Зори Соловецкие

Глава 1. Начало

Светлой памяти преподобных:

Савватия, Германа, Зосимы.

(1429 – 1478 годы)

«Ищите прежде всего царства Божия и правды его, и всё это приложится вам».

(Матфея 6, 33)

Ноябрь на Выг1 реке, в селе Сорока2,

Не баловал погодой в этот год,

Снега легли глубокие до срока,

И рано встал на речках крепко лёд.

В заливе зыбь качалась под шугою,

Дней несколько – захряснет до весны,

Метель-сумятица под окнами завоет,

А ночи большей частью здесь темны.

Зато в часовне тихо и уютно

И воском пахнет, дымом от лучин,

Сочится свет дневной в оконце скудный

И мечется огонь зверьком в печи….

…Два инока сидят, года разнятся:

Один, по виду старец, с бородой,

Другой моложе лет его на двадцать

В одежде чёрной, стройный и худой.

Дороги их свели по Божьей воле,

Не прост был путь у каждого сюда,

Но в поисках своей земной юдоли

Везде сопровождала их тщета.

И вот сейчас (они ещё не знают),

Их помыслы сплелись одной мечтой,

Что жизни дни до самого их края

Пройдут под яркой северной звездой….

«Мне сказывали, остров есть пустынный,

Вёрст сорок будет морем до него

И путь, казалось бы, не очень длинный,

Однако труден он для одного.

Леса на острове на том, озёра,

Ветра да птицы, всякое зверьё.

Заходят иногда туда поморы3

Порой в путину, там у них жильё…

…Мирскую суету давно хочу я

Оставить и душе найти приют,

На Выг реке у вас перезимую,

Дождусь весны, пока снега сойдут.

За время это, может быть, сумею

Средь братии я подруга сыскать.

Узнать его, сдружиться потеснее,

Абы кому негоже предлагать

Отправиться отшельником в безлюдье,

ПодвИг на это должен в нём созреть.

Решаясь, не стоять на перепутье,

Умом и сердцем этого хотеть».

Речь старец вёл неспешно и негромко,

А инок Герман слушал и молчал…

За стенкою мела, скреблась позёмка,

Горела им зажженная свеча…

Поднялся инок, снял нагар с лампадки,

Подумав, о своём, заговорил:

«Слова твои, отец, елеем сладким

На сердце мне. Приносят бодрость сил.

На острове бывал я прошлым летом

И многое узнал тогда о нём.

Немало мест нашёл вельми приметных,

Не против, коль отправимся вдвоём.

Ходил по доброй воле с рыбаками,

Хотел уединения как ты,

За месяцы тех странствий и исканий

В еде не знал какой-нибудь нужды.

Грибы и ягоды на острове повсюду,

В озёрах рыба всякая годна,

Ловить её не требуется удаль.

И жизнь была достаточно сытна.

Медведя там и волка я не видел,

«Не водятся», – сказали мне потом.

Построим скит с тобой, когда приидем,

Не стоит опасаться там за дом.

И гадов ядовитых тоже нет их.

Лягушки да безвредные ужи,

Хоть божья тварь они, а всё же нечисть,

Придётся их сносить и рядом жить».

Заря с зарёй на ночь не разлучалась,

А солнце, жаркий с пылу каравай,

На час-другой нырнув за неба край,

Над морем вскоре снова появлялось

И сумрак бледной ночи тут же таял,

А свет белёсый северной зари

С минутой каждой ярче разгораясь,

Надежду с днём на лучшее дарил.

Катились волны валко, неохотно,

Несли на спинах маленький карбас,

И двое смельчаков поочерёдно

Стояли у руля, держали галс4.

Сомкнувшись с окоёмом без границы

Седое море – серое стекло,

К мечте желанной с чистою страницей

От берега судёнышко несло.

Два дня прошли, а с ними вместе ночи,

И  ветер дул попутный в паруса,

И вот на утро третье вдруг воочию,

Вдали открылась брега полоса.

Пустынен берег был и неприветлив,

Повсюду в россыпь камни-валуны,

И лишь кустов прибрежных редких ветви

Порывом ветра чуть оживлены.

Вздымался лес стеной зубчатой тёмной –

Сосна, ольха, осина, ива, ель,

Рябина кое-где виднелась скромно,

Да вереска ковровая постель.

Причалили, воды большой дождавшись,

Сгрузили всё, что взяли в путь с собой,

Отправились с молитвой, оклемавшись,

Вглубь острова нехоженой тропой.

«Зарубки не забудь, брат Герман, делать,

Чтоб к лодке возвернуться без помех,

Хотя тепло сейчас и ночи белые,

Возможен где угодно нам ночлег».

