Реквием

Белков негодующе обернулся к нему.

– Я ничего, как вы выразились, не фантазирую. «Поучайте лучше ваших паучат»! Позволю себе поставить вас в известность, что Остапа Бендера из меня не выйдет. Я – слишком социалистический. К тому же я считаю, что балансирование на острие ножа не может продолжаться бесконечно долго. А если так, то страна наша катится в преисподнюю – вот как обстоят дела. И если уж говорить о перспективах, то я бы предположил в ближайшем будущем одни лишь сложные проблемы и провалы.

У меня давно росло и множилось в душе предощущение больших перемен, и ничего тут удивительного нет, ведь беспокойство – естественный спутник неизвестности. Поначалу перемены не выглядели бесповоротными. Помню, вид у всех нас был очумелый, как у крестьян из глубинки, впервые приехавших в столицу. И вот теперь мы окончательно потеряли смыслы и ориентиры. Нельзя ставить под сомнение идеалы старшего поколения, стирать ореол былого могущества и славы нашей страны.

Нам надо заполнять жизнь добрым и высоким, а мы бешено гребём под себя всё мелкое, пошлое и надеемся, что чья-то мифическая предприимчивость возродит нас к жизни, заново зажжёт и утвердит нашу вытесненную перестройкой даже обыденную мечту. Нашим олигархам просто-напросто не хватает элементарной порядочности на то, чтобы желать направить награбленное у страны и народа на развитие производства и науки. Они, скорее всего, ещё долго будут удовлетворять свои бесконечные, ненасытные потребности.

На кого мы возложим ответственность за происходящее? Кто бы помог нам разобраться что к чему? Не разминуться бы нам со своим временем. Сейчас нет людей, готовых умереть за идею, – призвав на помощь всю свою силу воли и сдержанность, бестолково, обиженно и нудно бубнил Белков.

– Когда это было, дай бог памяти? Нечего прошлое ворошить. И не сгущайте краски. У вас от страха поджилки трясутся, потому что вы не вписываетесь в современную картину жизни. Вам не понятен её невероятно запутанный узор? Как мне представляется, ваша звезда закатилась, не успев взойти. Вы и при Союзе не смогли доказать, что способны на нечто большее, чем все от вас ожидали. Не нашли средств выражения своего таланта? Теперь есть на что свалить все свои неудачи: не было простора для творчества, да? Потом простор обрели, да денег нет. Так? А теперь вы воображаете, что пали невинной жертвой перестройки.

У вас крыша поехала, ходите как пришибленный, бормочите несуразицу. Ни дать ни взять – бедолага. Не выдумывайте! Ваши мозги всегда оставляли желать лучшего, вы нахлебник, бесталанная серость и нытик. На поддержание собственных штанов заработать не можете, а туда же… Уму-разуму нас учите, прошлое восхваляете. В пострадавшие лезете? Хотите нас разжалобить? Он, знаете ли, робок, не решается носа высунуть из пазухи своей жены, боится, что накостыляют по шее. Эдакое неприспособленное существо, которому нечем подогреть своё тщеславие и которое бесполезно нахваливать или ругать.

Нашли отговорку в перестройке? Вы – дачник-неудачник. Я не прав? Или всё же преуспели в этом как нельзя лучше? Вы же теперь, говорят, преимущественно заняты «на вольных хлебах», тогда на кой ляд вам институт? Вам здесь уже не по чину, – с язвительной любезностью в голосе продолжает Зарубин и глядит на своего товарища, надеясь на его одобрение. Но тот сидит, привалившись к стене, и дремлет под музыку романсов, тихо льющихся из его наушников.

Прямой намёк на непрофессиональное занятие Белкова был встречен бурей негодования инженеров, расположившихся на галерке и явно сочувствующих замученному нищетой старику. Их тоже безденежье «погнало в поля» и они завели огороды.

