Мои дороги в поисках любви. И у мужчин бывает сердце

Глава 2. «Нам песня строить и жить помогает»

7 июня

Конечно, мое положение не было совсем безысходным. Как будет видно в дальнейшем, несмотря, на потерю семьи, любимой женщины и отсутствие удовлетворенности от работы, я не остался в полном одиночестве. И все же ощущение катастрофической пустоты в первые дни после переезда я помню хорошо. И эту внезапную пустоту надо было чем-то заполнять.

Первой пришла мне на помощь музыка. Когда на меня в очередной раз накатывала тоска, я брал в руки гитару и играл. Я даже купил специальную стойку для нее и поставил напротив кровати так, чтобы она всегда была на виду. Я мог просто так бренчать или наигрывать что-то, или напевать любимые песни. Свои и чужие. Иногда удавалось придумать удачный с моей точки зрения мотив. Я начинал развивать, погружаться в него, и тогда вдруг начинали приходить слова.

Чаще всего в начале была интересная строчка или образ. И этого было достаточно, чтобы запустился творческий процесс. Помню, как песня родилась всего из пары слов. Не со мной. Я напевал их, думая, кто же может быть сейчас не со мной. Ответ, как вы понимаете, был очевиден. И так родилась первая строчка:

И любовь моя сегодня почему-то не со мной

Дальше я начал придумывать концепцию песни и логику ее развития. В данном случае все было просто. Если в песне есть любовь, то должны быть вера и надежда. То есть их со мной как раз не было, как не было любви. Теперь оставалось наполнить три куплета про веру, надежду и любовь недостающими деталями и придумать соответствующий финал:

Проползают мимо дни в сомненьях смутных,

Как понять мне непростой свой путь земной,

Только вера моя тоже почему-то

Не со мной.

Вот бы мне уплыть от жизни одинокой,

У неведомой земли найти причал,

И все хочется, чтоб там, в стране далекой

Кто-то ждал.

На этот текст ложилась мажорная музыка с динамичным ритмом в стиле а ля американское кантри. Ничего с этим не поделаешь, так уж у меня получается. Наверное, контраст грустных слов с мажорной светлой музыкой должен оставлять ощущение надежды. Надежда ведь умирает последней. Впрочем, в моих песнях она не умирает никогда.

10 июня

Этим тяжелым летом песни рождались часто и быстро. Даже непринужденно. Раньше мне приходилось думать над сюжетом, подбирать нужные слова и рифмы, и на одну песню могло уйти несколько недель. Сейчас слова приходили сами и сразу правильные. И рождались образы – то, чего раньше в моих песнях не было вообще. Был сплошной нарратив из серии «я пошел туда, а потом сюда…». А тут вдруг стали приходить описания природы и даже эмоциональных состояний, а сами песни – почти набело – складывались за полчаса, максимум за час.

Было ощущение, что эти слова и образы сами собой выплескивались откуда-то из глубин моей задавленной души. Вместо слез. Просто душа знала, что мужчине нельзя плакать. Тогда она пела. И пела так, что мне самому хотелось плакать.

Однажды ночью я никак не мог уснуть. Мелкий дождь негромко стучал в окно. Светало, летние ночи короткие. Я почти всю ночь пробренчал на гитаре и, наконец, добренчался:

За окном тихий дождь,

Шелест тополей,

Пять утра, ну и что ж,

Небо все светлей.

А дождю нет конца,

Мокнет грустный сад,

Ничего не вернуть назад.

Больше ничего не вернуть назад.

Липы спят, клены спят,

Листьями шурша,

И мечты тоже спят,

Спит моя душа.

Только дождь, да мои

Грусть с тоской не спят,

Ничего не вернуть назад,

Больше ничего не вернуть назад

Далее шли еще два аналогичных куплета, в которых несчастный летний дождик портил все дело, не давал спать и порождал вокруг одну сплошную горькую влажность. Музыка была грустноватой, но в целом мажорной. Творческий процесс настолько увлек меня, что я решил тотчас записать акустический вариант песни на компьютере. На запись четырех гитарных партий ушло меньше часа. Далее мне пришла светлая мысль для разнообразия наложить солирующую слайд гитару. Пришлось лезть на антресоль, где она, привезенная мной несколько лет назад из туманного Лондона, пылилась в забытьи. Усилия того стоили. Гитара реально плакала в этой песне под легкий шум дождя. Я остался очень доволен черновой аранжировкой.

