Побудь со мной

Бог и два дедушки

Кроме Дедушки Мороза у Али был ещё один дедушка. Он был тоже не её собственный, а общий, для всех детей. Его звали Дедушка Ленин. У него, так же как у Деда Мороза, была ещё своя собственная внучка, но он всё равно заботился и присматривал за всеми другими детьми. Внучку этого деда звали Лена, но о ней совсем ничего не было известно, даже как она выглядит. Кажется, что от неё только и было-то что имя. А вообще-то этого дедушку звали Владимир Ильич, но чаще говорили, что он просто Ленин дедушка.

Дедушка Ленин следил, чтобы дети хорошо питалась. Тех, кто хорошо ел, этот Дедушка принимал в Общество чистых тарелок. Поэтому надо было всё доедать с тарелки. И поэтому на стене висел плакат, на котором были нарисованы дети, склонившиеся над тарелками, и было подписано: «Когда я ем, я глух и нем!» Алю не любила этот плакат, она старалась не смотреть на него и иногда нарочно начинала разговаривать с кем-нибудь во время обеда, чтобы проверить, не потеряла ли она дар речи после пюре с котлетой.

Дедушка Мороз в отношении еды был, конечно, намного лучше, потому что, пусть хоть и только под Новый год, но он всё-таки угощал конфетами. Аля понимала, что выбираться чаще, чем один раз в год в гости к детям ему сложно: он ведь был совсем старенький, ходил с седой белой бородой и опирался на палку, а жил далеко на Северном полюсе. Современным транспортом Дед Мороз никогда не пользовался и ездил только на санях, запряжённых по старинке лошадьми. Внучка Снегурочка его одного никогда не отпускала, всегда приезжала с ним, потому что за таким стареньким нужно было присматривать: он всё время что-то забывал и терял даже во время утренников. То не знал, как включить гирлянды на ёлке, то не помнил, куда положил мешок с подарками.

А вот дедушка Ленин был ещё довольно бодрый и даже совсем не седой, хотя уже лысый. Жил он, кажется, тут рядом, в Ленинграде, во всяком случае, город назывался так именно из-за него. Ленин дедушка носил городской костюм: пиджак, жилетку и брюки и в присмотре внучки Лены не нуждался. Аля видела много картин, на которых он приходит то к рабочим на завод, то к детям в школу, то выступает перед какими-то людьми, как артист. И всегда сам, без внучки. К ним в группу Владимир Ильич никогда не приходил, видимо, был всё время очень занят. Зато в сквере на центральной улице ему поставили памятник. Не совсем настоящий, а так, только голову и немного груди с воротником и галстуком. Аля считала, что это правильно, потому что если бы памятник был во весь рост, то голова Дедушки Ленина была бы слишком высоко – не разглядишь. А так его было очень хорошо видно. Но на всякий случай внизу ещё и подписано было. Памятника Дедушке Морозу у них в городе не было.

Дедушку Ленина чаще всего вспоминали тоже по праздникам. Но не так редко, как Деда Мороза. Дед Мороз в своей красной шубе царствовал зимой. А Дедушка Ленин, который тоже больше всего любил красный цвет, отвечал за осень и весну. Деду Морозу больше нравились детские праздники, а Ленин предпочитал отмечать со взрослыми, хотя детям тоже можно было приходить и участвовать. Эти праздники назывались демонстрации, потому что демонстрировать – значит, показывать, как объяснил папа. И вот все собирались вместе на улице и показывали портреты Дедушки Ленина, разные плакаты, знамена – у кого что было. А дети показывали флажки и воздушные шарики. Демонстрации были про разное. Весной демонстрация называлась Первомай, праздник весны и труда. По этому поводу каждый раз устраивали выходной, и родители могли не ехать на работу. Так что, как ни крути, выходило, что когда можно не трудиться – это праздник. А осенью был праздник Октябрьской Великой и какой-то ещё на «с» революции. Правда, сколько Аля себя помнила, в октябре праздник Октябрьской революции никогда не успевали отметить. Прямо как мама, которая тоже никогда не успевала подготовить все свои салаты и пироги к приходу гостей. Так что демонстрацию по поводу октябрьской революции удавалось провести только уже в начале ноября, числа седьмого.

