Реквием

Мир не рухнул в моих глазах. Книги мне стали интересней. В них я почти теряю ощущения реального. В них мечты, сдобренные разного рода иллюзиями. В них красота».

Я тогда, помнится, спросила у Инны: «Ты думаешь, если мужчина способен себя критически оценивать, так он не может быть плохим?»

«Ещё как может, если он циник. Такой субъект даже по отношению к себе не умеет быть добрым, что уж говорить о других. Такой никому не может принести радости, сделать кого-то счастливым. Он умеет только разрушать. Встретился на моём пути такой субчик: наглый, безмерно грубый, со скверной привычкой разговаривать снисходительно-насмешливым тоном. Философствовать любил. Скажет, а через минуту отрекается от своих слов. Страшный человек. Чего только стоила его манера жёстко и надменно смотреть в глаза. У меня хватило ума не сблизиться с ним. Быстро раскусила его «типичные» черты, – усмехнулась Инна. – А ему нравилась моя решительность, когда я во время разговора с ледяным бешенством смотрела на него. Он чувствовал во мне достойного противника. Наверное, это его возбуждало. Я распознала в его голосе угрозу, и моё сердце «выдало» осторожное предупреждение. Оно-то и остановило меня от ответной резкости, и я не приняла его игру, деликатно уклонилась. Хотя очень хотелось обломать наглеца. Если бы рискнула, то ни за себя, ни за него не поручилась бы…

Какой резон бороться с ним до изнеможения? Он не стоил того. Такой человек не оценит чужую победу и постарается любыми подлыми средствами стереть противника в порошок, дабы потрафить своему самолюбию. Мне достаточно было его яростного, ненавидящего взгляда. К счастью, вопреки ожиданию, он быстро отвалил. Хотя, конечно, мучил меня червячок досады, что отступила, не наказала, чтобы другим не гадил. И самое главное, ничего в нём за его форсом не стояло. Не жил, а с удовольствием играл роль злодея, выискивая более слабые, чем он сам, жертвы».

3

Белков догадывается, что инженеры намекают на то, что он садовому участку уделяет больше времени, чем науке, и со злой решимостью огрызается:

– Мне совершенно не ясна ваша ирония, Зарубин. Потрудитесь объясниться, и я попытаюсь сформулировать свою позицию. Я не придумываю отговорки и тоже понимаю, что это в высшей степени жалкое существование, недостойное образованного человека, когда каждый поход в магазин грустно отзывается на бюджете семьи, когда голову не применяешь по её прямому назначению, когда не ясна жизненная перспектива. К тому же бедный человек не может быть свободным, что тоже очень важно понимать.

Вся моя жизнь состоит из трагедийных кусков. Лучшие мои годы были потрачены на борьбу с бедностью. Вот только расправил плечи, а она, судьба, опять гаечным ключом по голове – есть от чего прийти в отчаяние. Все мы испытали неожиданное потрясение. Никто не представлял, что уготовано нам судьбой. Если я правильно понимаю, те, что наверху, заняты чем-то великим, поэтому к земным делам простых людей относятся с пренебрежением. Когда приходится мыслить такими масштабами, до мелочей ли?.. Тогда для кого всё это затевалось?

На лице Белкова застыло удивленное выражение человека, уверенного в том, что он прав, но почему-то неизменно проигрывает.

– Не от хорошей жизни я взял огород. Раньше даже слышать о нём не хотел, а сейчас за него как утопающий за соломинку ухватился. Он – моя отдушина и подспорье. Не зарьтесь, Зарубин, на чужое. Нелегкий и непроизводительный там труд. Позволю вам заметить, безработица многих обрекла на нищету и заставила взять в руки тяпку. Ткнуть бы этих «революционеров» лицом в нашу нищету. Оставьте пустые разговоры и насмешки! Вы, что ли, моих внуков растите? Моя дочь потеряла кормильца. У вас пока нет детей, а значит, одной проблемой меньше, поэтому вам не понять меня, – с видом оскорблённой добродетели закончил Белков.

Все знали, что у него две дочери-учительницы в разводе и ещё три внучки-школьницы, и что все они живут в его двухкомнатной квартире. Он десять лет первым стоял в очереди на расширение жилья, но так и не успел до перестройки улучшить свои жилищные условия, не получил обещанную профкомом четырехкомнатную, и теперь, утвердившись в собственной невезучести, не видел конца своим злоключениям.

