Надежда

Я выскочила из уборной и кинулась на обманщицу:

– Ты что, не понимаешь, что доброта, а что глупость?

– Это одно и то же, – наглым издевательским тоном возразила она.

– Ты злюка! Злой человек не может быть счастливым.

– Почем ты знаешь, сопля?

– Бабушка Мавра говорила.

– Нет у тебя никакой бабы Мавры, и такого имени не бывает. Есть Марфа.

– Много ты знаешь! Имя есть и бабушка есть. Пусть не родная, но самая хорошая. А обманывать людей – нечестно. Всем расскажу про тебя!

– Послушают и скажут, что ты дура.

– Умные поймут, а на глупых я внимания не обращаю. Зато ты больше никого не обдуришь!

– На мой век дураков хватит, – ухмыльнулась моя обидчица.

– Отлупить тебя надо, чтобы ума добавилось.

– Я и так умная, тебя-то, видишь, перехитрила.

– Не умная, а хитрая. Умный не может делать гадко. Вот! А ты подлая. Ты лиса. Мне денег не жалко. Как нашла, так и потеряла. А ты воровка! Краденое на пользу не пойдет. Когда-нибудь тебе это боком выйдет.

Девочка удивленно вытаращила глаза:

– Как это «боком»?

– Вырастешь, – поймешь, а пока тебе мозгов не хватает.

– Глупости это!

– Не глупости. Я от дедушки Панько слышала.

– Иди ты со своим дедом куда подальше!

– Сама хочу от тебя быть подальше. А дедушку не трогай, не то худо будет! Не смотри, что меньше тебя. Поколочу!

И я уверенным шагом прошла мимо девочек, молча следивших за нашим разговором. Перед сном я думала: «Почему я поверила хитрюге? Ведь чувствовала, что говорит неправду. Почему молчали остальные? Она их тоже обманывала? Боятся ее? Задачка сложнее арифметики!

ФАНТАЗЕРКА

Ходить нормально я не умею. Ношусь как угорелая. Спускаться по лестнице не люблю, мне легче съехать по узкой спирали перил. Скользить с верхнего этажа – это же такой восторг! Девочки называют меня хулиганкой. За что? Хулиган обижает других. Я же никого не трогаю. Они просто трусихи. Как-то предложила им:

– Попробуйте сами. Вы что, на санках с горы никогда не катались? Плохо вам, городским! Как же можно так жить? Если скучно, я обязательно что-нибудь придумываю.

И принялась рассказывать о своих фантазиях, в которых со мной происходят чудесные приключения. Увлекшись, уже ничего не видела вокруг себя. Не замечала ироничных взглядов девчонок и того, что в комнату через распахнутую дверь набежало много старшеклассниц. Они даже в коридоре стояли. Вдруг очнулась от странной тишины и звука своего голоса. Сразу замолкла, будто меня отключили от электричества. Стою, растерянно хлопаю глазами. Как это получилось, что меня прорвало? Зачем разоткровенничалась с девчонками, которые меня и понять-то не хотят?

– Чокнутая, – услышала я позади себя.

«И правда глупая», – подумала я, увидев, как второклассница показывает на меня и крутит пальцем у виска.

Потом, когда осталась одна, горестно вспоминая происшедшее, размышляла: «Тормоза отказали? Только Витек, понимал меня! Разве фантазировать плохо? Сами не умеют, вот и завидуют».

И я снова погрузилась в добрый мир своих грез. Вот вырасту, и на самом деле посажу около детдома много красивых деревьев, и наше серое здание сразу похорошеет. Сошью себе шикарное платье. Еще у меня будет свой дом и выложенные цветными камешками дорожки. Со мной в этом доме будут жить самые лучшие друзья, и Витек обязательно. А из этого детдома никого с собой не возьму!

НЕПРИЯТНАЯ ВСТРЕЧА

Поздним вечером сижу в парке и задумчиво гляжу на закат. Неожиданные сочетания красок поражают меня. Сквозь громадные красно-бурые слои облаков пробиваются голубые, чистые полоски. Потом они обволакиваются и тонут в темных, угрюмых тонах. А через некоторое время уже ярко-красными слоями выплывают из-под хмурых, неприветливых нагромождений тяжелых облаков.