– Вы о чем? – переспросил Белков с недостаточным негодованием в голосе.

Он в буквальном смысле поперхнулся жёсткими словами молодого коллеги. Морщась от неловкости, красный от стыда и обиды, он, угнувшись, то нервно теребил полы своего заношенного пиджака, то крутил верхнюю пуговицу рубашки. И лишь иногда косо оглядывался на ровесников, ища их поддержки.

«Ну вот! Осталось перейти к изобличению слабостей других коллег, а вслед за этим к обмену дерзостями. Из-за чего сыр-бор разгорелся? И чего это Зарубин напустился на беззащитного? Не красит его грубость. Не ожидала я, что он может наслаждаться сомнительным удовольствием досадить старому человеку. Какая девальвация человеческой личности! Хочешь услышать интеллигента, а видишь перед собой хама и жлоба. Зарубин, таков твой гаденький характер? Мог бы и мягче выразить свою концепцию, ведь Белков из числа бессловесных, да и взгляды его на прошлое не отличаются своеобразием.

Нет, вы посмотрите на него, какой взъерошенный, с колючими глазами! Счёл уместным, как сам признался, разъяснить Белкову всю безнадёжность его положения, а тому в его годы уважение окружающих требуется, уверенность, что не зря жизнь прожил. Дорого могут обойтись старику злые, обидные слова коллеги. Случись что, чем тогда оправдает Зарубин своё поведение?.. Иисус Христос тоже был невиновен, а его всё равно распяли. И в наше неуверенное время трудно между плевелами находить зёрна добра.

Сам-то ты, Зарубин, из каких будешь? Если сможешь – сотрешь в порошок, а нет – так станешь стелиться, пресмыкаться? С нижними чинами жесток, категоричен и резок, а с высшими – наоборот? Зря я его, пусть даже мысленно, отхлестала? Может, Зарубин сам пропитался взрывной горечью осознания безысходности и удушающей неуверенности. И всё же…», – недовольно кривит губы Инна, молча осуждая грубый выпад молодого коллеги.

Елену Георгиевну коробят и беспокоят бестактные заявления Зарубина, удивляет способность подпевать насмешникам. Она старается подавить в себе нарастающее негативное чувство и незаметно для себя начинает выбивать кончиками длинных пальцев на кожаной папке с документами мелкую нервную дробь.

«Вот он, диалог глухих. Себя только слышат, – вздыхает она. – Все напряжены до предела. Маленькой искорки хватит, чтобы взорвались. До чего доводит безденежье! Людям, постоянно находящимся в стрессовом состоянии, можно простить некоторое временное раздражение. И ведь этот же Зарубин совсем недавно над племянником ночей не спал, на коленях перед доктором стоял, молил помочь спасти, плакал…»

Кира вспомнила, что грустные мысли о жертвенном поведении молодого инженера заставили Елену Георгиевну вернуться памятью в своё прошлое. Всплыла многолетней давности поездка на юг. «Шум моря, ослепительное солнце, обжигающая ноги галька и сынок Антоша. В воду тащила его – он оглашал визгом пляж, из воды – тоже, только уже по причине противоположной. Было ощущение счастья, несмотря на скудность и никудышное качество столовской пищи. Много ли нам тогда надо было, чтобы ощутить райское наслаждение!

А в конце отпуска я встретила на пляже однокурсницу Таню. Несколько лет не виделись, а тут, как говорится, карусель нашего бытия на миг чуть-чуть притормозила, и так совпало, что мы пересеклись. Каким болезненно-жадным взглядом она охватила моего сынишку! Сколько в нём было зависти, горечи, обиды на судьбу. Муж – тот самый однокурсник Вовка – обнял её за плечи, прижал к себе и увлёк подальше от источника страдания. Он жалел жену. Он умел любить, но когда они были студентами, не смог противостоять своей маме, потребовавшей избавиться от будущего ребенка.

