Две жизни Пинхаса Рутенберга
Рутенберг посмотрел на него и дружески потрепал по плечу. Маттео улыбнулся и пожал ему руку.
Разоблачение Азефа
1
На своё письмо, переданное Егору Егоровичу Лазаревым Центральному Комитету, ответа он так и не получил. Как и записки, запрещающей ему публиковать дело Гапона до того времени, когда ЦК найдёт его своевременным. Из-за мытарств в Женеве по этому вопросу он тогда потерял работу. Но сейчас он устроился в компании, где его авторитет высок, где его ценят и уважают итальянские инженеры. У него, наконец, появилась материальная основа довести дело до конца. Неожиданно, обстоятельства стали ему благоприятствовать. Из местных газет Рутенберг узнал, что ЦК объявил Азефа провокатором. Он не без труда нашёл в киосках газету «Знамя труда», центральный орган партии, от 26 декабря 1908 года, с заявлением:
«Центральный Комитет партии с.-р. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азеф, 38 лет (партийнные клички: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич»), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом БО и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азеф, ввиду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азефа и ее разоблачении будут напечатаны в ближайшем времени».
Предательство Азефа не укладывалось в его сознании, и даже личная неприязнь не могла изменить его неприятия этого утверждения. Он продолжал непоколебимо верить в невиновность Азефа, руководившего всем революционным террором в России. Невозможно, думал Рутенберг, что провокатором является человек, который организовал десятки терактов, осуществил убийства видных представителей государственного аппарата, в том числе своего начальника министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов Плеве. И генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича. Он готовил убийство царя Николая II и его премьера Столыпина, который чудом выжил во время взрыва в его особняке на Аптекарском острове. Ведь он сам вместе с ним руководил подготовкой покушения на министра внутренних дел Дурново.
Рутенберг знал, что в начале 1907 года Азеф находился в Генуе и в её предместье, городке Алассио. Он избегал встречи с ним, считал её нежелательной, не забывал разговора с ним в Гейдельберге, когда отверг указание Азефа отправиться в Россию, где он был бы, конечно, схвачен. Даже теперь, после его разоблачения и бегства Рутенберг опасался подосланных им агентов охранки.
Погруженный в размышления о происшедшем, Рутенберг вернулся домой и написал письмо Савинкову. Он не желает мириться с заявлением ЦК, считает кампанию против Азефа большой ошибкой и просит Бориса прислать ему дополнительные материалы по этому делу, находящиеся в распоряжении руководства.
Закончив письмо, Рутенберг поднялся со стула и прошёлся по комнате. Разоблачение Азефа предоставило теперь доказательства и доводы, которых всё время не хватало прежде. Сейчас всё сошлось и стало ясным и очевидным. Он вдруг почувствовал себя свободным от связывавших его прежде обязательств. В его голове возникла мысль исповедоваться перед эсерами, вынужденными эмигрировать и продолжавшими скрываться в России, многие из которых разделяли официальную точку зрения ЦК о нём и деле Гапона. Он осознал, что представилась возможность, которую нельзя упустить. Он сел писать статью, ещё не представляя, где он сможет её напечатать. Он недолго думал о названии. Оно пришло практически сразу, и на первом листе он написал: «Почему я убил Гапона». Он изложил всю историю в самой лаконичной форме. Писалось легко, потому что три года, прошедшие с того времени, как в дачном посёлке Озерки собранные им люди совершили казнь, она жила в его памяти, ожидая момента, когда выплеснется оттуда потоком горячей лавы и освободит его мысли, тело и душу. К ночи он закончил статью, переписал её начисто и устало откинулся на спинку стула.
2
На следующий день после работы он пошёл на центральную городскую почту и отослал письмо Савинкову и после некоторого раздумья, поместил статью в большой конверт и послал его в Париж в «Le Matin», популярную в Европе буржуазную газету, которая однажды предлагала ему напечатать какую-либо заметку. В сопроводительном письме он напомнил об этом и просил сделать перевод и выполнить необходимое редактирование.
Рутенберг вспомнил просьбу Максима Горького оповещать его обо всём, что связано с делом Гапона. Теперь к этому добавилась потрясшая Россию новость о провокаторе Азефе. Он написал на Капри и стал ждать ответа из Парижа.
