***
К середине 1991 года естественный процесс движения к рынку вошел в финальную стадию – для советской фантастики гибельную. В ВТО, некоторое время служившем «кузницей кадров», ужесточился отбор рукописей по идеологическим соображениям. В результате основной темой многих сборников стала русская мифология. Издательские кооперативы (некоторые из них несколько месяцев спустя стали самостоятельными) старались прежде всего «делать деньги» и потому предпочитали выпускать книги известных авторов и (или) перепечатки. А стремительное подорожание бумаги делало нерентабельным выпуск мало кому известных советских авторов. На рынок хлынул вал западной фантастики, способный привлечь читателя, и книги с грифом «Советская фантастика» проиграли соревнование без борьбы.
На полках магазинов русской книги в Тель-Авиве и Иерусалиме плотно стоят тома Фармера, Желязны, Гаррисона, Хайнлайна, Нортон, Карсака… Америка, Англия, Франция… И блеск фантастики, и ее нищета – все на продажу. Где же фантастика «советских» авторов? Ее нет! Правда, кооператив «Текст», ставший издательством, выпускает интересную серию книг «Альфа-фантастика». За два последних года в ней вышли книги В. Аксенова, Ф. Искандера, а также В. Кацуры, А. Генкина, В. Кривича, А. Ольгина и В. Пелевина. Пожалуй, только о Пелевине и стоит говорить как о перспективном авторе. Заслуживает внимания и издаваемый «Текстом» альманах фантастики «Завтра» – сделанный добротно, с отменным вкусом, без привычной «серости» «молодогвардейских» сборников.
Издательство «Молодая гвардия», будто не замечая «ветра перемен», продолжало выпускать такие же серые, никем не читаемые книги, как и три, и десять лет назад. Издательство «Знание», будто страшась новых имен, в третий раз публикует сборник «Ключи к декабрю» и переиздает фантастику С. Гансовского. Что до остальных издательств, то они и вовсе предпочитают с «советской» фантастикой не связываться.
А ВТО, созданное специально для поддержки молодых авторов? Объединение пало первой жертвой свободной экономики. Астрономические цены на билеты не позволяют сейчас собирать представительные семинары. А без семинаров нет и сборников. Издательский пик ВТО пришелся на 1991 год. К тому же, складывается впечатление, что авторы (а может, издатели) просто испугались стремительности и направления перемен и предпочитают укрыться от социальных бурь в рассказах о прошлом, в сюжетах исторического, экологического и даже сказочного толка. Социальная фантастика, приоритет которой над прочими поджанрами провозглашался на всех трех семинарах (и даже на семинарах ВТО), остановилась на уровне повести-предупреждения, лучшими образцами так и остались «Санаторий» В. Хлумова, «Доверие» В. Рыбакова и (с некоторой натяжкой) «Первый день спасения» В. Жилина. Произведения о светлом будущем человечества, почти исчезнувшие уже к началу перестройки, и вовсе перестали выноситься на обсуждение.
Неизвестно, впрочем, как пошел бы процесс движения к «нормальному» рынку, если бы перестройка продолжалась еще несколько лет. Однако в конце 1991 года произошли два события, почти совпавшие во времени. В октябре скончался «патриарх» советской фантастики Аркадий Стругацкий, а в декабре исчез с политической карты мира и Советский Союз. В одночасье перестала существовать и советская фантастика со всеми ее тенденциями. Остались авторы, остались их неизданные книги, многие из которых, лежа в столах и издательских папках, успели устареть. Постперестроечная фантастика СНГ еще не родилась как жанр. Родится ли?
ЧИСТО НАУЧНОЕ УБИЙСТВО
Роман
Часть первая. ЦИАНИД ПО-ТУРЕЦКИ
Глава 1. Знакомство
Свернув на стоянку, я аккуратно притормозил и заглушил двигатель. Повертев головой, я обнаружил, что сбил всего лишь один колышек ограждения (вчера было три), не зацепил ни одной машины (вчера я поцарапал-таки борт серой «Даяцу») и даже встал почти перпендикулярно проездной дорожке. Большой успех, – подумал я. – Если так пойдет и дальше, то через месяц я не буду вздрагивать, переключая скорости.