Остаток дня потратили в дороге

(приметили вершину вдалеке),

Стоянку сделали, устав в итоге,

Набрав воды для взвара в озерке.

«Прилёг бы, брат Савватий, чай не к спеху,

Ночуем здесь, а с денницею5 в путь,

Ногами топать – не в телеге ехать,

Но цель близка, осилим как-нибудь».

Достав огниво, Герман высек искры,

И мох, не взявшись пламенем, затлел.

И вскорости костёр с дымком душистым

Потрескивая, весело горел.

Комар и гнус почти не донимали,

А трапезу разбавили чайком

Брусничным, пользу его знали

И пили от еды особняком….

Глава 2. Служение

…Поднявшись на вершину, оглядевшись,

Увиденным был старец поражён,

Стоял и Герман рядом, присмиревший,

Открывшимся величьем оглушён.

Безмолвье и пустынность впечатляли,

Веками не разбуженный покой,

Сравнимые лишь с храмовой печалью

И с небом уходящим высоко.

Ни шум листвы, ни щебет стайки птичьей

Не портили всеобщей тишины

Давяще звонкой, уху непривычной,

Сходящей до сердечной глубины.

«Стою, смотрю, невольно размышляю,

И тёплое рождается в груди…

И взор, и слух мои здесь всё ласкает,

А ширь и свет какие… Ты гляди!».

И старец широко раскинул руки,

Как будто бы хотел обнять простор,

Вот так же после длительной разлуки

Бывает, не насытится твой взор…

…«Царю Небесный, Утешителю,

Душе истины, Иже6 везде сый7

и вся исполняй, сокровище благих

и жизни Подателю, прииди

и вселися в ны8, и очисти ны

от всякия скверны и спаси,

Блаже, души наша».

…Молитву сотворив, монахи не ленились,

Валили лес здоровый и сухой,

Часовенку и скит себе срубили

По прихоти желанной и благой.

И крест большой вкопали на вершине,

Чтоб был он виден всем издалека.

Стоит он, обновлённый, там поныне,

Стоять он будет присно9 и в веках

Примером в назиданье, поминаньем

Служению Всевышнему без глас,

В смирении страстей и послушанье,

Без ропота в одре в последний час.

Стояли кельи рядом, обостенно,

(иконы, печка, лавочка, топчан),

Лампада не гасилась нощно, денно,

По праздникам лучина и свеча.

Зимою долгой, снежной, длиннотёмной,

Пустынники, молитвы совершив,

И трапезой насытив себя скромной,

Беседой пробавлялись для души.

Не просто занимались суесловьем,

Но в спорах богословских шли часы,

И каждый раскрывался в чём-то новью.

И вот однажды старец вопросил:

«Почто, брат Герман, книг не открываешь,

Молитвы же читаешь как с листа,

А, может быть, ты грамоты не знаешь?

Но это можно быстро наверстать».

«Я грамоте, признаюсь, не обучен,

Хотя и подвизался с лет младых

В послушниках, такой вот редкий случай.

В обители же принял я постриг10,

А родом с вологодчины, из Тотьмы,

По крови по родительской – карел,

Игуменом в обители был сродник,

Из жалости, возможно, мне презрел.

Я, брат Савватий, памятью владею,

Таким Господь сподобился создать.

И всё, что ты умом постиг в минеях11,

Легко на слух могу воспринимать.

Я знаю оба наизусть Завета,

Псалмы12, молитвы, также тропари13,

И я готов для постиженья Света,

Читать их от темна и до зари».

«Могу с тобой заняться вечерами,

И мир тебе откроется цветной,

Но аще у тебя такая память,

Всего добъёшся  малою ценой».

Любил порой Савватий подниматься

На гору, отдышавшись, созерцать…

«Эх, раньше бы, ну эдак, лет на двадцать

Увидеть мне такую благодать!».

Просторы обозримые лежали,

Озёра в омуте лесистых берегов,

За сизой молчаливой грустной далью

Кипело море пеной бурунов.

Сменялось лето осенью, зимою,

Весна животворила всё окрест,

И старец восхищался новизною

И тишью диких, девственных сих мест.

Прозрачно-седоватым светом тонким

И призрачно скользящим по земле,

Струившимся у самой водной кромки,

Как в поле знойном волны ковылей.

«Я будто прикасаюсь к Мирозданью,

Причастности Великих Тайн Его,

А сердце наполняет ликованье

И делается благостно легко.

Слова слетают с губ моих молитвой,

И чувствую парение души.

