшими не спорь. Я этот фокус, знаешь, скольки за свою жисть показывал? Точно говорю – моргнула! Поэтому не получилася. Ладна, не перживай, в другой раз обязательно получится! Беги себе у магазин.

– А может, когда обратно пойду, ещё раз попробуем? – С надеждой проговорила я и обратила внимание, что с дедом что-то не то, вроде, как еле сдерживается, за живот хватается. – Прихватило, наверное, – подумала я и побежала в магазин.

Прихожу в магазин, а там продавщица тётя Зина, подперев щёку рукой, положив пышную грудь на прилавок, во всю скучала.

Увидев меня, изменилась в лице. Но потом взяла себя в руки и только спросила:

– Чего, Танюш, с дедом Митрофаном общалась? Небось фокусы показывал?

– Ага, а Вы откуда знаете?

– Да он в это время всегда на лавке сидит, всем фокусы показывает.

– Тёть Зин, мне «Школьных», «Марципановых» и «Барбарисок».

– Как всегда? Я только кивнула.

С тётей Зиной тоже что-то было не так, как-то странно она на меня поглядывала, а когда я выскочила за двери, наткнувшись на бабу Надю, услышала, как залилась смехом Зина.

– Господи Исусе, – только и смогла испуганно проговорить баба Надя, глядя на меня.

– Странные все какие-то сегодня взрослые, – подумала я и поскакала домой, —бабушка уже, наверное, заждалась.

Дед с бабушкой были в летней кухне, туда я и понесла конфеты. Бабушка наливала себе как раз чай, а дед уже перелил из своей кружки чай в блюдце и деловито дул на него. Увидев меня, дед выронил блюдце, а потом покатился со смеху. Бабушка же всплеснула руками и выдала, я тогда не поняла, в чей адрес:

– Да етить твою мать! Вот старый козёл! Ты иде же Митрофана-то нашла?

– А ты откуда знаешь? Я шла в магазин, а он на лавочке сидел.

– Дак, а ты здеся при чём? Шла себе и шла бы.

– А он про маму спросил, сказал, что бабы болтают, будто мамка негритёнка родила. А потом сказал, что у вас тут цирк был и он в нём работал, фокус мне показал.

Дед зашёлся от хохота ещё пуще.

– Цирк это у нас Митрофан, а фокус энтот он мне еще в пятом классе показывал, так после этого надо мной цельный день весь класс смеялси.

– А почему?

– Да потому, – ответила бабушка и поднесла мне к лицу небольшое круглое настольное зеркало, с которым дед всегда брился.

Гляжу в зеркало, а у меня всё лицо черным разукрашено – усы такие приличные, бородка, брови, я только рот и раскрыла от удивления. Так вот, думаю, почему взрослые себя так странно вели, им посмеяться хотелось, а баба Надя испугалась от неожиданности! Сразу я ничего не поняла, только подумала, что дед обманул – суть фокуса не в том, что вода перельётся в другую кружку. А в том, что на лице вот такой раскрас появится, но бабушка мне всё объяснила.

Дед Митрофан закоптил дно одной кружки, и когда я по дну пальцем водила, палец пачкался, а когда по лицу, то оставлял следы сажи. Так я сама себя и разрисовала!

– Всё, я больше с дедом Митрофаном даже здороваться не буду! – в сердцах выкрикнула я, вытирая слёзы.

– Ты, внучка, на него дюже не обижайси, уж такой он уродилси – шалопай! Вечно что—нить учудит.

А дед, вытирая слёзы, которые от смеха набежали на глаза, сказал:

– А я ещё с ним поговорю, будет знать, как над внучкой моёй хохмить, и опять покатился со смеху, за что от бабушки и получил мокрым полотенцем, которым она мне лицо оттирала, по лысине.

Так я впервые прочувствовала на себе шуточки деда Митрофана

Очередные проделки деда Митрофана. Тарантайка

Дедушка с бабушкой в свое время держали кроликов. А кролики очень прожорливы, им, помимо ежедневного кормления, требовалось много сена на зиму. Соответственно, все летние месяцы бабушка с дедушкой делали заготовку сена.