Не сразу замечаю, что ко мне на лавочку подсел мужчина. Его неприятный вкрадчивый голос вывел меня из задумчивости. Зализанные вперед, желтовато-седые волосы делали его лоб низким. Блеклые глаза, еле заметные под опухшими веками, были видны лишь потому, что как-то странно бегали. Когда он приподнимал голову, то противно облизывал бесцветные губы и ухмылялся. Мужчина с приторно-ласковой улыбкой обратился ко мне:

– Девочка, сколько тебе лет и где твоя мама?

Откровенничать мне совсем не хотелось, и я хмуро ответила:

– Одна гуляю.

Он оживился и положил руку на мое колено. Я испуганно отпрянула и отодвинулась на край скамьи. Мужчина не смутился и, протягивая конфету, снова приблизился ко мне. Я не взяла конфету. Тогда он неожиданно схватил меня за плечи и коснулся холодными, мокрыми губами шеи. Я со злостью толкнула его в грудь и пересела на другой край скамьи в надежде, что он поймет мое нежелание общаться и уберется подобру-поздорову. А он не уходил, продолжая облизываться и потирать бледные в голубых прожилках руки. Я с отвращением вытерла шею рукавом. Мне было гадко от такого соседства, но из упрямства продолжала сидеть. Я же первая нашла это уютное местечко!

Пытаясь усмирить в себе волну возмущения, достала из кармана самодельный ножик и принялась обрезать сучки на липовой ветке, которую подняла у лавочки. Тонкое лезвие мелькало в моих руках, отблескивая в последних лучиках солнца. Сосед, подозрительно поглядывая на ножик, заерзал, а потом, пробурчав что-то о странных девочках, не понимающих радостей жизни, ушел, семеня тощими ногами.

Оставаться в парке расхотелось. Раздражение не проходило. Сердито хлеща себя веткой по ногам, направилась в детдом. При одном воспоминании о противном дядьке, меня передергивало, холодная дрожь пробегала между лопатками, и почему-то все время хотелось сплевывать набегающую слюну.

ЛИВЕНЬ

Мне грустно без старых друзей. Ложусь спать рано, укрываюсь с головой одеялом и, едва сдерживая слезы, перебираю в памяти маленькие радости той бесконечно длинной прошлой жизни. А при мысли о Витьке, слез остановить не могу. Через одеяло долетают обрывки разговоров девочек, но я не вникаю в них.

Мне трудно долго находиться в комнате. Тянет на улицу, в парк. Потихоньку убегаю. С каждой прогулкой ухожу все дальше.

Наш детдом стоит на возвышении. Из окна своей комнаты вижу несколько рядов двухэтажных домов, стоящих в строгом архитектурном порядке. За ними – совсем маленькие домики. Их хаотичная панорама сверху напоминает мне взрыв мощного снаряда. Дальше – темные заплаты низин, разноцветные поля, между которыми узкой прерывистой полосой отблескивает река. А еще дальше – зеленая завеса лесов.

Не прошло и двух недель, как добралась до места, где чувствую себя просто отлично! Это лес. Сегодня, осматривая расположенное рядом с лесом овсяное поле, обнаружила ярко-белые цветы. Осторожно раздвигаю растения, пробираюсь вглубь. К великой радости, белые цветы оказались горохом. Он так густо перевил овес, что, пока не разорвешь стебли, и шага не сделаешь. Я не стала далеко заходить. Горох собирала в майку, концы которой связала в узел. Сверху растения еще цветут, ниже висят гирлянды пустых стручков, а еще ниже, у земли, стручки самые тяжелые и плотные. Они хрустят под моими руками, а во рту не прекращается удивительный, свежий, ароматный вкус зелени. Я, кажется, объелась. Присела отдохнуть. Нещадно печет солнце. За полем – полупрозрачная дымка-марево, придающая отдаленным предметам расплывчатые формы. Горячий воздух насыщен травными запахами и влагой.

