Надежда

– Болото близко, – объяснил Павлик.

Долго выдерживать нападения писклявых недругов мы не захотели. Решили возвращаться. Вдруг где-то совсем рядом прозвучал гудок паровоза. Он вызвал у меня бурное желание увидеть, наконец-то, поезд своими глазами. Витя долго уговаривал ребят отвести нас на станцию.

– Не разрешают нам ходить к поездам, с тех пор как Варьке руку на рельсах отрезало, когда она под составом проползала, чтобы сократить дорогу, – возражали наши друзья.

– Мы не полезем под поезд, только посмотрим на него, – заверил Саша.

Павлушка, старший из нас, (ему двенадцать) уступил. За разговором не заметили, как вышли на полустанок. Мы увидели два ряда бесконечных рельс. Вскоре появился состав. Лязг, грохот, огромные колеса напугали меня. Сашок от страха прижался к Вите. Но когда замелькали груженые вагоны, я успокоилась, и с интересом разглядывала, что в них везут. Следующий состав мы встретили более спокойно. А когда стал приближаться третий, у меня совсем пропал страх. Вдруг с другой стороны полустанка появился еще один поезд. Что взбрело Сашке в голову, непонятно, только вдруг он сорвался с места и побежал через рельсы. Мы с Витьком в три прыжка оказались у рельс.

– Стой там, – крикнул Витек.

Но в глазах Сашка не просто страх, в них ужас при виде приближавшихся с двух сторон поездов. Сашок готов был броситься назад, к нам. Он не мог остаться один. Что угодно, лишь бы быть с большими мальчиками! Один прыжок – и Павлушка рядом с Сашей. Мы с Витей – за ним. А Петя даже не успел сообразить, что произошло.

В следующую секунду первый поезд дал предупредительный свисток, и вагоны загромыхали мимо нас. А несколько мгновений спустя второй поезд стал надвигаться на нас с другой стороны, как черный Змей Горыныч. Саша заревел. И тут началось что-то жуткое. От лязга и грохота у меня отключились мозги. Но самое страшное было то, что мы оказались в воздушной трубе. Мощный ветер то тащил меня под колеса, то подбрасывал вверх и гнал вдоль вагонов. Стегал песком и мелкой галькой. Я задыхалась. Меня трепало и закручивало, как осенний листок. Я ничего не видела и не слышала. Вдруг мысль о Саше пронзила меня. С трудом приоткрыла глаза и стала лихорадочно искать малыша сквозь вихри пыли. Павлушка, прикрыв собой Сашу, махал рукой. Я поняла его требование лечь на землю. Как только вжалась в гальку, сразу стало намного легче. Витек вцепился в шкворень (металлический штырь), которым укрепляют шпалы, но его все равно подбрасывало. Я села на Витины ноги, а руками, что было сил, охватила столб, оказавшийся, на мое счастье, поблизости. В эти минуты, казалось, что ужас полностью поглотил меня. Не существовало ни времени, ни пространства, только грохот и лязг. Ад. К страху примешивалось странное чувство нереальности, ощущение бессилия, проглоченности бешено несущимся потоком, смутное осознание происходящего…

Отгромыхало. Уже не слышен даже отдаленный стук колес, а мы никак не можем прийти в себя. Все еще звенело в ушах, и медленно возвращалось сознание. Первым встал Павлушка. Сашок лежал, зажав уши. Его отнесли за рельсы. Когда он пришел в себя, то сказал беззаботно:

– Павлик, а мне с тобой было почти не страшно.

Павлушка процедил сквозь зубы:

– Отстегать бы тебя.

– Я потерял на рельсах ягоды, которые собирал для ребят из группы, – виновато пролепетал малыш.

Назад шли молча. И только когда вошли в лес, нас как прорвало. Мы стали бурно делиться впечатлениями.

