Салат из креветок с убийством. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 30
– А что? – встрепенулся Беркович. – Ты получил результат?
– Получил, – кивнул эксперт. – Мне принесли кусок того самого мяса, упакованного в полиэтиленовый пакет. Прямо с тарелки сняли. И вот что я тебе скажу, Борис. Нежнейшее и свежайшее мясо.
– Отравиться нельзя, – пробормотал Беркович.
– Невозможно! Отравились не мясом.
– А чем? – нахмурился Беркович. – Только мясо ели все. Если бы испорчен оказался, скажем, салат…
– Ты меня дослушаешь или нет? Каждый кусок был упакован в целлофан, верно? Внутрь пакета с мясом попало немного соуса.
– Естественно, мясо лежало в…
– Имей терпение! В соус кто-то добавил не очень сильный пищевой токсин. Название сложное – все написано в заключении. Будь токсин сильнее – были бы и смертные случаи. А так… Яд настолько слабый…
– Ты хочешь сказать, – поразился Беркович, – что кто-то специально отравил…
– Именно. Кто-то добавил токсина в кастрюлю с соусом, наверняка еще до того, как туда опустили куски мяса.
– Тогда это совсем другое дело! Спасибо, Рон!
* * *
Ресторан «Закат» был закрыт, и Берковичу сначала показалось, что внутри никого нет. Лишь минут через пять на звонок вышел сам хозяин заведения, старший инспектор предъявил удостоверение, Рубинштейн тяжело вздохнул и пригласил полицейского в свой кабинет.
– Ума не приложу, – удрученно сказал он, – как такое могло случиться. Совершенно не понимаю. Все продукты у меня самые свежие…
– Скажите, Игорь, – спросил Беркович, – может ли кто-нибудь из посетителей ресторана пройти на кухню?
– Конечно, – пожал плечами Рубинштейн. – Я этого не люблю, но многие заходят – в основном, поблагодарить за вкусную еду. Иногда – попросить чего-то.
– Вчера заходили? И если да, то кто? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
Игорь нахмурился, до него, наконец, дошел смысл вопросов.
– Вы хотите сказать, – сказал он изменившимся от волнения голосом, – что кто-то буквально на моих глазах сумел отравить мясо? Извините, старший инспектор, такого быть просто не могло! Я своими руками…
– Не мясо. Соус. Он был в отдельной кастрюле?
– Да, небольшая кастрюля. Соус готовила Лена, кастрюля стояла на малом огне, пока я не…
– Открытая или под крышкой?
– Открытая, естественно.
– Все время на ваших глазах?
– Нет.
– А ваша жена, приготовив соус, тоже не обращала на кастрюлю внимания?
– Не могу сказать. Она сейчас дома, я ей позвоню, если разрешите…
– Да, звоните, а я послушаю.
Разговор получился коротким – Лена Рубинштейн закончила приготовление соуса за час до появления первых гостей и занялась рыбой. На кастрюлю больше не обращала никакого внимания.
– Кто же заходил на кухню, кроме вас и жены? – вернулся к своему вопросу Беркович.
– Официанты, естественно. Олег, Серж, Мила и Ирина.
– Могу я с ними поговорить?
– Сейчас никого нет, мы ведь сегодня не открывались.
– Можете дать мне их телефоны? Адреса?
– Конечно.
– А кто заходил, кроме официантов? Подумайте, это очень важно.
Игорь надолго задумался, раскачиваясь на стуле и прикрыв глаза.
– Нет, – сказал он, наконец. – Вчера не заходил никто. Точно. Я всегда очень нервно реагирую на посторонних в кухне. Все равно заходят, я говорил вам… Вчера – нет. Но… послушайте, старший инспектор! Никто из официантов не мог отравить соус или что бы то ни было! Это нонсенс! Чушь!
– Почему?
– Абсурд! Зачем им это надо? Во-первых, легко вычислить – либо мы с Леной, либо кто-то из них. Во-вторых, они что – террористы? Зачем травить целую свадьбу? Не вижу смысла. Если кто-то хотел отравить кого-то конкретно, то для этого была – тем более у официантов – масса возможностей. Но всех сразу – зачем? Да ведь и не отравили толком ни одного человека! Разве есть тяжелые случаи?
– Ни одного, – подтвердил Беркович.
– Вот видите!
– Может, хотели попугать? – предположил Беркович, прекрасно и сам понимая нелепость своей идеи.