Пора возвращаться. Прижимая к себе полную «сумку», выбираюсь на дорогу. Откуда-то набежала тучка. И тут же – прохладный ветер. Редкие крупные капли дождя полетели в песок, оставляя на нем маленькие лунки. Поспешила к лесу под зеленые своды сосен. Но вдруг непреодолимо захотелось попрыгать под теплым дождем! Сняла одежду и спрятала под ветки огромной ели. Одинокие крупные капли приятно шлепали по плечам. Я ловила их руками. И тут хлынул ливень, какого в жизни не видела. Вокруг – сплошные потоки воды. Но даже они не охлаждали разогретого солнцем тела. Захлебываясь радостью, я кружилась, скакала и как сумасшедшая кричала в небо: «Дождик, дождик, посильней, будет травка зеленей!»

Потом бросилась в высокую траву и стала кататься по ней в невообразимом восторге. Вскочила, подставила упругим струям облипшее травой тело. Я ощущала блаженство, прилив сил, небывалую бодрость! Господи! Какое счастье мне досталось! Подняла руки и лицо к небу, принимая его. Я чувствовала, как оно вместе с дождем входит, втекает в меня. Замерла, погрузилась в приятное оцепенение. Не хотелось двигаться.

Между тем дождь начал стихать. Струи истончились и уже падали отдельными каплями. Прояснился горизонт. Исчезло марево. Вокруг – прозрачный, свежий воздух, умытый лес, искрящаяся трава! Мне совсем не холодно, как бывает, когда вылезаешь из речки. Выжала трусы. Легко и радостно дышит тело! Оделась у крайнего дома. Здесь тоже светит яркое солнце. В зеркальных лужах отражается небо. А еще в них – автобусы, люди, деревья.

Восторг распирает мне грудь! Радуюсь лужам, не успевшим уйти в землю, и быстрым ручейкам. Я безмерно счастлива!

ГРИБЫ

Скука. Игры надоели. Каждый день одно и то же. После обеда, засунула кусок хлеба в карман и выбралась за ограду. Хочу в березы!

Удивительное ощущение легкости испытываю всегда, входя в летний березовый лес! Он прогоняет грустные мысли, очищает душу, как апрельский дождь смывает прошлогоднюю грязь. Дышится в нем хорошо. Я кажусь себе голубой прозрачной стрекозкой: изящной, воздушной, беззаботной. В березняке света больше, чем в любом другом лесу. Он будто светится изнутри. Воздух пронизан золотящимися лучами. И трава здесь особенная – светло-зеленая, невысокая, бархатистая. Не видно грубых корявых ветвей. Даже старые, гниющие на земле деревья, сохраняя белую кору-оболочку, не нарушают ощущения чистоты и свежести.

Когда после березового леса захожу в смешанный или дубняк, будто в подвал попадаю. Сумрачно, влажно. Ощущаю тяжесть и беспокойство. Потом привыкаю и начинаю замечать разнообразие, своеобразную красоту. Но березовый лес ни с чем не сравнится – это рай!

До леса не близко. Устала. Села отдохнуть под ближайшим деревом. Прислонилась к стволу и почувствовала: дышит! Дерево чуть колеблется и вздрагивает, хотя ветра вовсе нет. Когда к электрическому столбу прижмешься, то слышишь: гудит и дрожит он, как трансформатор, что стоит во дворе детдома. А дерево скрипит и стонет иначе, потому что живое существо. Под сердцем вдруг возникло грустное и одновременно радостное чувство, и я словно потеряла ощущение себя и времени.

Очнулась, огляделась. У дороги – деревянный сруб до окон, куча красного кирпича, листы шифера и железа, сложенные, как тетрадки, ровными стопками. Над ними трепещут листья берез. Они притягивают, завораживают взгляд. Зачем все так красиво устроено? Для кого? Бабушка Мавра объясняла, что красота от Бога, а гадкое от плохих людей. А дедушка Панько спорил с ней и доказывал: «Бог – сама Природа и Любовь людей. Не будет Любви, не будет и жизни…»

Похоже, я опять слегка задремала. Проснулась оттого, что низом прошел прохладный ветер. Пошелестел травой, потом поднялся до ветвей деревьев, пошуршал листьями и умчался.

