Чисто научное убийство. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 26

Холмс покачал головой. Признаюсь, услышав рассказ молодого Говарда, я пришел к мнению, что отчим его покончил с собой. Похоже, что и Холмс не нашел иного объяснения услышанному.

– Я не вижу, мистер Говард, чем бы смог вам помочь. Судя по тому, что вы рассказали, случай предельно ясный. Вам кажется, что отчим не мог сделать этого в здравом уме, но вы, возможно, не знаете всех обстоятельств…

– Я?! – вскричал Говард. – Мистер Холмс, я знаю все о финансовых делах компании! Они блестящи! Отчим и мистер Баренбойм, это его компаньон, оба вводили меня в курс дела, потому что полагали, что я со временем займу место одного из них… а может, и обоих… Я – законный наследник, у отчима не осталось других родственников. Нет, мистер Холмс, поверьте мне, я знаю отчима достаточно, чтобы утверждать: если этот человек таким образом завершил счеты с жизнью, значит, сам дьявол посетил его в ту ночь!

Холмс едва заметно улыбнулся. Он наверняка вспомнил в этот момент о «деле безумного портного». Тогда тоже казалось, что безумца посетил сам князь тьмы, а в результате выяснилось, что произошла обычная пьяная драка. Холмс справился с тем делом за три часа.

– Я заплачу, – сказал Говард, – и я уверен, что мистер Баренбойм будет со мной согласен… Вы должны расследовать это дело, мистер Холмс.

– Жаль, – сказал Холмс, – что вы не телеграфировали мне вчера утром, сразу после того, как обнаружили тело. Сейчас наверняка большая часть следов уничтожена.

Он обернулся ко мне.

– Ну что, Ватсон, не хотите ли совершить небольшую поездку? Когда ближайший поезд на Портсмут?

– В тринадцать сорок с вокзала Виктория, – сказал я, заглянув в железнодорожный справочник, лежавший на бюро.

– Я возвращусь с вами, – быстро сказал Говард. – У меня еще есть дела в Лондоне, но я возьму билеты и буду на вокзале за полчаса до отправления.

Холмс упруго поднялся на ноги. Проводив нашего гостя до двери, он обернулся ко мне и сказал:

– Вот весьма странное дело, дорогой Ватсон. С одной стороны – абсолютно ясное. С другой – полный туман. Думаю, нам предстоит интересная работа.

Следующие два часа Холмс провел, просматривая газеты и перелистывая справочники по химии, а я раздумывал, стоит ли брать с собой в поездку мой револьвер. По зрелом размышлении я оставил оружие дома – вряд ли нас ожидало нечто большее, чем осмотр комнаты и разговор с экономкой и слугами. Летом я, пожалуй, спустился бы к докам и на набережную, чтобы подышать морским воздухом, но сегодня там наверняка было сыро, холодно, и ветер пронизывал до костей.

Мы прибыли на вокзал Виктория ровно за полчаса до отправления портсмутского экспресса. Говард уже поджидал нас, нервно прохаживаясь по перрону.

– О, мистер Холмс! – просиял он. – Я уже начал было думать, что вы отказались от поездки.

Холмс молча показал клиенту на большие вокзальные часы.

– О да, – сказал Говард, – но я все равно нервничал.

Мы заняли отдельное купе. Экспресс тронулся точно по расписанию, и мимо замелькали сначала дымные лондонские пригороды, а потом коттеджи, столь характерные для Южной Англии. Мистер Говард несколько раз пытался завязать разговор, начиная его с такой естественной темы, как погода, но Холмс лишь качал головой, однажды открыв рот для того, чтобы сказать:

– Дорогой мистер Говард, будет лучше, если я составлю мнение об этом деле после того, как увижу все своими глазами. Поглядите, эти коровы будто сошли с полотна Констебля!

