Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I
Между тем на полях все той же третьей редакции проекта закона от 19 декабря 1718 г. появилась отчего-то не привлекшая внимания предшествующих авторов весьма интересная секретарская помета: «Доложить, где быть главным судам»62. В этой лаконичной помете отразилось начальное размышление законодателя об организации какого-то нового – среднего по иерархическому положению – звена судебной системы. При этом дислокация составлявших это звено судов не должна была совпадать с административно-территориальным делением страны.
Окончательно данный замысел царя сложился в ходе разработки предпоследней, пятой редакции законопроекта. В этой редакции Петр I собственноручно выправил второй пункт декабрьского доклада А. А. Матвеева. Теперь заключительное предположение данного пункта стало читаться так: «…А над ними всеми [городовыми и провинциальными судами] в знатных губерниях учрежден будет вышшей надворной суд»63.
Из приведенного предположения со всей отчетливостью вырисовалось новое звено отечественной судебной системы: межрегиональные надворные суды (по инерции продолжавшие именоваться «вышшими»). Иными словами, внесение в законопроект процитированного предположения означало, что законодатель пришел к решению – под очевидным влиянием Г. Фика и Г. Бреверна – о перенесении на отечественную почву конструкции шведских апелляционных судов. Наряду с этим при подготовке пятой редакции Петр I вновь свел в единое звено городовые и провинциальные суды, а заодно устранил такое ранее проектировавшееся звено судебной системы, как не отделенный от органа управления губернский суд.
Что касается Юстиц-коллегии (раздел о которой не менялся со второй редакции), то в пятой редакции она превратилась в апелляционную инстанцию по отношению к надворным судам, а также вновь обрела статус суда третьего звена. Поскольку в ходе разработки шестой редакции раздел законопроекта, касавшийся организации суда, не подвергся более изменениям, именно судоустройственные предположения пятой редакции обрели силу закона. В итоге, согласно Закону от 19 декабря 1718 г., судом первого (основного) звена стали городовые и провинциальные суды (которые при подготовке шестой редакции законопроекта Петр I обозначил единым термином «нижние суды»).
Судом второго звена стали надворные суды, судом третьего звена, как уже было сказано, – Юстиц-коллегия. Нельзя не отметить, что как о городовых и провинциальных, так и о надворных судах в ст. 2 закона говорилось в будущем времени, их основание в декабре 1718 г. только предполагалось. В качестве апелляционной инстанции по отношению к Юстиц-коллегии в законе от 19 декабря 1718 г. определялся Правительствующий сенат. При этом, согласно ст. 4 характеризуемого закона, дела могли поступать в судебное производство Сената лишь с санкции монарха (что параллельно закреплялось, стоит повторить, в ст. 4 закона «Должность Сената» от декабря 1718 г.).
А вот приговоры и судебные решения, вынесенные Правительствующим сенатом, пересмотру уже не подлежали ни в каком порядке. Согласно ст. 5 закона от 19 декабря 1718 г., приносить челобитные на решения Сената воспрещалось под угрозой смертной казни. Тем самым, по смыслу ст. 5, Правительствующий сенат превращался в суд высшего звена.
Придание Сенату высшей судебной власти не означало, однако, лишение таковой власти монарха. Стоит оговорить, правда, что создание какой-либо структуры, которая объединяла бы монарха и Сенат в деле отправления правосудия (наподобие шведской Королевской судебной ревизии или Высшей судебной ревизии из проекта Г. Фика), в Законе от 19 декабря 1718 г. не предусматривалось. Тем не менее не вызывает сомнений, что, по Закону от 19 декабря 1719 г., самодержец все-таки не образовывал собой отдельное звено судебной системы. Исходя из смысла ст. 4 и 6 Закона, монарх занимал по отношению к Сенату как органу правосудия положение скорее председателя судебного присутствия, но никак не вышестоящей инстанции. Другими словами, законодатель рассматривал Правительствующий сенат и самодержца в качестве единого звена судебной системы.