Над ближними огородами поднимается дрожащий воздух. И почему воздух-невидимка иногда становится заметным? Ведь он же прозрачный! Порывы ветра усилились. Березы теперь размахивали ветвями, раскидывая кудри в разные стороны. Небо быстро сделалось неприветливым, серым. Капли дождя заставили меня подумать об укрытии. Подскочила к строению. Потянула на себя лист шифера. Каши мало ела, – он даже не шелохнулся. Попробовала столкнуть железный. Острым краем оцарапала руку, но лист послушно соскользнул на землю и образовал подобие шалаша. Залезла под него. Все бы хорошо, но крупные капли так барабанили по железу, что мне едва дурно не сделалось. Дождь набирал силу, его шум слился в сплошное монотонное шуршание. Блеснула молния. Я увидела ее свет даже с закрытыми глазами. Тишину расколол раскат грома. Потом сухой треск завершил его работу, дробя ее на мелкие осколки. Оглушенная, прижалась к земле. Но к следующему «удару» уже подготовилась. В комнате я не боюсь грозы. Даже с интересом высовываюсь из окна. Здесь другое дело: громыхает прямо над головой. Заткнула уши пальцами. Не спасает.

Когда я уже устала от раскатов, дождь посыпал мелкий и густой, как пыль. Ветер удалился. Гром стал реже и тише. Высунула голову. Через дорогу виден лишь первый ряд огородов, дальше – плотный туман. Опять гром. И вдруг за ближайшим огородом, длина которого шагов пятьдесят, возникло странное зрелище: на сером полотне дождевой дымки танцевали и беспрерывно меняли свой рисунок десятки тонких молний! Они были высотой с куст. Маленькие молнии не пугали меня, я с любопытством разглядывала их. Долго не могла оторвать взгляда от прекрасных сияющих змеек. Но тут сообразила, что если красиво извивающиеся стрелы приблизятся ко мне, то я могу сгореть! На мое счастье, они стали удаляться вместе с туманом и дождем.

Сквозь тучи пробилось солнце и быстро растворило серость неба. Только у горизонта оставались небольшие черные тучи. Из них вытекали ровные, серые полоски дождя. Небо улыбалось голубым светом. Сиял умытый придорожный бурьян, весело плясали листочки осин. Справа от огородов над оврагом колыхались водопады ив.

Возвращаться в город не хотелось. Вошла в молодой березняк. Капли падали на лицо, но не раздражали. Отводя ветви руками, медленно иду, наслаждаясь прохладой и охватившей меня радостью. Неожиданно споткнулась о пенек. Растирая ушибленную ногу, увидела перед собой крепкий молодой подберезовик. Забыв про боль, достала ножик и осторожно срезала. Ура! Не червивый. Это подарок от прежнего дождя, который был на прошлой неделе! На дорогах – пылища, а здесь, под одеялом из листвы, влага сохранилась. Ах, красавец! А запах! Вот удивлю девчонок! Не прошла и пяти шагов, как увидела еще три гриба. А дальше еще, еще… Дух перехватило! Самые маленькие не трогаю. Может, они еще кого порадуют?

С восторгом осмотрела великолепную гору грибов. В чем нести? В майку не поместятся, из кофты высыплются. Сложила в шаровары и туго завязала резинки. Попыталась поднять ношу на плечи и поняла: не осилю. Срезала три ветки, положила на них драгоценный груз и потащила, с радостью вспоминая, как в старом детдоме с друзьями каталась на таких «санях».

В общем, кое-как добралась до остановки. Добрая тетя помогла внести мою смешную «сумку» в трамвай.

– Вот рады будут родители, что дочка такая хозяйственная, – похвалила меня попутчица.

Только тут я поняла, что не смогу принести грибы в детдом. Мне же влетит за отлучку, если отдам их на кухню.

– Тетя, я детдомовская. Можно, я вам подарю грибы?