С божественным началом словно слитны

И дух, и плоть, и всё, что совершил.

Бывал на озере на Белом, Валааме,

Другие земли мнози14 посещал,

Но только здесь сомнений долгих камень

Рассыпался и путь мой увенчал».

Вернувшись в скит, Савватий признавался

Товарищу о чувствах этих в нём

И, слушая, тот тоже согревался

Тем горним очищающим огнём.

Прошли пять лет в молитвах и говеньях15,

И в строгостях обрядовых к себе.

Никто из них двоих ни на мгновенье

Не сетовал о выбранной судьбе.

Блюдя посты, их сроки и каноны16,

Им тяжко приходилось. Что скрывать!

И дни свои, во многом обделённые,

Молитвою старались заполнять.

А жизнь была трудна и многосложна,

В особенности зимнею порой…

Тропиночка до озера проложена,

К часовенке, стоящей под горой.

Зима долга хотя, но не морозна,

А летом не почувствуешь жары,

Здесь нет метелей и снегов серьёзных,

А так же дней бессовестно сырых.

Молва уже владела побережьем

И шла из дома в дом, из уст в уста,

У жителей погостов17 Поонежья18,

Вниманье возростало к тем местам.

Они порой, о схимниках толкуя,

Житейский проявляли интерес,

Дивились часто: «Как они зимуют?

Кругом снега, безлюдье, дикий лес!».

Поморы навещали их в путину.

Крупой, мукой делились с ними – всем,

С отшельников не брали ни алтына19,

Их не было у тех. Да и зачем?

Карбас придёт, бывало, с побережья,

Поморы сразу же торопятся к скиту,

Продуктов на себе притащат свежих,

Сидят подолгу и глагол ведут.

«Ну, как, брат Герман, нынче зимовали?

Закончились припасы, есть пока?

Мы тут всем обществом для вас собрали,

Отправить не с кем было всё никак.

Как только вскрылся Выг с рекой Сорокой,

Пришли в движение в заливе льды,

И мы разводьями, в четыре ока,

Хоть боязно и долго ль до беды».

Их слушали, расспросами пытали,

Мирские вести были не чужды,

Крестьянский быт и видели, и знали,

Монахи в прошлом сами той среды.

«С артелью ли, одни сей год пойдёте?

На Колу снова ближе к лопарям20?

А сколько тоней21 метите к работе?

Когда же думаете встать на якоря?».

«Ватагой-то, оно, всегда сподручней.

Дождё-ёмся…. Сговор между нами есть.

Опять же выручка на всякий случай,

Куда ещё сподобится залезть?

Вы, братья, что вам нужно, говорите,

Без глаза нашего не сдюжите одни,

Вернёмся осенью, даст Бог, нас ждите,

Трески, селёдки на зиму дадим.

Скоромное себе вы не берёте,

А рыба всяко разно хороша,

В нестрогие посты она напротив,

Сама порой к ней просится душа».

…Дверь в кельях никогда не запиралась,

Опасность за порогом не ждала,

И не было вокруг скита забрала22,

Никто не мог тут причинить им зла.

То утро ничего не предвещало –

Молитва, трапеза, и прочие дела,

Всё как всегда и как всех дней начало,

Шёл август месяц, но… не помнится числа.

«Хочу сегодня, брат Савватий, лес проведать,

На озеро исходом загляну,

Грибов да рыбы принесу к обеду,

Мережи, помнишь, ставили в весну».

И Герман, пестерь23  нацепив за спину,

Не мешкая, исчез в березнячке,

Но часа не успело ещё минуть,

Взволнованный явился налегке.

«Почто так скоро? Что-нибудь случилось? –

Спросил монаха старец. – Не молчи!

Иль встретился, поди, с нечистой силой?

Поведай обо всём, не лепечи!».

«Ты, брат Савватий, верно, не поверишь,

Успел всего-то полверсты пройти…

Услышавши, подумаешь, что ересь,

Что может здесь у нас произойти?

Почудился мне голос, вдруг, кричащий.

Неясно было – женщина ль, дитя?

Ну, бросился тогда я через чащу

Туда, где было слышно, голосят.

Продрался, предо мною молодица,

Ревмя ревёт, лицо её в слезах,

Отпрянула, увидев, как волчица,

Испуг стоит невиданный в глазах.

«Ты кто? Откуда? Как сюда попала

И что с тобой, скажи, произошло?»,

Но лишь в ответ мне только промычала,

Ей, правда, было так нехорошо!

Придя в себя, немного осмелевши,

Она мне рассказала обо всём,

Как двое, «образом светла», насевши,

Побили, высекли зело прутом.