Почти каждый день ездили на сенокос. Для таких поездок дедом был сооружен специальный транспорт, что-то типа мини грузовичка с мотором от мотоцикла «Урал». Тарахтел так, что, мама – не горюй! За это самодельное средство передвижения нами и было прозвано «тарантайка».

Для нас, детворы, не было лучше приключения, чем с бабой и дедой поехать на сенокос.

А когда поспевала смородина – так и подавно. В окрестностях села было много посадок смородины, и пока дедушка с бабушкой занимались сеном, мы с моими двоюродными сестрами паслись около кустов смородины. И наедимся, и бидончик наполним, а потом бабушка вареников наготовит. Вкуснота! Но не об этом.

Дедушка ушел по каким-то делам в Правление (так называлась администрация колхоза), а когда возвращался, то и попался в лапы деду Митрофану. Бабушка была дома, занималась своими делами, а я была у своих двоюродных сестер. Дело уже было ближе к вечеру, дед шел себе спокойно домой, а Митрофан, как обычно, в это время сидел на лавочке возле своего дома.

– Здорово, Василич, – задел дед Митрофан моего дедушку.

– Здорово, Митрофан, чаво, невест ждешь, поди?

– Тебе бы толька про невест, идешь себе, ниче не знашь.

– Чаво это я не знаю?

– Да чаво у тебе случилася.

– Да ты чаво болташь? Чаво это у меня случилася?

– Дак, Клавдя твая в огороде копалася, разморило ее, пошла у хату, прилегла, да заснула. А в енто время Нюркин бык через зады забор повалил, да и усе ваше сено пожрал! Усе, как есть! О как!

– Да едрить твою ж через коромысло! Усе наше сено? – И дед кинулся бежать.

– Да куды ты побег? Он уж усе сожрал и пошел себе восвояси. А Клавдя в тарантайку тваю косу да вилы покидала, Шарика отвязала, тот в кабину к ей прыгнул и поехали за сеном на Чипинячку.

– А за рулем-то кто?

– Ясен пень, кто! Не Шарик же, Клавдя твая! Плачить, говорить, мол, сил нет никаких, Василий с правления придеть, достанется мне, что не доглядела, три дня, говорить, вокруг печки гонять будешь! Мол, поеду на Чипинячку, хучь немножко сена накошу.

– Во дура баба! Дак она же и водить-то не умеет!

– Фух, велика наука тваю тарантайку водить! Руль, газ да тормоз! Разберется, чай не раз с тобой ездила!

Дед разворачивается – и бегом за бабушкой на Чипинячку, бежит, аж подпрыгивает, и все оглядывается, не лежит ли где в кювете его тарантайка. Напугался он тогда страшно за бабушку, бежит, матится, на чем свет стоит ее кроет за такое легкомыслие, а ему навстречу ничего не подозревающая Нюрка.

– Василь Василич, случилася чаво, куды, глаза вылупимши, побег?

– Вот я тебе Нюрка! Вот толька Клавдю найду, покажу тябе, как за своим быком следить нада! Вот устрою я тябе! Усе сено сожрал, так еще теперь не знаю, живой Клавдю найду, чи не! – И бежит дальше.

– Да за каким быком-то? У меня ж отродясь быка не было, на кой мне бык? – пожала плечами Нюрка, а дед в это время был уже далеко.

За то время, что дед по Чипинячке бегал, в каждый овражек заглядывал, бабушка спарвила ужин и ждала деда, тоже беспокоилась, не зашел ли к какому приятелю на рюмочку. Не выдержала, пошла искать, да дальше дома деда Митрофана не ушла.

– Здорово, Митрофан, маво не видал?

– Здорово, Клавдя, дак часа полтора, как на Чипинячку побег!

– Да на кой ему на Чипинячку?

– Да, говорит, настроение хорошее, пойду, говорит, Клавде цвятов наломаю.

– О те ж, старый дурак, да каких цвятов? Принял все же на грудь, глаз да глаз за ним! Хучь бы руки—ноги в потемках не попереломал!