Таким образом, в указанном Законе оказалась зафиксирована четырехзвенная судебная система: нижний суд (городовой/провинциальный) – надворный суд – Юстиц-коллегия – Правительствующий сенат/самодержец64. Если вспомнить, что два низовых звена этой системы еще только предстояло создавать, можно со всей определенностью констатировать, что в Законе от 19 декабря 1718 г. запечатлелся окончательный замысел Петра I по реформированию отечественного суда.
Итак, следует резюмировать, что, посвятив 1718 г. поискам оптимального варианта адаптации шведской модели судоустройства к российским условиям, Петр I заметно отступил в конце концов от зарубежного образца. Во-первых, будущий император не решился лишить судебных функций высший орган власти – Правительствующий сенат. Во-вторых, вопреки проекту Г. Фика, Петр I не совместил – на шведский манер – Юстиц-коллегию со столичным надворным судом, а превратил ее в особое звено судебной системы, вышестоящее по отношению к надворным судам. В-третьих, отечественный законодатель сократил количество низовых звеньев судебной системы: вместо составлявших разные звенья судебной системы Швеции дистриктных и провинциальных судов в России было решено организовать единое звено «нижних судов».
Суммируя вышесказанное, можно заключить, что в середине 1710‐х гг. Петр I принял стратегическое решение осуществить в нашей стране системные государственные преобразования, политико-правовой основой для которых стали концепции камерализма и «полицейского» государства. В рамках отмеченных преобразований будущий император задумал проведение и судебной реформы (которую, впрочем, он субъективно не отделял от административной). Поскольку воплощением Polizeistaat Петр I счел Швецию, то в ходе подготовки судебной реформы в качестве первоочередной встала задача адаптировать шведское судоустройство к российским условиям.
В соответствии с таковой задачей на протяжении 1718 г. Петр I, руководство Юстиц-коллегии и Г. Фик вырабатывали программу реорганизации отечественного суда. Итогом этой работы явилось издание закона от 19 декабря 1718 г. об укреплении инстанционности в судопроизводстве, в котором запечатлелись окончательные контуры будущей судебной системы России. Так был запущен маховик первой отечественной судебной реформы.
«БЫТЬ ПО МАНИРУ ШВЕДСКОМУ…»
Cценарии заимствования иностранных правовых институтов в ходе проведения административной и судебной реформ Петра I 65
Вопрос об использовании зарубежного правового опыта в период осуществления государственных преобразований в России первой четверти XVIII в. следует отнести к числу изученных сравнительно подробно. Внимание к означенному сюжету со стороны ученых авторов вполне объяснимо: не вызывает сомнений, что первое в истории отечественного государства и права массированное заимствование иностранных правовых норм и институтов имело место именно в годы единодержавия Петра I. В свою очередь, апогей такового заимствования пришелся на второй этап петровских реформ, который претворялся в жизнь во второй половине 1710‐х – начале 1720‐х гг.
Несомненная уникальность российских государственных преобразований указанного периода заключалась в том, что при их подготовке был использован правовой опыт главным образом одного государства – Шведского королевства. Произошло это в связи с тем, что в 1716–1717 гг. в качестве стратегической цели реформирования государственного аппарата законодатель определил построение в России «полицейского» государства по шведскому образцу. По этой причине использование шведского правового опыта оказалось исследовано к настоящему времени наиболее детально.