Я вылез из машины, ощущая тяжесть в ногах – с непривычки мне было тяжело сидеть за рулем больше получаса кряду, – и увидел перед собой полицейского офицера. В званиях я не разбираюсь, форма на меня действует магнетически – я вижу цвет и какие-то загогулины на рукаве, и перестаю соображать, поскольку невинному человеку соображать нужно до встречи с представителем закона.
– Всего один колышек, господин офицер, – сказал я голосом достаточно твердым, чтобы самому быть уверенным в том, что я говорю правду. – Я непременно все восстановлю, не сомневайтесь.
– Я и не сомневаюсь, – широко улыбнулся офицер и протянул руку. – Комиссар Бутлер, Тель-Авивская уголовная полиция.
Возможно, я руку пожал, а может быть, спрятал свою руку за спину. Возможно, я улыбнулся, а может быть, скорчил страдательную гримасу – эти первые мгновения нашего знакомства с комиссаром Бутлером я никогда впоследствии не мог восстановить в памяти.
Собственно, в тот момент я лихорадочно соображал – не сбил ли я пешехода, когда совершал на вечно забитых тель-авивских улицах один из многочисленных маневров перестроения из ряда в ряд. Трупы на дороге не вспоминались, но и уверенным на все сто я себя не чувствовал. Только уголовной полиции мне не хватало! За рулем я самостоятельно сидел третий день, права получил неделю назад, а машину мне пригнал из магазина один из студентов, который сдал, наконец, с седьмой попытки, курс новейшей истории Великобритании. Студент мог чувствовать себя героем, зная, что я получил права после одиннадцатой попытки сдать экзамен. Это число – одиннадцать – было, по-моему, навечно написано на моем лбу.
– Третий день за рулем? – участливо спросил полицейский по фамилии Бутлер.
– Четвертый, – автоматически поправил я и только после этого увидел за спиной полицейского ту самую «мазду», борт которой я оцарапал вчера вечером, возвращаясь с работы. Не знаю, сбил ли я пешехода, это еще предстояло доказать, но царапина была моей работой, и в этом я признался сам, оставив на ветровом стекле данные моей страховой компании.
– Чувствуется, – сказал полицейский. – Когда я впервые сел за руль, то от волнения сразу же въехал в столб, а столб, заметьте, стоял посреди чистого поля, где я решил потренироваться в вождении.
– А моя жена, – продолжал Бутлер, – до сих пор боится водить машину и предпочитает ездить автобусом. Это, кстати, побудило ее стать вступить в МЕРЕЦ, ну, знаете, есть у них группа, которая добивается разрешения пустить автобусы по субботам…
Похоже, что полицейский не собирался меня арестовывать на месте, и я почувствовал, что количество адреналина в моей крови постепенно приходит в норму. Может, удастся отвертеться? Но штраф больше, чем сто шекелей, я не заплачу, сбитый колышек большего не стоит.
– Если я не ошибаюсь, – не унимался полицейский, – вас зовут Песах Амнуэль, и вы живете в десятой квартире.
Все узнал! Наверное, дело все-таки серьезно, и сотней шекелей мне не отделаться. Я запер на ключ свою «субару» и решился, наконец, раскрыть рот.
– В десятой, – подтвердил я, хотя полицейский вовсе не спрашивал подтверждения. – Колышек я оплачу…
– Какой колышек? – удивился Бутлер и проследил за моим взглядом. – Ах, этот… О чем вы говорите, Песах, этот самый колышек я лично сбивал семь раз, его давно нужно вообще перенести метра на два в сторону, я все забываю позвонить коллегам из дорожного отдела… Вы не возражаете, если я приглашу вас к себе на чашку кофе?
Предложение было настолько неожиданным, что я автоматически ответил:
– Да, несомненно, комиссар.
И лишь после этого подумал, что меня еще никогда полицейский не приглашал в отделение выпить кофе. Какой кофе подают в полиции – растворимый, экспрессо? Или по-турецки?
Бутлер повернулся и пошел к дому – похоже, он пригласил меня выпить кофе в моей же собственной квартире. Это было, конечно, оригинально, но требовало некоторой подготовки: Рина наверняка придет в замешательство, увидев меня на пороге в сопровождении комиссара полиции.
– Я живу этажом ниже вас, – бросил Бутлер через плечо. – Вы снимаете эту квартиру или купили?