Коровы, пасшиеся на сыром лугу, были самыми обыкновенными, и Говард обиженно замолчал, а я отметил про себя, что Холмс, видимо, хотя бы раз посещал Национальную галерею. Произошло это наверняка в мое отсутствие, иначе мой друг не преминул бы высказать мне свое – естественно, отрицательное, – мнение о той мазне, которую современные живописцы называют пейзажами.

На привокзальной площади нас ждал экипаж, и мы поспешили скрыться в нем от накрапывавшего дождя.

– Домой, – сказал кучеру Говард, – и поторопись, Сэм.

– В Чичестере, – проговорил Холмс, – полагаю, есть гостиница или хотя бы постоялый двор, где мы с Ватсоном могли бы провести ночь, если это представится необходимым?

– Вы меня обижаете, мистер Холмс! – воскликнул Говард. – В доме есть комнаты для гостей, и они уже наверняка подготовлены к вашему приезду. Вы полагаете, что вам придется задержаться? – спросил он после небольшой паузы.

– Мистер Говард, – сказал Холмс, глядя на голые стволы деревьев, – чем больше я думаю о смерти вашего отчима, тем больше склоняюсь к мысли о том, что вы неправы. Полагаю, что осмотр места происшествия лишь убедит меня в этом. Но я бы хотел встретиться с мистером Баренбоймом, компаньоном вашего отчима, и задать пару вопросов местному инспектору.

– О, разумеется! – сказал Говард. – Сразу же по приезде я пошлю Сэма в Портсмут с запиской.

Чичестер, как я и ожидал, оказался ничем не примечательной деревушкой с единственной улицей, на которой стояло вразброску десятка три коттеджей и церквушка, построенная, скорее всего, еще во времена Вильгельма-завоевателя. Из всех труб валил дым, а собаки сопровождали наш экипаж таким лаем, будто чуяли в нас похитителей хозяйских кур.

К коттеджу Уиплоу вела узкая подъездная аллея, по краям которой тополя стояли будто солдаты на плацу. Сам дом показался мне весьма неказистым и неприветливым – типичное строение, созданное не для того, чтобы украсить собой пейзаж, а с единственной целью дать кров его обитателям.

Дождь все еще моросил и, похоже, конца этому не предвиделось. В полутемном холле нас встретила экономка, которую Говард назвал Мартой, и показала нам с Холмсом комнаты на втором этаже, оказавшиеся столь же неприветливыми, как и все в этом странном доме, наводившем на мысли о том, что хозяин был слишком занят делами, чтобы занимать ум устройством собственного быта.

– Ужин готов, сэр, – сообщила экономка, но Холмс сделал отрицательный жест.

– Сначала, – сказал он, – мы осмотрим кабинет, и я кое о чем вас спрошу, Марта. А потом мы с доктором Ватсоном непременно отдадим должное ужину.

Кабинет находился в левом крыле здания, массивная дверь с бронзовой ручкой в виде головы льва была чуть приоткрыта, и на ней ясно были видны следы взлома. Марта вошла первой, по указанию Говарда, и зажгла три газовых светильника, рассеявшие полумрак. Мы вошли следом, и Холмс направился к большому письменному столу красного дерева, сделав нам знак держаться в отдалении. Марта вышла в коридор, а мы с Говардом остались у двери.

Кресло, в котором, видимо, сидел старый Уиплоу, когда пустил себе пулю в голову, было отодвинуто к книжному стеллажу, занимавшему всю боковую стену кабинета. Три больших окна выходили в сад. Рамы были закрыты, по стеклам снаружи стекали струйки дождя, а изнутри еще остались висеть полоски бумаги, которыми окна заклеивались на зиму.

Холмс наклонился и что-то долго рассматривал на полу, а потом начал перебирать бумаги, лежавшие на зеленом сукне стола в полном беспорядке. Возможно, этот беспорядок был создан полицией, а возможно, самим хозяином, для которого в этом нагромождении книг, бумаг и тетрадей была одному ему известная система. Видимо, мысль Холмса совпала с моей, потому что он обратился к Говарду:

– Полиция нарушила порядок, в котором лежали на столе бумаги. Вы не могли бы восстановить его хотя бы приблизительно?