Крупнейшим вкладом в изучение темы о шведском влиянии на государственные преобразования в России первой четверти XVIII в. необходимо признать диссертацию шведского правоведа К. Петерсона «Административная и судебная реформы Петра Великого: шведские образцы и процесс их адаптации», защищенную в ноябре 1979 г. на юридическом факультете Стокгольмского университета и изданную в том же году в виде монографии66. Из российских ученых названную тему впервые затронул в 1850‐х гг. Ф. М. Дмитриев, затем к ней обратились А. Д. Градовский и Э. Н. Берендтс67. В ХХ – начале XXI в. этот аспект изучался в России преимущественно историками, наиболее углубленно Г. А. Некрасовым и Е. В. Анисимовым68. Вместе с тем доныне оказалось не подготовлено ни одной работы, специально посвященной вопросу о перенесении в Россию в петровское время французских, германских или, скажем, голландских правовых образцов. Также на сегодняшний день не появилось ни диссертационного, ни монографического исследования, в котором бы целостно рассматривалась проблема заимствования иностранного правового опыта в первой четверти XVIII в.69 (наподобие известного труда И. Г. Щегловитова о зарубежном влиянии на проведение судебной реформы 1864 г.70).
Неудивительно поэтому, что, несмотря на очевидные достижения предшественников, в литературе до настоящего времени не был акцентированно высказан тезис о неодномерности процесса заимствования иностранных правовых институтов, не был поставлен вопрос о тех сценариях, которые сложились в процессе их перенесения на российскую почву. В рамках настоящей работы впервые предпринимается попытка охарактеризовать таковые сценарии, в частности на материале административной и судебной реформ первой четверти XVIII в. Однако, прежде чем переходить к обозрению конкретных сценариев перенесения зарубежного правового опыта, необходимо сделать несколько оговорок.
Во-первых, нужно заметить, что вопрос о различных вариациях заимствования иностранного права оказался к настоящему времени достаточно подробно разработан в российском правоведении – в рамках проблемы рецепции права (трактуемой как неотъемлемый инструмент развития национальной правовой системы)71. Согласно устоявшейся точке зрения, рецепция может быть либо частичной, либо полной («полной системной», «тотальной»). Иными словами, в современной отечественной общей теории права утвердилось представление о наличии двух сценариев перенесения иностранных правовых образцов на национальную почву.
Во-вторых, при разрешении вопроса об иностранном влиянии на создание того или иного правового института представляется необходимым разграничивать два аспекта: сравнительно-правовой и сравнительно-исторический. С одной стороны, следует установить, какие именно зарубежные правовые институты могли быть в принципе использованы в качестве образца при подготовке учреждения рассматриваемого национального института. С другой – не менее важно определить, какого рода информацию о таковых зарубежных институтах имел возможность получить законодатель перед принятием решения об основании или введении соответствующего национального института.
На основе анализа обстоятельств проведения административной и судебной реформ в России 1700‐х – начала 1720‐х гг. представляется возможным констатировать, что в отмеченный период имела место реализация трех сценариев заимствования зарубежного правового опыта: 1) сопровождаемое минимальной адаптацией прямое перенесение на отечественную почву иностранных правовых институтов; 2) углубленная адаптация зарубежных образцов к российским условиям, попытки осуществить синтез зарубежных и отечественных правовых институтов; 3) поверхностное, фрагментарное заимствование иностранных правовых институтов.
Первый сценарий претворялся в жизнь в тех сферах преобразований, в которых соответствующие отечественные образцы либо отсутствовали как таковые, либо абсолютно не соответствовали проводимой законодателем линии реформирования. Прежде всего, здесь необходимо вспомнить о создании «регулярной» армии и военно-морского флота, что сопровождалось учреждением невиданных прежде органов военного управления и военного правосудия. Так, всецело заимствованными из Западной Европы явились учрежденные в ходе военно-судебной реформы 1700‐х – начала 1710‐х гг. военные суды (кригсрехты), впервые образовавшие обособленную подсистему в судебной системе России, а также соединенная с этими судами аудиторская служба.
В связи с этим особый интерес представляет вопрос об источниках тех законодательных актов, которые образовали нормативную основу организации и деятельности кригсрехтов и аудиторской службы. Таковыми актами, как известно, были: «Краткое изображение процесов или судебных тяжеб» 1712 г. (содержало нормы, регулирующие военное судоустройство и военно-уголовный процесс) и Артикул воинский 1714 г. (содержал военно-уголовные нормы). В 1715 г. оба этих акта были изданы в новых редакциях.