Стегали с приговором назиданья,

Чтоб с острова ушла она совсем,

Монахам, мол, он дан для проживанья

И больше не заселится никем».

«Я это так, брат Герман, разумею,

Господь свою прислал не зря к нам рать.

То были ангелы, смотреть за нею,

Чтоб вразумить её и наказать.

Другим, чтоб было также несоблазно,

Покой уединённый нарушать,

Народец, знаешь сам, везде он разный,

И каждый станет здесь своё искать….

Не с чистым помыслом всегда найдутся,

Не все, но хватит двух и трёх таких,

Чтоб жадность их да в купе с безрассудством,

Смогли бы вылиться в делах худых».

С тех пор зовётся та гора Секирной,

Где до сих пор хранится древний скит.

Стоял в войну, живёт он жизнью мирной,

Хранимый небом, до сих пор стоит.

Глава 3. Исход

(1434 – 1435 гг)

«Ты знаешь что осталось, брат Савватий,

Еды в кладовке месяца на два…

И чем потом питаться будем? Кстати,

К нам долго не придут на острова.

Сойдут снега, очистится и море,

Придётся вновь налаживать карбас,

Просить мирян нам дать крупы и соли,

Преставимся, гляди, не ровен час».

«На всё, брат Герман милый, воля Божья,

Не брашно24 суть здесь бренных наших дней,

Господь насытит пищею не ложной,

И станут дух и плоть ещё сильней.

К Нему молитва – есть спасенье наше,

А снедь – всего лишь внешний атрибут

И искушение нас сытной чашей,

Мамоне25 мы с тобой не служим тут.

«Живёт здесь Бог не по углам» 26и ёлкам,

Везде и всюду нас с тобой опричь27,

А в книгах, что лежат в скиту на полках…

В них мысль, желающих Его постичь.

О Нём ни слова в Нём не утвердившись,

В греховности других не осуждай, -

Добавил, помолчав, перекрестившись, -

Но прежде их свои не забывай.

Нам Богом день сегодняшний дарован,

Но завтрашний, Господь, не обещал,

Про час вечерний  также Он ни слова,

Дождись вперёд рассветного луча28.

Так, что о завтра станем, думать позже,

Не первый год проводим зиму здесь,

Досадно будет, если обезножу,

Слабеть, брат Герман, стал я весь.

С водою первой двигай сразу к людям,

Один-то я, с харчами, протяну,

На Бога положусь и, будь что будет,

Но ты быстрей старайся обернуть».

…Савватий взглядом проводил тот парус,

Вздохнув, вернулся снова к себе в скит,

Заря горела сполохом-пожаром

В тиши глухой казалось, что всё спит.

Они ещё не знали, что расстались

На веки вечные и больше ни-ког-да!

Один из них из невозвратной дали,

Не сможет, ни на час прийти сюда.

Великая любовь и благомудрость

Господняя витает надо всем –

Никто не знает миг последний, трудный,

Чтоб ждать его и мучится. Зачем?

Пришёл в часовню, встал перед иконой

Создателя и внятно зашептал

Молитвы. Бил челом Ему поклоны,

Просил, чтоб силы и терпенья дал:

«Господи милосердный, укрепи мя

в страданиях и лишениях моих,

укрепи дух мой и силу телесную,

яко и Ты, Всетерпец, на Кресте Своём

Терпел за всех ны.

Прошу Тебя, Всевышний,

пошли брату моему,Герману,

спокойного моря и ветра не злого.

На Тебя уповаю и верую

в Отца Твоего, и Пресвятую Троицу.

Господи Всемилостивый, не оставь ны

без благословения Твоего,

сохрани и помилуй ны!»

К исходу мая Герман вышел в море,

Но к осени вернуться не сумел.

Погода не позволила дотоле,

Остался в зиму на Онеге, заболел.

На остров не собрался он и летом,

В постель свалила новая болезнь.

Когда на ноги встал, то следом

Дошла печальная о старце весть.

С великой скорбью в сердце пребывал он,

Ну, разве можно душу заменить?!

Такого человека вдруг не стало!

С потерей этой трудно теперь жить.

При жизни книгочеем был изрядным

И светозарным, кротким мудрецом,

Всегда тепло с ним рядом и отрадно,

Был чистым он и искренним во всём.

…Савватий сокрушался, не дождавшись,

«Случилось что-то…?», – думая, гадал.

Уже не мил был глазу снег упавший,

Но мысли от себя плохие гнал.

За год последний старец изменился,

Линяла глаз бездонных бирюза.

