Птенчик

Маленький Риккардо бегал от одних к другим. Мужчины, не прерывая разговор, трепали его по волосам, а женщины ласкали его худое лицо, восклицая: «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» [4]. Получив от них что-нибудь вкусное, Риккардо возвращался к мужчинам, и тогда какой-нибудь дядюшка под всеобщий смех вытирал ему белые от муки щёки носовым платком, и Риккардо сидел с ними, пока в гостиной не появлялся Джузеппе, от которого он прятался на кухне. «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» – восхищались женщины и вновь угощали мальчика, но как только Риккардо слышал, что дедушка ушёл, он менял местоположение.

Джузеппе Монретти – семидесятидвухлетний итальянец, опиравшийся при ходьбе на трость, – впервые увидел младшего внука, едва тому исполнилось два. Понаблюдав за играющим с кошкой Риккардо, Джузеппе сказал дочери: «Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?». Она, промучившаяся со схватками двое суток, и, оказавшаяся после родов в реанимации, впала в истерику и обвинила отца в нелюбви к Риккардо. «Ты его не любишь! Не любишь! – рыдала она.– Не любишь, потому что он сын Аурелио!». Джузеппе усмехнулся: «Можно подумать, что первенцем тебя обрюхатил кто-то другой». Она расценила слова отца как признание: ни к одному из её сыновей он не испытывает тёплых чувств.

Апельсиновый сад Монретти погружался в воду. Рыдали все: мать, решившая, что Джузеппе презирает своих внуков, Перла, жалевшая дочь, Риккардо, получивший по голове от кошки за то, что схватил её за хвост, старая такса, и та подвывала, прижавшись к ногам хозяйки.

Джузеппе закурил.

«Я ненавижу твоего мужа, – сказал он и все рыдания разом прекратились.—Я ненавижу твоего мужа, потому что не считаю его мужчиной. Мужчина, – настоящий мужчина, а не тот, кто родился с членом, – никогда не подвергнет свою семью опасности, а твой муж занимается этим каждый день. Каждый день я сижу в этом плетёном кресле, в котором сейчас сидишь ты, и думаю: живы вы или нет. Я не хотел отдавать тебя за него замуж, но ты так просила, так страдала, и я сдался. Ни дня не прошло, чтобы я не пожалел о своём решении. Но это твой выбор, твоя семья и твоя ответственность. Я обещал не лезть в ваши отношения, и я в них не лезу. Я ненавижу твоего мужа, но их, – Джузеппе посмотрел на Риккардо,– их я люблю больше родных дочерей, а у тебя хватает наглости говорить мне, что я ненавижу собственную кровь! Они – МОЯ кровь! Не твоя, не этого недоноска, а МОЯ! МОЯ! – он схватился за сердце и женщины усадили его в кресло.– Помяни моё слово, Альба: твой муж погубит твоих сыновей».

Она прильнула к груди Джузеппе, но он отмахнулся от неё.

«Хорошая жена должна быть подле мужа. А жена из тебя вышла замечательная, лучше, чем дочь. Так что собирай вещи и возвращайся в свой помойный городишко. Я не хочу тебя видеть. Мальчишек оставь. Заберёшь их в августе. Кто знает, может, к тому времени я уже умру, и тебе не придётся мучиться от мыслей, что твой отец ненавидит твоих детей. Что смотришь? Иди! Иди!».

Зная характер отца, Альба не препиралась; сделала, как он хотел: схватила чемодан, который даже не успела разобрать, и помчалась в аэропорт. Она не тревожилась за детей: Джузеппе и Перла воспитали трёх дочерей, так что её мальчики в надёжных руках, но вместе с тем она понимала, что этим летом Джузеппе ни на шаг не подойдёт к Риккардо, и корила себя за вспыльчивость: вспомни она о принципах отца раньше, всё было бы по-другому. Вспомни она о принципах отца и промолчи, и Риккардо не пришлось бы переживать столь тяжёлый момент в одиночку.