Зарубин в ответ не к месту пренебрежительно рассмеялся.

Белков нервно пошевелил пальцами, сделав характерный жест, будто считает купюры. Он был возмущён тем, что его бесцеремонно прервали, но не смог одёрнуть обидчика.

– В продолжение своей мысли спрошу: какова вероятность того, что всё быстро изменится к лучшему? Что потерял – я знаю, а что получу взамен? При определённых обстоятельствах огород – это лучше, чем ничего. Все наши беды проистекают от того, что нынешнее время привносит такое, что нам, старшему поколению, трудно понять, принять и перестроиться. Мы не поспеваем за событиями и ничего не можем предвидеть. Таково действительное положение вещей.

Вдобавок нас лишили своей привычной среды, и теперь у нас в головах разруха. Эти чувства сродни с теми, что ощущали наши родители в семнадцатом. Наверное, такая постановка вопроса вызывает у вас отторжение? Новая эпоха требует от нас, стариков, невозможного. Конечно, хочется верить, что это просто новое поветрие, ничего серьёзного, и не придётся восстанавливать попранную справедливость, достаточно образумить людей…

Как бы то ни было, раньше и в любви, и в работе всё казалось возможным, доступным, легко достижимым. Молодые, обратите внимание на очень интересную особенность: наша эпоха носила на себе печать уникальности, самобытности. Мне кажется, целая вечность прошла с тех пор. А я как сейчас помню: вынашивали планы, мечтали о коммунизме, с полным основанием могли гордиться собой, друзей выбирали не по должностям, умели насладиться тем, что давала жизнь, довольствовались, как я уже сказал, малыми радостями каждого дня, и в этом не было ничего искусственного или зазорного. Шагая по земле, мы чувствовали полет, – мечтательно закончил Белков, седой, тощий, сутулый, но в тот момент такой вдохновенный! И добавил уже пасмурно:

– Не поторопились ли мы броситься в капитализм? Не разорвать бы связь времен и поколений.

– Тоже мне Евтушенко! Высокие словеса – мишура. Умора! Вошёл во вкус, развернул пропаганду. Надоело! Не порите чепуху, оставьте свои фантазии при себе. Всем известна болезнь тех лет – тупая, неукоснительная вера в нереальные мечты, – нисколько не стесняясь, Зарубин опять издевательски прерывает нехитрую цепочку воспоминаний Белкова. – Красиво воссоздаёте картину ушедшей эпохи. Интересное наблюдение: чем хуже сейчас, тем лучше было раньше? «Я в полном недоумении. Ах, где мои славные величественные руины!» Мы опрокинули ваши донкихотские представления о жизни? Вы не пришлись ко двору? Вот и утешайтесь огурцами и редиской, на развалинах брошенных кем-то садовых участков!

Ноет, ноет! Наверное, думаете – смешно сказать! – что у всех всё в порядке и только у вас одного неприятности? Ни дать ни взять – под дурачка работаете! Не время задаваться глупыми вопросами. Прокопаетесь в себе и настоящей жизни не увидите. Надо учиться работать по-новому, а не словоблудием заниматься. Остановите своё безудержное словоизлияние, оно никого не трогает.

Но «лектор» неожиданно для всех не дал смутить себя грубой издёвкой. Смешался, но только на миг, и невозмутимо продолжил сипловатым монотонным голосом, словно и не было ехидного укола.

– Наша жизнь не изобиловала необычайными приключениями, скромное, но счастливое, спокойное, стабильное было время. По тогдашним понятиям, мы хорошо жили. Люди самых разных судеб и наклонностей были искренни, открыты для общения, и это главное, потому что душа – храм истины. – Теперь Белков говорил уверенно, как о чем-то не подлежащем сомнению. Его голос окреп, зазвенел.

– Раньше быть русским означало быть братом людям всего мира. При социализме боролись за человека, а теперь за деньги. Произошла глубинная трансформация душ. Конечно, проще на удар ответить ударом. А ты попробуй не запятнать себя жестокостью, не унизить другого грубостью. Всё это ушло в прошлое. И поворотным пунктом явился тот день, когда Горбачев… да что там вспоминать! Тоска подступает к сердцу. Не пришлось бы некоторым посыпать себе головы пеплом.

Нынешней молодёжи не понять атмосферы товарищества. Не достучаться до их сердец. Искалечены юные души целого поколения. Свидетельств тому немало. А потом некоторые скажут: «Знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Мы тут ни при чём».