Мне тогда показалось, что измученный взгляд этой молодой красивой несчастной женщины с признаками шизофрении. «Не может быть!» – воспротивилась я своим ощущениям. Я тогда долго не могла избавиться от тягостного состояния жалости. Саднило сердце, возмущённое несправедливым роком. Даже возникло на некоторое время состояние иссушающей злости и обиды. Помнится, с трудом переборола себя и твердо решила не поддаваться нервам, не расслабляться. «Какая была девчонка! Наехало на Танюшку колесо судьбы, опрокинуло, раздавило. Слишком жестокая расплата за единственную ошибку. Какие радости отпустила ей судьба? У каждого из нас есть уязвимое место. Чем она теперь живёт, что дает ей силы?» – грустила я, вспоминая её тоскливо-безумные глаза».

А Зарубин продолжал сыпать едкими фразами, ритмично ударяя рукой по спинке стула, будто отсчитывая промахи ответчика. Набухшие кровью вены на висках говорили о том, что он не шутит. И с каждым его словом Белков всё больше поникал и всё глубже вжимался в стул. Ему казалось, что его публично раздевают. Он слушал отповедь коллеги с непроницаемо-мрачным, угрюмым видом, но усталые складки его лица углублялись, болезненно опущенные уголки губ ещё больше заострялись. Он беспомощно и как-то автоматически шевелил плечами, и его сухие нервные руки бессознательно теребили полы ветхого пиджака.

«Зачем так грубо накинулся и злыми словами отхлестал человека? Ему ведь давно перевалило за шестьдесят. Перегибает палку Зарубин. Надо будет в личной беседе указать ему на недостаточно развитое чувство такта, на неумение уважать чужие права, – почувствовав в глубине души укол совести, подумала Елена Георгиевна. – Сколько помню себя, мы не позволяли себе глумиться над старшими, никогда не опускались до оскорблений, если они даже с нашей точки зрения были не правы, мы превыше всего ценили в себе интеллигентность, а теперь все молчат, никто не становится на защиту пенсионера.

Хотя чему тут удивляться, теперь каждый за себя. Конечно, любому поколению людей приходится заново возвращаться к вопросам воспитания и образования, редактировать, корректировать их в связи с меняющейся обстановкой в обществе, но базовые, нравственные основы всё-таки должны сохраняться.

А может, Белков сам позволяет обращаться с собой подобным образом, сам нарывается на грубость и обречён становиться мишенью для насмешек? И всё же ребята слишком распоясались. Какой в этом резон? Он же никому из них не конкурент, места чужого не занимает, последний кусок хлеба не отнимает. Чего ему не могут простить? Возможно, слова Белкова гораздо ближе к истине, чем им хотелось бы верить, и это их раздражает?

Старик в отцы Зарубину годится. Этого-то как раз он и не принимает во внимание и не делает скидки на возраст. Молодые жёстче нас? Бесчувственные, безразличные, будто эпидемия равнодушия прошлась по ним. Не по всем, конечно…

Другие времена пришли, и, естественно, у молодых другие приоритеты. Я склонна предположить, что злость и равнодушие у них от бессилия перед обстоятельствами, от неудач, от страха и неуверенности перед будущим. Мельчает человек, не имея достойной для ума работы. Голос истинно мыслящего человека всегда был тихим, а они на всю ивановскую… Откуда в них этот запал толпы? Слепая власть случая или всё-таки тенденция? Не понимают молодые, что их поколение стоит на плечах предшествовавших им людей. Им бы сейчас больше думать, классиков читать, свой духовный мир развивать, обращаться к искусству, подзаряжать свои сердца красотой и гармонией, а у них одни деньги в голове.

Оправдываются тем, что выживают. А наши родители и мы в пятидесятых годах тоже не жировали, но духом не падали, мечтали, работали, учились для будущего. Деньги уходят, а внутреннее богатство на всю жизнь остаётся. Духовный человек уверенней. А в чём моя вера? Только в науку и верю».