Альба ждала посадки на рейс в аэропорту Катании и молилась, чтобы мать или старший сын впоследствии объяснили Риккардо, почему дедушка на него не реагирует.

Джузеппе считал, что до трёх лет ребёнком должна заниматься мать, отец подключается к воспитанию позднее, когда «мальчишке уже возможно что-то вбить в голову». Мальчишке, потому что, по мнению Джузеппе, девочек нечему и незачем учить: содержание семьи не станет её бременем, и знаний, полученных в школе, хватит с лихвой.

Джузеппе выдал замуж дочерей за тех, кого счёл подходящей партией, и предупредил девушек, что если его выбор окажется неверным, если мужья не будут заботиться о них должным образом, они могут вернуться в родительский дом: Джузеппе обязуется взять ответственность за их брак на себя и обеспечивать дочерей либо до их следующего замужества (если оно состоится), либо до конца жизни; он продавал домашнее вино, что позволяло не беспокоиться о деньгах, по меньшей мере, трём поколениям семьи Монретти.

На старшую дочь обязательства Джузеппе не распространялись.

Альба познакомилась с будущим супругом в июле 1953 года на площади Дуомо. Аурелио Бенитос жонглировал апельсинами на потеху друзьям, когда отвлёкся на хихикающих девушек у собора Святой Агаты; один апельсин упал ему на голову, второй – на землю, и Аурелио его ненароком раздавил, а третий покатился к ногам восемнадцатилетней красавицы-сицилийки. Она подняла его и протянула незнакомцу. Юноша, смущаясь, подошёл к ней. «Аурелио Бенитос»,– представился он. «Альба Монретти»,– кивнула она.

Аурелио вызвался проводить Альбу до дома, но она отказалась; сказала, что с попутчиками идти веселее, но дольше, а если она задержится, то её накажут, и завтра она проведёт весь день в усадьбе вместо того, чтобы любоваться «fontana dell’Elefante». Аурелио улыбнулся и тут же нахмурился: он не смог перевести последнюю часть предложения. Альба, воспользовавшаяся его растерянностью, заявила, что передумала отдавать апельсин и забирает его с собой. «Жонглёр из вас никудышный, синьор Бенитос»,– сказала она и в окружении подруг направилась к Пескерии, а Аурелио бросился за разъяснениями к друзьям. «Где находится fontana dell’Elefante?– возмущался он под хохот двух братьев, приехавших с ним в Катанию из Палермо.– Где это находится?». Юноши смеялись до слёз. «Fontana dell’Elefante, dell’Elefante!» – кричали они, показывая на пьедестал за их спинами. Аурелио поднял голову: на пьедестале возвышался чёрный слон.

Следующим утром Аурелио ждал Альбу у фонтана слона, а когда она появилась, спросил, может ли он полюбоваться «fontana dell’Elefante» вместе с ней. Услышав его акцент, Альба засмеялась и согласилась. Так началась их дружба.

Аурелио не скрывал, что ищет в Сицилии невесту – девушку из порядочной семьи, в чьём роду были одни итальянцы. Ни в Марсале, ни в Палермо он такой девушки не нашёл, поэтому прибыл в Катанию. «Не найдёшь в Катании, поедешь в Мессину и Агридженто?» – забавлялась Альба. Аурелио промолчал.

В августе Альба представила Аурелио отцу. Джузеппе, заметив, что старшая дочь стала ласковой и покладистой, донимал расспросами жену: «Она влюбилась? Влюбилась, да? Если Альба влюбилась, и у этого юноши серьёзные намерения, скажи, чтобы она пригласила его к нам на ужин, в противном случае, пусть не морочит девчонке голову». Альба передала Аурелио лишь половину, сказанную Джузеппе: она позвала его на ужин, но не спросила о «серьёзности намерений».

Зато Джузеппе задал этот вопрос сразу после того, как они с Аурелио пожали друг другу руки: «Вы хотите жениться на моей дочери?». Аурелио запаниковал. Ему нравилась Альба, но он не был готов принимать решение о женитьбе, не посоветовавшись с отцом, о чём честно сообщил синьору Монретти, и поведал о правилах, которых придерживаются в его семье. Джузеппе заинтересовало второе правило.