Игорь только плечами пожал и закатил глаза.
– Дайте мне список ваших официантов, – попросил старший инспектор, – с адресами и телефонами.
– Как вам будет угодно, – сухо сказал Рубинштейн, всем своим видом давая понять, что нет никакого смысла зря беспокоить честных людей.
Беркович их все-таки побеспокоил, хотя и не мог самому себе внятно объяснить, что он, собственно, хотел выяснить. Если кто-то из молодых людей и отравил гостей на чужой свадьбе, то, скорее всего, сделал это, будучи в состоянии помешательства. Однако, никаких признаков душевного расстройства Беркович не обнаружил ни у Олега Гардина, ни у Сергея Финкеля, ни у девушек – Милы Брановер и Ирины (она же Орна) Киперман.
«Разумеется, – думал Беркович, покинув гостеприимную квартиру Киперманов, где отец и мать Иры безуспешно пытали накормить голодного (конечно, голодного, весь день на ногах!) русского полицейского домашними драниками со сметаной, – разумеется, я не психиатр и мог не обратить внимания на какие-то признаки, очевидные для специалиста. Но в психологии, черт побери, я все-таки разбираюсь. Никто из этой четверки не выглядел хоть сколько-нибудь напуганным. Никто не пытался отвести взгляд, отвечая на самые каверзные вопросы. Каждый из них четно пытался вспомнить по минутам все свои вчерашние действия. Если даже кто-то из них бросил, походя, отраву в кастрюлю с соусом, то счел, видимо, свои действия настолько естественными, обычными, нормальными, что, вспоминая о них, не переменился в лице, не показал, что взволнован».
И все-таки…
Беркович был уверен, что кому-то он не задал главного вопроса. Он бы задал его, конечно, если бы знал, о чем спросить. Что-то где-то показалось ему… Неправильным в поведении? Нет, не то. Взгляд? Нет. Случайно брошенное слово? Нет, не слово. И все-таки…
– Давай-ка еще раз заедем к Финкелю, – сказал старший инспектор водителю. – Это недалеко, на Даяна.
Почему к Финкелю? Поведение Сергея во время разговора ничем не отличалось от поведения остальных официантов. Совершенно нормальный парень. Уж точно не террорист. И не псих – во всяком случае, чтобы доказать обратное, нужно было бы назначить психиатрическую экспертизу, а какие для этого у Берковича были основания? Никаких улик. Совершенно. Кроме…
– О! – сказал Сергей, увидев на пороге старшего инспектора. – Вы что-то забыли?
– Забыл, – кивнул Беркович. – Я хотел вас спросить, что за царапина у вас на подбородке.
Показалось, или Сергей действительно переменился в лице?
– Царапина? – переспросил он и потрогал подбородок пальцем. – Ах, это… Брился, ну и…
– Нет, – сказал Беркович, – придумайте что-нибудь другое. Во время бритья такую царапину себе не сделаешь. К тому же, бреетесь вы электрической бритвой, я это вижу, не надо спорить.
– Я не спорю…
– Вы с кем-то подрались?
– Я?.. Ну… Поспорил с приятелем. Какое это имеет отношение к…
– Приятель был вчера на свадьбе?
– Нет, – уверенно сказал Сергей, глядя Берковичу. – Не был, он совсем из другой тусовки.
– Почему вы подрались? Вы можете дать мне имя и адрес вашего приятеля?
– Но, старший инспектор… Это совсем не… Не было его на свадьбе, я же сказал! Мы поспорили из-за девушки.
– А девушка была на свадьбе?
– Нет!
– Как зовут девушку?
Почему он задавал эти вопросы? Берковичу казалось, что где-то в подсознании он знал причину, но назвать ее не мог бы.
– Как зовут вашего знакомого? Того, кто не был на свадьбе?
Сергей был дома один, и Беркович с непонятной для него самого настойчивостью продолжал давить, давить… Господи, какое отношение царапина на подбородке могла иметь к массовому отравлению в ресторане?
– Девушки, из-за которой вы поссорились, на свадьбе не было. А кто тогда? Кто был?
Стоп. Глаза Сергея забегали, губы сжались. Почему? Нужно задать еще один вопрос, но совершенно непонятно – какой.
– Кто был на свадьбе? Кто? Из-за кого…
– Не надо… – пробормотал Сергей. – Я не знаю! Уверяю вас, старший инспектор, я понятия не имею, кто был на свадьбе! Да кто бы и не был, он никакого отношения не имеет…
– К чему?