– Почему же приблизительно? – вдохновился Говард возможностью придти Холмсу на помощь. – Я знаю место каждой бумаги и каждой книги.

Он подошел к столу и в течение трех минут ловко переложил книги в правый угол, тетради, сложив стопкой, в левый, а разбросанные бумаги собрал горкой и водрузил на пюпитр возле большого чернильного прибора.

– Предсмертное письмо, – сказал Холмс, – было написано на одном из этих листов?

– Нет, листок был вырван из синего блокнота, который всегда лежал сверху. Отчим записывал здесь мысли, которые приходили ему в голову, с тем, чтобы впоследствии вернуться к ним более основательно.

Холмс перелистал блокнот и спрятал себе в карман. Потом он подошел к среднему из окон и провел рукой по обрывку бумаги.

– Окно, – сказал он, – открывали рывком, бумага разорвалась, а не была отлеплена.

– Ну да, – отозвался Говард. – Мы распахнули все окна, хотя и было ужасно холодно. Дышать здесь было невозможно…

– Хорошо, – сказал Холмс после того, как осмотрел остальные два окна. Он отошел к двери, знаком попросив нас с Говардом выйти в коридор, и наклонился, чтобы рассмотреть замочную скважину. Ключ – массивный, с огромным кольцом, – все еще торчал изнутри.

Выйдя в коридор, Холмс притворил дверь.

– Я бы хотел, если позволите, – обратился он к Говарду, – поговорить с вашей экономкой. Вы могли бы тем временем послать записку к мистеру Баренбойму с предупреждением, что мы с доктором Ватсоном будем у него завтра в одиннадцать утра.

С Мартой мы разговаривали с столовой, где уже был накрыт ужин на три персоны.

– Итак, дорогая Марта, – сказал Холмс, – начните с того момента, как вы услышали выстрел.

– Но я не слышала никакого выстрела, мистер Холмс! Я очень устала за день и спала без задних ног. Впрочем… во сне мне почудилось, будто что-то упало… или хлопнуло… но ведь это мне могло просто присниться, правда?

– Конечно, – согласился Холмс. – Скажите, Марта, мистер Уиплоу лег раньше вас?

– Нет, он обычно допоздна работал в кабинете.

– А мистер Патрик?

– Мистер Патрик уже спал, он ложится рано.

– Хорошо, Марта, а теперь расскажите, что вы сделали, когда почувствовали запах газа.

– Ох, мистер Холмс, я просто едва с ума не сошла. Я вышла в коридор, с утра-то я была в кухне, а там свои запахи, а потом я отправилась прибраться и сообщить господам, что завтрак готов, и мне так, простите, шибануло в нос, что я подумала, вот сейчас умру… Я сначала решила, что ветер задул светильник в холле, там, знаете, такой сквозняк, когда открывается входная дверь, но вспомнила, что никто из дома не выходил, а свет в холле и не зажигал никто, господа еще не вставали, а я ведь ночую в каморке возле кухни… О чем это я? Да, запах шел из кабинета, точно, из кабинета, и я подергала дверь, но она была заперта изнутри, я задержала дыхание и наклонилась, чтобы посмотреть в замочную скважину, но ничего не увидела, потому что ключ торчал в замке, и тогда я очень перепугалась… Вы можете себе представить, мистер Холмс, я ведь знала, что старый хозяин засиживается в кабинете допоздна, а теперь этот запах… И я помчалась наверх, чтобы разбудить мистера Патрика, но он уже сам вышел из комнаты – он сказал, что услышал мой крик, я не помню, наверное, я действительно закричала, когда почувствовала запах… Он сразу понял, что могло случиться, и побежал за садовником Генри, а тот принес инструменты, и дверь взломали. Господи, я вообще плохо помню, что было потом…

– Вы первая увидели мистера Уиплоу? – спросил Холмс, делая успокаивающий жест.