Белков как бы в подтверждение своих слов убеждённо мотнул головой в сторону Зарубина.

– Что творится, что творится кругом! Как всё неимоверно быстро изменилось! Какую нам держать позицию по отношению к происходящему? Прошли благостные времена советского периода. Из людей уходит последняя человечность: не принимают друг друга, враждуют, испытывают души на излом, рот на чужой каравай разевают. А мы не научены держать удар. И в семьях теперь не хватает чуткости, нежности. Может, они и сохранились где-то в подсознании до лучших времён, но эти времена никак не наступают. За деньгами никто ничего не видит. В окружающей нас жизни появилось что-то глубоко чуждое. Смутное время. Оно состоит из одних абсурдов. Что может теперь раскрасить нашу жизнь в яркие цвета? Чем нас, пенсионеров, можно порадовать? Конечно, надежда и теперь иногда вспыхивает и расцветает на короткое время, пока не вянет под тяжестью разочарований, пренебрежения, обманов. А ведь только надежда держит человека на земле.

Дали свободу! Кому, чему? Хамству? Вы говорите, что мы семьдесят лет на коленях стояли, а вы теперь голым задом в дерьме сидите. Лучше, легче стало? Вы подрезали людям крылья, лишили прекрасной мечты. Погибло всё, во что мы прежде свято, пусть даже слепо, верили. Теперь в России всё со свистом уносится в пустоту, в пропасть. Всё псу под хвост. Вместо прыжка в новое измерение мы сделали скачок в никуда. Лицемерие, шитое белыми нитками, так и прёт из многих людей, они прямо-таки на глазах у всех превращаются в тартюфов.

В нашей эпохе была чудная музыка. Теперь её нет. В памяти остались заученные в детстве прекрасные, героические слова, от которых по-прежнему вздрагивает сердце и душа рвется в бой. Мечты разбились вдребезги и разлетелись, и мы уже не вернемся назад и не почувствуем себя счастливыми. Вот что самое ужасное.

Ну, были очереди в магазинах, штурмовали мы прилавки с колбасой, случалось занимать десятку до зарплаты. Были трудности. И что из того? Без них ни одно государство не обходится. А кто бесплатно учил, кто давал квартиры? А сколько мы строили! Всё как есть забыли. Все захотели стать миллионерами, да только такого не бывает. Закон сохранения денежной массы никто ещё не отменял. Если в одном кармане густо, то в других пусто. Дело до смешного доходит, только смех этот сквозь слезы. Что вы на это скажете? Я не прав? Всё вокруг начало давать трещины и рассыпаться. Наплевать олигархам на простых людей, на страну! Долго нам ещё ждать придётся, пока среди них появятся патриоты?

Нам, людям науки, не грозит стать миллионерами. Ни лгать, ни воровать, ни изворачиваться мы не умеем. Не та закваска, не торгашеская. Надо «верхам» прежде было подумать, из каких фишек им придётся выбирать. Всё ли они перепробовали, прежде чем ломать старое? Может, стоило бы попытаться кое-что хорошее и доброе оставить? Всё равно ведь ко многому из нашей жизни придётся возвращаться. Я не стыжусь своего прошлого и не отрекаюсь от него. Я не коммунист, но усердный поклонник и защитник своего времени.

Конечно, я могу быть необъективным и не возьму на себя смелость выделить главные проблемы нынешнего общества, но рассмотрим хотя бы непохвальное пренебрежение прошлым, критику нашей партии, попытку приписать ей нарушение естественного течения истории. Всё равно не обойтись без партии, без идеологии, скрепляющей страну. Другую создадут, угодную. Может, и ошибаюсь, я человек маленький.

Раньше я всегда был востребован. А теперь я – не поймешь, что из себя представляю! Фитюлька, ничтожество. Я уже перестал надеяться на лучшее. О чём трубят газеты? Это уму непостижимо! А эти холодные, бесстрастные чиновничьи лица!.. Поймите, дорогие мои, переписывание истории ведет к искажённому пониманию настоящего и будущего. Память о Великой Отечественной войне, например, – ключевой момент в российском сознании – …она, может быть, краеугольный камень нашей идентичности. И разрушение памятников на могилах героев войны – не простое варварство…

– Не нагнетай, старик. Отвлекись на минутку от стонов. Во многих странах мира – возьми ту же Францию – переписывают историю и сносят памятники, потом возвращаются к ним и снова восстанавливают. Каждое поколение ищет себя и своё место в истории. Заворожённое будущим, оно торопится разрушить прошлое, ломает традиции. Для нас это особенно характерно, потому что наша страна развивается не эволюционно, а революционно, рывками. Вспомни Петра Первого, семнадцатый год, девяносто первый. Одним вождям свойственны и важны глубокие размышления, другим решительные действия.

