Искривлённая история
Говоря о преимуществах кайзеровской армии над русской, в данных обстоятельствах такие утверждения разумно детализировать, чтобы они не производили впечатление абстрактных и туманных. Немцы постоянно совершенствовали тактику своих войск, уделяя большой внимание их переобучению; ими постоянно создавались и широко внедрялись новейшие образцы вооружений, позволявшие повысить боеспособность армии.
Пулемёт конструкции Х. Максима, некогда возбудивший самое острое внимание Вильгельма II (первый экземпляр этого оружия был закуплен на его личные деньги, ещё до внесения каких-либо изменений в закон о военном бюджете), немцами был в значительной степени усовершенствован и, под названием MG-08, известен как наиболее технологичная версия «максима». По сравнению с российским вариантом образца 1910 года, MG-08 обладал несколько более крупным калибром (7, 92 мм против 7, 62 мм). Его отличало также более тяжёлое (20,3 кг против 23 кг) тело орудия и станка (37 кг против 34 кг10).
Учитывая тот факт, что российская версия обладала колёсным станком А. Соколова, позволявшим с заметно меньшими затратами физических сил передвигать пулемёт по полю боя, а также то, что расчёт был прикрыт от ответного огня противника броневым щитком, она, казалось бы, имела заметные преимущества. Впрочем, бронещиток и колёсный станок, являвшиеся просто уменьшенными вариантами первых модификаций «максима», закупленных в Великобритании (те устанавливались на лафеты от полевых орудий), трудно расценивать как свидетельства безупречного пути технического развития. Колёсный станок в годы Первой мировой войны не применялся ни французами, ни англичанами; бронещитки, весьма затруднявшие обзор, в армиях стран-основных участниц конфликта, конструктивно не были предусмотрены и в заводских условиях обычно не устанавливались11.
Напрашивается вполне естественное предположение о том, что весь мир не знал, как пользоваться пулемётом Х. Максима, в отличие от российских конструкторов, позаботившихся об удобстве перемещения орудия и о сохранности жизней расчёта. По крайней мере, такое утверждение немедленно было бы изречено В. Суворовым (В. Резуном). Однако статистика боёв принуждает по-другому взглянуть даже на столь очевидные вещи. Немецкий MG-08 обладал, как нетрудно заметить, не самой высокой тактической подвижностью; впрочем, станковый пулемёт изначально создавался как оружие, устанавливаемое стационарно. Колёсный станок, по сравнению с салазочным, конечно, обладал маленьким, почти незаметным, недостатком – при стрельбе пулемёт ёрзал, что негативно влияло на точность огня. Это было особенно ощутимо, если дальность выстрела достигала нескольких сот метров, как это обычно и бывало.
Немцы предпочли иной подход: применив тяжёлый салазочный станок, они устранили откат как явление. Пулемёт MG-08 был оснащён великолепным оптическим прицелом ZF-12 с регулируемым вплоть до 20-кратного увеличением, что позволяло вести прицельный огонь по противнику. Салазочный станок также не ограничивал расчёт в ведении навесного огня, широко применявшегося как немцами, так и их противниками на Западном фронте. Немаловажным нововведением являлась и пароотводная кишка (резиновый шланг), присоединённая к кожуху охлаждения: испарявшаяся при нагреве ствола вода отводилась в специальную канистру, где конденсировалась и могла быть заново залита в кожух через специальный краник.
Эти конструктивные особенности давали значительные преимущества расчёту MG-08, позволив вывести пулемётный огонь на новый, более высокий, уровень эффективности. Начиная с января 1916 г., немцами создаются пулемётные снайперские роты (всего их численность в 1918 г. достигла 152), имеющие на вооружении 6 станковых пулемётов; общая численность роты достигала 85 человек. Сгруппированные по 3 в батальоны MGA (Maschinengewehr-Scharfschützen-Abteilung), они сформировали новый, элитный род войск; его бойцам полагалась нарукавная нашивка с золотистым изображением MG-08. Учитывая то, что вновь созданные батальоны «снайперов-пулемётчиков» подчинялись верховному командованию, нет ничего странного в том, что они нередко перемещались с одного угрожающего участка фронта на другой, выполняя функции «пожарных команд».