Женщина растерялась, сначала не хотела брать. Я добавила:

– Грибы я собирала в удовольствие, их все равно надо кому-то отдать. Уж лучше вам. Вы добрая.

Лицо женщины погрустнело. Я испугалась, что она начнет меня жалеть, и поспешила с разговором:

– У вас есть дети?

– Взрослые, на заводе работают.

– Пусть и взрослые. Им же приятно будет? Ведь будет, да?

– Конечно.

Женщина полезла в сумку.

– Чем же отблагодарить тебя?

– Не надо ничего. Мне и так приятно.

Но она достала батон, отломила половину и протянула мне.

– Бери. Вот еще и сладкая булка. Проголодалась в лесу?

– Вы грибы в сумку сложите. Как-нибудь поместятся.

– Может, зайдешь к нам? Я тебе шаровары выстираю и жареными грибами угощу? – предложила растроганная тетя.

– Нет, поздно уже. А вот и моя остановка. До свидания, тетя. Я буду вас вспоминать…

Тетя улыбалась мне грустными глазами. А мне бы так хотелось ехать и ехать с ней, и все бы говорить, говорить…

ПЕТЯ

Сегодня впервые добралась до хвойного леса. Сразу у дороги – треугольник соснового молодняка. Пушистые деревца посажены густо, а между рядами – глубокие канавы, сплошь заросшие высокими травами. Я тону в них и начинаю задыхаться от желтого марева цветочной пыльцы. Вылезаю на высокий отвал земли подышать свежим воздухом. Не спасает. По шее и позвоночнику бегут ручейки. С трудом пересекаю соснячок и ныряю в спасательную тень гигантских сосен. Отдышалась. Осмотрелась. Мое внимание привлекло розовое покрывало, устилавшее промежуток между молодым и старым лесом. Туда и направилась. Высокие, по грудь, дегтярники с черными липкими стеблями и розовыми цветами преградили путь. Раздвигаю цветы руками и выбираюсь на простор. Здесь море душицы сиреневыми волнами огибает редкие кусты бересклета, орешника, тощие осинки. Золотистые пятна зверобоя, подобно раскаленным солнечным шарам, возвышаются над темно-зеленой резучкой. На склоне оврага, примыкающего к поляне, нашли себе место бессмертники. Их светло-желтые головки, пахнущие медом, плотно прилегают друг к дружке, и стеблей почти не видно. А рядом высятся ярко-синие цветы-свечки и колокольчики. По краю поляны – малиново-розовая кайма моей любимой гвоздики.

Здесь нет тени, и опять приходит желание спрятаться в старом сосняке. Приятно в нем дышится! Растянувшись на перине из иголок, гляжу, как редкие облака пытаются протиснуться между ветвями пушистых верхушек. Снизу стволы кажутся нескончаемо длинными, и там, вверху, венчаются сказочными шатрами. Во мне – умиротворение, спокойствие, и ничего-ничего больше не хочется! Это и есть настоящее счастье! Беды кажутся маленькими по сравнению с огромностью счастья видеть, чувствовать, не воспринимать себя букашкой, а напротив – ощущать человеком, в большей степени человеком, чем там, в людском муравейнике.

У меня приятное легкое головокружение от качающихся шапок могучих сосен, от смолистого аромата, от запаха разогретых грибов. Прислушиваюсь к шорохам. Снуют вездесущие ящерицы, не смолкает стрекот кузнечиков. Приземлился на травинку «десантник». По шелесту крылышек узнаю – стрекоза. Затарахтел в ветвях беспокойный клест. И все-то его тревожит! Неподалеку на красноватом стволе появилась темно-рыжая белка с пушистым, большим, чем она сама, хвостом. Я затаила дыхание, боясь спугнуть ее. Послышались шаги. Мальчик лет тринадцати медленно подошел к дереву. На вытянутой руке он держит кусочек хлеба. Белочка соскочила ниже и замерла, разглядывая гостя. Черные бусинки её глаз выражали любопытство. Мальчик приложил ладонь к стволу. Белка мгновенно схватила хлеб и помчалась наверх. Села на ветке, передними лапками обхватила кусочек и принялась быстро есть. Справившись с угощением, опять спустилась вниз. Мальчик отодвинул руку от ствола. Секунда, другая, – и… белочка на ладони. Схватила кусочек – и снова устремилась к вершине. Мальчик достал конфету. Откусил, остаток завернул в обертку и положил на ладонь. На этот раз белка не убежала с подарком. Черные, острые кончики ушек дрожали от нетерпения, но лапки двигались уверенно. Развернула конфету и быстро заработала зубками. Потом подобрала крошки, обнюхала пальцы «кормильца» и вспрыгнула на дерево.