– Кому убожество и прямолинейность, а кому трезвость или лисья тактика и волчья хватка, – хмыкнул Белков.

– Ну, ты, батя, совсем не в ту степь попёр, – искренне удивился Щербаков.

– Ты не согласен со мной? В мои намерения не входит критиковать, но если в разумных пределах, не увлекаясь, без перебора… Теперь что ни человек, то новое мнение, новый взгляд. Не знают, а судят. Перешли к дикой свободе без руля и без ветрил, вот и не можем управиться с ней без царя в голове и без соответствующего воспитания. Идеи, может быть, и блистательные, да идиотское исполнение и жуткие последствия: произвол, неурядицы, распущенность, ложь, воровство. Мы это уже проходили много лет назад. Опять через тернии к новым звездам?.. – ухмыльнулся Белков. – Я не сторонник резких реформ.

Он неожиданно умолк, будто что-то перемкнуло внутри него. Стоял с застывшей, приподнятой, будто проклинающей рукой, но лицо его ничего не выражало.

Тут пошел в наступление Мосин, бывший когда-то комсоргом отдела. По лицу было видно, что его колотила злая дрожь, даже в глазах проскальзывали искорки. Очевидно, излагаемые Белковым мысли его не слишком устраивали. Но при этом его взгляд нет-нет да и соскакивал на своего руководителя группы, будто Мосин искал в нём поддержки. Но тот молчал, уткнувшись в блокнот.

– Избавьте, пожалуйста, наше общество от никому не нужных подробностей, которые вы ещё собираетесь высказать. Не несите околесицу. Это вы жили, как в тумане, а мы теперь реально смотрим на жизнь и не хотим уравниловки. Трудности переживем. Они не потрясение, а неотъемлемая часть любого переходного момента. Сейчас время, богатое событиями, и этим оно интересно. Меня удивляет ваше упрямое нежелание добровольно признать истину. Смотрите только вперед, чтобы не застрять в дебрях прошлой жизни.

Мосин говорил с нажимом, как бы понукая присутствующих присоединиться к его мнению.

– Вот вы, Белков, воскрешая прошлое, партию хвалите. Мне не довелось побывать в рядах КПСС, но я слышал, что если человек не умел врать и предавать, то в руководители комсомола и партии дорога ему была закрыта, – поспешно, даже как-то обрадовано восклицает из глубины зала молоденький Зайцев и тем самым подкидывает «дров в огонь».

В зале разгорается жёсткий спор о методах построения и сущности любой партии. Зайцеву тут же достаётся от обеих спорящих сторон за распространение глупых сплетен.

«Томится Белков по прошлому, боится непонятного будущего. Его же ещё строить надо. Любой процесс происходит во времени. Перестройка, возможно, потребует не одного десятилетия. Воспоминания старого человека – это всегда путешествие во вчера – в детство, в юность – туда, где, несмотря на любые трудности, преобладали наивные радости и светлые надежды. Когда человек утрачивает веру, теряет все свои перспективы и желания, он становится тенью своего прошлого… Но зачем же временные трудности возводить в ранг гибельных? В одном он, безусловно, прав: нельзя забывать, что жили и живём мы в великой стране», – справившись с охватившими её противоречивыми чувствами, грустно думает Елена Георгиевна.

А Инна презрительно фыркает, давая тем самым понять, что считает себя выше подобных проявлений слабости Белкова. Не хватает ещё всем разнюниться! И чем всё это может закончиться?

– Пусть Белков выскажется, иначе не угомонится. – Это из глубины зала раздался непонятно чей голос неожиданной поддержки.

Но ещё раньше, чем защитник услышал ответ на своё предложение, он почувствовал угрожающее недовольство аудитории и, поняв, что ошибся, пригнулся, став невидимым, дабы не принимать на себя раздражение усталых людей.

– Нет, вы только посмотрите на него! Нашёлся самый умный среди нас. Хватит митинговать! – возмутился в пространство Зарубин.

Ему негромким ропотом вторил недовольный зал.

А Белков ничего этого не заметил и продолжал высказываться с выражением обиженного ребёнка, нервно жестикулируя худыми руками.