Говоря о немецкой артиллерии, нужно подчеркнуть её обычное превосходство над российской, особенно в количестве снарядов, то есть собственно в интенсивности артиллерийского огня. Преимущество в артиллерии крупных калибров зачастую являлось подавляющим. Нельзя забывать и о том, что немцы проявляли большое мастерство в процессе подготовки огневых ударов: умело маскируя артиллерию, они достигали внезапности, зачастую заставая противника врасплох; немалым также было и превосходство в управлении огнём.
Подразделения MGA из резервов германского верховного командования и артиллерийские батареи, переброшенные под Ковель, стали главной причиной тяжёлых потерь, понесённых гвардией – то было подлинное столкновение стали и огня, с одной стороны, и «живой силы» – с другой. Гвардейскую армию на тот момент именовали просто «армией В. Безобразова», что свидетельствует о некоем скрытом недовольстве фронтовых генералов этими элитными частями и, вероятно, самодержавием. Не исключено, что именно странные интонации, сопутствовавшие произнесению такого достаточно необычного для армии названия, послужили причиной для переподчинения её в августе 1916 г. генералу от кавалерии И. Гурко и переименованию в Особую.
В сентябре началось наступление Юго-Западного фронта, направленное, как и желал того А. Брусилов, на Владимир-Волынский, Львов и Галич. В победоносной ещё совсем недавно 8-й армии боевой дух упал настолько низко, что русская артиллерия открыла огонь по собственным окопам с целью побудить её к атакующим действиям (!). Свидетельство генерала от кавалерии Г. фон дер Марвица, командовавшего войсками противника, в этом случае может вызвать сомнения, однако нельзя забывать, что 8-я армия к тому времени потеряла десятки тысяч человек ранеными, убитыми и пленными; её личный состав прошёл доукомплектацию за счёт призывников и солдат, вернувшихся на фронт после излечения, то есть едва ли вдохновлённых перспективами ожесточённых боёв. Это позволяет предположить, что Г. фон дер Марвиц, если и преувеличивал, то не слишком.
Три попытки наступления на Волыни, предпринятые в сентябре, захлебнулись; 5 октября царь (и Верховный главнокомандующий) Николай II даже потребовал вывести Особую армию из боя со словами: «Я решительно против дальнейшего развития операции 8-й и Особой армий, операции, обещающей нам минимальный успех при громадных потерях». Царя, тем не менее, не послушали (это очень важная для дальнейшего развития событий деталь), и А. Брусилов, после нескольких разговоров, всё же смог убедить наштаба главковерха М. Алексеева в необходимости ещё одной решительной попытки. Четвёртый штурм, как нетрудно догадаться, был также отражён с огромными потерями.
Противник нанёс ряд успешных контрударов в Карпатах, на Волыни и на Владимир-Волынском направлении. Юго-Западный фронт ответил «разрозненными ударами», вероятнее всего, не преследовавшими иной реальной цели (ведь всем было очевидно, что вражеский фронт уже не прорвать), кроме «исполнения союзнического долга». Румыния, в едином патриотическом порыве присоединившаяся к войне, выставила полумиллионную армию с устаревшим, даже по меркам 1914 года, вооружением.
Войска Центральных держав, пользуясь возможностью атаковать Румынию с территории Австро-Венгрии и Болгарии, окружив, быстро разгромили её войска ударами с нескольких направлений и взяли Бухарест. Сосредоточенный в Добрудже русский 30-й корпус (А. Зайончковский), вскоре развёрнутый до армии, смог оказать содействие лишь вытесненным из Румынии остаткам разгромленных вооружённых сил незадачливого союзника. Вместо того, чтобы оказать помощь Антанте, румыны сами пережили разгром; на линии границы, ещё недавно бывшей нейтральной, России пришлось создать новый фронт, Румынский, что ещё более ослабило её группировку в Галиции. Операции окончательно выдохлись к декабрю.
Сведения о потерях, как это обычно бывает, А. Брусиловым излагались в самом выгодном для него свете; так, сводки о количестве погибших, раненых, взятых в плен и пропавших без вести русских солдат подавались им с запозданием – и с применением всевозможных уловок, достойных учебников по крючкотворству. Например, в случае с гвардейской армией, которой живо интересовались «наверху», он позволял себе грубым образом фальсифицировать данные, указывая потери, в 10 меньшие, нежели в представленных ему подчинёнными отчётах. Потери же противника неизменно оказывались существенно более высокими, что обычно не имело с истиной ничего общего.