– Я чуть от страха за вас не помер, потому что мы с Павлушкой от его дяди слышали, как опасно быть между поездами, когда они движутся на большой скорости. Может под вагон затянуть, – воскликнул Петя.

Я с благодарностью взглянула на нашего спасителя.

– Павлуша, ты теперь Сашку как брат. И нам тоже, – серьезно сказал Витек.

– Старший брат, – засмеялся Павлушка. – Вы только моей маме не проболтайтесь про станцию. Нельзя ее волновать.

– Могила, – хором заверили мы.

ЗАЩИТНИК

Сегодня дождливая погода и холодный ветер. Воспитатели не повели малышей на прогулку, поэтому я отправилась за книжкой в «тихую» комнату. Там встретила Витька, и в группу мы пришли вместе. Но читать я ребятам не стала, они хорошо играли. Вдруг наше внимание привлек громкий смех малышей. Подошли ближе. Дети окружили Люсю и Васю. Люся обвязала себя одеялом. На голову надела наволочку и сделала на лбу узелок, как носит платок Валентина Серафимовна. Вася подошел к Люсе и невинным голосом произнес:

– Валентина Серафимовна, вы болеете когда-нибудь?

Люся:

– Нет.

Вася:

– А жаль.

Дальнейших слов «артистов» уже не было слышно. Мы смеялись вместе с малышами. Уж очень похоже передразнила Люся ВЭЭСку!

Неожиданно из-за моей спины выскочила воспитательница, схватила за шиворот Люсю и поволокла к двери, где висел ремень. Я знала, что маленьких тоже бьют, но это никогда не происходило при мне. ВЭЭСка стегала, распаляясь все больше и больше. Я застыла на месте. Малыши заплакали. Вдруг Витя изогнулся, как наш Кыс, подскочил к воспитательнице и вырвал у нее ремень. ВЭЭСка схватила Витю за уши и стала бить ногами. Я подскочила к ним с криком: «Отпустите!» Воспитательница тут же врезала мне по лицу кулаком. Кровь из носа полилась на майку. Ярость застлала мне глаза. Почти одновременно с Витьком мы вцепились зубами ВЭЭСке в руку. Вскрикнув, она выпустила Витю и выскочила из спальни.

Витя предупредил меня:

– Когда вызовут к директрисе, молчи. Я сам буду говорить. Ты – девчонка и ни в чем не виновата. Пусть меня наказывают.

Только утром следующего дня нас отправили к директрисе. Она даже не спросила, что произошло и как. Обращаясь к Вите, зло процедила сквозь зубы:

– Жаль, что тебе скоро в школу, а то отправила бы тебя, подкидыш чертов, в тюрьму.

– Неправда, – пробурчал Витя в ответ, – маленьких не берут в тюрьму.

– В детскую колонию могу услать, – не сдавалась начальница.

Витя не сдержался:

– За что? За то, что ВЭЭСка маленьких бьет? Правильно я сделал, что укусил ее. Пусть знает, как бывает больно! А если ее маленького ребенка кто-нибудь изобьет, ей понравится? Знает ведьма, что нас некому защитить. Это ее надо посадить в тюрьму! А еще я слышал по радио про счастливое детство и про Сталина. Меня теперь не обманешь. Нельзя бить детей! Вот!

Директриса ответила с усмешкой:

– Запомни, глупый мальчишка, быть тебе в колонии для малолетних, если не усмиришь свой характер. Не умничай.

На меня она даже не взглянула. Странно. Нас не наказали. Только тетя Маша попросила не ходить к малышам, когда дежурит Валентина Серафимовна, чтобы деткам хуже не было, потому что плетью обуха все равно не перешибешь.