– Мы увидели вместе… Хозяин сидел за столом в кресле, но голова была откинута назад… а на полу была кровь и лежал револьвер, он выпал из руки бедного мистера Джорджа… Мистер Патрик и Генри сразу бросились открывать окна, но рамы были заклеены, и им пришлось сильно дергать, а я не могла, мистер Холмс, я выбежала в коридор и… По-моему, я упала в обморок, – виновато закончила свой рассказ Марта и развела руками.

– Я понимаю, насколько вы были взволнованы, – сказал Холмс, доставая из кармана синий блокнот, – но, может быть, вы случайно запомнили… Этот блокнот лежал на своем обычном месте?

Марта покачала головой.

– Не помню…

– Марта, – продолжал Холмс, – ваш хозяин, мистер Патрик Говард, утверждает, что Джордж Уиплоу был не таким человеком, чтобы покончить с собой. Вы давно служите в этом доме…

– Тридцать лет, сэр. Тридцать лет и еще полгода. Я знала и жену мистера Уиплоу, упокой Господь ее душу. Мистер Уиплоу был… – Марта всхлипнула, – он всегда знал, чего хотел, и он был хорошим человеком. Он любил жизнь, да, хотя он и предпочитал одиночество после смерти жены, но он очень любил по вечерам бродить по саду и… О чем я? Нет, мистер Холмс, я не знаю, какие у него были причины сделать то, что он сделал. Это ведь противно воле Господа!

– Хорошо, Марта, – сказал Холмс, прервав монолог, который мог бы продолжаться еще долго. – Можете идти и подавать ужин.

Когда Марта вышла, Холмс обернулся ко мне:

– Дорогой Ватсон, я вижу, вы хотите высказать свое мнение.

– Холмс! – воскликнул я. – Вам не кажется, что эти люди попросту пристрастны? Поверьте мне, как профессионалу: человек, бывает, кончает счеты с жизнью по таким поводам, которые со стороны кажутся совершенно нелепыми. Я действую вашим методом. Есть факты, которые невозможно отрицать. Первое: рана в виске, второе – револьвер, выпавший из руки мертвеца. Предсмертная записка. Наконец, комната, запертая изнутри. И газ. Скажите, зачем убийце, если на миг допустить, что это было убийство, зачем ему открывать газовый рожок? Между тем, если старый Уиплоу решил покончить с собой, все это естественно: он ведь мог опасаться, что рана окажется не смертельной, и тогда газ довершил бы начатое.

На протяжении моей речи Холмс утвердительно кивал, показывая, что он полностью согласен с моими рассуждениями.

– Вы правы, Ватсон, – сказал Холмс. – Я и сам знавал случаи, когда самоубийство выглядело нелепым, помните Крестона, преуспевающего адвоката, который пустил себе пулю в лоб в разгар блестящей карьеры? И лишь спустя год выяснилось, что причиной была любовная история… Вы правы. Но скажите мне, Ватсон, если Уиплоу решил покончить жизнь самоубийством, для чего ему было стреляться – ограничился бы тем, что пустил в комнату газ… При заклеенных окнах и запертой двери это была верная смерть.

– А если бы кто-то из домочадцев, почувствовав запах, помешал задуманному?

– Ночью? – с сомнением сказал Холмс. – Впрочем, дорогой Ватсон, я не буду с вами спорить, ибо, вероятнее всего, вы правы. Думаю, что беседа с инспектором и с компаньоном Уиплоу поставит на место недостающие звенья. Похоже, – добавил Холмс и покачал головой, – что мы зря поддались уговорам Патрика Говарда. Сразу же после разговора с мистером Баренбоймом отправимся на вокзал. Дорогой мистер Говард, вы, надеюсь, позаботитесь о билетах?