Как мог ещё держался и крепился,

Здоровье таяло и чахло на глазах.

Предчувствуя не исподволь кончину,

Решился инок переплыть на Выг,

С печалью скит ухоженный покинул,

За годы жизни здесь к нему привык….

…На третий день челнок уткнулся в берег,

И старец, выйдя, сушею побрёл,

Вёрст пять, а, может, шесть уже отмерил,

Когда заметил – встречно кто-то шёл.

И с ним сойдясь, увидел он монаха,

Приветствовал его: «Христос средь нас еси29!»,

А тот: «И есть, и будет» и полшага

Ступив, не выдержал, Савватия спросил:

«Откуда, отче, ты идёшь и кто ты?

Монахов тут на пальцах перечесть…

Тебя же, брат, прости, не вспомню что-то,

И держишь путь сей час в какую весь30?

А я иду к больному для причастья,

Игумен здешний я, Нафанаил.

Погода-то…, – посетовал,– ненастье

Осеннее никто не отменил».

Савватий, опершись на палку-посох,

Услышав кто пред ним, возликовал.

Боясь, что тот уйдёт и станет поздно,

К руке его припав, себя назвал.

«Сподобь теперь же Тайн Святых причастье,

Прошу, отец, грехи мне отними,

И Богом данной свыше тебе властью,

Ты исповедь, не мешкая, прими.

Давно желаю радовать я душу

Божественною пищей этих Тайн,

Утешиться хочу, взирать и слушать,

Молю сей час же ею напитай.

Мне встретился  ты Божьим устроеньем,

А жизни близится моей конец,

Уже прощальных слышу уст я пенье

И сделай так, как я прошу, отец».

Стоял игумен много удивлённый

Нежданной просьбой, встречей не в урок…

Помнилось, что не старец, а с иконы

Сошедши миг тому, стоит пророк.

«Иди и в келье жди, что при часовне,

Когда вернусь с причастия назад,

И там, блюдя канон молитвословный,

Свершу, отец, как ты велишь, обряд».

«Откладывать и ждать уже нельзя мне

И будем ли мы живы – нам ли знать!

С тобою встретился игумен зане31,

Господь сподобился тебя послать».

«Тогда приступим к делу, брат Савватий,

Коль ты по воле Божьей так решил.

Глагол бесплодный только время тратит,

Не служит во спасение души».

Приняв причастье, душу исповедав,

Отшельник долго келью не искал,

Бывал он здесь в то памятное лето,

Потом и дни зимой в ней коротал.

И с чувством отрешения земного,

Прилёг в углу на старенький топчан,

(к покою вечному душа готова)

Слова псалмов в полголоса шепча.

Глава 4. Зосима

(1436 г.)

Село Толвуя знают в Заонежье32,

Паль-остров рядышком, в шести верстах.

Монах33 однажды брёл здесь побережьем

Прельстившись им, остался в сих местах.

В пещере жил на острове.  Вериги

Носил не лёгкие, пудовые на вес,

Усугубляя тем свои подвИги,

Смиряя также плоть и страсть через….

Со временем возникла здесь обитель34

С Уставом строгим, как игумен сам.

Корнилий был и пастырь, и учитель,

Рождественский при нём воздвигли храм.

Трудом своим, молитвой неустанной,

Обитель добывала хлеб и соль,

Средь жителей округи богоданной

Росли её влияние и роль.

«Копил отец, копил, да всё напрасно…,

Ни злата мне не нужно, не жилья,

Раздам богатства бедным и несчастным,

К иному просится душа моя», –

Раздумывал чернец, здоровый малый,

На лавке, после тризны, за столом.

Наследство отчее ему досталось,

Почто же хмурилось его чело?

Осталась мать одна и без пригляда,

Ему же тягостно давно в миру,

Одним он был в семье (что редко) чадом,

Теперь и тех не станет скоро рук.

Пришла на память давняя размолвка,

Остатком горечи лежащая в груди,

С тех пор всегда он чувствовал неловкость,

Что матери с отцом не угодил…

«Оставлю всё кому, хребтом что нажил?

Женить тебя пора уже, Зосим.

Жених ты вырос всем на зависть ражий35,

В Шунге соседней есть, кого просить.

Мы с матерью невесту приглядели,

Родителей согласье надо лишь.

Поедем свататься на той неделе,

Что скажешь сын? Почто молчишь?».

Слова отца – ушат воды холодной,

Зосим от новости в унынье впал.

Змеёй вползала новость подколодной,

Ломалось всё, о чём давно мечтал.

 «Отец, не видел я в глаза её ни разу!

Хочу ли под венец я, ты спросил?