ДАН ПРИКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД

По детдому прошел слух, что на учебу в школу нас будут отправлять в различные города и села. Именно в эти дни стали заметны все неявные привязанности детей нашей группы. Во всех углах собирались кучки по два, три и больше человек. Что они говорили, что обсуждали – одному богу известно. Отовсюду слышались слезы вперемежку со смехом. Как-то после ужина собралась вся группа. Решили послать к директрисе самых смелых и напористых с просьбой не разлучать друзей. Директриса встретила нас спокойно, выслушала горячие, не очень связные речи и ответила, что ждет разнарядки. Мы не знали, что означает это слово. Витек спросил. Она ответила, что сделает так, как прикажут «сверху». Мы молча разошлись по двору. Но вскоре опять оказались вместе. Витек закричал:

– Не могут «наверху» нас знать. Они напишут на бумаге – два человека сюда, три – туда, и все. Директриса хитрит, чтобы мы не устроили бунт. Пусть покажет бумагу, когда пришлют. Мы не котята, которых раздают, как попало!

На следующий день снова пошли к директрисе. На этот раз она резким, четким голосом сказала:

– Будете бузить – так вместо хороших школ загоню вас туда, где Макар телят не пас.

Угроза подействовала. Мы были уверены, что она распределяет детей, поэтому притихли. Нам оставалось только ждать. Наверное, впервые мы поняли, как мучительно ожидание. Слонялись по двору. Ничего не хотелось делать, все валилось из рук. У меня ныло под ребрами, плечи и руки отяжелели. Все время клонило в сон. Все потускнело вокруг. Мы с Витьком не плакали. Просто часто сидели, взявшись за руки, и молчали. Спать ложились рано. Слишком медленно, томительно тянулись дни.

В ту памятную ночь Витя, как всегда, пожелал мне спокойной ночи и ушел к ребятам. Что-то неспокойно было у меня на душе. Не спалось. Тяжелая дрема то прижимала веки, то отпускала. Вдруг какой-то внутренний толчок встряхнул меня. Я вскочила. Странно, никто меня не будил. За окном еще темно. Тишина. Но сердце мечется в груди, как ласточка в закрытом сарае: то вверх, то вниз, то вдруг замрет, сожмется, а потом расправится ноющей болью. Пошла к койке Витька. Он спал. Все в порядке. Но тут появились няни и начали осторожно будить Витю словами: «Иди в уборную». Он, не открывая глаз, пошел. Мое сердце заколотилось сильнее. Я почувствовала, что уборная – это лишь предлог, чтобы потихоньку увести из корпуса шумливого Витька. В одних трусах и босиком я шмыгнула во двор. Все ясно. У ворот стояла полуторка. Заглянула за борт. Двое ребят уже лежали в кузове. Опрометью бросилась в спальню за одеждой. «Только бы успеть, только бы не заметили, – стучало в голове. Успела. Залезла в машину и спряталась в соломе. «Не получится у вас разлучить нас», – преодолевая нервную дрожь, думала я.

Витька стали осторожно подсаживать в кузов. Тут-то он и проснулся. До него дошло, что происходит. Он вырвался и закричал, что не уедет без меня. В темноте он упал на пороге. Няни схватили его, упрашивая не шуметь. Потом, зажав рот, поволокли к машине. Он извивался своим худеньким телом, кусался. Я не выдержала и закричала: «Витек, я здесь». От неожиданности няни отпустили Витю. Он вмиг оказался рядом, так как решил, что меня отправляют вместе с ним, и замолк, прижавшись рассеченным лбом к моему плечу. Няня и какая-то незнакомая женщина сели рядом с нами. Машина тронулась. Мы с Витьком оделись, укрылись соломой, потому что ночная прохлада мурашила кожу, и заснули блаженным крепким сном.

Когда я проснулась, то увидела, что лежу на траве рядом с няней. Солнце высоко. Лес безмолвной стеной стоит по обе стороны дороги, которая сужающейся лентой уходит вдаль. В неизвестность.

«Обманули. Сонную сняли с машины. Так вот зачем поехала няня», – мелькнуло в голове. Я не плакала. Я медленно побрела назад. Только острая льдинка при каждом шаге колола меня в сердце.