Я обернулся. Говард, видимо, вошел в столовую при последних словах Холмса и, услышав его просьбу, ответил:

– Да, конечно, если вы полагаете…

Сделав несколько шагов к столу, он поднял руки и воскликнул:

– Но, что бы вы ни говорили, мистер Холмс, я не могу поверить! Он так любил жизнь!

Фраза показалась мне произнесенной с излишней театральностью.

– Дорогой мистер Говард, – мягко сказал я, – в жизни вашего отчима наверняка были события, о которых вы ничего не знали.

– Я?! – вскричал Говард, но пыл его неожиданно угас, и он сказал так тихо, что мы с Холмсом едва расслышали: – Впрочем, может быть, может быть…

Ужин прошел в тягостном молчании. Похоже, что Говард был разочарован, но разве можно требовать от сыщика, тем более такого, как Холмс, чтобы он делал выводы вопреки очевидным фактам?

Ночью я спал плохо, дождь за окном усилился, и капли бились о стекло, будто птицы. Были и еще какие-то звуки, кто-то тихо шел по коридору, потом, мне показалась, то ли открылась, то ли закрылась дверь внизу, спросонья я подумал, что только сумасшедший способен гулять под дождем посреди ночи.

Утро решило порадовать нас. Я проснулся от того, что солнечный луч заплясал у меня на переносице. Небо почти очистилось от туч, и, выглянув в окно, я не узнал вчерашнего пейзажа. Дождь всегда делает картину серой и мрачноватой, а сейчас деревья перед домом выглядели молодыми и стройными, а на ветвях я разглядел уже набухшие почки.

Одевшись и приведя себя в порядок, я постучал к Холмсу и, услышав знакомое «Да!», раскрыл дверь.

Холмс сидел в кресле у окна и курил трубку. Похоже было, что он уже давно встал и спозаранку размышлял над странной кончиной старого Уиплоу. Увидев на моем лице вопросительное выражение, Холмс покачал головой, давая понять, что никакие новые соображения не пришли ему на ум.

Когда мы спустились к завтраку, Говард уже доедал свой тост. Он хмуро поздоровался и даже не пытался скрыть того, что чрезвычайно недоволен результатом визита великого сыщика. На его лице так и читалось: «я-то думал, что вы, мистер Холмс, оправдываете свою репутацию…»

– Если у вас, мистер Говард, есть здесь дела, – вежливо сказал Холмс, когда мы поднялись из-за стола, – то я просил бы не провожать нас. Визиты, которые нам предстоят, – простая формальность. Свое мнение я уже высказал и не думаю, что оно изменится.

Говард прерывисто вздохнул. В глазах его вспыхнул и тут же погас огонек.

Кучер Сэм отвез нас в Портсмут, и всю дорогу Холмс восторгался пейзажами Южной Англии, которые, по моему мнению, были унылой пародией на действительно замечательные пейзажи Уэльса или Нортумберленда. Я понял, что Холмс не желает говорить о деле Уиплоу.

Инспектор Харпер оказался крепким мужчиной лет сорока, с широкими плечами и бычьей шеей. Он не производил впечатления умного человека, маленькие глазки смотрели пристально, но без всякого выражения.

– Мистер Холмс! – воскликнул инспектор, едва мы переступили порог его кабинета. – Я рад вас видеть!

Радость эта, однако, никак не отразилась на лице Харпера, оставшемся столь же бесстрастным, как статуэтка короля Эдуарда V, стоявшая на столе.

– Вы, конечно, не помните меня, где вам, знаменитостям, помнить простых полицейских, – продолжал Харпер. – Три года назад я работал в Олдершоте, и ваше участие в деле об убийстве девицы Логан было просто неоценимо!

– Припоминаю, – сказал Холмс, – ее удавили бельевой веревкой, верно? Ватсон, это одна из тех историй, которые еще вами не описаны.