Газета «Le Matin» отреагировала немедленно, и редактор прислал отзыв, подтверждающий его намерение опубликовать статью. Владельцы газеты поняли, что имеют на руках сенсационный материал, и сразу же приступили к его подготовке. 10 марта статья «Pourquoi jai tue Gapone» вышла в свет.
Рутенберг вознамерился обнародовать все имеющиеся у него материалы. Он направил Савинкову текст заявления ЦК для внесения им возможных корректив и попросил его вернуть с пометками заказным экспрессом. Савинков ознакомился с текстом и в ответном письме принялся вновь отговаривать его от публикации «в такой тяжкий для партии момент». Рутенберг понимал, что Борис, приближённый к ЦК партиец, фактически заменивший Азефа на посту главы Боевой организации, выражает мнение руководства и хочет свести на нет усилия приятеля открыть нежелательный для ЦК ящик Пандоры. Но новую возможность нужно использовать, решил он, и отправил текст жене Ольге Николаевне, проживавшей тогда в Париже, для передачи его Владимиру Львовичу Бурцеву, известному в это время своими разоблачениями секретных сотрудников Департамента полиции.
В 1905 году Рутенберг встречался с Бурцевым на партийных совещаниях, но общего дела у них не было. Сейчас он как раз расследовал и раскрыл провокатора Азефа, получая информацию и помощь бывших сотрудников царского сыска Леонида Меньщикова и Михаила Бакая и даже бывшего директора Департамента полиции, действительного статского советника Алексея Александровича Лопухина. Он жил в Париже, где возобновил издание своего журнала «Былое». Ольга Николаевна дома Бурцева не застала и заявление не передала, о чём сразу же сообщила мужу телеграммой. Рутенберг узнал из газет, что Владимир Львович вернулся, взял на работе неделю отпуска и сам отправился в Париж. Он хотел повидаться с ним лично, передать ему весь материал и попросить взять на себя ведение всех дел и переговоров. Увы, Бурцева опять не застал: он уехал по каким-то делам. Тогда он решил обратиться к Герману Лопатину, революционеру и литератору, с которым познакомился в Италии, но и его тоже не застал в Париже.
Но случай представился: на следующий день должно было состояться заседание ЦК. Появление Рутенберга вызвало некоторое удивление среди членов ЦК. Они подходили и здоровались с ним, но он чувствовал их неловкость и напряжение.
– Марк Андреевич, я хотел бы выступить, – обратился он к Натансону.
– До меня дошли слухи, что ты намерен всё-таки публиковать свои материалы.
– Да, но только после согласования текста с ЦК, – ответил Рутенберг.
– Конечно, я предоставлю тебе слово, – после некоторого раздумья сказал Натансон. – Только учти, что партия находится сейчас после разоблачения Азефа в тяжёлом кризисе.
– Я это знаю и хочу миром закрыть вопрос о Гапоне.
Рутенберг сел возле Савинкова. После выступления Владимира Михайловича Зензинова ему предоставили слово.
– В прошлом я несколько раз обращался к ЦК по делу о ликвидации Гапона, но не получал от него ожидаемого отношения. Я понимаю, что этому препятствовал Азеф. Теперь же, после его разоблачения, ситуация прояснилась. Поэтому из уважения к переживаемому партией несчастью и партийной дисциплине довожу до сведения ЦК, что я намерен опубликовать заявление, и прошу дать свои замечания и дополнения сегодня.
– Хорошо, Василий Фёдорович, – произнёс Натансон. – Текст у нас. Мы ещё раз его рассмотрим. Я предлагаю уполномочить Чернова и Савинкова выполнить совместную проработку текста заявления.
Его предложение приняли единогласно. После заседания, когда все разошлись, Виктор Михайлович и Борис Викторович сели за работу. Они внесли в текст ряд изменений, с которыми Рутенберг согласился.
– Мы сделаем перевод и опубликуем заявление во французских газетах, – заверил его Чернов.
– Спасибо, Виктор Михайлович. Спасибо, Борис, – с удовлетворением произнёс Рутенберг. – Сегодня я должен вернуться в Геную. Надеюсь, скоро мы забудем это дело.