В конечном итоге, наступление Юго-Западного фронта обошлось в 1 млн. 454 тыс. чел., что соответствует численности полученных им в этот период подкреплений. Австро-венгерский Северный фронт, учитывая боевые действия в полосе Западного фронта и в Румынии, потерял за это время 639 тыс.чел., германские войска – 140 тыс. чел., всего – 779 тыс. чел., из которых более половины (417 тыс. чел.) составили пленные. Таким образом, А. Брусилов потерял в 1, 87 раза больше солдат и офицеров, чем противник, причём количество пленных, захваченных в первые дни наступления, должно настораживать относительно соотношения потерь в ходе боёв, которое, следовательно, может достигать цифры в 3,5 раз и более не в пользу войск Юго-Западного фронта.
А. Брусилов охотно делится с нами рецептом подобного результата: «Я действовал по-своему, широким фронтом. Это моя метода, при которой наступление развивается от всего сердца, и никто не знает, где настоящее наступление и где демонстрация». Что ж, добавить тут нечего – непродуманное, без основных и второстепенных участков, чистосердечное наступление, осуществляемое широкой грудью более чем полутора миллиона солдат – чем не метод? В оправдание А. Брусилова следует сказать, что малочисленная русская тяжёлая артиллерия всё равно не могла создавать настолько концентрированные зоны сплошной дезинтеграции, как то имело место во Фландрии, да и разжиженные боевые порядки, характерные для Восточного фронта, а также низкий боевой дух австро-венгерских войск позволяли при особенно благоприятных обстоятельствах обойтись «демонстрацией».
Немаловажно будет ознакомиться и с мнением обеих сторон относительно исхода операции. Так, немцы, взяв Бухарест и нанеся тяжелейшие потери русскому Юго-Западному фронту, имели все основания полагать себя победителями в этом колоссальном сражении. Учитывая тот факт, что на Западном фронте после операций на Сомме и под Верденом боевые действия вновь зашли в тупик, выставленные 12 декабря Центральными державами условия мира, конечно, опирались на результаты боёв на Восточном фронте. Они предусматривали, в частности, вывод немецких войск с территории Бельгии и Франции, возврат немецких колоний, «исправление» границ Италии и Сербии (очевидный намёк на территориальные уступки со стороны этих держав), раздел Черногории, восстановление независимости Польши, присоединение к Германии Люксембурга, Курляндии и Литвы. Если оценить этот документ, легко прийти к выводу: по мнению немецких военных и дипломатов, Россия в результате наступления Юго-Западного фронта поставлена на грань неминуемого поражения, и поражение это является вопросом самого ближайшего времени. Будущее показало, что они не ошиблись.
С другой стороны, 16 декабря 1916 г., когда в Ставке подводились итоги кампании (ни одна из целей не была достигнута), А. Брусилов настаивал на том, что достиг больших успехов (видимо, самым наглым образом путая успехи первых дней с последующими месяцами поражений). Более того, он рекомендовал в 1917 г. возобновить наступление по всему фронту, очевидно, имея в виду назначение себя на более высокую должность.
Доклад А. Брусилова, вызвавший самую широкую полемику в высших кругах, давно уже настроенных пессимистично, на поверку оказался голословной болтовнёй. В какой-то момент, когда учёт, скорее, несуществующих возможностей стал представать совсем уж в нерадужном свете, решено было оставить в стороне такие «мелочи», как отсутствие – даже не нехватка – продовольствия и замершие заводы. Действительно, это мелочи: сельское хозяйство и промышленность России опираются на ручной труд и нуждаются в модернизации, а посему не могут идти ни в какое сравнение с зарубежными: оружие, боеприпасы, текстиль и обувь, даже хлеб – всё это поставят союзники, лишь бы выполнялись союзнические обязательства. С «живой силой», которой предстояло выполнять эти самые обязательства, однако, тоже начались перебои. Военный министр Д. Шуваев, призывавший в тот период ратников 2-го разряда, 22 декабря был вынужден сообщить: с учётом ежемесячной убыли личного состава в 300 тыс. чел. даже таких резервов хватит лишь на 6 – 9 месяцев войны.