– К тому, что случилось…
– А что, собственно, случилось? – резко спросил Беркович.
Сергей Финкель никогда прежде не имел дела с полицией. Похоже, что он в детстве и не дрался ни разу. Чистый парень – по глазам видно. И не псих – видно по поведению. Не мог Сергей ни за что, ни про что отравить шестьдесят человек только для того, чтобы…
– Почему вы подрались?
– Потому что я узнал…
– Что? Говорите! Вы понимаете, что, если будете молчать, мне придется…
– У этого парня отец богатый… Не миллионер, но все-таки… – сказал Сергей, опустив голову. – А Саша давно нуждался в деньгах… Он играл в карты…
– Саша – это ваш знакомый? Тот, с которым вы подрались?
– Да… Друг детства. Мы с первого класса… Еще там, на Украине…
– Дальше. Саша играл в карты и проигрался, это понятно. Что дальше?
– У них были дела – у Саши с этим парнем, я не знаю точно какие.
– Как зовут парня?
– В том-то и дело! Я не знаю! Саша никогда не говорил! Мне только было известно, что парень из нашей тусовки, он вчера должен был быть и на свадьбе, Саша сказал… Он потребовал у него денег…
– Кто у кого?
– Саша у…
– Понятно. Саша потребовал денег, и парень украл их у отца, верно?
– Да… Отдал Саше, и тот расплатился. А потом отец обнаружил… И он пришел к Саше, и потребовал деньги обратно. Мол, или отдавай, или все отцу скажу. Заложу, в общем… И тогда Саша…
– Говорите, я слушаю!
– Саша решил, что с ним надо кончать. Он на химическом заводе работает, а о составе вычитал в Интернете, там сейчас можно найти что угодно, там и самоубийцы тусуются, и рецепты всяких ядов найти не проблема…
– Саша решил приятеля отравить, – уточнил Беркович.
– Решил… Он его на самом деле отравил, вот, – пробормотал Сергей. – Вчера утром. Он приходил к Саше требовать деньги, а Саша предложил ему выпить.
– Утром? – удивился Беркович. – Не понимаю. При чем здесь свадьба?
Конечно, он все уже понимал, но Берковичу нужно было признание.
– Саша не хотел, чтобы он отдал концы у него в доме! Чтобы никаких зацепок…
– Господи, – буркнул Беркович, – какие же вы все-таки дураки…
– Яд должен был подействовать часов через десять-двенадцать.
– Ну конечно, – с иронией произнес Беркович. – Цезарь Борджа с Интернетом! И вам Саша обо всем рассказал?
– Это кажется странным, да? Мы же друзья, и он точно знал, что я его не выдам. Он просто не мог держать это в себе…
– И таким образом сделал вас соучастником!
– Ну, не знаю…
– Чего тут знать? Соучастником убийства вы становиться не захотели, верно? Закладывать друга посчитали для себя невозможным. И нашли единственный способ спасти и Сашу, и себя. Заставили Сашу найти в Интернете тот самый сайт и прочитали, каким должно быть противоядие.
– А? Нет, я сам.
– Неважно. Сами нашли и сами сделали. А поскольку имени своей жертвы Саша вам не назвал, и знали вы лишь то, что этот человек будет на свадьбе, то решение проблемы было единственным: дать противоядие всем. У всех, кроме жертвы, это вызовет несварение желудка, а жертва окажется спасена. Так?
– Так, – кивнул Сергей.
– Видел я разных идиотов, – с досадой сказал Беркович. – Но таких, как вы и ваш друг Саша…
– При чем здесь… – вскинулся Сергей.
– Да, Господи, какой яд можно приготовить по интернетовским рецептам? О чем вы говорите, Сережа? Какой яд и какое противоядие?
Старший инспектор решительно взял парня под руку.
– Сейчас мы поедем в полицию, я все запишу с ваших слов, и вы подпишете.
У Саши задрожали губы.
– Ну-ну, – сказал Беркович подбадривающе. – В зубы вы от собственного друга уже получили. Под монастырь вас подвести для него проблемы не составило. Я вас не спрашиваю, хотите вы ехать или нет. Марш в машину!
… – Знаешь, Наташа, – сказал Беркович жене, вернувшись вечером домой и снимая в прихожей ботинки, – напрасно мы с тобой вчера не пошли на свадьбу. Получили бы массу впечатлений.
