Чисто научное убийство. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 26
– Я понимаю все, господин Садэ, – твердо сказал Бутлер. – Но я не имею права задавать вопросы по телефону. Я отниму не больше десяти минут.
– Хорошо, – вздохнул генеральный директор. – В семь в моем кабинете. Я знал покойного Кацора довольно хорошо, и, если смогу что-то сказать…
Ровно в семь Бутлер входил в кабинет господина Садэ. Следом шли четверо: все подозреваемые по делу Кацора. Кудрин держался лучше своих товарищей – он что-то насвистывал сквозь зубы, зная, что свист раздражает комиссара, и всячески давал понять, что мнение Бутлера его не интересует: у полиции, господа, свои проблемы, а у меня свои. Астлунг был сосредоточен, смотрел только перед собой и следовал за комиссаром, как робот, связанный программой. Офер казался постаревшим лет на пять – ясно было, что прошедшие сутки дались ему трудно и сопровождались мучительными раздумьями. Под глазами были темные круги, а взгляд стал рассеянным и не мог удержаться ни на одном предмете. Полански старательно держал себя в руках – настолько старательно, что со стороны был похож на актера, репетирующего сложную роль свидетеля и умеющего справиться ни с руками, которые он не знал куда деть, ни с текстом, который оказался чересчур сложным.
Хозяин пригласил гостей за круглый журнальный стол в углу кабинета и попросил секретаршу приготовить кофе.
– Вам какой? – спросил он.
– Все равно, – покачал головой Бутлер. – Буду пить тот, что предпочитаете вы.
– Значит, по-турецки, – кивнул Садэ. – Итак, приступим. Я так понимаю, что вы, господин комиссар, привели этих господ, чтобы лично и при мне снять с них подозрения, я прав? Газеты пишут, что бедный Шай покончил с собой…
– Я не читал сегодняшних газет, – сказал Бутлер. – Но вы действительно правы, я привел этих господ сюда именно для того, чтобы в вашем присутствии, как главы фирмы, снять с них все подозрения. Я бы хотел закончить с этой неприятной историей.
– Комиссар! – воскликнул Кудрин и поднялся. – Вы действительно пришли к выводу, что мы не…
– Успокойтесь, – сказал Бутлер и жестом заставил Кудрина опуститься в кресло.
Астлунг и Офер переглянулись, у Астлунга вырвался вздох облегчения, а во взгляде Офера появилось, наконец, осмысленное выражение. Лишь Полански остался будто отрешенным от реальности.
Вошла секретарша, поставила на столик поднос с кофейником и чашечками и удалилась; мужчины проводили девушку рассеяно-изучающими взглядами.
– Вот так три дня назад, – сказал комиссар, – сидели вы четверо, господа, на вилле бедного Кацора, и хозяин был еще жив. Вы ведь тоже пили кофе по-турецки?
– Именно, – сказал Кудрин, первым наливая себе густую ароматную жидкость. – Именно по-турецки, хотя Шай готовил его отвратительно.
– Конечно, – согласился Бутлер. – Ведь обычно он пил растворимый. Но в тот день он изменил своей привычке, потому что ждал гостя, предпочитавшего кофе по-турецки всем остальным.
– Вы правы, – вздохнул Садэ. – Я не смог приехать, хотя и обещал. Может быть, если бы я вырвался хоть на полчаса, Шай не сделал бы этого…
– Возможно, – сказал Бутлер. – Возможно. А я ведь с самого начала знал, что Кацор не любил кофе по-турецки. И не обратил на это внимания. И все почему? Потому что для цианида все равно, в какой кофе его подсыпать – результат один…
– Да, – нетерпеливо сказал генеральный директор. – И сейчас, когда с этих людей сняты подозрения… Кстати, как вы, комиссар, пришли к такому выводу? Судя по газетам, вчера вы были настроены решительно… Как вам удалось доказать, что Шай покончил с собой?
– Покончил с собой? – повторил Бутлер. – Господин Кацор не имел причин для самоубийства, да он и не мог этого сделать. Мы тщательно обыскали виллу и нигде не обнаружили ни малейших следов цианистых соединений. Если Кацор сделал это сам, то где-то – скорее всего, на кухне, – мы непременно обнаружили бы остаток цианида или хотя бы следы… И к тому же, господин президент, вам не кажется сам способ немного… нелепым? Для чего было господину Кацору сводить счеты с жизнью непременно в присутствии коллег и обставлять это так, чтобы полиция обязательно подумала об убийстве и начала подозревать четырех гостей, приглашенных Кацором…
– Но вы сами сказали, комиссар, что больше их не подозреваете.