Прошла неделя, в течение которой он следил за прессой, но его заявление в газетах так и не появилось. Рутенберг снова послал письмо в ЦК. «Если во вторник в утренних газетах не появится моё заявление, – написал он, – я в тот же день сам сдам его в печать». Во вторник вечером пришла телеграмма из газеты "L'Humanité"– его сообщение находится у них в редакции. А в письме представителя ЦК, последовавшем за телеграммой, его ошарашили, переслав ему текст дополнения ЦК. Он был совершенно другим. Написанное Черновым ЦК посчитал неприемлемым.
3
Это письмо, в котором ЦК вновь не желал взять на себя ответственность за совершённую по его указанию ликвидацию Гапона и продолжал вести себя бесчеловечно и жестоко по отношению к нему, стало причиной окончательного разрыва отношений с ЦК партии эсеров. Рутенберг почувствовал себя, наконец, свободным и от этой продолжающейся годы зависимости. Он послал заявление в редакцию газеты «Знамя труда» с указанием опубликовать. В феврале оно было напечатано.
Получив ответ ЦК, Рутенберг вновь написал Савинкову, которого продолжал считать верным товарищем. Он признался ему, что решил опубликовать рукопись у Бурцева. Савинков попытался его отговорить от этого, но Рутенберг был непреклонен. Он написал Бурцеву о своём намерении и разрыве с руководством партии. Передать Владимиру Львовичу рукопись он попросил жену Ольгу Николаевну.
Бурцев немедленно дал согласие. Его готовность основывалась на желании ответить за обиды, недоверие и разочарование, накопившиеся к ЦК в период его тяжбы по делу Азефа. Даже после разоблачения провокатора и признания правоты Бурцева, некоторые члены ЦК продолжали находиться в оппозиции к нему и не поддерживали его деятельность.
В тот погожий осенний день Рутенберг попрощался с сотрудниками и вышел из офиса компании. Ему захотелось пройтись после напряжённой работы над большим проектом. По пути домой находились два газетных киоска, где он обычно покупал свежие газеты. Недели две назад товарищ, работавший в издательстве, сообщил ему, что его материал передан в набор, и он с нетерпением ожидал появления его в печати. Он остановился у раскладки второго киоска и увидел журнал. Обложка с помещённым на ней именем «Гапон» сразу бросилась ему в глаза. Наконец, подумал он, произошло то, к чему он стремился почти три года. Он заплатил за журнал и газету «Знамя труда», также сообщавшую о его публикации. В кафе возле киоска он сел за столик на тротуаре и подставил лицо тёплому заходящему солнцу. Потом открыл журнал и пролистал объёмистую статью «Дело Гапона», предваряемую именем автора «Пинхас Рутенберг». Он успокоился, позвал официанта и заказал ризотто с сыром и капучино с пирожным. Он имел все основания вкусно поесть и таким образом отпраздновать свою личную давшуюся с таким трудом победу. Сергей и Фёдор наверняка предложат выпить вина и широко по-русски отметить. Скрытному и не склонному к открытому проявлению эмоций, ему хотелось побыть наедине со своими мыслями и чувствами.
Находясь в Генуе, Рутенберг все последние месяцы издалека наблюдал за событиями вокруг центрального органа партии. Он знал, что через некоторое время после признания Азефа провокатором, Центральный Комитет почти в полном составе подал в отставку, так и не признав несправедливость обвинения его в нарушении партийной дисциплины и пренебрежении решением руководства и не выразив покаяния. Во главе ЦК стал Феликс Вадимович Волховский, революционер, поэт и журналист, редактор и издатель газеты «Знамя труда». Ему он был благодарен за поддержку и содействие этой публикации.
Дома после короткого отдыха Рутенберг сел за стол, чтобы поставить в этом деле последнюю точку. Человек властный и непокладистый, он обладал благородством и совестливостью и сейчас желал возвратить моральные и материальные долги. С Бурцевым он договорился, что печатный лист стоит шестьдесят рублей. Он поблагодарил Владимира Львовича за статью и попросил его заплатить 375 франков Волховскому, а остальные деньги переслать вдове Георгия Гапона Уздалевой, которая, он слышал, очень нуждалась. «Вы меня сильно обяжете, – написал он, – если сделаете последнее как можно скорее и сделаете это так, чтоб ни она, ни кто другой не могли заподозрить источника денег».