– Они же там все отравились! – воскликнула Наташа. – Ты тоже хочешь?
– Что такое легкое отравление перед настоящей мужской дружбой, – философски заметил Беркович.
Наташа пожала плечами. Логики рассуждения мужа она не поняла, но у мужчин такая своеобразная логика, особенно у полицейских…
СМЕРТЕЛЬНЫЙ КОКТЕЙЛЬ
– Он выпил коктейль и больше ничего, – мрачно сказал Моше Лещинский, председатель землячества, и поднял на Берковича недоуменный взгляд. Лещинский до сих пор не мог поверить, что его друга Исака Бокштейна нет в живых.
– А что он ел? – спросил старший инспектор, не надеясь на вразумительный ответ.
– Ничего, – буркнул Лещинский. – Ничего он не ел, это я вам точно могу сказать.
– Откуда вы это знаете? – осторожно спросил Беркович.
– Исак никогда не ел после шести часов вечера. Только пил что-нибудь – чай, коктейли, минеральную воду…
– Есть ли у вас, господин Лещинский, какие-либо предположения о том, кто мог это сделать? Я имею в виду – кому из присутствовавших была нужна смерть Бокштейна?
– Никому! – воскликнул председатель. – Его все любили! Все!
Конечно. Все его любили, и кто-то – сильнее прочих. Так сильно, что любовь обратилась в ненависть, до которой, как известно, один шаг.
– Понятно, – кивнул старший инспектор. – Хорошо, господин Лещинский, можете идти. Если будет нужно, я вас еще вызову.
Прием, во время которого скончался Исак Бокштейн, проходил в лобби отеля «Шератон» и был посвящен десятой годовщине создания землячества. Присутствовало не так уж много народа – человек пятьдесят: люди, стоявшие у истоков, и те, кто сегодня играл в землячестве не последние роли. Бокштейн произнес речь, а потом разговаривал с гостями, и все видели, как он взял с подноса высокий бокал с коктейлем. Официант Игаль Орен, разносивший напитки, утверждал, что никто – после того, как он покинул кухню, – до подноса не дотрагивался, кроме, естественно, тех, кто брал себе коктейль, но они никак не могли что-то незаметно подбросить в чужой бокал.
Беркович тоже полагал, что это невозможно. Тем не менее, кто-то все-таки подсыпал в бокал Бокштейна сильного яду, поскольку, разговаривая с одним из гостей, Исак неожиданно закашлялся, схватился рукой за горло, глаза его вылезли из орбит, через минуту он потерял сознание, а когда четверть часа спустя приехала «скорая», Бокштейн умирал, и ничто уже не могло ему помочь. Скончался он на руках у медиков. Бокал, из которого он пил, стоял на стойке бара – по счастливой (для кого? для Бокштейна или для судмедэксперта?) случайности, когда у бедняги началось удушье, он не уронил бокал на пол, а успел поставить его на стойку. Сосуд, естественно, взяли на экспертизу, и, отпустив председателя землячества, Беркович позвонил своему приятелю Рону Хану.
– Ну что? – нетерпеливо спросил старший инспектор, когда эксперт поднял трубку.
– Бокштейн умер от удушья, вызванного сильнейшим синтетическим ядом. Следы этого яда остались в бокале, из которого он пил.
– Ага! – воскликнул Беркович.
– «Ага» – слишком сильно сказано, Борис! Видишь ли, в бокале действительно только следы яда. Его недостаточно даже для того, чтобы отравить ребенка, не говоря о таком тяжелом мужчине, как Бокштейн. В покойном около восьмидесяти килограммов веса, и, чтобы его убить, концентрация яда должна была быть раз в десять больше.
– Ты уверен?
Хан не удостоил старшего инспектора ответом.
– И что же теперь? – спросил Беркович, сбитый с толка.
– Не знаю, – вздохнул эксперт. – Тебе виднее, ты сыщик.
– Может, кто-то в суматохе перелил в бокал Бокштейна коктейль из другого, не отравленного, бокала? – подумал вслух Беркович. – Вот концентрация и уменьшилась.
– В десять раз? Исключено, – заявил эксперт, – потому что…
– Да я и сам понимаю, – перебил Беркович. – Нужно было влить литра два жидкости, верно? К тому же, непонятно, зачем убийце было рисковать и разбавлять отравленный коктейль? Все равно обнаружили бы, что в напитке яд.