– Безусловно. Ни у кого из них не было возможности отравить господина Кацора.
– Но тогда… – генеральный директор недоуменно поднял брови.
– Подозрения должны лечь на истинного виновника, – сказал Бутлер.
– Что вы хотите сказать? – нахмурился Садэ, а четверо гостей переглянулись.
– Видите ли, – продолжал Бутлер, обращаясь ко всем присутствующим, – когда в моем сознании объединились два факта – о том, что Кацор готовил кофе для вас, господин Садэ, и о том, что цианид не разбирает сортов, – я понял, насколько ошибался…
– В чем? – спросил Кудрин.
– Очень хотелось спать, но я заставил себя проснуться и сел к компьютеру. Через минуту я знал, кто убийца.
Пять пар глаз смотрели на комиссара, пять человек поставили на стол свои чашечки.
– Вы хотите сказать… – неуверенно проговорил Полански, оставив, наконец, попытки играть роль равнодушного ко всему свидетеля.
– Я задал компьютеру вопрос, – комиссар говорил, не глядя на собеседников, – не могло ли убийство произойти значительно раньше. Меня ведь все время мучило это противоречие: в тот день у гостей Шая – у вас, господа, – не было возможности его отравить, а во время предыдущих встреч была масса возможностей, но не было достаточно серьезного мотива. Если, конечно, не считать сведения старых счетов.
– Не понимаю, – заявил Кудрин. – Что значит – значительно раньше? Шай был жив, когда мы…
– Нет, – покачал головой комиссар. – Фактически он был уже мертв.
– Что за чепуха! – воскликнул Астлунг.
– Вы тоже считаете это чепухой, господин Садэ? – повернулся к директору Бутлер. – Я имею в виду биконол Штайлера…
– Я… – начал Садэ. Он смотрел в глаза комиссару, ладони его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Бутлер молчал. Молчали и остальные, ровно ничего не понимая в этой дуэли взглядов.
– Вы ничего не сможете доказать, – сказал наконец Садэ.
– Не смогу, – немедленно согласился Бутлер и облегченно вздохнул. – Единственное, чего я бы хотел здесь и сейчас – услышать, что вы, господин Садэ, согласны с моей версией. Эти господа будут свидетелями, с меня этого достаточно.
Садэ встал и отошел к окну.
– Я расскажу все сам, – сказал он, не оборачиваясь. – Вы можете не докопаться до деталей, и я бы не хотел, чтобы полиция в них копалась. Но и неясностей я не хочу тоже, раз уж приходится…
Он вернулся к столу, сел и налил себе вторую чашечку кофе. Руки его больше не дрожали.
Глава 7. Убийца
– Шай Кацор был негодяем, – сказал Садэ. – И все вы, господа, со мной согласитесь. Тебя, Бени, он бросил на поле боя. Тебя, Нахман, он надул на миллион, и все это знают, хотя никто не может доказать. Вам двоим он тоже насолил, оставив память на всю жизнь. Но мы общались с ним – в бизнесе и политике приходится делать вещи, которые не позволишь себе в обыденной жизни… Я с ним столкнулся семь лет назад. Собственно, кроме Кацора, о той давней истории никто не знал…
– Ты имеешь в виду дочь рава Бен-Зеева? – тихо спросил Бутлер.
– Так… вы все-таки это раскопали?
– Видите ли, – сказал комиссар, – когда я понял, как был убит Кацор, я вновь пересмотрел его компьютерный архив… Иными, как говорится, глазами…
– Я понял, – прервал комиссара Садэ. – Это была любовь… Я и до сих пор… Ну, это неважно. Я был женат, а Далия замужем, вы знаете, если нашли это… Мы встречались около года – до тех пор, пока о нашей связи не стало известно раву Бен-Зееву. Муж не подозревал до конца… Мы вынуждены были расстаться, и месяц спустя Далия покончила с собой…
– И Шай Кацор узнал об этом, – сказал комиссар. – Он шантажировал тебя?
– Нет. Просто намекнул пару раз – этого было достаточно. Он ни о чем не просил, но мне было ясно, что в любой момент история может всплыть… Я по своей воле начал продвигать Кацора в фирме. Вы ж понимаете, что означала бы огласка для рава Бен-Зеева, для мужа Далии, который так больше и не женился, и для моей карьеры, не говоря о семье… Я держал Кацора при себе, но как я его ненавидел!..