Демонстрации устраивали обязательно так, чтобы пройти мимо памятника Дедушке Ленину. Раз он сам не может приехать, так пусть хоть его памятник посмотрит. Ходили по самой широкой улице городка, её даже так и назвали: проспект 25 Октября. Аля считала, что к весенней демонстрации улицу должны были бы каждый раз переименовывать в проспект Первого мая, но это почему-то забывали сделать, или просто ленились. Вообще-то Але нравились демонстрации, как и любые другие праздники. Её каждый раз брали с собой и покупали красный маленький флажок на деревянной палочке или воздушный шарик. А вот бабушка не любила эти праздники-демонстрации и никогда не ходила на них.

– Почему ты не хочешь пойти? – решила спросить на этот раз Аля. – Это праздник Дедушки Лениного!

– Вырастешь – узнаешь, – ответила бабушка и затянула завязки Алиной шапки под подбородком так туго, что она ойкнула. – Я с твоим дедушкой Лениным уже навеселилась от души! Так что вот вам положено – вы и идите. А меня оставьте в покое на старости лет.

Аля открыла было рот, чтобы расспросить, как веселилась бабушка с Дедушкой Лениным, и когда это она успела с ним познакомиться, но папа развернул её лицом к себе и покачал головой. Он всегда так делал, когда намекал на какой-то секрет. Аля решила, что ладно, успеет ещё расспросить.

На улице было пасмурно, с неба сыпались мелкие редкие снежинки, которые, долетев до земли, почти сразу таяли, и только на газонах снег задерживался, прикрывая тёмную землю, словно пытался забинтовать её белыми в мелкую дырочку полосками – такой марлевый рулончик лежал у мамы в аптечке.

Сначала надо было дожидаться, пока все соберутся возле Дома Культуры. Аля стояла под взлетающими высоко над её головой белыми колоннами и взрослыми дяденьками с тётеньками, скучала и начинала мерзнуть. Мама разговаривала с какими-то знакомыми, и папа тоже встретил своего друга, дядю Валеру. Дядя Валера к празднику подготовился хорошо: к пальто на груди у него был приколот красный бант, а в руках он держал палку с прикрепленной сверху картонкой, на которой большими буквами были написаны два слова.

– Ты читать уже умеешь? – спросил Алю дядя Валера.

– Умею, – гордо кивнула Аля, оценив, что буквы на надписи были все знакомые и слова короткие.

– Что написано? – решил проверить её дядя Валера и опустил картонку пониже.

– Слава ВЛКСМ! – бойко прочитала Аля.

– Молодец! – похвалил дядя Валера, подмигнул папе и достал из внутреннего кармана пальто маленькую прозрачную бутылку. Теперь стало понятно, зачем он повязал на грудь красный бант: это чтобы никто случайно в толпе не толкнул его и не разбил эту его стеклянную бутылку. Они с папой отпили из неё понемногу с видимым удовольствием. Але было обидно, что ей попить даже не предложили, но тут мимо пробежала какая-то полная женщина в вязанном берете, толкая всех и приговаривая:

– Пошли! Пошли уже! Двинулись!

Папа внезапно подхватил Алю под мышки и выхватил из мира ботинок и серых брюк, теплых пальто, застегнутых на большие черные пуговицы, и рук в перчатках. На вдохе, не успев понять, что случилось, она взмыла вверх, к промозглому серому небу, ярко и смело расцвеченному со всех сторон красным, а потом мягко опустилась на папины плечи. Прямо перед ней по проспекту теперь плыла река тёмных меховых и вязаных шапок, припорошенных белым снегом и украшенная флагами и транспарантами. Многие несли портрет Дедушки Ленина.

Впереди кто-то через громкоговоритель очень торжественно бубнил непонятные, но радостные слова и все время от времени кричали:

– Ура-а!

Аля тоже кричала и размахивала своим красным флажком. Город, расцвеченный красным, отсюда, с середины проспекта, да ещё с высоты больше, чем папиного роста казался незнакомым, совсем другим.