– Купил, – сказал я, чувствуя себя все более глупо. – Мы переехали месяц назад, и я почти никого из жильцов еще не знаю. А вы…
– Я здесь живу третий год, – сказал Бутлер, открывая передо мной дверь лифта. – Я и моя жена Лея, сейчас я вас познакомлю. У нас есть еще дочь Ора, но, на наше счастье, она сейчас в школе, и у нас будет возможность спокойно пообщаться.
– А у меня сын, – сообщил я. – Сейчас он в армии.
Лифт остановился на третьем, и мы вышли.
– Пехота? – спросил Бутлер, открывая своим ключом дверь в конце небольшого коридорчика.
– Если бы… – пробормотал я. – Будь Михаэль пехотинцем, Рина, это моя жена, не сходила бы с ума, да и я тоже, если говорить правду… Он служит в Голани.
– О! – со значением сказал Бутлер, пропуская меня в уютно обставленную гостиную. Я очень люблю такие квартиры, где ощущается не просто уют, но уют застоявшийся, возникший, казалось, не в результате усилий хозяйки, а сам по себе, из мелочей, совершенно, вроде бы, несущественных и нефункциональных. У Рины не получалось, хотя она и старалась – может, потому и не получалось, что она именно старалась, и это было заметно, это делало обстановку нашей квартиры нарочито придуманной, а потому не очень уютной. А сам я просто не знал, что нужно делать, и, думаю, комиссар Бутлер не знал тоже – вряд ли он, служа в уголовной полиции, проводил дома, как я, большую часть времени.
Через четверть часа на журнальном столике стоял кипящий кофейник – настоящий, только что снятый с огня, а не электрическая безделка, которой пользовался я в целях экономии времени, – и мы с комиссаром сидели друг против друга в глубоких креслах, разглядывали друг друга в упор, не скрывали этих взглядов и – вот странное дело! – получали от этого удовольствие.
Поэтому и вопрос, который я задал, не подумав о том, насколько он банален, не показался комиссару традиционно-надоедливым.
– Давно в стране? – спросил я.
– Тридцать семь лет, – ответил Бутлер, разливая кофе по чашкам и пододвигая сахарницу. – Собственно, я родился в Бней-Аише, но родители приехали в страну в сорок восьмом из Бобруйска.
– Тогда выпускали? – удивился я.
– Не думаю, – покачал головой Бутлер. – Отец с матерью родом из Бобруйска, но в войну их угнали в Германию, там они и познакомились, в Майданеке, им, как видите повезло, остались живы, но в Россию не вернулись, а сюда приехали сразу после провозглашения независимости. Отец даже успел повоевать, их бригада брала Латрун и двигалась на Иерусалим…
– Черт возьми! – вскричал я. – Это очень интересно. Я, видите ли, историк, занимаюсь в университете новейшей историей, самой новейшей, последние четверть века, но и тот период интересует меня чрезвычайно.
– Судя по вашему акценту, Песах, – сказал Бутлер, – ваш стаж в стране гораздо меньше моего. Вы приехали в семидесятых?
– В восемьдесят первом. Я, Рина и Михаэль, тогда ему было восемь. Получили амидаровскую квартиру в Кирьят-Оно, но я не сразу попал в университет сюда, в Тель-Авив, пришлось поработать в…
Я отхлебнул горячего кофе и закашлялся, чтобы мое нежелание доводить предложение до конца не оказалось слишком заметным. Для чего Бутлеру, черт побери, знать о том, что я год работал слесарем на фабрике металлических изделий, а потом еще два года сторожил супермаркет? Я вовсе не считал это годы потерянными, хотя Рина полагала именно так, но и рассказывать о тогдашней жизни не хотелось, тем более человеку, родившемуся в Израиле я наверняка не способному понять ощущения репатрианта, изначально ощущающего себя чужеродным телом.
– Родители учили вас русскому? – спросил я, откашлявшись.
– Немного, – Бутлер перешел на русский, но выговаривал слова медленно и, хотя без заметного акцента, но с видимым усилием – наверняка переводил сначала фразу в уме, подбирая слова. – Немного, и я сопротивлялся. Когда вырос, понял, что сопротивлялся зря, но потом уже не было времени верстать…
– Наверстывать, – поправил я.
– Да…
Мы опять перешли на иврит, и, когда я бросил взгляд на часы, оказалось вдруг, что говорим мы уже около двух часов, и количество тем, затронутых в беседе, перевалило за второй десяток, кофе остыл, а Рина, наверное, уже вернулась с работы.