В любом случае, доступные резервы ни в коей мере не могли быть пригодными для пополнения соединений, предназначенных для ведения атакующих действий, то есть речь шла, скорее, о 6 – 9 месяцах позиционного бездействия как о максимуме, на который способна Россия – в случае поставок союзниками всего необходимого. Удивительная, почти пророческая, точность прогноза военминистра Д. Шуваева и разительный контраст его доклада с бравыми заверениями генерал-адъютанта А. Брусилова – всё это указывает на исключительную лживость либо полную некомпетентность последнего. Впрочем, на заседании Ставки не было места «пораженческим» заявлениям, и никто А. Брусилову, несмотря на очевидную невыполнимость сделанных им обещаний, не возразил.
Не желая признавать очевидных фактов, которые привели бы к совершенно неутешительным выводам о будущем России, присутствующие воздержались, предпочтя перейти к бурным аплодисментам. Более того, в 1917 г. А. Брусилов действительно был назначен Верховным главнокомандующим и имел возможность организовать наступление «от всего сердца, широким фронтом» – так, как оно ему представлялось.
В целом, результат данного наступления (июнь-июль 1917 г.), известного также как «наступление Керенского», примечателен тем, что оно полностью провалилось. Реформы, активно проводившиеся в армии А. Брусиловым, привели к почти бесследному исчезновению из неё боевого духа; деморализованные войска отказывались подниматься в атаку, самовольно оставляли занимаемые позиции, убивали офицеров; фронт как таковой перестал существовать. В тылу вспыхнула очередная революция, сохранившаяся в истории как «июльские события»; большевики, несмотря на то, что ещё не смогли захватить власть, доказали наличие у них весомых претензий совершенно определённого характера.
Виновником подобного развала армии и фронта в любом случае следует считать генерал-адъютанта А. Брусилова. Осуществляя популистские реформы, он сам, причём вполне сознательно, «революционизировал» армию, подрывал в ней дисциплину и делал отвагу достоянием – и обязанностью – лишь отдельных, привилегированных подразделений, именовавшихся ударными, в то время как основная часть войск пропагандой тем самым признавалась «пассивной», что не замедлило сказаться практически тотчас же.
Весьма показательно также то, что А. Брусилов является едва ли не единственным царским генералом, оставшимся в Красной Армии. Кроме него, в этом, на удивление коротком, списке можно найти М. Бонч-Бруевича, чей родной брат был ближайшим сподвижником В. Ленина (В. Ульянова). Остальные, крайне немногочисленные, генералы, согласившись противодействовать немцам в 1918 году, либо не выдержали испытания Гражданской войной, либо были впоследствии уничтожены за ненадобностью.
Уже только этот факт может послужить более чем убедительным доказательством того, что «метода» А. Брусилова привела к поражению сперва Юго-Западного фронта, а затем и России в целом, причём и он сам прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Однако, выпячивая отдельные успехи, совершенно несоразмерные затраченным на их достижение усилиям, он смог достичь вершин в военной карьере – и привести к власти большевиков. Те, в свою очередь, ответили ему благодарностью: А. Брусилов получил должность главного инспектора кавалерии РККА, которую занимал вплоть до 1923 г., когда ему исполнилось уже 69 лет12.
Глава 7. Могучий рокот канонады
«Величайшая судорога» захватила и голову военной системы, в частности, её «мозг» – генеральный штаб
маршал Б. Шапошников
Причиной революций в России в 1917 г. выступило её военное поражение, а его причиной являлась, в свою очередь, индустриальная отсталость. Первая мировая война носила характер артиллерийского противостояния: по данным генерала Ф. Эрра, 67% потерь было нанесено орудийным огнём13, 23% – винтовочно-пулемётным, 10% – иными средствами поражения14. Это представляло собой значительную разницу, по сравнению с войнами предыдущего этапа, когда артиллерия наносила не более 25%, а оружие пехоты – до 90% потерь. Причину следует искать как в индустриальном прогрессе, совершившем значительный скачок в предыдущие десятилетия, так и в том, что на сей раз в вооружённую борьбу вступили наиболее развитые в военно-промышленном отношении государства мира.