– Да, логики мало, – согласился Хан.
– Бокштейн пил что-нибудь, кроме коктейля?
– Нет, – отрезал эксперт. – И ничего не ел – это я отвечаю на вопрос, который ты мне сейчас задашь.
– И не подумаю, – хмыкнул Беркович. – Я и так знаю, что Бокштейн ничего не ел после шести вечера.
Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже допросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне отравить коктейль не могли: никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом из русской газеты. На допросе Брук сказал уверенно:
– Мы говорили о Путине, Исак уверял меня, что президент, будучи человеком гениальным, все заранее просчитал, в том числе и свою жизнь после отставки. Мол, понять его логику мы не в состоянии, как не можем понять, скажем, общую теорию относительности. Представляете?
– Да-да, – нетерпеливо сказал Беркович. – Так вы утверждаете, что бокал с подноса…
– Официант проходил мимо нас. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, не глядя, взял с подноса бокал.
– Не глядя?
– Он смотрел на меня, старший инспектор! Просто протянул руку и взял первый попавшийся бокал – вовсе, кстати, не из тех, что стояли ближе к нему.
И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в слишком малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
– Он сразу начал пить из своего бокала? – спросил Беркович.
– Он сразу отпил, – сообщил Брук, – но сделал только один или два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
– Почему вы так решили?
– Он поморщился, сделав глоток.
– Ясно, – сказал Беркович, не очень, впрочем, понимая, чем это обстоятельство может дать следствию.
– Коктейль был тепловатым, – сказал журналист. – Может, Исак хотел холоднее?
Температура коктейля не могла повлиять на состояние бедняги Бокштейна, и потому Беркович задал журналисту вопрос, на который тот, будучи человеком осведомленным, мог дать ответ:
– Вы несколько раз писали о делах землячества. Были знакомы с Лещинским и с Бокштейном, и с…
– Новаком, Зильберманом, Познером, – перечислил журналист.
– Я слышал, что Бокштейна все любили. Это так?
– Конечно! – воскликнул Брук саркастически. – Обожали!
– Я вас серьезно спрашиваю…
– Я тоже совершенно серьезен. На людях они все обожали друг друга и рассыпались в комплиментах. А на деле готовы были вцепиться друг другу в глотку. Смотрите: Бокштейн был у них казначеем, а деньги в землячестве крутятся немалые – вы знаете, что они владеют тремя небольшими ювелирными фабриками, дают работу своим землякам – новым репатриантам, человек сорок кормятся с этого бизнеса?..
– Да-да, это мне известно, – прервал журналиста Беркович. – Ювелирные украшения экспортируют в шесть европейских стран – в том числе Бельгию и Францию. Ежегодный доход достигает миллиона шекелей – это я, кстати, из вашего материала почерпнул, а коллеги из отдела по экономическим преступлениям подтвердили.
– Значит, вы знаете не меньше меня!
– Об этом – да. Но вы можете рассказать об отношениях между…
– Понимаю, – задумчиво сказал журналист. – Вы ищете человека, у которого был мотив…
– Именно. И у кого же он был?
– У председателя Лещинского. Это во-первых. Бокштейн держал в руках финансы, а у Лещинского недавно возникли проблемы – он брал в банке ссуды, не смог выплачивать, срочно нужны были деньги, я знаю, что он обращался за помощью к… Нет, не скажу, этот человек к землячеству отношения не имеет, не стану я его подставлять.
– Вы хотите сказать, что первым делом Лещинский стал бы искать деньги не у постороннего человека, а внутри землячества…
– Конечно, он наверняка обращался к Бокштейну. А может, даже просто взял деньги со счета, ведь председатель имеет право подписи наряду с казначеем. Вот вам мотив, а?
– Возможно, – уклончиво сказал Беркович. – У Бокштейна были другие враги?
– Саша Зильберман, – подумав, назвал имя журналист. – Но это другая история. Романтическая. Не знаю, имею ли я право…
– Господин Брук, – усмехнулся Беркович, – о том, что Бокштейн пытался увести у Зильбермана любимую жену, я читал в вашей статье от… – инспектор заглянул в лежавшее перед ним досье, – от двенадцатого марта. Это было в рубрике «Сплетни от Амоса Берна». Амос Берн – ваш псевдоним, вы не станете отрицать?