Я изумленно смотрела на доброго волшебника. Он улыбнулся:

– Санаторий тут рядом. Белки ручные, привыкли, что их кормят и не обижают. Говорят, что они больным души лечат.

Мы вместе пошли в глубь старого леса. Из грибов попадались поганки, да вездесущие разноцветные сыроежки высовывались из-под хвойника.

– Гляди-ка, – сказала я, – кузов грузовика. Старый, весь проржавел.

Но не успела преклонить колени, как кто-то прыгнул на меня из укрытия. От неожиданности упала на спину. Вскочила. В чащу стремительно убегал крупный серо-бурый заяц.

– Спугнула беднягу. Задал стрекача! – смеясь сказал мальчик.

– Ещё неизвестно, кто больше испугался, – фыркнула я, ощупывая царапину на лбу. – Выскочил, как бесенок… Ты тоже из санатория?

– Нет, я живу у самого леса. А ты?

– Я… детдомовская.

И вздохнула, не совсем уверенная, что об этом стоило говорить.

– Знаю детдомовских. Дружные. Меня Петей зовут, у меня есть сестренка Зоя. Хочешь, познакомлю?

– Хочу.

Я очень обрадовалась, что новый знакомый сразу пригласил меня домой.

Зоя, голубоглазая, черноволосая, по-деловому серьезно познакомила меня со своим огородом, садом, коровой Женькой, поросенком Васькой, кроликами и всякой домашней птицей. Потом себе, мне и брату намазала черничным вареньем по огромному куску хлеба. Мы ели с удовольствием и показывали друг другу темно-лиловые языки.

Провожая меня до асфальтовой дороги, Зоя твердила:

– Не забудь, мы – Шубины, нас тут все знают и помогут найти, если заблудишься.

Громко распевая песни, я направилась в детдом.

БАБУШКА ДУНЯ

С первого дня знакомства я подружилась с Петиной бабушкой Дуней. Она меня внучкой называла, из-за этого я поначалу даже слез не могла сдержать. Случалось, что она кусок побольше подкладывала мне на тарелку и ночью на сеновале вторым одеялом укутывала. А как-то, улыбаясь, назвала меня солнышком. Наверное, потому, что я беленькая, а Петя с Зоей – черноволосые. Мне на душе сделалось так хорошо, что я заулыбалась и, может, впервые в жизни почувствовала, как вместе с улыбкой внутри у меня появилась радость.

– Бабушка Дуня, расскажите, пожалуйста, про свое детство и молодость, – как-то вечером попросила я. – Вы еще не старая, а успели при царе пожить.

Бабушка в это время собиралась прясть овечью шерсть.