Вопрос о круге зарубежных нормативных источников, которые были использованы при составлении «Краткого изображения процесов…» и Артикула воинского, остается к настоящему времени проясненным не в полной мере. Что касается Артикула воинского 1714 г., то принято считать, что при его разработке привлекались акты шведского, датского и австрийского военного законодательства последней трети XVI – XVII в., особенно широко – нормы шведского Воинского артикула редакции 1683 г.72 (Caroli XI, Königs in Schweden, Kriegs-Articel, de an. 1683). Кроме того, В. В. Кучма высказал мнение, что при подготовке Артикула воинского были приняты во внимание также нормы уголовного законодательства Византии73. В «Кратком изображении процесов…» источники, использованные при его составлении, оказались указаны непосредственно в заглавии редакции 1712 г.: «против римскоцесарских и саксонских прав учрежденное…»
По авторитетному мнению П. О. Бобровского, при подготовке «Краткого изображения процесов…» в самом деле использовались в первую очередь акты военного законодательства Саксонии, а также австрийские («римскоцесарские») и датские военно-процессуальные акты. Так, заключительный раздел «Краткого изображения процесов…» редакции 1715 г. – «О оглавлении приговоров…» – был почти всецело заимствован из седьмой главы датской Инструкции военным судам 1683 г. (Christiani V, Königs in Dannemarck, Kriegs-gerichts-instruction). В свою очередь, с точки зрения К. Петерсона, основным источником, использованным при разработке «Краткого изображения процесов…», был уже упоминавшийся шведский Воинский артикул редакции 1683 г.74
Между тем, при всей неокончательной ясности, какие именно акты зарубежного военного законодательства оказались использованы при составлении «Краткого изображения процесов…» и Артикула воинского, со всей определенностью возможно констатировать, что акты российского законодательства XVII – начала XVIII в. при их подготовке не привлекались вовсе. Что же касается роли Петра I в разработке характеризуемых актов, то применительно к «Краткому изображению процесов…» никаких следов его участия не усматривается (чему не приходится удивляться, поскольку будущий император вообще не испытывал особого интереса к проблематике судопроизводства)75. А вот в подготовке Артикула воинского Петр I принял весьма активное участие, внеся в черновую редакцию свыше 70 поправок и дополнений (все из которых вошли в редакцию 1714 г.). Часть этих поправок и дополнений носила стилистический характер, часть – вполне содержательный (как, например, собственноручно написанный царем раздел «Изъяснение о лишении чести»)76. В данном случае трудно не согласиться с Э. Аннерсом, назвавшим Артикул воинский «творческим достижением» Петра I77.
Однако, несмотря на всю работу российского законодателя над проектом Артикула воинского, необходимо признать, что этот законодательный акт остался в основе своей компиляцией западноевропейских уставов и инструкций. В еще большей мере очевиден компилятивный характер «Краткого изображения процесов или судебных тяжеб…». Вместе с тем отказ Петра I от использования предшествующих актов российского законодательства в рассматриваемом случае нельзя не признать обоснованным. Новоучрежденные кригсрехты с аудиторской службой (равно как и в целом реформированная «регулярная» армия и военный флот) являлись принципиально новыми объектами правового регулирования, что потребовало издания новаторских законодательных актов, источники для подготовки которых могли быть заимствованы единственно из Западной Европы.
Второй сценарий претворялся в жизнь в тех сферах преобразований, в которых сложились столь прочные национальные традиции государственного строительства и правового регулирования, что законодатель-реформатор не решился на их кардинальную ломку – прежде всего в системе местных и высших органов государственной власти, в системе органов городского самоуправления, в общем судебном устройстве, в уголовном и гражданском законодательстве, в формах систематизации законодательства. Так, несмотря на упомянутую стратегическую установку Петра I на систематическое перенесение на отечественную почву шведских правовых образцов, процесс этого перенесения осуществлялся отнюдь не прямолинейно, велась целенаправленная законотворческая работа по адаптации шведских институтов к российским условиям. В свою очередь, уже заимствованные институты через непродолжительное время, случалось, подвергались контрреформаторскому русифицированию.