– Когда вы узнали о его намерении уйти из фирмы?
– За месяц… Он приезжал к Радецкому после полуночи, вел переговоры так, чтобы никто из нас ничего не узнал раньше времени. Но у меня есть свои информаторы… Я понял, что Кацор намерен переметнуться к конкурентам, и тогда у него больше не будет причин держать язык за зубами, а у Радецкого появится против меня такой козырь, что… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки. А о биконоле Штайлера я имел представление еще с тех времен, когда служил в ЦАХАЛе. Я ведь по военной профессии химик.
– Хочу пояснить для вас, господа, – комиссар повернулся к гостям. – Пятнадцать лет назад в лаборатории Штайлера – это химическая лаборатория ЦАХАЛа в Негеве, занимаются они ядами, работают в том числе и для Мосада, – так вот, у Штайлера было изобретено вещество, названное биконолом. По сути, это вид бинарного оружия. Бинарное оружие индивидуального действия, скажем так. Если ввести его в организм, биконол, состоящий из двух безвредных компонентов, не производит абсолютно никакого воздействия. В это время при специальном анализе компоненты биконола вполне можно обнаружить – в крови, например, но кто ж станет делать себе такой анализ, не имея никаких подозрений?.. Но достаточно этому человеку выпить совершенно безобидный напиток – кофе по-турецки, – и смерть последует незамедлительно. Дубильные вещества, которые возникают в кофе именно при этом способе приготовления, действуют на составляющие биконола как катализатор. Соединившись, эти составляющие мгновенно разделяются на цианистый калий и второе вещество со сложной формулой и безвредное, как наполнитель для лекарства. Цианид вызывает смерть. Цианид обнаруживают при посмертной экспертизе. И кому придет в голову, что яд не поступил в организм в момент смерти, а уже был в нем… Может быть, много дней… Сколько дней, господин Садэ?
– Восемь. Много дней – это преувеличение, комиссар. Компоненты биконола выводятся из организма в течение примерно двух недель… Мы вместе обсуждали экспортные заказы, вы, господа, тоже присутствовали, помните, это было у Рони? Никто ничего не заметил, все так спорили… Биконол не имеет вкуса… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки, и у него были все шансы выжить, если… В тот день он пригласил вас, господа, чтобы сказать о своем решении переметнуться. Вы были на вилле одни, я позвонил Кацору, сказал, что приеду тоже, попросил приготовить побольше кофе по-турецки. Он знал, что это мой любимый напиток… Вот и все.
– Значит, если бы… – сказал Офер, глядя на Садэ широко раскрытыми глазами, – значит, если бы мы не начали пить кофе до твоего приезда…
– Господин Садэ и не думал приезжать, – сухо сказал комиссар Бутлер. – Он был уверен, что вам предстоят неприятные дни, но, в конце концов, против вас не смогут выдвинуть обвинений, и дело спустят на тормозах. Я прав, господин Садэ?
Генеральный директор кивнул.
– И вы правы тоже, – заключил комиссар, вставая, – доказать я не смогу ничего. А признание, даже при свидетелях, не может служить доказательством в суде. Тем более, что вы не станете его повторять, а эти господа скажут, что ничего не слышали. Я прав?
Молчание было знаком согласия.
* * *
– С ума сойти! – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что генеральный директор «Природных продуктов» Садэ умер не от инфаркта, а…
– Он покончил с собой, – кивнул Бутлер. – И у него было достаточно возможностей изобразить это как смерть от инфаркта. Даже врачи не догадались… Только мы, пятеро.
– Но если никто ничего не понял, почему вы рассказали это мне? У меня ведь теперь будут чесаться руки. Я историк и писатель, а этот материал – сенсация!
– Вы думаете? – пожал плечами комиссар. – Да кого сейчас заинтересует эта забытая трагедия? Прошло три года… Разве что любителей детективов…
Для них и рассказываю.
Интерлюдия 1
Артур Конан Дойль. САМОУБИЙСТВО ДЖОРДЖА УИПЛОУ
Я люблю просматривать свои записи о замечательных победах моего друга Шерлока Холмса. К примеру, дело о бриллианте Дентона – блестящее, по моему мнению, расследование, когда Холмсу удалось найти похитителя, воспользовавшись фальшивой драгоценностью. Холмс решительно против того, чтобы я предал гласности эту удивительную историю, и, на мой взгляд, он делает большую ошибку. Впрочем, необыкновенно проницательный во всем, что касается поиска преступников, мой друг становится упрям и недальновиден, когда речь заходит о делах житейских.