Неприятный сюрприз поджидал меня во время записи вокала. Мелодия была довольна проста. К тому же я планировал только одну вокальную партию без подпевок. Я рассчитывал записать ее за 15–20 минут. Увы. Я потратил на вокал около двух часов. Каждый раз, доходя до слов «ничего не вернуть назад», я спотыкался от переполнявших меня эмоций и останавливался, чтобы прийти в себя. Я повторял дубль за дублем, и все равно осекался. Пришлось записывать каждый куплет по отдельности. Я так ни разу и не смог спеть эту песню от начала до конца. И сейчас, спустя два года, не могу.

18 июня

Этим летом песни сочинялись везде. На прогулке, на работе, даже в транспорте. Одну из своих лучших песен я написал в метро. Незадолго до нашего разъезда. После соборования во время Великого поста. Уже тогда, весной, все было понятно. Бракоразводный процесс набирал обороты, а в нашу квартиру, выставленную на продажу, стали приходить потенциальные покупатели.

Сегодня на коллективное соборование приходят для того, чтобы попросить Господа об отпущении забытых грехов. Я тоже пошел просить об этом. Мой брак было уже не спасти, и такой печальный результат, несмотря на все молитвы, я объяснял огромным числом своих прегрешений. Таким огромным, что моя молитва их пересилить просто не могла. Думаю, только искреннее раскаяние могло породить такие слова:

Прости, что я не воин,

Прости, что духом слаб,

Прости, что недоволен

Тем, что Ты мне послал.

И зло, что беспрестанно,

Я, ведая, творил,

Прости, когда в конце предстану

Я пред судом Твоим.

Эти строчки пришли сразу после окончания соборования, когда я сел в метро. И пока ехал домой, пришли еще четыре куплета. Мелодия для этих слов уже была, и давно. Ее я придумал не сам. Я использовал известный шотландский народный мотив, на который написано несколько текстов. И когда мне начали приходить такие слова именно на него, я решил, что русский вариант тоже имеет право на жизнь.

Слова приходили легко и быстро. Причем рифмовались разные части речи, что со мной случалось нечасто. И я был очень рад, что у меня, наконец, появилась песня в стиле кельтской баллады. Я давно хотел сочинить такую. Уже после переезда я записал ее на студии, обратившись к музыкантам, с которыми писал альбом два года тому назад. Запись мы сделали быстро, за одни выходные.

Моя гордость в этой песне – настоящая ирландская волынка эйлен. В России всего несколько музыкантов, которые умеют на ней играть. На моей записи звучит лучший из них. Мне посчастливилось найти его через знакомых. У этой волынки удивительный, немного дрожащий звук. И волынщик сыграл так, как надо – просто, сдержанно, но очень проникновенно.

Песня вышла хорошей. Под плотный аккомпанемент 12-струнной гитары и ирландского бузуки, который я привез из того же туманного Лондона, грустно переливались кельтские флейты-вистлы. Они то уходили вверх, то вдруг оказывались внизу. Не знаю уж, как музыкант сумел поймать мое настроение, но казалось, будто моя душа, стремясь к Богу, все никак не может оторваться от грешной земли. Волынка эйлен вступала в последнем куплете на слова:

Прости, что раб Твой грешный

Я все равно грешу,

И все равно с надеждой

Я милости прошу.

Все зло, что беспрестанно

Я, ведая, творил,

Прости, когда в конце предстану

Я пред судом Твоим.

И так горестно и сокрушенно она вздыхала между этими словами, что создавалась полная гармония со словами и состоянием певца. Я тоже немало потрудился над тем, чтобы это состояние передать своим голосом. И, конечно, молился перед тем, как начать петь. По-моему, у меня получилось. Песню я назвал коротким словом «Прости».

Я сочинил около сотни песен. Достойных – не больше десятка. «Прости» – одна из них. Не из-за стильной фолковой аранжировки и удачных рифм. Просто это, наверное, моя самая честная песня, песня-порыв. Пожалуй, даже больше, чем песня. Это покаянная молитва. Может быть, самая глубокая и искренняя за всю мою жизнь. Поэтому она мне так дорога.