– Было очень приятно, – сказал я. – Поднимитесь вечером ко мне, в семнадцатую квартиру, и мы продолжим знакомство.
– Непременно, – согласился Роман. – Только не сегодня, мне через два часа на дежурство. Но завтра – ждите в гости.
– Дежурства, – спросил я, уже стоя в дверях, – беспокойные? Я имею в виду – часто ли случаются… э-э… уголовные преступления?
– Хватает, – неопределенно отозвался комиссар. – В основном, рутина, но бывают очень интересные случаи, которые требуют для расследования хорошей работы этого…
Бутлер постучал себя по макушке и по взгляду моему понял, что при очередной встрече я непременно попрошу рассказать хотя бы одну историю из практики.
– До завтра, – сказал Бутлер, и мы понимающе кивнули друг другу.
* * *
Так я познакомился с Романом Бутлером, комиссаром уголовной полиции. Прошло месяца три прежде, чем я решился рассказать Роману о своих ощущениях в тот момент, когда, заглушив двигатель, увидел перед собой представителя власти. К тому времени наши субботние встречи стали уже традицией – ровно в пять раздавался звонок, и я пропускал Романа в гостиную, где на журнальном столике уже кипел электрический чайник. В остальные дни недели, если у Романа выдавался свободный вечер, он звал меня к себе, и тогда за качество кофе отвечал он.
Рина с Леей не стали столь дружны, наши с Романом разговоры казались им излишне серьезными для субботних бесед и излишне профессиональными для разговоров в остальные дни недели, когда хочется отвлечься после суматохи на работе. Рина предпочитала, если не нужно было готовить обед, сидеть перед телевизором и смотреть кассеты с сентиментальными американскими мелодрамами, а у Леи, жены Романа, было немало хлопот с дочерью, девицей достаточно своенравной и не желавшей учиться.
Впрочем, иногда мы собирались вчетвером, и тогда всякие упоминания о преступлениях, расследованиях, исторических изысканиях и политике были запрещены. Это были вечера воспоминаний – легкие, как надутый теплым газом воздушный шар…
Роман никогда не любил, как он говорит, «высовываться», иными словами, он терпеть не мог рассказывать о том, как раскрывает преступления. Будь у Романа другой характер, я вполне мог бы выполнять роль доктора Ватсона или капитана Гастингса. На деле же мне с трудом удавалось разговорить Романа настолько, чтобы услышать чуть больше, чем я мог прочитать в газетах. Так, во всяком случае, было в первые месяца нашего знакомства – не то, чтобы Роман не доверял мне какие-то служебные тайны, просто ему казалось, что расследование – процесс достаточно занудный и интересный только в сочинениях Кристи, Гарднера или Стаута.
Я его вполне понимал, мне тоже порой казалось, что постороннему не интересны мои рассказы о том, как я изучал архивные материалы о месяцах, предшествовавших Шестидневной войне. На самом деле все было с точностью до наоборот – всегда интересно слушать рассказы о чужой работе, даже если это всего лишь архивный поиск. И тем более – если это поиск преступника.
О деле Кацора Роман рассказывал мне несколько вечеров, из чего не следует, что он все это время не закрывал рта. Скорее наоборот, подробности мне приходилось выпытывать с помощью методов, используемых самим Бутлером во время перекрестных допросов.
Глава 2. Встреча со смертельным исходом
В прошлом году Шай Кацор был избран заместителем генерального директора экспортно-импортной фирмы «Природные продукты». Он считался человеком жестким – во всяком случае, когда корреспонденты спрашивали его, как он обычно разговаривает с конкурентами, Шай Кацор отвечал, вздернув свой квадратный подбородок:
– Условия ставим мы. Фирма достаточно сильна, чтобы заставлять конкурентов плясали под нашу дудку.
Весной Шаю Кацору исполнилось 43 года. Он был женат, его единственный сын Гай проходил службу в ЦАХАЛе. Хая, жена, не работала.
Что еще мог знать о Шае Кацоре читатель «Маарива» или «Едиот ахронот»? Он собирался в этом году прибрать к рукам для «Природных продуктов» еще и дочернюю компанию «Роксан» – так считали все, но к тому дню, с которого мой рассказ начинается, положение было уже иным, о чем знал очень узкий круг лиц.
* * *
В салоне беседовали пятеро мужчин. Один из них был хозяином виллы, четверо – его гостями. Они сидели в глубоких креслах вокруг низкого журнального столика и говорили о бизнесе.