ЕДУ В НОВЫЙ ДЕТДОМ

В группе остались втроем. Почему нас не отправляют? Может, мы «не такие» и никому не нужны? У директрисы спрашивать бесполезно. Разговаривать не станет. Пошла к бабе Мавре. Милая толстушка спокойно пробасила:

– Черед не пришел. Успеешь на городские харчи перейти. Еще наголодаешься. На, горячей картошки поешь. Вон лопатки торчат, как крылья ангелочка. Там тебе лишнего куска не дадут.

После таких слов я перестала беспокоиться, а задумалась с еще большей грустью: как-то там, на новом месте будет?

И вот пришел день прощания. О нем мы узнали только утром. Наверное, директриса боялась какого-либо фокуса от нас. Зря. Не до баловства. За последний месяц мы очень повзрослели, посерьезнели. Чувствовали, что предстоит другая, взрослая жизнь. Здесь мы росли, как сорная трава. И в этом я видела для себя много хорошего. У меня было время видеть, думать.

Пока сидели в коридоре, ожидая сопроводительных документов, вспоминалось все доброе и хорошее, что было за годы проживания в лесном детдоме. Галя. Что было бы с нами без тебя? Взрослые говорили, что директриса не разрешила ей перед отъездом попрощаться с нами. «Завидки берут, когда других любят», – решили мы.

Слезы наворачивались на глаза. Мы старалась сдерживать их, разглядывая во дворе толпу ребятишек. Но когда вышли на крыльцо, они хлынули таким мощным потоком, что мы уже ничего не видели перед собой. «Лучше бы вчера сказали об отъезде, тогда мы не выглядели бы сейчас ревами», – смущенно думала я.

Меня окружили малыши, которым я читала книжки. Они так дружно плакали, что мое сердце заныло еще сильнее. Я боялась опозориться перед малышами истерикой. Страх немного подавил слезы. Попыталась улыбаться, теребя пацанов за чубчики. И в этот момент вспомнила Ивана, и его слова напутствия. Собрав все силы, срывающимся голосом торопливо заговорила:

– Тише, ребята. Запомните, что скажу.

Малыши быстро затихли, преданно заглядывая мне в глаза.

– Дружите с хорошими, добрыми людьми. Надейтесь только на себя. Учитесь всему. Вы очень хорошие. Я вас всех люблю.

Больше я не могла говорить и побежала к тете Маше и бабе Мавре, которые стояли около грузовика. Они сжали меня своими теплыми руками и стали целовать в макушку. Баба Мавра забормотала сквозь слезы:

– Господи, помоги сиротке, наставь ее на путь разума, не обойди ее благостью своей всемогущей… Да святится имя твое. Аминь!..

Подошел шофер и потянул меня за руку.

– Я никогда не забуду вас! – крикнула я им, захлебываясь слезами.

И вскочила в грузовик.

Директриса что-то говорила, напутствуя моих друзей. Я не слушала. Я могла бы пересилить себя, сказать ей хорошие слова, если бы знала, что они помогут малышам, которые остаются здесь. Но понимала, что «бессмысленно долбить осклизлый камень словами доброты. Искры не получишь». Так говорила баба Мавра.

Мальчики тоже залезли в кузов машины.

– Прощай детдом! – крикнула я под шум мотора. Сомкнулись деревья, скрыв от глаз привычные силуэты, как будто зеленой ширмой отделили старую жизнь от новой.

На вокзале нас посадили в вагон. Окошками нам служили щели между досками. Сидели на полу, застеленном грязной соломой. Детей набралось много. Видно, собрали из разных детдомов. На перроне толпился народ с сумками, мешками, чемоданами. Мы слышали, как они говорили о нас:

– Детдомовских перевозят как скот – в грузовых вагонах. Ироды!