«Ваш отец воевал?».

«Нет».

«А я воевал. Осенью 1944 года меня и моего друга чуть не отправили в Больцано [5]. Немцы приняли нас за евреев. Скажите, синьор Бенитос, я похож на еврея?».

«Нет».

«Нет. Мой друг тоже не был похож на еврея. Но для немцев евреями были все, кто не говорил по-немецки. А те, кто говорили, были евреями-шпионами. Или русскими. Когда немцы разобрались с нашими документами, они отпустили нас. От них же мы узнали, что в Больцано привозят не только евреев, но и итальянцев. Итальянцев, которые за них воевали. Война началась в 1940 году, а мы только в 1944 поняли, что мы не союзники Германии, а её пушечное мясо. В том же году мы примкнули к Движению Сопротивления. Понимаете, синьор Бенитос? Мы примкнули к Движению, когда освобождать было уже некого. Тех, кого не подстрелили англичане и не подорвали русские, немцы добили в своих лагерях».

«Забавная ситуация».

«Забавная? По-вашему, синьор Бенитос, когда вас заводят в камеру и пускают газ, это забавно?».

Аурелио почувствовал, как его рубашка прилипает к спине.

«Я хотел сказать, что хорошо, что вас с другом не отправили в Больцано, синьор Монтретти».

«А я хотел узнать, чем вы и ваша семья отличаетесь от нацистов, синьор Бенитос».

«Мы не нацисты,– встрепенулся Аурелио.– Мы не презираем и не убиваем людей другой национальности. Мы всего лишь не хотим смешивать кровь».

«Чтобы называть себя итальянцем, одной крови мало, синьор Бенитос,– прохрипел Джузеппе,– нужно родиться на итальянской земле, говорить на итальянском языке и быть причастным к итальянской культуре; вы же можете похвастаться только кровью. Думаю, вы понимаете, что ваш брак с моей дочерью невозможен? Альба не станет женой человека, которого её предки волнуют больше, чем она сама».

Ужин закончился, так и не начавшись. Аурелио поблагодарил Перлу и Джузеппе за уделённое ему время, кивнул на прощание Альбе и покинул усадьбу Монретти ровно через двадцать пять минут после того, как пожал руку хозяину дома.

Утром Альба ждала Аурелио у фонтана слона, но он не пришёл; на следующий день он тоже не появился, но Альба продолжала приезжать на площадь, где проводила в ожидании по несколько часов, пока в сентябре не встретила на рынке братьев, для которых Аурелио жонглировал апельсинами. Они-то и рассказали Альбе, что после знакомства с отцом девушки, их приятель второпях покидал вещи в чемодан и ринулся в аэропорт. "Отец не дал согласия на наш брак»,– сказала Альба. Один из юношей почесал затылок: «Про это он ничего не говорил. Он обиделся, что твой отец назвал его нацистом». Его брат нахмурился: «Не обиделся, а разозлился». «Обиделся!». «Разозлился!». В споре они не заметили, как Альба ушла, смешавшись с толпой.

Больше она в Катанию не приезжала.

Альба страдала из-за внезапного отъезда возлюбленного, и её страдания, сопровождающиеся печальными вздохами и заплаканными глазами, злили Джузеппе, и как-то за обедом, когда Альба с отсутствующим видом возила ложкой по тарелке, он не выдержал и сказал, что если ей так хочется замуж, то он найдёт для неё лучшего мужа, какого только можно себе представить, но в ответ услышал, что ей не нужен лучший муж, ей нужен Аурелио. «Дура! Дура! – Джузеппе схватился за голову.– Какая же ты всё-таки дура!» – он отодвинул тарелку, расплескав её содержимое, и, бормоча невнятные проклятия, вышел в сад.

Через пару месяцев страдания Альбы поутихли, и Джузеппе успокоился, а к Рождеству и вовсе забыл о существовании самовлюблённого американца. Однако в феврале 1954 года тот напомнил о себе вновь, заявившись в усадьбу поздним вечером в сопровождении отца и какого-то громилы с кривым носом, которого отец Аурелио – Амадео Бенитос – представил как своего партнёра по бизнесу.

Джузеппе пригласил мужчин в дом и предложим им поужинать с его семьёй.

«Вы богатый человек, синьор Монретти,– Амадео улыбнулся, разглядывая дочерей Джузеппе,– много детей это счастье. У меня, увы, только один сын. Но я надеюсь, у меня будет полный дом внуков!»– он похлопал по спине Аурелио.

«Всё в руках нашего Господа, синьор Бенитос. Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по-другому?».

Амадео, сидевший за столом напротив Джузеппе, усмехнулся.

«Синьор или мистер, как вам будет удобно. Вы хорошо говорите по-английски».

«Мой английский, как и ваш итальянский, к сожалению, далёк от совершенства. Можно пытаться говорить как американец, но думать ты будешь как итальянец. В обратную сторону это тоже работает, синьор Бенитос».

«Конечно. Я смотрю, вас заинтересовал мой друг?».

«Я никогда не видел таких маленьких людей [6], мне любопытно».

Дочери Джузеппе рассмеялись, потому что гость, которого обсуждали мужчины, напоминал откормленного кабана и никак не подходил под описание «маленького человека», но под строгим взглядом отца девушки мгновенно замолчали и сделали серьёзные лица, а Амадео, напротив, улыбнулся.

«Не такой маленький, как может показаться на первый взгляд».

«Он помогает вам вести дела?».

«Он мой партнёр. А чем занимаетесь вы?».

«Я продаю вино».

Улыбка Амадео стала шире.

«Так у вас семейный бизнес? Я слышал, ваша мать продавала вино. И сладости».

«Я продаю только вино».

«Конечно. К слову говоря, у нас своя фабрика по пошиву одежды. Весьма прибыльное дело, синьор Монретти».

«Не видел ваших костюмов в Сицилии».

«Также как я не видел на прилавках американских магазинов ваше вино. Мы с вами работаем на разные рынки».

«Да, мы с вами работаем на разные рынки, поэтому итальянцы пьют итальянское вино, а американцы носят американские костюмы».

Амадео, по-прежнему улыбаясь, кивнул.

«Конечно. Но я приехал говорить с вами не о бизнесе, синьор Монретти, а о наших детях. Ваша дочь свела с ума моего сына, а он, в свою очередь, свёл с ума меня бесконечными разговорами о богине Афродите в человеческом обличье, поэтому мы здесь. По традиции мы должны спросить согласие на брак у вашей прекрасной жены. Я думаю, Господь очень любит вас, синьор Монретти, раз послал в ваш дом четырёх ангелов».

Джузеппе ухмыльнулся. На него, в отличие от жены и дочерей, лесть Амадео Бенитоса не действовала.

«А где ваша жена, синьор Бенитос? Почему вы приехали без неё?».

«Моя жена скончалась несколько лет назад».

«Ваша жена умерла, дочерей у вас нет. Полагаю, Господь не очень-то вас жалует?».

«У меня есть сын. И с позволения синьоры Монретти будет дочь».

«Моя жена ничего не решает, синьор Бенитос. Последнее слово будет за мной».

«Конечно. Но традиции есть традиции, синьор Монретти, вы согласны со мной?».

Джузеппе махнул рукой, и Амадео отправил кривоносого партнёра по бизнесу за подарками, которые они привезли с собой из Америки. Свёртков было пять: в одном лежали золотые запонки для Джузеппе, во втором связка жемчуга для Перлы, в третьем парюра для Альбы, а в четвёртом и пятом милые безделушки для младших дочерей.

«Что же ты молчишь, дочка? – ахнула Перла, когда Альба открыла свой подарок.– Скажи что-нибудь!».