– Ой, и усе-то ты недовольна, мужик ей цвятов, а она – старый дурак.

И бабушка вернулась домой. Спустя полчаса во двор забегает запыхавшийся дедушка, смотрит – тарантайка на месте.

– Слава Богу, вернулася! – И в хату.

А там бабушка:

– И игде ты шляшешси? Каки цвяты выдумал? И игде тваи цвяты, старый ты пень? Сиди тута думай про няго, чаво там с им, руки—ноги целы, али в канаве какой уже ляжишь!

– Каки цвяты? – Опешил дедушка. – Ты сама, чаво удумала? Как толька ты жива осталася, раззява, мало, что сено не доглядела, так еще самовольничашь!

– Како сено? Ты чаво, напилси, что ли?

– Тако! Како Нюркин бык сожрал!

– Да нету у Нюрки накакова быка и отродяся не было! Зенки зальешь и выдумывашь!

– Дак, а сено как же?

– Да далося тябе енто сено, вон оно, иди жуй заодно и закусишь!

– Дак ты не ездила на Чипинячку сено косить?

– На чем я тябе поеду? На тарантайке твоей, чи не?

– Дак Митрофан сказал, что на тарантайке, с Шариком!

Бабушка только руками всплеснула.

– Опять старый охальник разыграл, а мне сказал, что ты на Чипинячку мне за цвятами побег!

Дед долго порывался к Митрофану с разборками, но бабушка его не пустила, мол, хватит на сегодня приключений. Дед долго не унимался, но бабушка применила свой верный прием «ниже пояса». Сходила в низы за бутылкой, деду под борщичок налила, постепенно успокоился.

Досталось за это деду Митрофану или нет, я не помню, кажется, и это ему сошло с рук, впрочем, как и всегда.

Вот такую встряску устроил дед Митрофан моим бабушке и дедушке, которую они запомнили надолго.

Как по наводке деда Митрофана мы с сестрой всю смородиновую лесопосадку обсвистели

Дело было летом. Я, как всегда, на каникулах гостила в деревне у бабушки с дедушкой. Обычно мы проводили время с моей двоюродной сестрой, Светкой. Светка старше меня на год и в то лето ей было уже девять лет, а мне по осени должно было исполниться восемь.

Был уже конец июля и вся клубника уже сошла. Соседка деда Митрофана, Надежда Петровна, всегда держала много клубники из—за своего внука, которого тоже родители привозили на каникулы. Но, как правило, уже к тому времени, когда клубника сходила. И Надежда Петровна приноровилась клубничку, ту, что помельче, замораживать, а как внук приезжал, стряпала для него вареники с клубникой.

Но в то время мы про это ничего не знали. На клубнику в это лето я не попала, поэтому, может, и клюнула на развод. Светке тоже мало чего досталось – родители не выращивали, а у бабушки с дедушкой, помимо нас, еще две внучки и внук. Толпа людей на ведёрко клубники. Как-то так получилось, что дедушка основным считал виноград, его и выращивал.

Так вот приехал к Петровне внук, Вовка, ему было чуть побольше, чем Светке, но точно уже не помню. Как водится в деревне, бабы вечером собирались на лавке возле чьего—нибудь дома, в основном, у бабушкиного, а мы, детвора, рядышком где—нибудь играли. И нам не скучно, и бабушки отдыхают.

Так вот наварила Петровна Вовке вареников и по—соседски деда Митрофана угостила. Всегда так делала, дед один, сам себе такого не наготовит, а они, всё же, одноклассники.

– Здорово, Митрофан, чаво в палисаднике копаишси? Иди передохни, я тибе вареников с кулубникой принесла.

– От спасибо тибе, Петровна, дай Бог тибе здоровья. Поставь на лавку, сейчас передохну и попробую.

Петровна поставила чашку с варениками на лавку и побежала по своим делам. Дед переложил шланг в сливу и присел на лавочку, сидит, вареники ест. А мы со Светкой как раз возвращаемся с другого конца деревни, там Светкина бабушка жила по материнской линии. Вот мать ей и поручила что-то отнести бабе Оле.