– Твое решение вызовет раскол в правлении, не думаю, что ты поступаешь верно, – сказал один из гостей, повторив эти слова в третий раз.
На что хозяин в третий раз ответил:
– Фирма, в которой можно вызвать раскол, вполне этого достойна.
Второй гость сказал примирительно:
– Мы начали повторяться. Давайте сделаем перерыв и поговорим о футболе.
Воздух, действительно, будто сгустился, напряжение, возникшее в разговоре, тяжелыми нитями протянулось от одного собеседника к другому.
– Выпьем кофе, – предложил хозяин дома. – Я сделаю по-турецки. В ожидании любителя.
Кипящий кофейник появился на столике через несколько минут. Все это время гости сидели молча – каждый из них думал о том, что миссия их провалилась, хозяин виллы не собирается менять своего решения, и для фирмы могут настать сложные времена. Не то, чтобы этот человек был незаменим на своем месте, но он глубже кого бы то ни было вник в состояние дел в фирме, его внезапное решение уйти выглядело не столько даже нелогичным, сколько просто нелепым – кто же оставляет дело, в которое вложил деньги, время и силы? И ради чего?
Перед каждым из пяти мужчин стояла фарфоровая чашечка на блюдце и лежала маленькая красивая ложка.
– Наливайте себе сами, – сказал хозяин. – Вот молоко – кто желает.
Он не смотрел в глаза своим гостям, он не хотел говорить больше о делах, тем более, что общих дел, с его точки зрения, у них больше не было.
Разлили кофе по чашкам, хозяин сделал это последним.
– «Маккаби» Хайфа в этом сезоне сплоховала, – сказал один из гостей, отпив кофе и поставив чашечку на блюдце.
Остальные сделали по глотку и задумались о перспективах израильского футбола. Хозяин дома привстал и выронил свою чашечку. Кофе разлилось – на белой рубашке появилось темное пятно.
– А-а… – прохрипел хозяин и повалился лицом на столик.
* * *
Когда бригада, возглавляемая комиссаром Бутлером, прибыла на место трагедии, врач скорой уже констатировал смерть известного бизнесмена Шая Кацора.
Хозяин виллы лежал на полу, раскинув руки – в той позе, в какой оставили его медики скорой, пытавшиеся привести Кацора в чувство, поскольку кардиоскоп показывал сначала слабые и редкие импульсы. Лицо Кацора было белым до синевы, глаза смотрели удивленно и беззащитно.
В углу салона, бледные и растерянные, стояли гости – Рони Полански, Даниэль Кудрин, Бени Офер и Нахман Астлунг. Все были членами совета директоров компании «Природные продукты». Гости молчали – все, что они могли сказать друг другу, было сказано до приезда скорой и полиции.
Полицейский врач, прибывший вместе с Бутлером, осмотрел тело, разрешил его увезти и сказал комиссару:
– Без всяких сомнений – убийство. Отравление цианидом.
– Все чашки и кофейник – на экспертизу, – распорядился Бутлер.
Случай был классическим. Пятеро в закрытой комнате. Жертва и четверо гостей, один из которых наверняка убийца. Смысла в этом убийстве Бутлер не видел (давние друзья, общее дело), но разве в убийствах бывает смысл? Мотив – да, причина, повод… Но – смысл?
– Простая формальность, – сказал Роман извиняющимся тоном. – Вы все важные свидетели, и я хочу допросить каждого прямо сейчас. Конечно, вы можете вызвать своих адвокатов.
– Да что там, – мрачно сказал Дани Кудрин, щуплый мужчина лет пятидесяти, с огромной родинкой на правой щеке, делавшей его лицо отталкивающе-неприятным, – мы не свидетели. Мы подозреваемые.
Бутлер ничего не ответил и выбрал для допроса небольшой салон на втором этаже виллы. Здесь никогда не принимали гостей, и обстановка казалась более уютной, чем внизу. Раздвижная стеклянная дверь вела на балкон, где стояло единственное кресло под большим разноцветным зонтом. Наверняка хозяин любил сидеть здесь в одиночестве, глядя на море, до которого было не так уж далеко – два ряда вилл и прибрежная песчаная полоса.
Первым Роман пригласил Бени Офера.