Или взять историю Джона Опеншо и загадку трех «К», столь изящно разгаданную Холмсом, но так и не ставшую известной читателю (впоследствии это расследование было описано Конан Дойлем в рассказе «Пять зернышек апельсина» – прим. ред.).
Вот еще одно дело – о гибели Питера Саммертона. Каждый лондонец помнит эту трагедию, произошедшую осенью 1883 года, и все знают, что убийцу удалось арестовать на седьмой день, когда все надежды, казалось, уже исчезли. Но слава досталась, как обычно, инспектору Лестрейду, а между тем, без помощи Холмса Скотланд-Ярд до сих пор не добился бы успеха.
– Холмс, – как-то спросил я, – почему вы не хотите, чтобы я написал, наконец, о деле Саммертона? Это было чудо!
– Именно так, Ватсон, – ответил Холмс, попыхивая трубкой. – Вы справедливо заметили: я показал чудо. Правильная идея пришла мне в голову интуитивно. Я ненавижу интуицию, она противоречит методу. Интуицию обожает Лестрейд, и вам прекрасно известно, как часто она его подводит…
Возможно, Холмс прав. Тогда что сказать о деле Джорджа Уиплоу? Я и сейчас убежден, что именно нелюбимая Холмсом интуиция помогла ему тогда обнаружить преступника. Холмс же полагает, что действовал исключительно по собственной методике. Я не спорил со своим другом, но в результате мои записки о событиях апреля 1884 года пролежали без движения почти десять лет.
В то замечательное время я еще не был женат, и мы с Холмсом вели холостяцкую жизнь на Бейкер стрит. Мой друг поднимался рано, а я предпочитал понежиться в постели, тем более, что промозглая лондонская весна располагала именно к такому времяпрепровождению. Я спускался к завтраку, когда Холмс уже допивал свой утренний кофе, и мой друг каждый раз спрашивал, не попросить ли миссис Хадсон поставить на плиту еще один кофейник.
– Спасибо, Холмс, – отвечал я. – Вы же знаете, я предпочитаю, чтобы кофе не обжигал горло.
Холмс качал головой, ясно давая понять, что он не одобряет столь странной привычки, и углублялся в чтение «Таймс».
В то апрельское утро, с которого началась описанная ниже история, наш диалог был прерван звонком во входную дверь. Холмс отложил газету и прислушался. Из холла донесся глухой и низкий бас, но слова невозможно было разобрать. Миссис Хадсон что-то отвечала, и я даже догадывался – что именно, но мужчина продолжал настаивать.
– Я бы на вашем месте, Ватсон, – сказал Холмс, – допил эту холодную бурду, которую вы называете кофе. Судя по голосу клиента, он не намерен ждать, когда мы закончим завтрак.
На лестнице послышались легкие шаги нашей хозяйки, и миссис Хадсон поднялась в столовую, слегка возбужденная от перепалки, которая закончилась явно не в ее пользу.
– Мистер Холмс, – сказала она осуждающе. – Там, внизу, посетитель, и терпения у него не больше, чем у кэбмена, которому не заплатили за проезд.
Холмс бросил на меня многозначительный взгляд.
– У человека, отправившегося в Лондон из Портсмута первым утренним экспрессом, – сказал он, – должны быть серьезные причины проявлять нетерпение. Скажите, миссис Хадсон, чтобы он поднялся.
Холмс улыбнулся, увидев недоумение на моем лице, но ответить на немой вопрос не успел. Посетитель взбежал по ступенькам и вошел в комнату. Это был молодой человек лет двадцати пяти, с широкоскулым лицом, на котором выделялись длинный и острый, будто с какого-то другого лица перенесенный, нос, и глаза, черные и беспокойные. На посетителе был широкий дорожный плащ, в правой руке он держал цилиндр и трость. Цилиндр был, пожалуй, из тех, что вышли из моды в Лондоне еще в семидесятых годах, да и манера держаться выдавала в этом человеке провинциала.
– Мистер Холмс? – произнес посетитель, переводя взгляд с Холмса на меня и обратно.
– Рад познакомиться, мистер Говард, – сердечно сказал Холмс, привстав и делая широкий жест в мою сторону. – А это мистер Ватсон, мой коллега и помощник. Садитесь вон в то кресло. Надеюсь, вы не возражаете, если наш разговор будет происходить в присутствии мистера Ватсона?