Покраснев, Альба прошептала:

«Grazie, signore» [7].

Джузеппе восторг женщин не разделил.

«Не слишком ли дорогие подарки вы принесли, синьор Бенитос?».

«Ничуть. Что вы ответите на наше предложение, синьора?».

Перла посмотрела на супруга, но он отвернулся.

«Si, signore» [8].

Амадео улыбнулся.

«А вы, синьор Монретти, что скажете? Благословите наших детей на брак?»

Джузеппе пожал плечами.

«Ваш сын хочет жениться на моей дочери, потому что влюбился в неё, или потому что не нашёл другой девушки, чья родословная не запятнала бы честь вашей чистокровной итальянской семьи?».

«Мы прекратили поиски, когда удостоверились в порядочности вашей семьи, синьор Монретти».

Джузеппе повернулся к Альбе.

«Твой выбор. Твоя семья. Твоя ответственность».

«Si, padre» [9] .

Джузеппе поднялся из-за стола, и мужчины последовали его примеру.

«Я благословляю наших детей на этот брак, синьор Бенитос, но обсуждать финансовые вопросы предстоящей свадьбы на ночь не хочу; боюсь, что плохо буду спать».

Амадео с пониманием отнёсся к словам Джузеппе и предложил обговорить все деловые моменты утром. Позднее, когда Джузеппе, проводив гостей, курил в саду, к нему вышла Перла, укрыла пледом его плечи и спросила, почему он изменил своё решение о браке Альбы и Аурелио. «Мы говорили с ней,– сказал Джузеппе.– С Альбой. Много говорили. Никогда прежде я столько не говорил. И никогда прежде слова не давались мне так тяжело. Я пообещал ей, что если этот американец вернётся, я дам согласие на их свадьбу при условии, что всю ответственность за свой брак Альба возьмёт на себя. Я был уверен, что он не вернётся, но вот он здесь, на пороге моего дома и просит руки моей старшей дочери. Я не могу отказать. Какой я после этого буду мужчина, если не сдержу обещание?».

По просьбе Бенитосов свадьбу сыграли через две недели: их фабрика переживала не лучшие времена, и Амадео волновался, что предприятие загнётся в его отсутствие.

«Ни один помощник не справится с управлением лучше хозяина. Вы согласны со мной, синьор Монретти?».

«Согласен, синьор Бенитос».

В первых числах марта Амадео, его «маленький человек» и новоявленные супруги улетели в Америку, а уже в мае Альба сообщила родителям о своей беременности, что вызвало новые разногласия между её отцом и мужем.

Джузеппе настаивал на возвращении дочери в Сицилию: он полагал, что беременная женщина должна круглосуточно находиться под присмотром другой женщины – матери, сестры, соседки – любой женщины, которой можно доверять, к тому же Джузеппе сомневался в профессионализме деренвильских врачей.

Аурелио придерживался обратного мнения. Он утверждал, что беременная женщина не нуждается в няньке, а уровень медицины в Деренвиле не хуже, чем в сицилийской провинции.

Их споры, переросшие в ругань, привели к нервному срыву Альбы и её преждевременным родам: в ноябре, за месяц до поставленного срока, она родила мальчика, чьё состояние медики оценили как тяжёлое – у ребёнка не раскрылись лёгкие, и его поместили в кувёз.

Альба сказала Аурелио и примчавшемуся из Сицилии Джузеппе, что если её сын умрёт, она покончит с собой: «В предсмертной записке я напишу ваши имена, потому что вы лишили меня права быть матерью. А лишить здоровую женщину права быть матерью равносильно, что лишить её жизни».

Ребёнок выжил, и, когда его состояние стабилизировалось, Джузеппе покинул Деренвиль, поклявшись Альбе не лезть в её отношения с Аурелио; общение между отцом и дочерью свелось к коротким письмам и двухмесячным летним каникулам, которые Альба вместе с сыном проводила в усадьбе родителей.