Количество орудийных стволов, их калибр, интенсивность огня росли в ходе войны. В французской армии численность артиллеристов с 20% в 1914 г. выросла до 38% в 1918 г., в то время как численность пехоты снизилась с 70% до 48%. Количество стволов артиллерии на участках прорыва с 1 на 50 м выросло до 1 на 7 м фронта, т.е. более чем в 7 раз, а по сравнению с минимальными значениями периода маневренной войны на Восточном фронте – в 38 раз (август 1914 г., немцы, битва под Танненбергом, 1 орудие на 270 м) и даже в 47 раз (август 1914 г., русские, бой под Гумбиненом, 1 орудие на 330 м).
Немецкая артиллерия в 1914 г. насчитывала 7500 орудий, из которых более 4000 – полевые пушки калибра 77 мм, а остальные составляла тяжёлая полевая артиллерия (около 1500 гаубиц калибра 105 мм) и 2000 тяжёлых орудий, способных участвовать в полевой войне. К моменту подписания Компьенского перемирия немецкая артиллерия насчитывала 19808 орудий, из них – 11948 лёгких и 7860 тяжёлых.
Россия начала войну с 7155 орудий в войсках (в том числе 5480 76,2-мм полевых пушек и 752 тяжёлых орудия, не считая горной и пр. артиллерии) и 873 (в том числе 785 76,2-мм полевых пушек) в резерве; неудовлетворительное снабжение боеприпасами и недостаток в артиллерии, численность которой к лету 1917 г. достигла всего 8527 лёгких полевых и горных пушек и 1430 стволов тяжёлой артиллерии, включая лишь 632 – «особого назначения» (ТАОН), т.е. в резерве верховного командования, оставались главной слабостью российской армии на протяжении войны.
Цифры эти, конечно, не отражают постоянно возраставшей интенсивности артиллерийского огня; последнее выразилось в сокращении состава батарей полевой артиллерии с 6 до 4 орудий в 1916 г. – расположенные большую часть времени стационарно, те вполне поспевали осуществлять поддержку пехотных полков, если имелось достаточное количество снарядов. Количество последних, израсходованных, например, при 8-часовой артподготовке наступления под Верденом 21 февраля 1916 г., достигло 2 млн. В французском секторе наступления на Сомме в том же 1916 г. в период 24 июня – 10 июля 1916 г. было выпущено 2,014 млн. снарядов калибра 75 мм и 0,519 млн. крупнокалиберных снарядов всех типов; британцы в это же время всего за неделю (24 июня – 1 июля) израсходовали более 1,5 млн. снарядов общим весом 21 тыс.т15 в полосе шириной 25 тыс. ярдов и глубиной 2 тыс. ярдов16. При организации частной атаки нормой стала цифра в одну тонну снарядов на погонный метр фронта.
Путём улучшения конструкции артиллерийских орудий, увеличения метательного заряда, а также за счёт применения снарядов усовершенствованного типа, дальнобойность большей части орудий, состоящих на вооружении армий, увеличилась на 30 – 50%.
Применение артиллерийского огня в ходе Первой мировой войны имеет несколько ярко выраженных форм, каждая из которых доминировала на определённом этапе войны:
1) огонь полевых пушек по крупным массам пехоты противника, атакующим в плотных боевых порядках – период маневренной войны 1914 г., а также начальный период позиционной войны – 1915 г., на Восточном фронте – до 1916 г.;
2) огонь гаубичной артиллерии калибра 4 дюйма по линиям сплошных стрелковых окопов и связанным с ними убежищам – начиная с 1915 г.;
3) огонь артиллерии крупных калибров, включая артиллерию особой мощности, с целью уничтожения укреплённых узлов обороны – начиная с 1916 г.;
4) огонь траншейной артиллерии – миномётов и бомбомётов – на короткие дистанции, в том числе – в ходе «борьбы за окопы» – начиная с 1915 г., наибольшее значение приобрёл в 1916 – 1918 г.17;
5) применение химических снарядов всех калибров с целью создания дополнительного фактора поражения – начиная с 1916 г.;
6) огонь штурмовой артиллерии (в том числе и танков), развёрнутой в атакующих порядках пехоты, прямой наводкой – начиная с 1916 г.