Себе он не взял ни цента, хотя всё ещё нуждался в деньгах. Закончилась длившаяся много лет борьба за честное имя революционера и человека. Правда пробила себе дорогу и справедливость восторжествовала.
Глава IV. Жизнь по Галахе
Уроки Мандельберга
1
Горький оказался лёгок на помине. Вскоре Рутенберг получил от него письмо. Алексей Максимович писал о своих издательских планах и надежде сотрудничества в русско-итальянском литературном проекте, о работе партийной школы, которую организовал на своей вилле, о Марии Фёдоровне. «Здесь в Италии, – писал Горький, – много наших товарищей-беглецов. Столыпин оказался им не по зубам. Один из них Мандельберг Виктор Евсеевич осел в Нерви, это возле твоей Генуи. Он крупный деятель нашей партии, был депутатом от социал-демократов во Второй думе. Если пожелаешь, можешь познакомиться с ним. Кстати, он доктор медицины. Ещё и полечишься у него».
Вначале Рутенберг, человек замкнутый, скрытный и склонный к уединённой жизни, пускаться на поиски Мандельберга не торопился. На здоровье он не жаловался, а своё свободное время предпочитал посвящать раздумьям о своих будущих проектах, неясные очертания которых уже волновали его воображение. Но в один из погожих дней любопытство в своём собрате по революции вдруг заставило его собраться в путь. Он нанял экипаж и уже через минут сорок оказался в Нерви. Городок раскинулся на живописном зелёном склоне горы, встречающейся скалистым обрывом с нежно-голубым морем. Расплатившись с извозчиком, он зашёл в кафе в центре городка и расположился за столиком на тротуаре. Он рассудил, что обращаться в полицию не стоит. Может быть Мандельберг, находится в международном розыске, и он только раскроет его местонахождение. Рутенберг заказал капучино и пирожные с фисташками и стал спокойно наблюдать за улицей. Вдруг он услышал русскую речь. Мимо него прошли двое мужчин в канотье. Он поднялся, чтобы заговорить с ними, но в последний момент подумал, что царская охранка и сейчас ещё разыскивает политических эмигрантов. Ему пришла мысль обратиться к местным жителям. Появление в этом городке врача из России не могло не стать маленькой здешней сенсацией. Такой случай вскоре представился. Стильно одетая женщина лет сорок пять села за соседним столиком и заказала эспрессо.
– Добрый день, синьора! – приветствовал её Рутенберг лёгким поклоном.
– Добрый день, синьор! – ответила она, и милая улыбка расцветила её матовое от осеннего загара лицо.
– Я разыскиваю доктора, который недавно приехал из России. Он открыл здесь свой кабинет. Буду Вам очень признателен, если поможете, – деликатно произнёс Рутенберг.
Дама на минуту задумалась, потом взглянула на него.
– Я слышала о нём, но моя подруга рассказывала, что была на приёме у какого-то русского врача, – сказала она. – Если Вам это важно, проводите меня к ней. Она живёт недалеко отсюда.
Рутенберг с удовлетворением согласился и, подождав, пока синьора выпьет кофе, последовал за ней. Они остановились возле двухэтажной построенной из розоватого ракушечника виллы.
– Не сочтите за труд, синьор, подождать здесь, – обратилась она к нему. – Я надеюсь, моя подруга дома.
– Конечно, синьора, я подожду.
Он видел, как она прошла по двору, как появилась его подруга и они обнялись. Женщины о чём-то переговорили и направились к нему. Подруга оказалась симпатичной дамой с красивыми каштановыми волосами и блестящими карими глазами.
– Я была на приёме, – сказала подруга. – Он прекрасный врач и очень милый человек. Его
зовут Виктор Мандель…
– Возможно, Мандельберг, синьора?
– Да, да, – улыбнулась она.
– А где он проживает?
– Не очень далеко отсюда, возле костёла. У меня есть его визитка, на ней его адрес. Подождите, синьор, я сейчас вернусь.
Она зашла в дом и через минут пять вышла из него.
– Я вам тут всё написала, посмотрите.
Она протянула ему листок бумаги. Рутенберг посмотрел и с благодарностью поклонился.
– Грация, синьора!
Он попрощался с дамами и побрёл по идущей вдоль берега улице в сторону застроенного района, над которым вознеслась звонница церкви.