На протяжении всей этой фразы посетитель смотрел на Холмса со все возраставшим изумлением. Даже я, давно привыкший к сюрпризам, оказался в полном недоумении: судя по реакции молодого человека, мой друг совершенно правильно назвал его имя. Между тем, я точно помнил, что миссис Хадсон не передавала Холмсу никаких визитных карточек.
– Шляпу, – продолжал Холмс, – вы можете повесить на вешалку, а трость прислоните к стене. Как бы вы ни дорожили этой фамильной реликвией, она здесь будет в безопасности.
Наш гость с шумом вздохнул и осторожно, будто опасаясь новых реплик со стороны Холмса, повесил цилиндр, прислонил трость, после чего опустился в кресло, не спуская взгляда с моего друга.
– Как вы узнали… – начал он и замолчал.
– Вашу фамилию? – пришел на помощь Холмс. – Ведь вы действительно Патрик Говард, пасынок Джорджа Уиплоу, покончившего с собой прошлой ночью?
– Да, это так, но… – пробормотал Говард и обратил свой взгляд ко мне, надеясь, что я смогу рассеять его недоумение. К сожалению, я был не в силах это сделать.
– Послушайте, Холмс, – сказал я, – судя по всему, у мистера Говарда серьезное дело, и если вы каким-то образом узнали заранее о его посещении…
– Дорогой Ватсон, – добродушно сказал Холмс, – а я-то думал, что вы и сами поняли, кто наш утренний гость, едва он переступил порог. Это же очень просто. Интонации голоса и легкий акцент выдают в нем жителя Южной Англии, причем из портовых районов Саут-Даунса, от Портсмута до Пула. Судя по нетерпению, проявленному этим господином, он вряд ли провел ночь в гостинице. Когда наш гость поднялся наверх, одного взгляда на его плащ и запыленные башмаки было достаточно, чтобы удостовериться в том, что он действительно явился к нам прямо с вокзала. Наверняка он путешествовал не всю ночь, иначе взял бы с собой чемодан или, хотя бы, дорожную сумку. От Портсмута до Лондона, как вы знаете, два с половиной часа езды, и попасть сюда мистер Говард мог только в том случае, если выехал первым утренним экспрессом.
– Ну хорошо, – воскликнул я. – А имя? Откуда вы узнали имя?
– Это еще проще, – пожал плечами Холмс. – Если молодой человек отправился в Лондон из Портсмута в такую рань, чтобы повидать меня, то у него должны были быть к тому серьезные основания. О чем серьезном, случившемся в Южной Англии, сообщали газеты в последние сутки? Только о неожиданном самоубийстве Джорджа Уиплоу, известного судовладельца. Дорогой Ватсон, вы же сами показывали мне вчера эту заметку в «Экспресс»…
Я едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. Действительно, я первым обратил внимание на заметку. Она была короткой, но достаточно содержательной. Судовладелец Джордж Уиплоу покончил счеты с жизнью, выстрелив себе в голову из револьвера. В оставленной на столе записке он просил никого не винить в своей смерти. Джордж Уиплоу был вдовцом и жил со своим пасынком Патриком Говардом, сыном покойной жены от ее первого брака.
Судя по всему, именно молодой Говард и сидел сейчас перед нами, глядя на Холмса взглядом, полным суеверного ужаса.
– Вспомнили? – нетерпеливо спросил Холмс.
– Да, – согласился я, – заметку в «Экспресс» я вспомнил. Но, разрази меня гром, Холмс, с чего вы взяли, что эта старая и, судя по виду, недорогая трость, является семейной реликвией?
– Да именно потому, что она старая и недорогая! Уиплоу был одим из самых богатых людей в Южной Англии, и если один из представителей этой семьи не расстается с такой неказистой тростью, то она наверняка не куплена в ближайшем магазине. Я прав?
Он обратился к мистеру Говарду, и молодой человек, успевший уже взять себя в руки, ответил глухим голосом:
– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Трость принадлежала еще моему отцу… Я его плохо помню, это был замечательный человек… Впрочем, это неважно… Я приехал потому, что… Мистер Холмс, мне нужен ваш совет!
– Совет сыщика-консультанта? Разве в деле о самоубийстве вашего отчима есть неясности?
– Полиция считает, что нет. Инспектор Харпер вчера очень четко изложил на следствии все обстоятельства. Коронеру ничего не оставалось, как вынести вердикт: «самоубийство»…
Говард замолчал, глядя перед собой неподвижным взглядом.