– Собственно говоря, я хотел сказать, что у молодых грубое благоразумие взяло верх над романтическим героизмом стариков. Нам теперь отводится незавидная роль. Словом, я чувствую себя, как рак без панциря. Быть невостребованным – трагедия. Изоляция любого человека может привести на грань безумия, а тут ещё, как на грех, этот дефолт! Все мы попали под его колеса. Он как бикфордов шнур. Вы знаете это не хуже меня.

Но опять хочется попытать счастья. Только теперь полной уверенности ни в чём нет. Раньше у всех поголовно на тридцать лет вперед всё было расписано, предрешено, были гарантии, а теперь главную роль в жизни каждого играет случай. Добавьте к этим соображениям и то, что возникают серьёзные разногласия у детей и родителей относительно будущего. Прежде чем порицать, надо принять во внимание многие смягчающие обстоятельства. Я вот тоже нахожусь в двусмысленном положении. Казалось бы, общие проблемы должны нас сплотить, ведь мы многое вместе пережили за эти годы. Но нет! Кое-кто даже затаил на меня личную обиду, потому что в обществе идет игра на понижение духовных ценностей.

Так проще жить: не надо делать никаких усилий по воспитанию в себе личности. Конечно, в каком-то смысле мы все зависимы от обстоятельств, но если уж пришлось распрощаться с надеждой, то как жить дальше, чтоб не скурвиться, не заблудиться? Напомню, раньше всегда шли на выручку друг другу, а теперь об этом не может быть и речи. Утратили былое товарищество. Отсутствует приподнятость духа. Что и говорить…

Я понимаю, что мы находимся на изломе эпох. Вот сейчас многие ругают тусклое, глухое брежневское время, а кто сегодня олицетворяет героя? Бандиты? Представители прогнившего механизма правосудия, подверженного беспредельному варьированию, противостоять которому невозможно, если только ты сам не являешься их частью и в этом случае они обязаны тебя защищать.

А была эпоха личностей. Об этом сейчас умалчивают – вот что является для меня камнем преткновения. Люди должны жить по глубине своей души, а где она, эта глубина? Все волнения на поверхности. А личности должны быть, иначе человеку два шага до животного. Люди шалеют от безработицы и безделья. В деревнях стоят заброшенные фермы, в городах – заводы. В магазинах много чего есть. Облизываешься, но купить-то не на что. К тому же всё ненатуральное, импортное. И вздорожало во сто раз. Мы, как в безбрежном океане, где под водой нет ощущения низа и верха, а на поверхности не видно берегов.

Думаете, моя тревога не обоснована? Как бы не так! Говорят, надо искать свою тропу. А сейчас у всех одно на уме – вырвать жирный кусок из горла товарища и увернуться от пресного пирога. Мол, сколь скоро появилась такая возможность, значит, надлежит незамедлительно ею воспользоваться независимо от того, как это скажется на других.

Белков судорожно вздохнул и продолжил:

– Файлы-то у молодых пока пустоваты, а заполнять их надо чем-то хорошим. Гоголь ввёл абсурд, чертовщину и бесовщину в русскую литературу, а кто ввёл её в нашу жизнь? Я не питаю большого пристрастия к поэзии, но Пушкин чувства добрые лирой пробуждал, и даже Библия призывает не с ненавистью судить, а с любовью, ратуя за возвышение души человеческой. Некому идти апостольской дорогой. Иногда мне кажется, что ничего русского, кроме языка, у нас не осталось. Только он ещё отвечает всем параметрам русской души и русского характера. Была наша страна самая читающая, а теперь стала самая торгующая.

Недавно встретил на рынке подругу моей дочери. Умница, лучшей на курсе была. Торгует турецким барахлом. Увидела меня, заплакала. «Вы, – говорит, – наверное, меня презираете, но у меня двое детей и муж безработный. Надеюсь, когда всё в стране наладится, я ещё смогу учить детей. Сейчас и Эйнштейну не разобраться в «теории относительности» нашей перестройки. У многих из нас всё в жизни пошло наперекосяк».

А что произошло с поэзией человеческих отношений – с любовью? Она исчезает по какой-то невнятной логике. И за это приходится расплачиваться искорёженными судьбами. Чем объяснить возникновение унизительных гражданских браков? Они разрушают устои семьи, – последнее прибежище души, – уничтожают само это прекрасное понятие. Это же демонтаж традиционной ячейки общества! Не зря говорят, что от здравого смысла до абсурда один шаг. Я хочу, чтобы вы поняли всю глубину своих заблуждений. Кто ответит за развенчание идеалов? Сколько времени придётся употребить на восстановление нравственности? Когда начнем взвешенный разговор на эту тему?