2 июля

Несмотря на стабильную мажорность моих песен, в них часто прорывалось уныние, порой близкое к отчаянию. Я понимал, что рано или поздно выберусь из этого состояния и устрою свою личную жизнь. Но когда именно это все случится, представлял себе с трудом. Не то чтобы я в это совсем не верил. Просто мне казалось, что впереди такой долгий путь, конца которому не было видно.

Снег ложится темным утром

На мою дорогу,

Беспокойно в сердце смутном,

Не унять тревогу,

До конца пути осталось

Тридцать три печали,

И опять стою я на причале.

А я ведь чувствовал поддержку. Со стороны родных, друзей, моего духовника. И поддержку свыше тоже чувствовал. Но вера моя была крайне нетверда, и я постоянно скатывался в сомнения. Сомнения в том, что смогу еще найти любовь, смогу сам полюбить, что жизнь как-то наладится. У этих сомнений были основания.

Чем больше я размышлял о причинах краха моего брака, тем больше видел своих ошибок в нем. Только теперь я видел другую, не менее темную сторону медали. Если раньше я сокрушался о бесчувствии и невнимании по отношению к супруге, то теперь я видел те моменты, в которых должен был проявить больше разумной твердости. Потому что любовь – это не только про постоянные компромиссы и уступки. Это еще и про то, чтобы оградить любимого человека от впадения в грех. Здесь тоже проявляется очень важная христианская забота мужа о жене. Помимо очевидных нежности и ласки.

«Ты дал ей слишком много воли, – сказал однажды батюшка. – Иногда надо и кулаком по столу стукнуть по-мужски». И я теперь видел, сколько моментов я упустил, когда надо было стукнуть кулаком по столу. А надо было. Нежно, но твердо не уступить. Из того же чувства любви надо было. А я боялся. И в итоге оказался очень дурным мужем. Не только в общечеловеческом, но и в христианском смысле. Осознание этих ошибок настолько усиливало тяжесть моей ответственности за развалившуюся семью, что я порой готов был съесть себя заживо. И в эти моменты возникал страх, переходящий, почти в уверенность, что прощения мне нет, не может и не должно быть.

Триста дней, торная дорога,

Триста дней, реки и мосты,

Триста дней – далеко до Бога,

Как до моей, моей пустой мечты.

Мечтой о прощении проникнуты многие мои песни. Ощущение прощения придет. Не так скоро, как хотелось бы, но придет. Когда я, как герой Петра Мамонова из фильма «Остров», уже почти свыкнусь с мыслью, что этого прощения, возможно, не будет никогда. Наверное, оно только тогда и приходит, когда перестаешь ждать.

Глава 3. Когда и друг, и истина – дорога

7 июня

Сердце как чувствовало, что этим летом надо совершить те заграничные поездки, которые раньше по разным причинам откладывались. И я решил поехать в Равенну посмотреть ранневизантийские мозаики. Я когда-то учился на византиниста, и моя несостоявшаяся специальность иногда напоминала о себе такими желаниями.

Эта поездка была частью моих размышлений о смыслах исторических путей Византии и Руси. Я был убежден, что русская цивилизация впитала много элементов культуры Византии, как бы приняв от нее эстафету православного царства. И скорее всего это было частью исторического плана Божьего. Я даже видел, как именно Господь готовил Русь в течение нескольких веков для принятия этой эстафеты. И даже монгольское нашествие было частью этого Плана.

Византия не могла до конца исполнить свое историческое предназначение и пала в 1453 году. И мне хотелось понять, что собой представляла эта цивилизация и какова была ее незавершенная миссия. Такие вот непростые соображения повлекли меня в самый разгар бракоразводного процесса в солнечную Италию. И ехать туда приходилось, увы, одному.

Равенна не обманула моих ожиданий и встретила приветливым летним теплом. Я провел здесь несколько удивительных дней, гуляя по узким улочкам старого города и просиживая вечера в уютных маленьких двориках за бокалом красного вина. Все мозаики были мной самым тщательным образом осмотрены и отсняты.

Мозаики я не буду описывать. С искусствоведами здесь сложно тягаться. Скажу только, что был потрясен удивительной яркостью цветов. И не только традиционного золотого, который символизирует святость и вечность Царства Божьего. Такими же яркими были зеленый, голубой и красный, который даже ближе к оранжевому. И совсем почти не наблюдалось черного – символа ада. Казалось, художники вообще не думали об аде, а видели только вечнозеленый цветущий рай. И Христос в этом раю – не строгий судия, а добрый пастырь.