2
Дом, адрес которого был написан на листочке, действительно находился недалеко от костёла. У входной двери Рутенберг увидел вывеску: «Д-р Мандельберг. Акушер-гениколог».
Он поднялся на третий этаж и оказался напротив двери, на которой увидел подобную вывеску. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыла молодая женщина в белом фартуке.
– Вы к доктору Мандельбергу? – спросила она по-русски, словно уверенная, что пришедший мужчина из России.
– Да, я хотел бы с ним поговорить. Меня зовут Пётр Рутенберг.
Она окинула его быстрым взглядом и пригласила войти.
– Виктор, к тебе господин Рутенберг.
Высокий мужчина лет сорока в белом халате появился в коридоре. Высокий чистый лоб говорил о его благородном происхождении, а семитские черты на красивом овальном лице с окладистой коротко стриженной бородой и усами сводили на нет любое сомнение в его национальной принадлежности.
– Заходите, господин Рутенберг. Чему обязан Вашему вниманию?
– Я дружен с Горьким. Он написал мне, что Вы практикуете в Нерви. И посоветовал с Вами познакомиться.
– Мы с женой всегда рады новым знакомым. Моя пациентка должна прийти через два часа. У нас есть время для беседы. Я оставлю Вас на несколько минут.
Он вернулся в элегантном костюме серого цвета. За ним в гостиную вошла жена с подносом, на котором стоял чайник, две чашки на блюдцах и вазочка с печеньем, и переложила всё на журнальный столик. Мужчины сели в кресла и продолжили свой разговор. Рутенберг сразу заметил пустой левый рукав пиджака Виктора Евсеевича, а тот, перехватив взгляд собеседника, рассказал историю, случившуюся с ним на охоте.
– Я отсидел за политическую агитацию среди рабочих Петербурга три года, а оттуда меня отправили в ссылку в Восточную Сибирь на четыре года. Евреев, как правило, посылали в Якутию. Я с друзьями иногда выбирался в тайгу поохотиться. Однажды проверял ружьё, и случайно выстрелил и ранил руку. Спасти её мне не удалось, стала развиваться гангрена. Со временем пришлось удалить.
– Работать без неё, наверное, трудно, – предположил Рутенберг.
– В первое время было тяжеловато, потом привык. Для врача моей профессии важны глаза и умение манипулировать одной рукой. Когда освободился, успешно прошёл в Военно-медицинской академии диспут и получил степень доктора медицинских наук. Профессора ведь видели, что нет руки.
– А я учился в Технологическом институте, меня выгнали за активное участие в студенческих выступлениях, затем приняли обратно, – рассказывал Рутенберг. – Работал на Путиловском заводе заведующим инструментальной мастерской. А 9 января пошёл с рабочими и Гапоном и чудом остался в живых. Отсидел четыре месяца в Петропавловской крепости до амнистии. А затем создавал районные боевые отряды в Петербурге, готовили восстание.
– Я смотрю, Пётр Моисеевич, у нас с Вами похожие судьбы. Мы родились и выросли в небедных купеческих семьях и вопреки процентной норме получили хорошее образование.
– Если бы не жестокие погромы, не антисемитизм властей, может быть, занимались бы своим делом и радовались бы жизни, – произнёс Рутенберг.
– Верно, уважаемый, но была ещё одна причина, побудившая нас к борьбе. Евреи по своему психологическому строю не могут мирить с несправедливостью и притеснением большого народа, среди которого они живут. Когда умер Александр III, мы ожидали, что его наследник Николай продолжит либерализацию и реформы Александра II. Очень скоро мы осознали, что этого не произойдёт. Тогда некоторые из нас и сделали свой выбор и стали противниками царского режима.
– Мне Алексей Максимович написал, что Вы были депутатом Второй Государственной думы. Как это случилось?