Давайте попробуем представить себе эту войну. Изначально, в 1914 г., когда ещё не было линий фронта, две дивизии, стремящихся друг навстречу другу, имели целью атаковать настолько решительно, что оказались неспособными даже сблизиться – столь сильным оказался встречный винтовочно-пулемётный огонь18.
На начальном этапе войны воюющими сторонами почти не применялось полевых укреплений, что привело к значительным потерям атакующей пехоты от скорострельных полевых пушек. Вынужденные окопаться, пехотинцы стали размещаться в длинных сплошных траншеях, где их можно было достать при помощи навесного огня гаубичной артиллерии калибром 4 – 5 дюймов и выше. Пехота начала строить глубокие убежища и оборудовать постоянные, хорошо укреплённые железобетоном и сталью, огневые точки, преимущественно пулемётные. Сеть из нескольких таких точек, вписанная в рельеф, могла приобретать форму ротного или батальонного опорного пункта, разрушить который можно было лишь при помощи тяжёлой артиллерии. В ответ пехота зарывалась ещё глубже; сплошные линии траншей, обращённые фронтом к противнику, сменялись целым лабиринтом окопов, щелей и ходов сообщения, в то время как на переднем крае сохранялись лишь наблюдательные пункты и взаимодействующие друг с другом пулемётные гнёзда. Когда противник прорывался в этот «лабиринт», в нём начинался манёвр резервами, с целью отразить атаку, опираясь на удерживаемые оборонительные узлы, при помощи ручных гранат и миномётов. Данная тактика, получившая название «эластичной обороны», осуществлялась под лозунгом «Бой в окопах, а не за окопы», начиная с 1917 г. Атакующая сторона могла противостоять ей, разрушая самые прочные объекты при помощи артиллерии особой мощности. Там, где уже нельзя было повысить поражающее действие за счёт взрывчатых веществ, те сменяли химические снаряды, особенно широко применяемые, начиная с Верденского сражения, когда немцы задействовали снаряды с удушающим газом фосген («зелёный крест»). Маркированный жёлтым крестом иприт (отравляющее вещество кожно-нарывного действия) и вещества на основе цианида («синий крест») стали причиной многих побед, одержанных их изобретателями, немцами, в 1916 – 1918 гг. Тем не менее, хорошо укреплённые пулемётные гнёзда оставались арматурой укреплённых позиций, уничтожить которые навесным огнём зачастую не представлялось возможным. В таких случаях важное значение приобрела приданная пехоте штурмовая артиллерия. Англичане, создав танки исключительно как механизированный вариант данного типа оружия, со временем оценили его потенциал и начали выделять т.н. «крейсерские» танки особых моделей, например, Mk A “Whippet” (англ. «гончая»), целью которых был прорыв обороны на оперативную глубину и выход в тыл обороняющейся группировки с целью пресечения подвоза по её коммуникациям.
Полностью всю эволюцию артиллерийского огня смогли пройти лишь армии Антанты на Западном фронте, в первую очередь, британская, французская и, в последний год войны, американская. Немецкая армия, уступая в общей мощи огня, пыталась компенсировать это ставкой на химические снаряды, повышавшие его эффективность; несмотря на наличие танков собственной разработки (A7V), выпущенных малой серией в 20 шт., немцы могут считаться стороной, которая вышла на 6-й этап лишь частично и соответствовала его требованиям только на узких участках фронта.
Российская артиллерия, опиравшаяся на 3-дм (76,2 мм) полевую пушку образца 1902 г., в полной мере соответствовала лишь требованиям 1-го этапа войны, причём постоянный дефицит снарядов и в данном случае требовал оговорок, ограниченно вышла на уровень 2-го этапа и эпизодически – 3-го, 4-го и 5-го этапов.
Строго говоря, производство артиллерийских боеприпасов, представляющих собой сложные устройства, требующие наличия высокоразвитой цветной и чёрной металлургии, а также химической промышленности, вполне может рассматриваться ключевым показателем индустриального развития того или иного государства. Несмотря на определённую взаимосвязь с показателями ВВП или, например, выплавки стали, к которым обычно обращаются исследователи, количество произведённых боеприпасов, в силу их жизненной важности в указанный период, является куда более валидным.