Теперь и я вспомнил то дело, но, признаюсь, инспектор Харпер совершенно выпал из памяти. Если бы мне пришлось когда-нибудь приводить в порядок свои записи о деле Логан, я так бы и не вспомнил, кто из полицейских помогал Холмсу в расследовании.

– Вас интересуют обстоятельства смерти мистера Уиплоу? – продолжал между тем инспектор. – Я знаю, в Чичестере поговаривают, будто Уиплоу убили. Но это ведь всегда так – стоит кому-то отправиться в мир иной не в свой срок, и тут же начинаются пересуды. Люди есть люди. Дело-то ясное.

– Я хотел бы, – прервал Холмс речь инспектора, – с вашего разрешения посмотреть на предсмертную записку.

– О, я знаю, вы замечательный психолог, мистер Холмс! Текст может сказать вам многое. Почему Уиплоу решился на этот шаг? Я-то думаю, что он очень переживал из-за смерти жены, матери молодого мистера Патрика. Она уже три года как в могиле, пора бы придти в себя, но вам-то известно, как это иногда бывает… Будто и забыл, а вдруг накатывает, и так становится тошно, что хоть в петлю…

Последнюю фразу инспектор произнес неожиданно упавшим голосом, и я подумал, что в его жизни тоже произошла трагедия, позволившая если не с одобрением, то с пониманием отнестись к поступку Уиплоу. Холмс бросил на инстектора быстрый взгляд и склонился над листком, вырванным из блокнота. Четким почерком на листке было написано всего две строчки: «Вина в этом только моя. Мне и отвечать. Всегда ваш, Джордж Уиплоу.»

– Что скажете, Ватсон? – повернулся ко мне Холмс.

Он передал мне листок, и я некоторое время изучал текст.

– Джордж Уиплоу был основательным человеком, – сказал я наконец.

– Это верно, – пробормотал инспектор и вздохнул.

– Он, вероятно, долго обдумывал эту фразу, – продолжал я. – Она короткая и, видимо, должна быть понятна близким – молодому Говарду и Баренбойму, компаньону мистера Уиплоу. Они должны бы знать, в чем именно вина Джорджа и за что он должен отвечать.

– О, мистер Ватсон, – сказал инспектор, – я уже задавал обоим точно такой же вопрос, и коронер Пейнброк на дознании интересовался этим. Мистер Говард ничего не знает ни о какой вине покойного. А мистер Баренбойм утверждает, что это могло быть только дело о гибели «Святой Моники». Год назад корабль напоролся на рифы у западного берега Африки и затонул вместе с командой. Мистер Уиплоу считал, что в этом была его вина, потому что он поставил на «Монику» капитаном Брэда Толкина, а тот, знаете ли, любил выпить и… Мистер Баренбойм говорит, что старый Уиплоу очень переживал из-за той истории, хотя Ллойд выплатил страховку без разговоров.

– Скажите, инспектор, ведь это вы осматривали место трагедии? – спросил Холмс.

Инспектор наклонил голову.

– И сержант Форбс, – сказал он, чтобы восстановить справедливость.

– Значит, только вы можете сказать мне, где именно лежал этот блокнот.

Холмс положил на стол синий блокнот Уиплоу.

– А! – воскликнул инспектор. – Вы тоже считаете, что листок, на котором Уиплоу оставил предсмертные слова, был вырван из этого блокнота. Рад, что у нас возникли сходные мысли! Где он лежал, спрашиваете вы. На пюпитре, мистер Холмс. Среди бумаг, связанных с деятельностью компании.

– Сверху или снизу?

– Пожалуй, блокнот был между бумагами, – сказал инспектор менее уверенно. – Да, точно, сверху лежал договор о фрахте судов у «Вестерн пасифик».

– Хорошо, – сказал Холмс удовлетворенно. – Рад был встретить вас, инспектор.

– Вы сделали свои выводы, сэр? Я имею в виду, раскрыли ли вы причину самоубийства.

Холмс спрятал в карман блокнот и поднялся.