Наши родители верили и боялись, а мы просто верили, но каждый знал своё место. Превалировала чистота помыслов, занимали во всём твёрдую, неуступчивую позицию. Не зря говорят, что лучшее – враг хорошего. А теперь, когда грянул гром, что делать? Настала эпоха равнодушия, – завершил свой путаный монолог Белков. – Вы понимаете, о чём я? И до нас дошли сквозняки мировой капиталистической скорби. Лукавое время.

Глаза Белкова, густо оплетённые мелкими морщинками, устало потухли. Губы горестно вздрагивали на невыразительном блеклом лице, он весь подался вперёд, будто желая лучше рассмотреть товарищей или точнее донести до них смысл своих слов.

Теперь он заговорил с болью, тихо, не следя за смыслом, не задумываясь о логике. Слова сами лились, не встречая привычных контролирующих препятствий. Потом стало казаться, что он изо всех сил пытается не сбиться с мысли, что его язык еле ворочается, увязая в густой трясине слов. Фразы наслаивались, наползая, перебивая одна другую. Он вдруг потерял нить рассуждений и странным образом закончил свою несуразную речь:

– Молодежь требует перемен, не особо вникая в их суть. Помните, была прекрасная песня «Листья жёлтые над городом кружатся»? Победоносно, как эпидемия из пункта в пункт, неслась, из каждого окна лилась. Так и она надоела. На смену ей пришла другая песня, по моим меркам менее яркая, но другая. Вот в чём суть. И она всех устроила, всем нравилась. До некоторых пор. Потом ещё одна появилась. Такие вот мои параллели.

4

Инна сидит, удивлённо приоткрыв рот. «Какой контраст между физической измождённостью Белкова и его моральной силой!» – думает она. Проняла её речь коллеги неожиданной откровенностью. Она смотрит на него со жгучим любопытством и искренним участием, сердцем осязая каждое слово. Ей ясно: он не одинок в своём мнении.

Инна уже собралась было поддакнуть, но решила повременить. «Неровен час, «поведет» его со своим доброхотством куда не надо», – подумала она. И не ошиблась, так как Белков понес, по её мнению, ахинею.

– Я понимаю, не сразу разразилась беда, проблемы накапливались постепенно. Но кто бы мог подумать, что всё так обернётся? Абсолютно неожиданный, непредсказуемый результат. Мы – жертвы дикого безвременья. Где обещанное, грамотно структурированное, благополучное общество? Сколько ещё продлится нестабильность? История знает такие случаи? Не было прецедента! Придет время, и мы найдем объяснение этим явлениям, они у нас ещё попляшут, – вдруг забормотал Белков, отвечая на какие-то свои мысли, бессознательно вторгшиеся в развиваемую им выстраданную теорию.

Глаза многих присутствующих с любопытством ощупывают «трибуна».

От волнения у Белкова сбивается дыхание. Он нервно облизывает губы, словно пытаясь стереть с них следы своих неожиданных слов, и прикрывает морщинистые веки, от страха, что из глаз могут брызнуть позорные слезы. А в завершение произносит странную фразу о том, что на том свете всем нам корчиться на костре.

«Как мне отнестись к этому инциденту и к самому Белкову? Маленький, озлобленный, оскорблённый, замороченный жизнью человечек? Не от мира сего? Никто не оспаривает его прав, но и никому нет до него дела. Он волен говорить всё, что ему заблагорассудится. Но, как ни горестно разрушать его иллюзии, я вынуждена признать, что «его поезд ушел». Пусть так, ну и что из того? Интересно, его обычная застенчивость – следствие отсутствия денег или наглости? Мало я его знаю, – думает Инна. – Старпёр чертов, перестал притворяться и, не сумев смирить волнение, выпалил то, что казалось и вымолвить никогда не сможет. Вот что пряталось за его отстранённостью! Исповедовался. А какую цель преследовал? Очистил свою душу откровением. Для его репутации выгоднее было бы скрывать истинные причины, побудившие к возмущению. С чего это его прорвало? Что с ним стряслось? Отчего им завладело отчаянное желание выговориться, вынести из души наболевшее, набрякшее за последнее десятилетие? Дошел до грани?