Я высунула свою любопытную рожицу из двери. Какая-то женщина, увидев меня, почему-то перекрестилась и сказала: «О, Господи!» И, оставив свои мешки, стала бросать мне яблоки. Целую корзину перекидала. Я отстранялась от летящих яблок, чтобы они все попадали в вагон. Ребята их тут же подхватывали. А женщина кричала:

– Девочка, девочка, поймай хоть одно!

Поезд тронулся. Мы облепили все «окна», чтобы увидеть новый мир, который открывался перед нами гудком паровоза. Замелькали поля, села, городки, меловые горы, речки, мосты. Щемящее чувство, вызванное необъятными просторами, охватило меня. Это был восторг, смешанный со страхом неизвестности…

Теплый ветер дул в лицо. Я прижимала к груди спрятанную под рубашкой пилотку – память о Витьке – моем детдомовском «солнышке».

КНИГА ВТОРАЯ -

УРОКИ НА СКАМЕЙКЕ

Не любви, – доброты жду я…

НОВЫЙ ДЕТДОМ

Едем в неуютном поезде день и ночь. А утром нас пересадили в товарный вагон, до половины наполненный морскими ракушками. Мы купаемся в них, закапываемся по шею, выбираем самые красивые и прячем по карманам. За играми время летит незаметно.

Я гляжу в небо и представляю море круглым, как тарелка. А вокруг – остроконечные горы, высоким забором отделяющие море от остального мира. Вдоль берега белые, как летние облака дома, окруженные садами и цветочными клумбами. И пускают туда через золотые ворота самых добрых, умных и смелых людей… Я улыбаюсь своим мыслям. Шуршание ракушек, гомон ребят, стук колес уносят меня в дальние страны моих фантазий.

После больших остановок нас становится все меньше и меньше. Пришла и моя очередь покинуть интересный вагон.

Снаружи новый детдом не произвел на меня приятного впечатления. Здание в пять этажей показалось серым, скучным. После наших едва видных из-за деревьев сараев эту громадину я назвала казармой.

В новом детдоме меня встретили весело. Увидев узел с одеждой, сравнили с цыганкой и повели в баню. Когда я разделась, няня подошла к моим вещам. Я схватила Витину пилотку, плащ, который мне сшила на прощанье баба Мавра, прижала их к себе и зверьком глянула на женщину в белом халате:

– Не отдам! Это память.

– Не бойся, никто их не возьмет. Я прослежу. Завяжи все в рубашку и повесь вон на тот крючок, в жарочном шкафу. С инфекцией боремся. Понимаешь? А когда помоешься, сама возьмешь из шкафа.

Я успокоилась.

За приоткрытой дверью услышала тихое бормотанье:

– Странная девочка. Господи, да кому такое тряпье нужно?

После бани шла по бесконечно длинному коридору, по обе стороны которого выстроились одинаковые двери с номерами. Еще одно колено коридора – и поворот на широкую лестницу. Моя комната на пятом этаже. Она чистая, с большим окном. Шесть кроватей, шесть стульев, стол. На кроватях простыни и пододеяльники настоящие, белые. Одеяла розовые с синими полосками. Потрогала свое: мягкое, не колется. Матрац толстый, ватный. Стены комнаты до половины окрашены светло-зеленой краской, а выше – меловые. Шторы белые в цветочек. Красиво, как в больнице!

ЗАБЛУДИЛАСЬ

Подошло время обеда. Дети торопливым ручейком потекли в столовую. Я влилась в общий поток. Столовая оказалась огромной: стоя в дверях на цыпочках, я не увидела, где она заканчивается. На обед дали немного жидкого борща, две ложки картошки, размазанной по тарелке, половинку яйца, кусочек хлеба и компот. «В деревне скатертей не было, а кормили лучше», – подумала я. Поела, вылизала тарелку и вышла на крыльцо. Сквозь прутья железной ограды увидела, как по тротуару идут люди и едят вареную кукурузу. По ту забора стоит домашняя девочка. Я вежливо спросила:

– Скажи, пожалуйста, почему они едят на улице? У них нет дома или им некогда?