– Ладно, слушай, – согласилась она. – Родители мои друг в друге души не чаяли. И меня страсть как любили. И баловали. Одна я у них была. Подружки в пять утра гонят скотину в луга, а я высыпаюсь часов до семи. Как будто чувствовали, что за эти годы нанежусь на всю оставшуюся жизнь. А в двенадцать лет осталась одна-одинешенька. Холера не обошла родителей. Все хозяйство легло на мои плечи. Дядя, конечно, помогал огород вспахать, забор починить. А остальное – все сама. В церковно-приходской школе отучилась только два класса. А помещик в наших краях был злющий-презлющий. Если по его тропинке кто пройдет, так обязательно поймает и сечет до полусмерти. А уж чья скотина попадется на его поле, так ни скотину, ни хозяина не пожалеет. Пока его свеклу да картошку не уберем, – на свои огороды не заглядываем. Убьет. Бывало, колокола к заутрене зовут, а мы ещё в речке моемся. При луне да звездах работали. Так жила до двадцати двух лет. Тут приглядел меня вдовец-фельдшер тридцати лет. Красивый собой, высокий, грамотный. И я по молодости хороша была, под стать ему. Он нравился мне, еще когда жена его была жива. Но виду не показывала. Насчет этого в деревне у нас строго. Блюла себя, чтобы уважали. Мужики даже побаивались меня. Ни рук, ни языка при себе не дозволяла распустить. И сама лишнего слова не уроню. Не терплю пустозвонства, а пуще всего – пьянства. Сватались ко мне, но дядя чего-то выжидал, да и я не рвалась за нелюбимого идти.

Но только заикнулся дядя про вдовца-лекаря, – вмиг согласие дала: «Коль люба, пусть засылает сватов». Два года прожили душа в душу. Дочь родилась. Яша сам роды принимал. Чищу хлев и чувствую, – поплыло перед глазами. Оперлась на вилы, добралась до крыльца, а взойти не могу, так и свалилась тут же. Январь был, за день до Рождества. Луна светила неяркая, как изморозью присыпана. Еле освещала наш двор. Ковыряюсь у крыльца, встать пытаюсь. Боюсь застудиться перед родами. А у Яши сердце предчувствовало. Ехал от больного, лошадь стегал нещадно. Подскочил, в хату меня занес. А на утро принял дочурку на руки. Радовался. Счастлив был.

А через год случилась эпидемия, уж не помню чего. Уехал мой Яша в дальнее село. Дали ему в услужение девицу семнадцати годков. Кто знает, что правдой было, что наговором, но не возвратился он домой. Встретили его в лесу десять её братьев, избили, отвезли к сестре и пригрозили: «Не женишься – прибьем». Сбежал он оттуда. Вернулся ко мне. Клялся, что не виновен. Хотят, мол, братья бесприданницу сбыть с рук. И вошла беда в наш дом. Как Яша по деревням с объездом, так подлавливают его разбойники, бьют и привозят к своей сестре. Года два так продолжалось. Переезжать на новое место – дело сложное. Это теперь от родного очага дети уезжают, а раньше из поколения в поколение на одном месте жили. Земля держала.

Всякий раз убегал Яша ко мне. Сыночка Петеньку принесла ему. В поле родила. Судьба у Петеньки, видно, такая на роду была написана: на хлебном поле родиться, на бранном поле жизнь положить.

– Бабушка, а как же вы без врача? Кто помогал?

– Один Господь Бог. Три юбки на мне было. Сняла самую чистую, завернула сыночка, отдохнула и домой потихоньку пошла.

А через год мой Яша и вовсе не вернулся. Не смог больше побои терпеть. А мне все обещал уйти от той женщины. Я верила. Сколько хороших мужиков сваталось, не смотрели, что дети! Всем отказывала. Яшу ждала. А перед войной пошла в сельсовет и сменила фамилию. Дети – на него, а я по батюшке родному записалась. Яша потом приезжал ко мне, уговаривал ехать в Польшу. Туда его военную часть переводили. Не поехала. Привыкла на себя надеяться. «Ты, – говорю, – хвостом вильнешь, а я куда денусь? Мне детей доучивать. Бог тебе судья, ты перед ним ответчик, а не передо мной. Прощай». Он и уехал. Та женщина, конечно, за ним бегом. Она бездетная. У неё всю жизнь одна забота – нос поутру попудрить. Ей терять нечего. Ни тот, так к другому пристанет. Цепкая бабенка. В начале войны склад разбомбили. Так она натаскала домой соли и до самой победы торговала. За стакан соли в деревне мешок картошки давали. Себя она очень любила и берегла. Странно жизнь устроена: душу мужу отдаешь, стараешься, так нет, не ценит, а попадется вертихвостка, – и он уже на крючке. Жизнь прожила, а понять этого до сих пор не могу.