Обилие ярко-зеленого и голубого на золотом фоне создавало впечатление чудесной красоты и радости. Таким был взгляд на мир в эпоху раннего христианства. И тут я сделал для себя очень важное открытие. Христианство по своей сути – очень яркое, жизнеутверждающее и оптимистичное мировоззрение. С этого момента православие стало прочно ассоциироваться у меня с красочными мозаиками Равенны. И в русской иконописи я тоже начал видеть эти яркие краски. Именно такие цвета я увидел во вновь отреставрированных фресках храмов Суздаля. В них та же радость жизни. Духовной жизни. И такая же радость есть в Рублевской Троице, которую я всегда ношу с собой.

Как мозаики, так и сама Равенна стали для меня очень целостным, ярким и радостным впечатлением этого сложного лета. Я уезжал отсюда с удовлетворением человека, познавшего пусть маленькую, но истину. И она приятно грела мне душу. Огорчало одно – своими открытиями мне совершенно не с кем было поделиться.

2 июля

Эту поездку я совершенно не планировал и потому вдвойне благодарен судьбе. Один знакомый порекомендовал меня польским коллегам, искавшим партнера в России. Мы связались по скайпу, и я, недолго думая, решил посетить их офис в Варшаве. Ведь это еще и отличная возможность познакомиться со страной, в которой никогда еще не доводилось побывать.

У меня есть обыкновение перед посещением новой страны погружаться в ее культуру: овладевать основами языка, истории, цивилизационными кодами. Так у меня появилось новое занятие на время, которое я решил отвести для приготовления к этой поездке. Изучение самоучителя польского языка, знакомство с польскими фильмами и музыкой, чтение книг по польской истории. Таков мой обычный курс «боевой подготовки» к выезду за рубеж.

Иногда эти вещи совмещались. В качестве фильмов были выбраны экранизации трилогии Генрика Сенкевича о пане Володыевском, русские версии которых я знал почти наизусть. На огромных просторах интернета был найден документальный сериал «Тайны истоков Польши» – такие сериалы существуют практически в каждой стране, и я всегда их смотрю на языке оригинала. С музыкой тоже не было проблем. Я решил окунуться в детство и закачал себе в плеер хиты польских «битлов» – ансамбля «Червоны гитары». Я глубоко признателен богатой польской культуре за то, что она помогла мне скрасить месяц одиночества после разъезда.

Польский язык очень красив. Я вообще люблю славянские языки. Точно так же в свое время я овладевал основами сербского, болгарского и словацкого языков перед посещением этих стран. В Словакии я был за год до Польши, и впечатления были еще свежи. У этих языков много общего, как-никак западнославянская группа. Оба очень певучи и даже обилие шипящих в польском по-своему изящно. Говорить и петь по-польски было приятно, песни «Червоных гитар» заучивались легко.

Особенно мне нравилась их песня Nie spoczniemy («Не успокоимся»). Она удивительным образом перекликалась с тем, что писал я сам. В припеве красавец-солист Северин Краевский пел, что не успокоится, пока не дойдет до седьмого леса, то есть до края земли. Фактически, речь здесь шла о рае, в который можно попасть, только пройдя долгий путь земных разочарований. Ох, как это было мне близко!

Сложнее оказалось с польской историей. Польша и Россия, прямо скажем, редко когда бывали дружны, гораздо чаще враждебны. Что вызывало у меня очень большое сожаление. Мне не удалось понять Божий замысел о Польше, но удалось почувствовать, что он точно был не в войнах с исторической Россией за земли бывшей Галицкой, Литовской Руси и Смоленщины. И не в попытках окатоличивания православного населения этих регионов.

В событиях польской истории я видел очень странную закономерность: как только начиналась очередная экспансия на Восток, в стране случались какие-то неурядицы. То шведы нападут, то турки, то вассальный от Турции трансильванский князь, то казаки восстанут. В конце концов, это постоянное стремление воевать с Россией закончилось ликвидацией польской государственности в XVIII веке. И опять повторилось в ХХ веке, едва Польша обрела независимость. Не извлекаются из истории никакие уроки. А жаль. Мне кажется, у наших народов много общего. Во всяком случае, с польскими коллегами мы общались очень продуктивно и дружественно. И хотя мой польский откровенно не дотягивал до обсуждения вопросов бизнеса (здесь нам пришлось воспользоваться английским), мои скромные познания в области польского языка и культуры были ими по достоинству оценены.

Два дня я провел в Варшаве, а потом коллеги отвезли меня в Краков, где я провел еще два дня. Удивительно красивый город с богатой историей. Древняя столица Польши с королевским замком, университетом и даже выделенным еврейским городком. Район Казимеж и музей «Старая синагога» произвели на меня самое сильное впечатление. До посещения этого музея я практически ничего не знал о том, как в Европе была устроена жизнь еврейского народа.

Дополнительным бонусом пребывания в Кракове стала практика общения на польском языке. К моей чести, за два дня я не произнес ни слова по-английски и уж тем более по-русски. Конечно, говорил я крайне коряво, с ошибками, но с большим желанием. Туристическая индустрия Кракова в лице официантов, метрдотелей, таксистов и музейных работников проявила к моим лингвистическим потугам весьма приветливое снисхождение. Так что я вполне ответственно считаю, что практический экзамен на знание польского языка и культуры я сдал успешно.

10 июля

Тосковать одному в новой квартире мне пришлось недолго. Сын попросился пожить на время, пока он ищет съемную квартиру. Я с радостью согласился, поскольку успел уже соскучиться по детям.

У меня довольно быстро сформировалась большая группа поддержки. Неожиданно обнаружилось, что окружающие меня люди очень хотят помочь мне. И словом, и делом. Воистину друг познается в беде. Было удивительно приятно узнать, сколько у меня на самом деле друзей.

Постоянно звонили родители и сестра, которая жила далеко, почти на самом юге страны. Батюшка присылал жизнеутверждающие цитаты из Священного Писания. Приходили сообщения от знакомых монахов с Афона, которых я навешал почти каждый год. Они писали, что молятся за меня. Коучи и психологи постоянно мониторили мое состояние, не давая унывать. Тренер по фитнесу предложил и разработал целую программу реабилитации через занятия спортом и участие в соревнования, о чем я напишу отдельно.

Коллеги и партнеры, кто знал о ситуации (которую я, к слову сказать, не особенно скрывал), ободряли и постоянно приглашали куда-то: кто на выставку, кто в поход, кто в караоке, кто просто на обед или ужин. Кто-то сразу же начал меня знакомить с одинокими женщинами. Я безмерно благодарен всем, кто тогда принял во мне живое участие. И продолжает принимать сейчас. Это огромная радость – чувствовать, что ты не один.

С особой силой я испытал эту радость, когда подошел день моего рождения. Он приходится на самую середину лета, и встречал я его чаще всего в кругу семьи где-нибудь заграницей. То на солнечном греческом острове, то на берегах знойной Каталонии, то в Провансе. Нынешним летом ничего такого не планировалось. Семьи больше не было.

Есть пословица «свято место пусто не бывает». И этим летом я ощутил поддержку и теплоту той семьи, от которой в столичной суете когда-то оторвался. Семья эта была в Тверской земле, на моей исторической родине.

14 июля

Я вообще-то очень простого происхождения. Отец мой родом из города Бежецка Тверской области. Бежецк – древний город, по одной из легенд основанный язычниками из Великого Новгорода, бежавшими оттуда, когда там начали устанавливать христианство. Первое бесспорное упоминание о Бежецком Верхе как владении Великого Новгорода относится к 1196 году, хотя археологи считают, что раннесредневековое городское поселение возникло здесь двумя веками раньше.

В XIII веке Бежецкий край был объектом борьбы Новгорода и Тверских князей. В XIV веке к этой борьбе присоединилась Москва, которая и вышла из нее победителем. В Смутное время начала XVII века город был полностью разрушен и весь следующий век представлял собой скорее село, половина владений в котором принадлежала пяти расположенным здесь монастырям. Уездным городом он стал при Екатерине II, которая конфисковала все здешние монастырские владения. Население, жившее земледелием и мелкими ремеслами, к началу XX века насчитывало около 20 000 человек. И сейчас немногим больше.