Елена Георгиевна зябко поежилась. Потрогала батарею отопления: чуть теплая. «Экономят», – подумалось ей. В пуховый платок плотнее закуталась, и, похоже, забылась. Вспомнила дружка своего детдомовского. Тогда тоже было холодно…

«Мы идём в деревню на горку к домашним детям. Глубокую осеннюю колею давнишняя вьюга сравняла с лугом, разделяющим два села. Теперь легкая струящаяся позёмка бежит по санной дороге и, застревая на обочинах, образует маленькие наметы. Позёмка ластится, льнет к накатанному следу, но, едва прикоснувшись, скользит по нему, как по льду, и ветер гонит её всё дальше и дальше. И только сияющая серебристая пыль некоторое время ещё курится над тем местом, где только что мчался белый стремительный ручеёк.

Мы расставляем ноги в огромных валенках. Позёмка огибает их и проскакивает между ними, словно через открытые ворота, оставляя на носках обуви бугорки снега, и продолжает свой путь. Чистейший снег слепит глаза, зажигает в сердце радость. Мы зачерпываем его горстями, прикладываем к лицу, потом лепим снежки и кидаем в ближайшее дерево. Там остаются следы, подтверждающие нашу меткость. Мы радуемся каждому пустяку, визжим от восторга! Если нас хватятся – накажут. Обойдется! Кому мы нужны…

…Возвращаемся назад. Поднялся ветер, но он тёплый и хотя забирается под хилые пальтишки, не вымораживает нас, тощих и голодных. Пошёл густой снег. А мы не боимся! Это же не вьюга с её круговертью и хаосом, воем и стонами, надрывающими сердце. Её не раз приходилось слышать зимними вечерами…

Идем с дружком и вспоминаем одну такую злую метель.

«Пурга тогда стонала на чердаке, трясла оконные рамы резкими порывами ветра. Дребезжали стёкла, кряхтела и бряцала щеколдой входная дверь. Нашу комнату освещал слабый свет керосиновой лампы. Язычок огня нервно вздрагивал, точно сам боялся бури. Мы сидели вокруг плиты и бросали на раскалённое железо сушёную кукурузу, которую натаскали с поля ещё летом, вышелушили и запасливо припрятали под матрасами. Она выстреливала во все стороны, мы поднимали её с пола, ссорились, делились, потом счастливо хрустели ею, прижавшись друг к другу. В тот день дежурила добрая воспитательница.

Из приоткрытой дверцы плиты на пол выскользнул красный уголек. Один мальчик схватил его, подбросил на ладони и кинул в поддувало. Там ему место. Сделал он это небрежно. Мы гордились его смелостью. Он не позволял смотреть на его обожжённую ладошку. Гордый! Он уже большой, ему почти семь лет».

…Ветер усилился. То в лицо толкает, то в спину. Это уже круговерть. Снег валом валит, спиралями закручивается. Невольно настораживаемся. А вдруг это затяжная метель на весь день? Под сердцем пробегает зябкая дрожь. Кажется, что тополя вдоль дороги стронулись с места и ушли в никуда. Теперь главное не потерять направление. Надо оглядываться на свои следы, пока их не занесло снегом? Бесполезно. Сплошной мохнатый снег окружил нас непроницаемой колеблющейся стеной высотой до самого неба. На расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Мы как бы в сказочной трубе. Стихотворение Пушкина «Зимний вечер» припомнили. Няня недавно читала…»

Елена Георгиевна слышит громкий добродушный смех и отвлекается от собственных мыслей. Шум вырвал из сонного оцепенения и молодого, никогда не унывающего, беззаботного инженера Щербакова.