Мальчишка рос здоровым, неугомонным, без движения мог просидеть не более пяти минут, потому все попытки Джузеппе заняться воспитанием внука потерпели фиаско. «Как я могу научить твоего сына быть мужчиной, если его никогда не бывает дома? – спрашивал Джузеппе у дочери.—Я рад, что наш мальчик очень подвижный, для мужчины важно быть сильным, ловким и шумным, но он должен уметь что-то ещё, помимо хватания за задницу соседских гусей. Альба, что ты смеёшься? Ты слышишь, что я говорю?». Альба закрывала лицо руками, хохотала, умоляя отца перестать её смешить, и обнимала Джузеппе под его ворчание о том, что на все праздники он будет дарить внуку гусей, раз того больше ничего не привлекает.

В марте 1964 года Альба родила второго сына, но Джузеппе и Перла увидели его только через два года. В 1964 году Аурелио запретил жене, попавшей после родов в реанимацию, лететь в Сицилию, боялся, что перелёт плохо скажется на её здоровье; в 1965 году мальчик часто болел, и вопрос о поездке даже не обсуждался.

Знакомство супругов Монретти с младшим внуком состоялось летом 1966 года в саду, где Джузеппе отдыхал после полива апельсиновых деревьев, а Перла чистила яблоки под завывание таксы. Старший сын Альбы, чмокнув бабушку и дедушку в обе щеки, сразу же удрал из усадьбы в поисках друзей.

«Посмотри на него,– покачал головой Джузеппе,– шесть лет назад он бегал за гусями, сейчас бегает за мячиком, а ещё через шесть начнёт бегать за юбками. Господь видит, как я хочу дожить до того дня, когда какая-нибудь девушка вцепится зубами в его руку также, как гусь синьоры Тотти. Альба, твоего сына нужно подстричь. Он лохматый точно бастард дьявола!».

«Хватит тебе ворчать,– отозвалась Перла,– лучше посмотри, кто к нам приехал!».

Она раскинула руки для объятий, но Риккардо, выглядывавший из-за ноги матери, не сдвинулся с места.

Альба погладила сына по волосам.

«Помнишь, я рассказывала тебе о бабушке с дедушкой? Иди, познакомься с ними. Иди, иди!» – она подтолкнула его.

«На оленёнка похож,– сказал Джузеппе, когда Риккардо нехотя обнял Перлу,– то ли напуганный, то ли глупый».

«Он не глупый»,– огрызнулась Альба.

«Значит напуганный».

Перла, поджав губы, посмотрела на супруга, а затем обратилась к внуку.

«Риккардо, правильно? Тебя же зовут Риккардо?».

«Да».

«Риккардо», – Перла крепко прижала его к груди, будто хотела его поглотить.

Всего. Без остатка.

«Не дождался старик Амадео полного дома внуков. Помер ещё до рождения второго. Грёбаный нацист!» – выругался Джузеппе.

«Папа, ты обещал».

«Обещал что? Не лезть в твои отношения с Аурелио? Так я в них не лезу. Ты же не будешь отрицать, что твой муж – нацист? И свёкор твой был нацистом. И твои сыновья будут нацистами. Ты же это понимаешь, Альба?».

«Мы приехали, чтобы вы с мамой увиделись с внуками, а не для того, чтобы ты называл моих детей нацистами».

«Киса! – Риккардо заметил дымчатую кошку, нежащуюся на траве.– Можно кису?».

Перла выпустила Риккардо из объятий. Он плюхнулся рядом с кошкой и принялся настойчиво гладить её по голове, удивляясь, как быстро она бьёт хвостом.

Джузеппе уступил Альбе кресло и закашлялся.

«Ты снова кашляешь,– возмутилась Перла,– кашляешь, потому что куришь. Ради всего святого, Джузеппе, ты умрёшь, если не бросишь».

«И хорошо, если умру. Может, хоть в гробу я не буду слушать твоё нытьё».

Джузеппе повернулся к Риккардо. Он наблюдал за ним в течение минуты, сравнивал его поведение с поведением старшего внука, когда тот был в возрасте Риккардо, сравнивал и недоумевал, как от одних родителей могли появиться совершенно разные дети.

«Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?».

Слово за слово, претензия за претензией и Джузеппе с Альбой поссорились, и после настойчивой просьбы отца Альба подалась в аэропорт.

К отъезду Альбы мальчики отнеслись равнодушно. Старший хмыкнул, пожал плечами и унёсся гонять в футбол; Риккардо тоже никак не отреагировал. Джузеппе и Перла опасались, что он впадёт в истерику, свойственную маленьким детям, когда их впервые разлучают с матерью, но истерики не случилось, и старики выдохнули.

Полтора месяца Риккардо избегал Джузеппе всевозможными способами. Риккардо не боялся его, но ощущал некий дискомфорт, когда Джузеппе, насупившись, смотрел на него или отбивался, как от назойливой мухи, если он опускался на пол рядом с братом и соседскими мальчиками, которым Джузеппе по вечерам рассказывал истории.

К следующему лету обиды Джузеппе и Альбы позабылись, Альба жила в Сицилии с сыновьями, но Риккардо по-прежнему ускользал от Джузеппе, до августа вполне удачно, но третьего числа всё-таки попался.

Риккардо играл в саду, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он замер: Джузеппе сидел в кресле за его спиной.

Взяв с фруктовой тарелки апельсин, Джузеппе протянул его внуку.

– Ты знаешь, что это?

– Апельсин,– ответил Риккардо, чей зад словно прилип к траве.

– Апельсин!– прохрипел Джузеппе, откинувшись на спинку кресла, но затем наклонился к внуку.– Это яблоко.

Риккардо нахмурился.

– Нет, дедушка, это апельсин.

– Яблоко,– настаивал Джузеппе,– яблоко из сада Гесперид. Ты знаешь, где находится сад Гесперид?– Риккардо покачал головой.– Хочешь, расскажу?

Он кивнул, и Джузеппе поманил его рукой.

Риккардо поднялся на ноги и с опаской подошёл к Джузеппе. Тот дал ему апельсин, усадил к себе на колени и начал рассказ о нимфах и горе, где Атлант держит на плечах небо. А по вечерам Джузеппе говорил о войне и мире, о людях и животных, о чудовищах на суше и в море, о жизни и смерти, о вере и безверии, о боге и его церквях, об Италии, обо всём, что представлялось ему правильным, нужным и вечным, и больше не прогонял Риккардо, когда он подсаживался к другим мальчикам.

Через год Джузеппе вновь протянул Риккардо апельсин, но с другим вопросом:

– Чем пахнет?

Риккардо зажмурился.

– Солнцем,– ответил он, и тут же получил лёгкий подзатыльник.

– Кровью и потом,– сказал Джузеппе.– Всё в этой жизни пахнет кровью и потом. Хочешь апельсин? Так иди и заработай его.

Пока четырёхлетний Риккардо поливал апельсиновые деревья, Джузеппе подсчитывал, сколько раз он свалился прежде, чем донёс хотя бы половину лейки до ствола. Апельсин, полученный за работу, показался уставшему Риккардо слаще, чем все конфеты, которые он когда-либо ел.

Ещё через год Джузеппе привёл младшего внука в капеллу, расположенную на территории усадьбы.

– Человек должен быть образован, трудолюбив и набожен, Риккардо.

– Почему?

– Если каждый человек будет образован, трудолюбив и набожен, в мире не будет войн.

– Почему?

– Образованный человек знает, какой ущерб война наносит человечеству. Трудолюбивый человек знает, как тяжело восстановить то, что разрушает война. Набожный человек знает, что за все свои деяния он будет отвечать перед Господом. Если каждый человек будет знать, какой ущерб наносит война, как тяжело восстановить то, что она разрушает, и что за все свои мысли, слова и поступки – хорошие и плохие – придётся отвечать перед Господом, человек не возьмёт в руки оружие, не скажет и не сделает ничего дурного, он будет порядочным человеком. Понимаешь?