К примеру, заимствованный из Швеции принцип структурного и функционального отделения судебных органов от административных сохранялся в государственном аппарате и в системе законодательства России менее пяти лет. Наиболее радикальное установление по разграничению полномочий между административными и судебными органами законодатель внес в ст. 22 Инструкции или наказа земским комиссарам от января 1719 г.: «А что до юстиции в уезде принадлежит, то впредь губернатору или воеводе и земскому комиссару до онаго дела не иметь». В той же ст. 22 руководящим должностным лицам низовых органов управления предписывалось (всецело в шведском духе) оказывать органам правосудия необходимое содействие: «Губернатору или воеводе яко началствующему всей губернии или провинции надлежит вышнему суду вспомогать <…> земскому комиссару яко нижнему начальнику в уезде нижнему суду вспоможение чинить»78. Зарубежное влияние здесь совершенно очевидно: как установил К. Петерсон, в качестве источника для составления Инструкции земским комиссарам 1719 г. была использована шведская Инструкция дистриктным управителям (häradsfogde) 1688 г.79
А вот в изданной в том же январе 1719 г. Инструкции или наказе воеводам Петр I уже отказался от столь буквального копирования иностранного правового образца – при всем том, что названная Инструкция была, как убедительно продемонстрировал К. Петерсон, подготовлена на основе шведской Инструкции ландсховдингам (landshövding) 1687 г.80 В ст. 5 шведской Инструкции прямо говорилось: «Ландсховдинг да не будет никак касаться разбирательства спорных дел или смешивать свою и судебную должность – ни в городах, ни в деревне»81. В ст. 5 российской Инструкции воеводам исходная шведская норма подверглась существенной переработке: «Хотя ему, воеводе, не надлежит ссор, тяжебного дела между подданных судить и судьям в расправе их помешательство чинить, однако ж ему крепко смотреть, чтоб земские судьи по данной им инструкции уездный суд управляли и подданных продолжением и волокитами не утесняли»82.
Одновременно в ст. 6 российской Инструкции оказалось предусмотрено право воеводы вносить в надворный суд протесты на решения по гражданским делам, вынесенные размещенными в провинции судами первого звена. Иными словами, не желая вовсе порывать с многовековой отечественной традицией, по которой местный орган общего управления обладал на подведомственной территории всей полнотой власти, законодатель в 1719 г. сохранил за главой провинциальной администрации, в современном понимании, право надзора за деятельностью «нижних» судов.
Однако, несмотря на отмеченную адаптацию шведских правовых образцов к отечественным условиям, уже в 1722 г. последовала ликвидация городовых и провинциальных судов – с передачей их полномочий воеводским канцеляриям. Это означало свертывание первой российской попытки структурно и функционально обособить судебные органы от административных. Как емко выразился по этому поводу Ю. В. Готье, «западноевропейские идеи разбились о русскую жизнь»83.
Крупнейшей попыткой осуществить синтез российской и шведской систем законодательства в первой четверти XVIII в. следует признать грандиозный проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг., подготовка которого осуществлялась главным образом Уложенной комиссией 1720 г. (в 1718–1719 гг. работа над проектом велась в Юстиц-коллегии)84. Создававшийся во исполнение указания Петра I составить «Уложенье росийское с шведцким»85, отмеченный проект разрабатывался, с одной стороны, в русле традиционного отечественного представления о едином кодифицированном акте как базисном элементе системы законодательства, а с другой – путем взаимосовмещения норм, извлеченных из широкого круга шведских и российских нормативных источников, особое место среди которых занимал предшествующий акт всеобщей кодификации отечественного законодательства – Уложение 1649 г.