– …Вот это нокаут! Не улавливаю пафоса происходящего! Досталось вам, товарищ Белков, по полной программе. За что это он с вами расквитался? Ну и попали вы в переплет, – весело, с грубовато простодушной непосредственностью проехался он по Зарубину. И добавил примиряюще, обращаясь к Белкову, придавая голосу искренний тон:

– Да будет вам, коллега, не дуйтесь, не тушуйтесь. Не мне вас учить, но не придавайте значения словам, сказанным в раздражении, выбросьте их из головы. Было бы с чего на стену лезть. Не впадайте в излишнюю чувствительность, не ищите проблем там, где их нет. И не вздумайте рубить с плеча и пороть горячку. Чего свирепеть? Смотрите в корень: время сейчас наглое и бессовестное.

Я вот попробовал себя в торговле. Решил, что стал тесен мне белый халат экспериментатора и серый инженерский пиджак, захотелось бордового, предпринимательского. Так вот, когда мне подставляли соперники подножки, я отвечал им тем же. Промышлял в основном перепродажей. Трудно во что-то верить, когда ты пережил десять партнеров и все – дрянь… Всякие номера выкидывал. Даже совершал проступки и преступления в «особо мелких размерах», когда вводили в соблазн.

Вы знаете, поначалу всё это было очень даже «занятно». Это как игра в карты. Сошелся я там с несколькими бизнесменами. Они вызвались помочь, когда я «успешно» сел на мель. Потом чуть ли не на стенку полез от такой их помощи. Ходили за мной по пятам. Думали, шапку перед ними ломать стану, а я наотрез отказался. Долго со мной не канителились. Близкое с ними знакомство обошлось мне минутами страха. Избили и выкинули, как босяка. Деликатно так – лицом об асфальт. Такого удара не постеснялся бы и лучший боксер международного класса. Довели наши отношения до логического завершения. Положили, так сказать, конец нашему короткому «адюльтеру». Благо, что не убили. В общем, у них там рука руку моет.

Торгаша, как видите, из меня не вышло. Никакого навара не получил. Каков поп, таков и приход. Прибрали к рукам моё дело молодчики. Их работа – коммерческий грабеж доверчивых лохов. Бросил я всё. Сыт по горло их фокусами. Один важный фактор сыграл решающую роль: я понял, что не умею делать деньги, а главное – не испытываю к ним благоговейной страсти. Торгуя, я постоянно ощущал чувство неловкости, даже неполноценности. Наверное, я так воспитан. Не удалось себя переделать. Не по Сеньке шапка оказалась. Но других, у которых получается, критиковать не стану. Каждому своё.

Потом ещё беды на меня навалились, квартиры лишился. И старые проблемы разворошил вдобавок. Всё пошло через пень-колоду. А дело, мне думается, тут в том, что мы теперь живём в мире, где существует много зла. Вот и приходится учиться бороться, чтобы жить по-новому. Теперь многие попадают в положение, когда остается только надеяться. А сейчас я еле свожу концы с концами, но не ною. Я на своём месте, – подавшись к Белкову всем телом через ряд стульев, внятно изложил Щербаков. – Нет среди нас богатых и хитрых, есть только умные и не очень.

Не переживайте, любезный, пройдёт, скажем, ещё лет десять, и всё у нас наладится. И, как говорят мои старики, выкрутимся, если войны не будет. Работать надо хорошо, а там, глядишь, и наступят лучшие времена. Нельзя нам на себе крест ставить, вы это знаете не хуже меня. Россию трудно опустошить, она большая и великая. Возродимся. И никто меня в этом не переубедит. Течение жизни общества неумолимо подчиняется определенным законам. Колесо истории знай себе вращается.

Инна, будто стрелка чувствительного компаса, обернулась к «выступающему».