– Мода такая. Раньше семечки на улице грызли, а теперь кукурузу покупают и едят.

– Кукурузу покупают? Ее же в поле о-го-го сколько!

– Самим рвать нельзя. Это, значит, своровать, – объяснила домашняя.

– А собирать грибы в лесу – тоже воровать?

– Грибы можно. Их никто не сеял. А кукурузу сначала выращивают в поле, потом привозят в магазин и продают.

– А ты что-нибудь продавала?

Девочка скорчила недовольную гримасу:

– Этим бабушки и нищие занимаются по бедности.

– А если я захочу, то смогу заработать денег?

– Попробуй. Ваши бутылки и пузырьки в аптеку сдают. Все свалки облазили, – насмешливо хмыкнула девочка.

Меня задел ее пристальный, жалостливый взгляд и, резко повернувшись, я пошла в сторону двухэтажных домов.

Запах кукурузы щекотал ноздри. Сама, не замечая того, пошла за женщиной, у которой из сумки торчали золотистые кочаны. Руки сами собой потянулись к початкам, но я сцепила пальцы за спиной, рассуждая, словно уговаривая себя: «Дурочка! Ведь все равно не смогу украсть. Украду, а кто-то, значит, останется голодным. Меня хоть как-то накормили».

Женщина подошла к одноэтажному дому и открыла калитку. Навстречу ей выскочила девочка моего возраста и трое мальчиков постарше, одетые в рубашки на вырост. Ремни поддерживали широкие брюки, шитые на взрослых. У девочки длинные косички. Я машинально провела рукой по своему стриженому затылку. Дочка бросилась на шею матери, поцеловала и попросила кукурузину. Старшие занесли сумки в дом, а потом тоже сели на крыльцо.

– Устала сегодня, – сказала женщина, разминая плечи. – Пришлось задержаться на работе. Мастер попросил.

Старший сын принес матери попить, снял с нее туфли и надел мохнатые тапочки. Я остро почувствовала, что дети ждали маму. Не кукурузу, а маму. В груди защемило. Стало неловко, что подглядываю за чужим счастьем, вроде как ворую его. Но уйти не могла. Отступила за деревья, что росли у калитки, и оттуда смотрела на дружную семью.

Вдруг опомнилась. Я шла за женщиной и совсем не думала, куда иду! Огляделась: впереди – дома в два и три этажа. Они желтые, серые, розовые. Сзади – одноэтажные. Туда попробовала идти, сюда и поняла, что сама отыскать дорогу назад не смогу. Испугалась, но заставила себя преодолеть смущение и спросила у проходившей мимо женщины, где находится детдом.

– Какой? – уточнила она.

– Серый, пятиэтажный, – ответила я.

Женщина грустно усмехнулась и взяла меня за руку.

– Потерялась?

– Я шла, шла и…

– Давно здесь живешь?

– Первый день.

– А раньше где жила?

– В деревенском детдоме.

– Долго?

– Всегда.

– А где лучше?

– Не знаю. Этот внутри красивый, но здесь после обеда есть хочется.

– По-французски вас кормят…

– Я знаю: у французов мало еды, потому что у них тоже была война. А они какие? Как немцы или как русские? Они за нас или за немцев?

– Ты вопросы хоть по одному задавай. Французы?.. Они – за себя, – проговорила спутница и усмехнулась.

– Разве так бывает? Они плохие как немцы или хорошие как мы?

– Разные они. А ты дотошная не в меру. Подрастешь – все и узнаешь.

– Немцы не могут быть хорошие. Они фрицы! – не унималась я.

– Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему, – улыбнулась женщина.

Тут мы подошли к узорной металлической ограде.

– Твой детдом?

– Наверное.

– Тебя проводить до крыльца?

– Нет! – вскрикнула я испуганно. – Может, не заметят, что я долго гуляла.