Помимо Уложения 1649 г. и архаичного шведского Уложения Кристофера 1442 г. (Kristoffers landslag 1442), при составлении проектов новых статей Уложенная комиссия 1720 г. привлекала также отечественное законодательство конца 1690‐х – начала 1720‐х гг. и шведское и датское законодательство XVII в. Из числа шведских нормативных источников этого периода комиссия наиболее широко использовала королевский декрет о суде 1614 г. (Rättegångsordonantia 1614), Устав о наказаниях 1669 г. (Exekutionstadga 1669) и Процессуальный устав 1695 г. (Rättegångsstadga 1695), из датских – Уложение Христиана V 1683 г. (Christian V:s Danske Lov 1683)86.
По мере накопления законопроектного материала перед Уложенной комиссией 1720 г. встал вопрос о композиционном построении проекта нового Уложения. На заседании 7 декабря 1722 г. Уложенная комиссия приняла ключевое решение предложить на рассмотрение Сената структуру законопроекта, состоявшую из трех книг: книга первая «О земском суде», книга вторая «О криминалных делах», книга третья «О делах гражданских»87. С этого момента начался переход на отраслевую структуру создававшегося единого кодифицированного акта, что принципиально отличалось от структуры Уложения 1649 г., в котором в одних и тех же главах совмещались нормы как процессуального права, так и различных отраслей материального права88.
Новая структура проекта Уложения была одобрена Правительствующим сенатом, по докладу Уложенной комиссии, 9 января 1723 г.89 Соответственно, в справке от 1 марта 1723 г. о ходе подготовки нового Уложения уже констатировалось: «Уложенье сочиняется ныне на последующем фундаменте: <…> хотя в одной книге <…> но о каждых делах особыми книгами»90. Как показал К. Петерсон, при разделении законопроекта на книги Уложенная комиссия 1720 г. использовала в качестве образца композицию состоявшего из шести книг датского Уложения 1683 г. При этом, по мнению К. Петерсона, в структуре российского законопроекта оказалось более последовательно, нежели в датском образце, проведено разграничение норм на процессуальные, гражданско-правовые и уголовно-правовые91. К данным, приведенным К. Петерсоном, следует добавить, что использование датского Уложения в качестве композиционного образца было особо оговорено Сенатом 9 января 1723 г. при упомянутом выше одобрении отраслевой структуры проекта Уложения92.
Необходимо отметить, что кодификаторы из Уложенной комиссии 1720 г. безусловно выполнили установление законодателя подготовить «Уложенье росийское с шведцким». Как установил А. С. Замуруев, нормы шведских нормативных актов были использованы в качестве источника при подготовке 32% статей проекта Уложения 1723–1726 гг. Источниками 30% статей проекта послужили нормы российского законодательства первой четверти XVIII в., источниками 15% статей – нормы Уложения 1649 г.93
Третий из отмеченных выше сценариев претворялся в жизнь в тех случаях, когда законодатель либо не имел достаточных сведений об избранном в качестве образца зарубежном правовом институте, либо стремился лишь ограниченно модернизировать существовавший российский институт. Крайним выражением подобного сценария видится феномен использования иноязычной терминологии для обозначения новоучреждавшихся российских институтов, вообще не имевших зарубежных аналогов.
Скажем, совершенно очевидны глубокие различия между основанной в январе 1722 г. российской прокуратурой и ее зарубежным прообразом – прокуратурой Франции (ministère public, parquet)94. К началу XVIII в. прокуратура Франции (основанная еще в 1302 г.) сложилась как разветвленный и строго централизованный орган власти с весьма разнообразными функциями, начиная с установленного в XVI в. полномочия генерального прокурора вносить в Парижский парламент королевские указы для их регистрации и до полномочий прокуроров по защите социально незащищенных лиц (miserabiles personae)95. Однако доминирующей в компетенции французской прокуратуры все же стала функция уголовного преследования. Здесь роль прокуратуры заключалась прежде всего в возбуждении уголовного дела, в подготовке обязательных заключений на разных стадиях уголовного судопроизводства, а также в руководстве исполнением приговора.