– Из-за моей настырности, что ли. Меня вначале выбрали членом иркутской городской думы. А в это время уже кипела избирательная кампания. Комитет РСДРП выдвинул мою кандидатуру. Чтобы выступить на собрании выборщиков, я должен был легализоваться, что сразу обрекло бы меня на арест. Меня тогда разыскивали, как государственного преступника. И я рискнул. Рассказал о нашей программе и удалился через чёрный ход. Когда охранка спохватилась, было уже поздно – выборщики проголосовали за меня, и я опередил кандидата от кадетов. Разразился страшный скандал. Черносотенцы кричали: «Мало того, что выбрали социал-демократа, так ещё и еврея!» У меня, как члена Государственной думы, сразу же появились иммунитет и неприкосновенность, и после беседы с губернатором я отправился в столицу. А в июне произошёл переворот, думу разогнали, и мы с Агнией Абрамовной бежали через Финляндию сюда, в благословенную Италию.
Рутенберг спросил о жене, и Виктор Евсеевич сказал, что она сестра Моисея Абрамовича Новомейского.
– А я его знаю! – воскликнул Рутенберг. – Я тогда занимался вооружением и боевыми учениями дружинников. На встрече в ресторане Палкина я и Савинков договорились с ним, что он передаст нам несколько пудов динамита. Это стало известным жандармскому управлению во всех подробностях. Выяснилось, что провокатором оказался присутствовавший при разговоре Татаров. Взрывчатку Новомейский доставить так и не успел, его арестовали и продержали в Петропавловской крепости.
Рутенберг рассказывал о своих злоключениях и испытаниях, которые пришлось пройти. Он сидел и с интересом внимал историям интеллигентного и дружелюбного Мандельберга и мысленно благодарил Горького, подтолкнувшего его на эту встречу. А Виктор Евсеевич вспоминал, как вместе с Троцким участвовал во II съезде РСДРП в Лондоне и тогда примкнул к меньшевикам, сторонникам Плеханова, Мартова и Аксельрода.
Они расстались уже хорошими друзьями. На площади возле костёла Рутенберг сел в пролётку, и проворная лошадка покатила его в Геную. Мысли его всё время возвращались к закончившемуся уже разговору. Он обратил внимание на полную и лишённую какого-либо лицемерия свободу, с которой Мандельберг рассуждал о еврействе и своём национальном самосознании. «Ему совершенно не стыдно, что родился и жил евреем, – пришло Рутенбергу в голову. – И никогда не скрывал этого и женился на Агнии – девушке из нашего народа. Конечно, наивная вера в утопию о бесклассовом наднациональном человеческом общежитии отдалила нас от наших корней. Почему я и некоторые мои соратники намеренно скрывали своё еврейское происхождение, стыдились и сторонились его? Ведь революционеры, разделяющие идею космополитического общества, никогда не пытались скрыть, что они русские. Но требовали от нас освободиться, отречься от нашей еврейской сути. Возможно, тут и наш вековой инстинкт самосохранения. Не у всех хватало мужества преодолеть в себе этот подсознательный страх за себя и своих близких. Но разве у меня нет причин гордиться тем, что я еврей? Мне не о чем стыдиться. Мой народ, столько сделавший во имя цивилизации, не хуже других». Так думал он, и мысли эти так захватили его тело и душу, что он перестал следить за дорогой и не заметил, как пролётка остановилась возле дома.
Рахель
1
Дела его в компании шли успешно. Отдельные проекты ирригации юга Италии потребовали и строительство дамб для создания искусственных водоёмов. Рутенберг уже подумывал о крупных гидротехнических проектах на севере и в центре страны. Он напряжённо без устали трудился, природное здоровье позволяло ему выдерживать ежедневную многочасовую нагрузку.
Отношения с женой Ольгой Николаевной разладились. Почти девять лет длился их брачный союз. Он был счастливый в начале, и они вместе пережили много волнующих и прекрасных минут нежности и любви. Рождение сыновей, а в прошлом году дочери Валентины, наполняло Рутенберга радостью и энергией. Со временем душевная близость ослабла, и рутина жизни стала отдалять их друг от друга. Непрестанная революционная работа, затем вынужденная эмиграция и борьба за выживание в чужой стране охладили их чувства. Заботливый отец, он всякий раз старался посылать деньги, в которых и сам очень нуждался. Но он уже принял решение о разводе. В письмах Рутенберг объяснял жене, что их брак более невозможен. К этому убеждению присоединилось в последнее время сознание вины за предательство веры, на которое он пошёл ради того, чтобы заключить союз с христианкой. Он даже намекал Ольге Николаевне о своей неверности и просил отпустить его, не отказываясь от родительской обязанности заботиться о детях.