– Боишься наказания?

– В деревенском детдоме нам за все доставалось.

– А тут?

– Не знаю. Я по привычке испугалась.

– Тогда торопись. Счастья тебе.

– Большое спасибо. Вы – хорошая тетя.

И я проскользнула во двор.

ПОРЯДОК

С девочками познакомилась быстро. Я не воображаю, ни перед кем не заискиваю, держусь со всеми запросто. С желанием выполняю любые поручения, потому что сама не люблю, когда другие отлынивают. Обязанности надо выполнять. Это я давно уяснила, еще до школы. Мыть полы в комнате и драить кирпичом в коридоре и холле нетрудно. Воду ношу из огромного бассейна, облицованного коричневыми камнями. Тащу треть ведра, а если с кем-либо вдвоем, то половину. С дорожками сложнее. Не хватает сил их поднять. Я придумала скатывать каждую дорожку с обеих сторон в два рулона. Развешу на штакетнике, вытряхну каждую половину, сверну и прошу старших ребят отнести или хотя бы взвалить мне на плечи. Самое сложное – поднять и взвалить. Дети всегда помогают.

Мне нравится, что жизнь здесь построена разумно. Существует естественный порядок. Нянь нет. За чистотой следят сами дети. Никто не опекает, не лезет по мелочам. Воспитателей почти не видим. Мелькнет какая-то женщина и пропала. Иногда мужчина по коридору пройдет. Кто-то белье на койках сменит, пока гуляем. Взрослые сами по себе, мы сами по себе. Некого бояться.

Но в первые дни я все время ожидала чего-то страшного, не верила тишине, особенно, когда просыпалась утром. С удивлением встречала спокойный вечер. Теперь привыкла, не жду плохого. Удивительная легкость в теле. Безмятежное состояние души. Здорово! Разве может быть жизнь лучше? Вспомнились слова практикантки Гали: «В детстве ребенок должен открывать только радость, а не задумываться над взрослыми жизненными проблемами». На сердце сразу потеплело.

Ночью, как бывало и раньше, лежа в постели, оцениваю прошедший день, мысленно разговариваю с Витьком, сообщаю ему, что происходило со мной, советуюсь и тихонечко вздыхаю: «Где ты сейчас? Как живется в твоем новом детдоме? Здесь хорошо, только тоскливо без тебя. Пусть Бог даст тебе много счастья…»

Незаметно засыпаю.

ОБМАН

Сидим на хозяйственном дворе позади корпуса и на металлических терках превращаем куски мела в порошок для побелки. Сначала у меня не получалось. Сдирала кожу на пальцах и по привычке зализывала ранки. А потом придумала, как закрепить терку, чтобы не «прыгала», и дело наладилось. Теперь с удовольствием смотрю, как белый порошок мягкими слоями ложится на тряпку.

Вдруг между кусков мела что-то блеснуло. Раскопала. Настоящая денежка в двадцать копеек! Оглянулась по сторонам и быстренько – ее за щеку.

Несколько дней играла с монеткой, а потом спросила у второклассниц, что вкусненького можно за нее купить? Оказалось, этих денег хватит только на четыре конверта с марками.

Одна из девочек тут же сообщила, что любимая бабушка давно ждет от нее письмо. Сказала и переглянулась с подружкой. Глаза ее хитро сузились. Я заподозрила обман, но особого значения этому факту не придала. Не поверила своему наблюдению. Может, на самом деле ждет? Я протянула монету девочке и сказала: «Порадуй бабушку».

Перед сном зашла в уборную. Вдруг слышу через дверь:

– Откуда у тебя деньги?

– Новенькая дала.

– Так и поверила! Отняла?

– Да нет, она дурочка. Добренькая. Ей стало жалко мою бабушку, которая все плачет и плачет, не получая от меня писем.

– У тебя же нет бабушки.

– Зато денежка есть. Завтра конфет куплю.