– Мой. Значит, вы и это знаете.
– От вас. С госпожой Зильберман я еще не беседовал. А ее муж утверждает, что в тот вечер и близко не приближался к Бокштейну.
– Не приближался, – подтвердил Брук. – А причина понятна: боялся, что, если Бокштейн с ним заговорит, то драка окажется неизбежной.
– Драка – не убийство, – заметил старший инспектор.
– Я не утверждаю, что Зильберман хотел Бокштейна убить, – пожал плечами журналист. – Да и не мог он этого сделать при всем желании. Ходил весь вечер по залу с сумочкой через плечо… А вот Познер…
– Что Познер? – переспросил Беркович минуту спустя, потому что журналист неожиданно замолчал.
– Нет, это, пожалуй, слишком, – сказал Брук, покачав головой. – Еще привлечет меня к суду за клевету. Познер такой, с него станется…
– Я не стану использовать полученные от вас сведения, – объяснил инспектор, – если они не имеют отношения к убийству.
– Ну, если так… Понимаете, я слышал – не стану называть источник, – что Познер купил в Москве квартиру в центре, а денег у него нет, он ведь не работает, живет на пособие от Института национального страхования. Так на какие шиши? И почему в Москве, а не в Тель-Авиве?
– Думаете, тоже позарился на кассу землячества? Но ведь у него, в отличие от председателя, не было права подписи? Как он мог заполучить нужную сумму?
– Элементарно! Попросил Бокштейна дать взаймы – насколько я знаю, в землячестве это практикуется. Краткосрочные ссуды. Бокштейн деньги выдал, а вернуть их Познер не мог. А может, и не собирался.
– И решил убить Бокштейна, чтобы списать долг? – с сомнением сказал Беркович. – Не убедительно.
– Я и не утверждаю, – насупился журналист. – Просто вы спросили…
– Да, я понимаю. Давайте вернемся в тот вечер. Вспомните, что делал Бокштейн после того, как вы закончили разговор.
По словам журналиста, Бокштейн перешел к группе своих бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо, и Беркович вызвал к себе всех. Мог и не вызывать – толка от их показаний оказалось немного. Один утверждал, что Исак пил из бокала, другой – что Исак из бокала не пил, третий – что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый – что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал.
Мог кто-то из четверых бросить в бокал яд? Нет, не мог – уж это было бы замечено. И к тому же, не было в бокале яда в нужной концентрации! Заколдованный круг.
После трагедии пошли вторые сутки, допросы свидетелей Беркович закончил, но ему хотелось еще раз поговорить с официантами, и он отправился в «Шератон». Оба – Гилад и Орен – работали, обслуживали встречу болельщиков «Маккаби», проходившую в банкетном зале, огромном, как футбольное поле, на котором игроки тель-авивской команды показывали свое мастерство. Людей здесь было раз в десять больше, чем на вчерашней вечеринке. Работали восемь официантов, и Берковичу удалось отловить Гилада с Ореном, когда они начали разносить салаты.
– Извините, старший инспектор, – сказал Гилад, – вы видите, у нас совершенно нет времени разговаривать.
– Я вас надолго не задержу, – торопливо сказал Беркович. – Я прекрасно знаю, что официанты – люди наблюдательные, любое происшествие будет замечено.
– Спасибо за комплимент, – сказал Орен. – Но обо всем, что видел, я рассказал еще вчера.
– Да, конечно. Но все-таки… Важна любая мелочь. Представьте, как это происходило, вспомните… Гилад, вы разносили закуски и могли видеть, как Бокштейн брал бокал с подноса вашего коллеги.
– Нет, не видел, – огорченно сказал Гилад. – И вчера я об этом уже говорил.
– А потом? Может, потом Бокштейн попадал в поле вашего зрения?
– Может быть, – нетерпеливо сказал Гилад, – но я же не знал, что он скоро умрет, и за ним нужно следить. Я просто не обращал внимания.
– И вы, Игаль?
– Знаете, инспектор, – задумчиво сказал Орен, – со вчерашнего вечера мне не дает покоя… Я действительно обратил внимание на одну мелочь. Немного странную…
– Какую?
– Не помню, в том-то и дело! Мелькнуло что-то, я тогда подумал: «Вот странно». И тут же забыл, работы было много. Потом, уже после разговора с вами, пытался вспомнить – и без толку. Знаете, как это бывает…