– Щербаков, ты нам ещё лекцию по истмату прочти, – фыркнула она неодобрительно, но про себя подумала: «И всё же с завидным благодушием вступился за старика. А что же это Севостьянов, дружок Белкова, помалкивает, не защищает его? Такой всегда добродушный. Сильно поредевшие волосы открывают его оттопыренные уши, чем ещё больше усиливают впечатление о нём, как о бесхитростном человеке. А эти круглые нелепые очки и выпуклые, слегка растерянные, подслеповатые, водянистые глаза о чём говорят? Он добродушный, потому что равнодушный, добродушный, но не добрый? Сегодня он – редкий случай! – глубокомысленно «занят» и не горит желанием вносить свою лепту в общую беседу, и дело с концом! Прижух. Пустой, суетный человек, но с хитринкой».

Белков, помедлив, в ответ на слова Щербакова, презирая себя и свою слабость, выдавил жалкую полуулыбку и произнес горестно: «Ваши бы слова да богу в уши». Он был слишком раздражён и оскорблён, чтобы должным образом воспринимать и отвечать на веселую, пусть даже грубоватую поддержку коллеги.

Инна оценивающе глядит на Щербакова. «Любопытный предмет для наблюдения. Один из тех, кто обычно спит почти всё время, пока длятся заседания. Крупный, крепкий, руки золотые. Внешность непривлекательная, манеры, если так можно выразиться, своеобразные. Недалёкий, точнее, без полета. Если можно его заподозрить в каких-то пороках, то, пожалуй, это слабость к горячительным напиткам. Водочку любит. Попав в нетрезвом виде в затруднительное положение, сам выпутаться не может, приходится друзьям препровождать его в безопасное место. Но впечатление производит. В разводе. По женщинам глазами не рыскает, но есть в нём какой-то животный магнетизм», – отвернув от Елены Георгиевны вдруг жарко вспыхнувшее лицо, отмечает про себя Инна, игриво поводит плечами, небрежно всколыхнув эффектную, огнедышащую грудь, и грустно усмехается по поводу уходящей молодости: «К сожалению, желания и возможности теперь не всегда совпадают».

Трехдневная серебристо-рыжеватая щетина на крепком, литом лице Щербакова почему-то напомнила ей встопорщившиеся чешуйки у плотвичек в брачный период, которые она однажды, неожиданно для себя, разглядела во время майской рыбалки. И она – ни к селу, ни к городу – вдруг загрустила о слишком быстро пролетевшем и неплодотворно проведенном на «чертовом» огороде лете.

Елена Георгиевна всё же успела перехватить взгляд Инны и тут же вспомнила её грустный рассказ при их первой встрече после долгой разлуки. «Было три мужа, потом ещё четырежды пыталась создать семью – безрадостные романы. Слепое томление плоти принуждало меня к этому бесполезному, бесперспективному занятию. Ни один из мужчин не устраивал меня в постели так, как тот, первый. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Да и душевные качества оставляли желать лучшего. Все как один – с куриными мозгами, затурканные. Строили из себя покладистых, незатейливых, бесхитростных. Усахаривали, чтобы прийтись по душе, а потом начинали откалывать штучки-дрючки. Часто приходили в непотребном виде. Все их словеса и жалобы были от лукавого, себе на потребу.

Потом стала прикидывать, в чём этот, новый, уступает другим или превосходит их, и больше не позволяла себя обаять. Гнала от себя. А они привязывались. Поражало их отношение к жизни, которое годилось разве что на то, чтобы влачить жалкое существование. Было много мучительно-грустного, часто чувствовала себя стрекозой, сбитой с листа камыша неожиданно высокой речной волной…

Получалось, что разменивала свой серебряный рубль на медяки. А лучших претендентов на примете не было. Просто поражалась, как с такими данными и возможностями они на что-то претендовали. Ещё и от жён, по их рассказам, бегали, на стороне что-то искали. Не могу взять в толк, почему никакой себе трезвой оценки не давали? Откуда в них эта слабоумная мания величия, почему больны глупым тщеславием? Похоже, и правда, поведение мужчин определяется спросом и предложениями.