– Тогда, – мягко сказал Холмс, – какой вам представляется моя роль в этом деле?
– Мой отчим… – хрипло произнес Говард. – У меня не было причин любить его. Но это… это не основание для того, чтобы примириться с неправдой. Мистер Холмс, я хорошо знал отчима. Это был не тот человек, который способен добровольно расстаться с жизнью! Покончил с собой? Ха-ха! Я скорее поверю в то, что Темза впадает в Ирландское море. Его убили, вот, что я вам скажу!
Взгляд Холмса стал острым.
– У вас есть основания для такого утверждения? – резко сказал мой друг.
– Основания?.. Одно-единственное: старый Уиплоу скорее убил бы весь мир, но не себя.
– Я хотел бы знать детали, – проговорил Холмс, складывая на груди руки. – Ватсон, – обратился он ко мне, – подайте, пожалуйста, том справочника «Кто есть кто» на букву «У».
Я встал со своего места и, проходя мимо нашего гостя, буквально кожей ощутил исходившие от него волны страха. Говард вздрогнул, когда моя рука случайно коснулась подлокотника его кресла. Открыв справочник на нужной странице, я подал Холмсу толстый том.
– «Уиплоу, Джордж, – прочитал Холмс, – род. 1823. Отец – Уиплоу, Бернард (1798—1863), судовладелец, мать – Уиплоу (дев. Мейджер), Мария (1821—1876). В 1847 женился на Маргарет Бирн (развелся в 1854), с 1869 женат на Энн Говард (1822—1881). Владелец семнадцати паровых судов (в т.ч. „Марианны“ и „Кентавра“) и трех парусно-паровых, а также ремонтных доков в Портсмуте и Саутгемптоне. Совладелец Южной пароходной компании, одной из крупнейших в Соединенном Королевстве. Состояние оценивается в 700 тысяч ф.с.»
Холмс захлопнул справочник.
– Теперь я припоминаю, – сказал он. – Несколько лет назад Джордж Уиплоу разорил компанию «Южноафриканские линии», неожиданно снизив фрахтовые цены. Потом он перекупил большую часть судов этой компании и, став монополистом, взвинтил цены так, что заработал сотню тысяч фунтов в один-единственный день…
– Да, – кивнул наш гость. – Именно так оно и было. Теперь вы можете себе представить, насколько далек был мой отчим от мыслей о самоубийстве.
– Вы полагаете, – Холмс, наклонив голову, внимательно посмотрел Говарду в глаза, – что конкуренты и враги, которых у него было немало, могли желать гибели старого Уиплоу, и кто-то из них…
Холмс не закончил фразу и покачал головой, показывая, насколько неправдоподобной представляется ему эта мысль.
– Это слишком солидные люди, – заявил Говард, – чтобы опускаться до убийства. В этом деле вообще много неясного. Я бы даже сказал, что в нем неясно все.
– Как и где было обнаружено тело вашего отчима?
– В его собственном кабинете на первом этаже загородного дома. Это в трех милях от гавани Портсмута, в деревушке Чичестер. Марта, домоправительница, почувствовала запах газа на первом этаже. Все комнаты были открыты, кроме кабинета, газ мог идти только оттуда, в кабинете недавно установили это новомодное газовое освещение… Дверь была заперта изнутри, и это показалось подозрительным. На стук никто не отвечал. Я был наверху, только поднялся с кровати и приводил себя в порядок. Марта крикнула меня, она была очень взволнована… Я позвал садовника, и мы взломали дверь. Я едва не задохнулся, так сильно в кабинете пахло газом. Отчим сидел за столом и… Сначала мы подумали, что он отравился газом. Но нет – он оказался убит выстрелом в висок. Револьвер лежал тут же, на полу около кресла. На столе мы нашли записку… Но прежде мы раскрыли все окна, иначе моментально задохнулись бы.
– Когда вы вошли в кабинет, окна были закрыты? – спросил Холмс.
– Да, все три. Отчим вообще редко открывал их, он не любил шума, а весна нынче холодная, и окна еще даже не расклеили после зимы.
– Как же, – сказал Холмс, – мог убийца, если он существовал, войти в кабинет и выйти из него, если окна и дверь были закрыты изнутри? Там был еще один выход?
– Нет, мистер Холмс.
– И вы не слышали выстрела?
– Нет. Но я крепко спал, и, к тому же, в кабинете очень массивная дверь. Звук выстрела наверняка был приглушенным…