– После беседы с мистером Баренбоймом, – сказал он, – все станет ясно.

Инспектор проводил нас до двери кабинета, рассыпаясь в комплиментах, адресованных, конечно, Холмсу, но кое-что перепало и мне.

– Ватсон, – сказал Холмс, когда мы с риском для жизни пересекли площадь Нельсона и оказались перед дверью в офис Южной пароходной компании, – Ватсон, как вы думаете, кому адресовал Уиплоу обращение «Всегда ваш»?

– Надо полагать, пасынку и компаньону, – отозвался я. – У старика, видимо, не было более близких людей.

Холмс промолчал, но было ясно, что мой ответ его не удовлетворил. Мы вошли в сумрачный холл, и минуту спустя служащий ввел нас в кабинет мистера Соломона Баренбойма. Совладелец пароходной компании оказался крепким пятидесятилетним мужчиной выше среднего роста с выпяченной челюстью, делавшей его похожим на боксера-профессионала, и горбатым семитским носом. Судя по довольно тщедушному, несмотря на рост, сложению, Баренбойм никогда не выходил на ринг – разве что на деловой, где с противником приходилось боксировать не кулаками, но идеями и контрактами.

– Я потрясен, – сказал хозяин кабинета, когда мы уселись втроем около низкого столика, на котором не было ничего, кроме нескольких проспектов с изображениями парусников и пароходов.

– Мы работали вместе больше двадцати лет, – продолжал мистер Баренбойм. – Смерть Джорджа была… Она была просто невозможна!

– Должна существовать веская причина, – сказал Холмс. – Такой человек, как Джордж Уиплоу не мог свести счеты с жизнью без чрезвычайных оснований.

– Да, да, – пробормотал Баренбойм, – я не вижу никаких оснований. Никаких, мистер Холмс.

– Смерть жены, которую он любил?

– Прошло три года, мистер Холмс! Джордж был в депрессии, верно. Но я считал, что он справился. Вот уже год, как Джордж перестал упоминать имя Энн в каждом разговоре… Я просто не могу поверить, мистер Холмс! Я… Когда пришел сержант и сказал, что Джордж найден мертвым, я был уверен, что его убили. Инспектор Харпер утверждает, что Джордж сделал это сам, и коронер присоединился к этому мнению. Они профессионалы, но ведь и професссионал может ошибиться… Мистер Холмс, вы тоже считаете, что… Джордж выстрелил в себя сам?

– Все говорит именно об этом, – кивнул Холмс. – Инспектор Харпер знает свое дело, мистер Баренбойм. Думаю, что, если и существует какая-то иная причина для самоубийства Уиплоу, кроме смерти жены, то знать ее можете или вы, или мистер Говард.

Баренбойм сделал отстраняющий жест рукой.

– Мне иные причины неизвестны, – сказал он резко. – Что касается Патрика…

Он оборвал фразу и принялся нервно перелистывать лежавшие на столе проспекты, будто искал там какое-то изображение.

– Да, – мягко проговорил Холмс, – вы начали говорить о Патрике. Он может знать о причине самоубийства больше вас?

Баренбойм справился с волнением и посмотрел Холмсу в глаза.

– Не думаю, мистер Холмс. Патрик никогда особенно не любил отчима, и я его в этом не обвиняю. У Патрика своя цель в жизни. Жизнь Джорджа проходила здесь, в этих стенах, он не мыслил себя без своих кораблей, без фрахта, без споров с капитанами, без всей этой нервной суеты, что зовется морским бизнесом. А Патрик иной… Он добрый малый, но море для него – просто вода, где плавают пароходы и приносят прибыль, из которой и ему что-то перепадает.

– Что же интересует его на самом деле? – спросил Холмс, разглядывая висевшие на стенах картины с изображением морских пейзажей и старинных галеонов. Похоже, его совершенно не интересовали интересы молодого Говарда, и вопрос он задал только для того, чтобы поддержать беседу.