А уж о духовности я вообще и не заикаюсь. Помню, один сорокапятилетний, всё ещё пребывая в наивной юношеской беспечности, считал себя одинокой взыскующей душой. Предлагая мне своё сомнительное чувство, печально и потерянно произносил: «Жизнь не стоит расхода моих творческих сил!» Бес попутал меня с ним. Не стала я прикидывать возможности его платежеспособности, потому что осторожная радость толкнулась в мою душу, сердечко ёкнуло… Ну, думаю, удачный случай представился, точнее сказать, подвернулся – не прозеваю. Нежный, ласковый, романтичный мужчина!

Меня всегда тянуло к порядочности, к чистоте. А он оказался ненастоящим, ничтожным. Видно, выучил немногие душещипательные слова и говорил всем женщинам подряд, авось какая глупая клюнет. Душа его, как оказалось, кроме водки, ничего не требовала. С утра уже за воротник закладывал. И ведь держался до загса, ни разу пьяным не пришел! А как проникновенно выпрашивал на бутылку! Обхохочешься. С таким жить – лучше, не умствуя, удавиться. Он же не давал ни минуты передышки. «А коль это так, то нужен он мне как рыбке зонтик. Обременительно любить такого. Кругом одни минусы. Такие экземпляры с изумительной быстротой садятся на шею», – решила я.

На изучение всех его метаморфоз у меня ушло не больше месяца. Выгнала поклонника. Покинул меня без лишних скандалов и проволочек. Быстро отступился и убрался подобру-поздорову восвояси. Ушел смурной, тоскливый, покорный, тусклый, ещё не до конца осмысливший происшедшее. Видно, привык к такому исходу событий. Не отвергаю эту вероятность. Вновь я оказалась добровольно обманувшейся дурой. И откуда во мне эта детская доверчивость?

А встречались и жутко настырные. Намучалась я с ними, пока отвертелась от их притязаний. Задергали совсем. Такие гадости устраивали. Надолго отбивали желание «иметь в доме мужчину». Часто попадала в щекотливые ситуации и не знала, как из них выпутаться, случалось терпеть изощрённое хамство. Никак не удавалось мне встроить себя в пространство счастливой семейной жизни. Хотелось бы если и страданий, то счастливых, радостных. Если любить, так достойного: чтобы летать в своей любви, чтобы с полуслова, с полувзгляда понимать друг друга, уважать, чтобы было духовное единение, чтобы ощущать себя как за каменной стеной. Ведь бывает же такое? А эти – в грязь тебя лицом.

Скажешь, почему так мрачно? А как ещё? Я не ищу виноватых. Глупой была. И почему липли ко мне всякие слабаки и подонки? Может, за мною укрепилась репутация человека, способного, по доброте душевной, на великие подвиги во спасение заблудших душ? Вот они и повадились ко мне в поисках легкого счастья. Беспочвенно, неубедительно? Или они думали, что если мне за тридцать, так любого подберу? Фу, гадость какая, даже вспоминать противно.

Я не каждому встречному-поперечному жалуюсь, только тебе, Лена, душу раскрыла. Ты же знаешь, если не захочу, из меня невозможно что-либо вытянуть даже клещами. С годами у меня чутье на плохих мужчин появилось, спинным мозгом стала их чувствовать. Я вывела для себя, что выбирать не из кого и создала образ разведенного мужчины, достигший удивительно убедительной реальности, который мне и даром не нужен, и перестала искать своё счастье. Перебродила, перегорела во мне любовь. Претят мне не только унизительные поиски удовольствий, но и тихого семейного счастья с порядочным старичком. Брошенные мужчины скучны, не дотягивают до желаемой, даже самой низкой планки. Правильно говорят, хорошего мужика женщина не выгонит. К сожалению, у меня не было случая убедиться в обратном. А как бы хотелось! Скажу начистоту: поняла, что не могу жить с человеком, которого не люблю или хотя бы не уважаю.