– Садитесь сюда, – сказал Роман, придвигая журнальный столик к дивану, – так вам будет удобнее сидеть, а мне удобнее слушать. Показания ваши записываются на диктофон, это официальный допрос свидетеля, и после того, как мы запишем формальные данные, я попрошу вас быть предельно внимательным к каждому сказанному слову. Может, вы все же предпочитаете говорить в присутствии адвоката.
Офер покачал головой и положил на стол обе руки ладонями вниз – так ему было легче справиться с волнением. Бени Офер был самым молодым из гостей, ему еще не исполнилось сорока, и первое впечатление, доверять которому Бутлер, конечно, не собирался, было вполне благоприятным. В отличие от остальных, Офер был в строгой однотонной рубашке с галстуком – он наверняка ощущал себя представителем европейского бизнеса, а не ближневосточного с его левантийской расхлябанностью.
После выполнения формальностей Бутлер спросил:
– Кто готовил кофе и кто при этом присутствовал?
– Шай, – сказал Офер. – Он готовил кофе сам, а мы все оставались в салоне. С места, где я сидел, видна часть кухни, и я краем глаза видел, как Шай ходил от плиты к шкафу, как что-то доставал и перекладывал… Потом он принес кофейник и молочник с чашками на подносе и поставил на журнальный столик.
– Кофе был уже разлит по чашкам?
– Нет, чашки были пустыми.
– Кто же наливал кофе?
– Каждый наливал себе сам, – пояснил Офер. – И каждый мог взять любую чашку. Молока не налил никто. Если бы яд был в кофейнике, мы бы сейчас все…
– Экспертиза покажет, был ли яд в кофейнике или в ином месте, – отмел предположения Бутлер. – Скажите, господин Офер, чему была посвящена ваша встреча?
– Мы обсуждали экспортные планы фирмы. И не в первый раз, заметьте. В подробности вдаваться не могу, извините. Мы уже собирались в таком же составе раза три-четыре. И здесь, и у меня.
Офер лукавил и не скрывал этого. Он просто не хотел говорить об истинной причине встречи, и комиссар, подумав, задал вопрос иначе:
– Сегодняшняя встреча отличалась от предыдущих?
– Да, – сказал Офер, помедлив.
– Чем же?
– Только одним. Шай сказал, что он покидает фирму. Это было как гром с ясного неба. Тяжелый удар, скажу прямо…
– Какова была роль господина Кацора в вашей фирме?
– О, огромная! Шай был одним из тех, кто начинал дело. У него очень быстрый ум, и он… был… именно Шай вносил почти все предложения по развитию. В правлении никто, кроме него, не верил, что можно хоть что-то заработать в России. Шай в прошлом году ездил в Москву и подписал три контракта с… извините, комиссар, эти контракты еще не утверждены, и я не могу…
– Завтра, – пообещал Бутлер, – у меня будут полномочия, утвержденные судьей Мизрахи, и тогда вам и вашим коллегам придется ответить на любые мои вопросы. А сейчас… – Роман пожал плечами. – Этот контракт, или иной, мог ли стать причиной неприязни кого-либо к господину Кацору? Разногласия в фирме?
– Уверяю вас, был сугубо деловой спор, разве это причина, чтобы убить? Мы спорим так каждый день!
– А уход господина Кацора? Если он действительно произвел, как вы сами сказали, впечатление разорвавшейся бомбы… Если дела фирмы так сильно зависели от господина Кацора…
– Это тяжелая утрата, – Офер наклонил голову, разглядывая носки своих туфель, – но фирма без Кацора выживет, а вот Шай без фирмы… Ох, простите, я как-то не подумал…
– Господин Кацор знал о делах нечто такое, что могло бы сильно навредить фирме, если бы господин Кацор сообщил эту информацию конкурентам?
– Шай знал все. И, я убежден, никогда бы не пошел на нарушение коммерческой тайны. Даже если бы действительно начал работать на… ну, скажем, на «Текоа» и «Тнуву».
– Он был намерен перейти в одну из этих компаний?
– Нет… Не знаю. Мы просто не успели задать Шаю этот вопрос. Все произошло так… Да он бы и не ответил, скорее всего…
– Вы видели, чтобы кто-нибудь прикасался к чашке господина Кацора уже после того, как кофе был разлит?
– Это было невозможно! Каждый из нас налил себе и больше не выпускал чашки из рук до тех пор, как… ну…
– Я понял. Как по-вашему, мог ли сам Кацор…