Перед памятником Ленину была поставлена высокая, во взрослый человеческий рост стеночка, а за ней, взобравшись, видимо, на стулья и табуретки – иначе как они оказались так высоко? – стояла группа каких-то людей и смотрела на демонстрацию. Им радовались больше всего и громче всего кричали ура и махали руками. Наверное, там стояли люди, которые были знакомы с Дедушкой Лениным и могли передать ему привет. А может, просто все радовались, что раз прошагали уже мимо этих важных почему-то людей, то скоро всё закончится и можно будет разойтись по домам.

Аля уже начала уставать от всех этих людей, которых было вокруг так много, от шума, от мелькания красных флагов вокруг. У папы на плечах она немного отсидела ногу, а нос и щеки замерзли. Мимо проплыла кирха, населённая спортсменами, там на ступенях тоже стояли люди, наверняка, среди них была и строгая тренерша, обозвавшая Алю толстой, так что Аля выпрямилась, втянула живот и бодро замахала флажком. Если тренерша заметит её, то пусть знает, что Але вовсе не обидно, что её тогда к ним не приняли. Когда дошли до конца проспекта, папа опустил Алю на землю и спросил:

– Ты в туалет не хочешь?

Странно, что только сейчас обеспокоился. Раньше надо было переживать, пока она у него на плечах сидела. Мало ли что могло случиться.

Мама взяла Алю за руку и сказала, что пора домой. А дядя Валера взял под руку папу и сказал, что надо продолжить праздник. В общем, дальше вышло совсем не празднично. Аля знала, что иногда, почему-то всегда по вечерам, мама с папой ссорились, даже кричали друг на друга. Они-то, наверное, думали, что она не знает, уже спит и уходили на кухню, чтобы спокойно там поругаться. Но Алина кровать стояла как раз возле стены, так что ей всё было слышно. Чудовище тоже слушало, стоя прямо напротив Алиной кровати, довольно блестело бездушными глазами. Аля знала, что оно радуется. Сама она и не хотела бы слушать эти сердитые и обиженные слова, но они через стену лезли в уши. Аля тогда представляла себя капитаном на корабле, который мог отдать приказ скорее сниматься с якоря и уплывать подальше от этого берега, но Чудовище хватало её корабль своими невидимыми в темноте лапами, не пускало, не давало уснуть. А на утро всё чудесным образом утрясалось, родители спешили на работу, не вспоминая вчерашнюю ссору, так что все переживания рассеивались ночным мороком и счастливо забывались. Аля считала, что бабушка, которая была старше родителей, могла бы вмешаться и запретить им ругаться друг с другом. В детском саду воспитательницы всегда вмешивались во все ссоры и драки и заставляли помириться. Но бабушка говорила только: «Бог рассудит» или «Бог простит». Ещё она говорила: «Бог всё видит» и показывала Але картинку, на которой был изображен величественный бородатый светящийся человек.

Аля понимала, что эти трое: Дед Мороз, Дедушка Ленин и Бог были людьми непростыми, наделенными какими-то особыми полномочиями. У Бога, кстати, тоже был свой праздник. Он назывался Пасха, и отмечали его весной. Але Пасха нравилась: это был праздник домашний и спокойный. Не нужно было учить стихов или репетировать танцы. Бабушка варила яйца в луковой шелухе, и они получались красивого тёмного и теплого цвета. В вазочку ставили ветки вербы, их почки в тепле кухни под лучами непривычно яркого весеннего солнца, льющимися через оконное стекло, скидывали клейкие чешуйки, и показывали свои пушистые спинки, как будто на ветках сидели маленькие зверьки. Бабушка уходила в церковь, но Алю с собой не брала, потому что родители сказали, что лучше не нужно, ещё кто увидит, и могут быть неприятности. Аля и не просилась. Бабушка, правда, как-то раз уже заходила с ней в собор с плывущими в вышине зелеными куполами, который стоял прямо в центре города. Там внутри было темно, горели свечи, пахло как-то необычно, и было совсем пусто. Аля от накатившей робости едва и огляделась по сторонам. Когда они вышли, она спросила: