Адгезийская комедия
Папе мы так и не сообщили о смерти бабушки – где его искать, мы не знали, не в розыск же запрос подавать. А квартиру мама после долгих и мучительных раздумий сдала. Дело в том, что в доме был изъян – старые трубы. И они иногда текли. И батарея ещё у бабушки подкапывала. Как дали летом на профилактике побольше давления, так она и стала подкапывать. Ещё мастер приходил и говорил: «атмосфер, атмосфер». Я запомнила из детства этот бубнёж: «атмосфер». Бабушка возмущалась: «У меня гостит внучка. А батарея может прорваться, ребёнка напугать» − ответ опять: «атмосфер». Бабушка тогда раскричалась: «Мне плевать, сколько атмосфер. Ставьте хомут как в ванной. И за свой счёт». А в ответ слесарь что-то бормотал про хомут. Хомутиком оказалось просто металлическое кольцо, я удивилась и запомнила давнишний случай из детства.
То есть − трубы все были старые и хлипкие, и лучше бы было, если кто-то живёт. Тем более, что об этом нас просил председатель жэка. Не надо было искать жильцов, только разрешить жить, председатель обещал следить за порядком. Ещё и соседка Зина обещала присматривать.
С Зиной бабушка была в жуткой ссоре. Я прекрасно помнила из детства: мы выходили из квартиры, Зина приоткрывала дверь и улыбалась мне – бабушка же поворачивала ключ с каменным лицом. Даже пальцы её в перстнях каменели. Но Зина не обижалась и с удивительной методичностью открывала и открывала дверь − и при нашем уходе, и когда возвращались. Не могу сказать, что я испытывала стыд за бабушку, но неловкость чувствовала. И за то, что бабушка не отвечает, и за то, что Зина пресмыкается. Я её по имени-отчеству только в глаза называла, а так – Зина и Зина. А она старше меня была на шестьдесят лет! Зина перед не замечающей её бабушкой постоянно унижалась, а ко мне ластилась. Но я была ребёнком, лесть я принимала за искреннюю симпатию, а лицемерие за доброжелательность. Я радовалась Зине и оправдывала её на уровне детском, интуитивном, что она такой, вот, бесконфликтный человек, приветливый, не держащий зла. В последний год моего летнего отдыха, то есть перед школой, я с Зинаидой Алексеевной общалась, и не раз. Дело в том, что бабушка иногда уходила из квартиры в лабораторию. Иногда бабушка брала меня с собой, а иногда нет. Я не представляла никаких забот, сидела − листала книжки про русалок. Я научилась ставить диск и смотреть мультики, все про русалок и все разные. Когда бабушка уходила, в дверь звонила Зинаида Алексеевна и я её отмыкала. То есть, они не здоровались, но бабушка одобряла Зинины приходы в её отсутствие. Зина не сюсюкала, болтала со мной как с ровней, а после я бабушке всё рассказывала: что Зина говорила, где была − Зина всё время ходила по нашей квартире, даже рыскала, но всё время заявляла, что не может пережить, что малыш (это я – «малыш») дома один. Бабушка, когда я ей рассказывала про Зинин визит, недобро улыбалась и почему-то злорадствовала: «Пусть погуляет!», такое складывалось впечатление, что бабушка играет с Зиной.
В день смерти бабушки я поняла, что Зина злая. Она позвонила маме и кричала на неё, вроде как обвиняла, что бабушку «скорая» забрала, а мы далеко. Так никто ж и предположить не мог, что бабушка умрёт, не дожив чуть-чуть до своего семидесятилетия, ничто не предвещало, она жаловалась только на давление. Мы передали Зине наши ключи на похоронах бабушки. Когда в квартире прорывало трубу, Зина сразу сообщала, мама благодарила, но тоже не любила Зину, ей очень не понравился её тон на поминках и то, что Зина всё расхваливала себя, что она нашла бабушку и все должны быть благодарны ей. Намного позже мама рассказала позорную Зинину предысторию.
Зина работала с бабушкой на заводе. Но в разных лабораториях. Потом Зина ушла на пенсию и стала играть в доме культуры в театральном кружке. Бабушка отдала ей машинку, фамильную старую ножную «Зингер» – для декораций, ну и если костюм какой зашить. Я спросила: «Мама! А почему машинка фамильная? И почему бабушка отдала, раз фамильная?» Но мама ответила, что так папа рассказывал, она просто повторяет. А отдала – решила помочь любительскому театру. Бабушка-то всё равно не шила и не знала, что невестка её окажется портной, даже предположить не могла. В этой винтажной машинке бабушка прятала драгоценности, но, когда отдавала, забыла об этом. Зина нам после бабушкиной смерти клялась, что машинку даже не заносила к себе домой, пришла с грузчиками из дома культуры, чтобы оттащить машинку в комнату кружка, и весь подъезд это может подтвердить. Бабушка же написала заявление в милицию и привлекла ещё юриста для выяснения.
Никакие камни мы с мамой так и не нашли, разбирая бабушкины вещи. Мама не знала, что и подумать: папа в бытность его с мамой уверял, что драгоценности – фантазии бабушки, но и Зина своими отрицаловками и несознанками вызывала у мамы подозрение. Мы приехали спустя сутки после смерти бабушки, и многое из квартиры пропало. Например, все хрустальные баночки на трюмо и многие безделушки с трюмо и из серванта. Я обожала сидеть перед зеркалами, перебирая бабушкины драгоценности и помады. Я сразу, как вбежала в квартиру, так закричала:
− Мама! Куда пропала стрекоза и другие изумруды?
Я с незамутнённой детской наивностью спросила о безделушках Зину. Зина считала, что с трюмо могли украсть люди из жека, когда искали бабушкин паспорт и полис.
−Просто бабушка что-то навыдумывала себе, – горячо уверяла Зина нас с мамой. −А если и были драгоценности, то их кто угодно мог стащить.
− А халцедон? – настаивала я. По детству помнила этот камень.
− Какой халцет…? – Зина удивлялась очень натурально, казалось, что она ничего не знает, хотя она же была тоже специалист по рудам, должна была всё это знать
− Халцедон хризопраз. И аметист. Полудрагоценный камень, но очень удачный экземпляр, – оттарабанила я: с бабушкой выучила многие названия, тогда все помнила, сейчас многие забыла. − Такой зеленоватый, с прожилками, всегда стоял в серванте?
Зина пожимала плечами сокрушённо и непонимающе. Она косила под дурочку.
Но чем больше проходило времени с похорон, тем чаще мы созванивались с Зиной, иногда она заезжала к нам в гости. Нельзя сказать, что мы забыли весь негатив, но мы были зависимы от Зины, она следила за квартирой, она сообщала нам новости дома. Мама и я решили, что в тот трагический день среди суеты могло случиться всё что угодно и не стоит зацикливаться на вещах, пусть и камнях…
В общем квартиру было решено сдавать. И это оказалось подспорьем, очень выручало. Всё-таки деньги. Хоть и небольшие. Это ж не Москва, а Подмосква. Вот все говорят, что пловцам не надо денег на экипировку, что это дешёвый вид. Что там, говорят, очки, шлёпки и купальник. Но это не так. Очки дорогие, но терпимо. Гидрик для сорев – жутко дорогой, гидриков нужно по три в год, они быстро изнашиваются и, когда старые, мало помогают. Аренда дорожки! Мы в складчину арендовали дорожку на весь учебный год в олимпийском бассейне – это кроме нашего бассейна.
Когда квартиру сдаёшь, всё пропадает, пропала почти вся мебель и даже хрустальные плафоны со старомодных люстр − люди мстят тебе за то, что платят деньги. В гостиницах не мстят, а если квартиру сдаёшь – завидуют и мстят. Но появилась и новая мебель. Постепенно квартира превратилась в убитую. Председатель жэка умер, упал приблизительно как бабушка. Он полез что-то проверять на потолке у себя в ванной, встал на табурет и − тоже спазм.
Осенью мама договорилась с мастерами, чтобы они сделали ремонт. А они оказались мошенниками – ремонт не делали, просто жили и в ус не дули, но натаскали кое-какой мебели. Когда был в Москве карантин, мы с мамой их выгнали. И в последний день, до того как закрыли границы с Москвой, мы успели поменять замки, вручить их новому председателю, именно он когда-то чинил бабушке батареи и болтал про «атмосфер».
Заказов в карантин у мамы резко поубавилось: выпускные отменялись, не стало никакого ажиотажа. Пропала спешка, не стало ночного жужжания оверлока, рядов немытых чашек из-под кофе и забитых ночными окурками пепельниц. Мысли потенциальных клиентов из «какое у меня будет платье» переместились в плоскость «а не заражусь ли я, если приеду к портнихе». Мама строчила под настроение маски за копейки, я их кроила, и мы остались с мамой на бобах. То есть реально где-то неделю вместо каш ели горох и фасоль − отваривали. Гречку-то и рис в магазине разобрали под чистую. Мы с Сеней после бассейна переходим дорогу и идём в магазины. Сеня берёт себе булку или багет, а я что-нибудь попить кисло-сладкое. И вдруг мы заходим, а ряды продуктов поредели, кое-где пустынно. Но булки и попить – всё на месте, ну может не такие вкусные булки и напитки не совсем те, которые я люблю. Но главное – было. Сеня ржёт, а я говорю ему:
− Вот ты угораешь, мама мне ещё неделю назад сказала гречу большой пакет-три кило взять, а я всё забывала, хотя память у меня хорошая.
Перед локдауном было необычно, даже смешно – вся улица запружена людьми, все ходят по магазинам как на охоту. И у всех озверелые лица. К маскам тогда ещё не привыкли, все шли ещё с лицами.
Когда девятого июня открыли Москву и отменили цифровые пропуска, снова встал вопрос, как быть с квартирой. Она реально стояла убитая, одна розетка работала, да и та сильно грелась. Мама не хотела больше никого нанимать, боялась снова обмана, а из нашего общежития принципиально никого не хотела просить, да и все были заняты. Кто из соседей реально работал, а не проводил время у подъездов с пивасом и в общении, все были достаточно обеспеченные, все подрабатывали ремонтами, а летом даже последние алкоголики пропадали из двора – строители всегда всем нужны. Наши строители в карантин стали чаще заказывать пиццы. Ночью как не глянешь в окно – всегда машина от пиццерии какой-нибудь стоит, маленькая жёлтенькая или беленькая «ока», или разукрашенная под корову, и сразу так пиццы охота… И такая горечь снова подступит. Пицца − священный продукт в нашем бассейне. Все, кто выполняет кмса и мастера, заказывают пиццы и угощают других… А я так и не угостила…
Мама категорически предложила оставить квартиру как есть, а через год, когда мне стукнет шестнадцать, продать. А я сказала, что это же память о бабушке, и так мы перед бабушкой виноваты, что превратили её квартиру в ужас и кошмар. Я чётко помню тот разговор с мамой, почти два месяца я не плавала, всё думала и сходила с ума, и реально тогда сказала о бабушке как о живой. И тут как раз (прям во время нашего разговора!) звонит из Веретенца старший, то есть новый председатель ЖЭКа («атмосфер») Алексей Алексеевич и спрашивает, не хотим ли мы квартиру сдать – жильцы из нашего же дома, музыканты, работают в музыкальной школе, поженились, и хотят жить отдельно. Мама обрадовалась, и я тоже. Потому что нормальных жильцов в Веретенце не найти. Алексей Алексеевич, старший по подъезду, сам показал квартиру (у него были наши ключи, как и у Зины), нам даже приезжать не нужно было. Мама пообещала будущим жильцам сделать ремонт, договорились о цене и о том, что ремонт мы сделаем к первому августа, тогда они смогут заехать. Я вспомнила слова бабушки, когда так удачно всё сложилось. Бабушка всегда говорила, что если ты хороший человек, тебе всегда помогут высшие невидимые силы. У нас оставалось почти два месяца, чтобы привести квартиру в порядок.
Когда нашлись жильцы, я прикинула, что если занять себя ремонтом, останется пережить в ожидании встречи с Кириллом всего десять августовских дней. Нет, если бы бассейн заработал, я бы так не страдала, не томилась, что уж там, не мучилась, и ни в какой Веретенец бы не поехала. Мама тоже вызвалась помогать, состроив при этом невозмутимую физиономию. Но дело в том, что маме неохота вообще. Мы жили, никогда не делая ремонт. Маме было наплевать, как у нас дома. За двадцать даже больше лет мама не подружилась ни с одним человеком из соседей-строителей, она со всеми здоровалась, кивала, а если её что-то спрашивали в ответ, никогда не отвечала, просто виновато улыбалась. Мама говорит, что все люди рабочих специальностей, те, кто что-то умеют делать руками, имеют общую черту – сплетни. В нашем общежитии сплетничают 24 на 7 и выясняют отношения громко. Но я заметила, что в нашей школе учителя тоже любители посплетничать. Не буду тут вспоминать разные случаи, но в учительской любили посудачить. Я вдруг подумала, меня как осенило – а ведь меня хлебом не корми, дай узнать что-нибудь про кого-нибудь или чей-либо поступок разобрать на атомы, проанализировать, как другие штудируют параграфы. Значит я прирождённый строитель. Мне кажется, все люди любят посплетничать, поделится инфой или пожаловаться. Типа: а вот ты представляешь эта самая (этот самый) такой дебил (такой крутой). Хвалят реже, кости перемалывают чаще. Это жизнь. Все на свете люди любят пообсуждать друг друга и поосуждать, так во всяком случае утверждала бабушка, просто некоторые молчат и слушают – эти сплетни собирают и складывают в мозговую копилку памяти.
Я никого из друзей, кроме Сени, к себе не приглашала – стыдно. Всё несовременное: шкафы похожи на гробы, ковёр пыльный на стене − ну все знают олдовые декорации, унитаз с ручкой круглой сбоку, а не сверху кнопка, как у всех нормальных унитазов, только кухня была ничего. Но я на самом деле тоже бы не заморачивалась вообще, если бы не видела, как всё зачётно в гостиницах (я же ездила и на международные соревы). Ещё на дистанционке я увидела, как у других дома клёво. Некоторые девочки сидели с включенными камерами постоянно. А Тима Тараканов (мы с ним и в бассейне, и в одном классе) сидел на фоне горящего камина, реально у него всегда горел камин. Все так привыкли к этому огню, и если Тима не включал камеру, чувствовали себя, как рыбы выброшенные на камни. Учителя просили камеры включать, показываться хоть иногда… Я установила за спиной щит. Современная такая лёгкая пластиковая панель в кирпичик, её я и поставила фоном, вроде как я тоже «в обстановке» живу… У нас в соседнем подъезде целый уголок-склад, где всякое по строительству валяется, оттуда я панель и притащила. Привычка такая у строителей − забирать себе лишнее с объектов и складировать в закутке подъезда – может кому пригодится. Материалы-то дорогие, а строители хозяйственные, как кот Матроскин, да что там говорить, они такие жадные, просто завёрнуты на всех этих пенах, красках и шпатлёвках. У многих квартиры обклеены разношёрстными обоями в трешовых комбинациях: везде тащат по рулону-по два, копят на комнату. У некоторых выходило вообще стильно. Смелые сочетания любили в нашем доме. Тащили с объектов в свои подъезды даже совсем ненужное. У ящиков для почты, на столике стояли кактусы, а кто-то рядом лысых каменных ежей притащил, такие на клумбах ставят на дачах. Получалось по мему: ежики плакали, но продолжали жрать кактус. Я и думать не думала, что скоро превращусь в такого ежа, даже не представляла.
Глава шестая. Тролль
Как же я радовалась, что буду жить в бабушкиной квартире. Я всё чаще и чаще вспоминала детство в этот карантин. А что ещё делать на карантине? Я даже читать от скуки не могла, мысли путались и руки тряслись, любовь к Кириллу мне просто ела поедом изнутри. На дистанционке этой сидела просто тупила. И даже под конец забывала ставить кирпичиковую панель за собой.
Я немного кривлю душой, когда говорю, что сошла с ума от любви на карантине. И то, что поделиться мне было не с кем, тоже не совсем так. Я сходила с ума от любви постепенно. И сейчас я напишу про своё маленькое сумасшествие, скорее даже глюк.
В детстве бабушка подарила мне энциклопедию про троллей, толстенную, яркую − из-за одной маленькой сказки, где фигурировала русалка: тролль хочет жениться на русалке, но он сухопутный, она водная и разные у них там случаются приключения… Содержание у книги – закачаешься: и такой тролль, и сякой. Тролль домашний, похожий на сгусток пыли, тролль лесной, похожий на лесовика, тролль пещерный, похожий на соляную сосульку, длинный такой и шапочка в виде соли, точнее колпак. Много-много разных троллей, мохнатых и голых, уродливых и миловидных, наглых таких, застенчивых, похожих на симпатичного мопса, как мой ирреальный друг.
Когда я познакомилась с Кириллом, у меня как у заслуженной русалки появился друг − тролль Кроль. Помните то существо за окном в Веретенце, которого я так испугалась? Так это был тролль. И он появился в Москве!
Из бассейна, где мы арендуем дорожку, я ездила с пересадкой, и в конце – на троллейбусе. Наш район стоит на московском холме, он самая высокая точка Москвы, если ехать на троллейбусе, видна вышка, геодезический знак. А на островке безопасности на перекрёстке широких дорог красуется камень-валун. Он из Веретенца, такой привет нашему барону. Во многих местах наши веретенецкие огромные валуны, они украшают рельеф, что-то обозначают. Валун в красную крапинку − всегда видела камень именно из окон троллейбуса, пока их не упразднили. Я вообще троллейбусы очень люблю, то есть любила. Они трясутся, трещат, газуют с места − не троллейбусы, а тренажёры для космонавтов, есть даже троллейбусы-убийцы: легко можно травмироваться, если вовремя не плюхнуться на сиденье − в наземном транспорте стоять иногда опасно, у меня целая теория насчёт троллейбусов-убийц и троллейбусов-рвачей с места.
Прекрасно запомнила тот день, когда заметила тролля в первый раз. Как залезала в троллейбус, сразу смотрела, кто за рулём, ну просто, чтобы понять, чего ждать во время гонки. Троллейбусы устраивали реально гонки с автомобилями, так дёргались, так гнали, салон троллейбуса напоминал космический поломанный аппарат или дом из мультика Миядзаки. И в салоне те из пенсов, кто побуйнее, стучались в кабину водителя, но тот лишь ещё газа прибавлял. И люди реально летали по закону центробежной силы.
«Троллейбус-тролль в заиндевелый вечер», − услышала я однажды сквозь дребезжание и гул, и бормотание пассажирки − она встала рядом со мной. Я краем глаза покосилась: неприметная старуха в очках, но не совсем ещё древняя. Я запомнила эту красивую фразу, часто повторяла в троллейбусе, ещё думала: а вдруг там после ещё какие-то слова шли…
− Ну понятное дело шли, − услышала позже голос. – В поисковике набрать не судьба?
Я увидела в салоне тролля. Он махал мне от турникета, где кабина водителя. Сейчас-то турникетов давно нет, никто не толпится у передней двери, а тогда были. Тролль залихватски махал мне, как самый наиглавнейший заправский друг, такой свой в доску. Потом подошёл и сел впереди меня, на удивление мало было людей − троллейбусы шли буквально один за одним, естественно я выбрала второй. Как оказалось − зря.
Тролль беспардонно развернулся ко мне и уставился, вроде как у меня уши волосатые, а не у него. Его морда была подёрнута как бы дымкой. Такую же дымку я наблюдала и за окном. Весна по календарю, но зима, как написано в учебнике в началке, права свои сдавать не собиралась. Окно подёрнуто узорами инея, я любовалось узором – полный игнор странному бомжующему мохнатому сверх меры старику. Вам наверно интересно знать, как он выглядел. Так вот. Ростом он был ниже среднего, а на лицо… ну иногда как мопс, иногда как добрый старик с героическим обветренным лицом – таких стариков обычно рисуют к сказке о рыбаке и рыбке. А иногда лицо его молодело, но тогда больше становились заметны мясистый нос и толстые губы – такой губошлёп. Это я, забегая вперёд описала малую толику его различных обликов.
− Полтора года после смерти бабушки, а ты всё боишься меня.
− Я на вас смотреть не собираюсь, − громко и чётко оттарабанила я. − Я тебя сразу узнала, твою мясистую морду.
− Страх… Страх… – дразнился он.
− Не здороваешься со старым другом. Ну-ну. Нехорошо, неправильно, неверно, − он говорил нараспев, тихо и вкрадчиво, за дребезжанием троллейбуса я, как ни странно, отчётливо его слышала, звуки шли сразу в голову, минуя ухо, которое, кстати, постреливало.
Какой ты мне друг, подумала я, что такое друг, с другом можно поговорить по душам, и быть уверенным, что он не проболтается.
− Я твой настоящий друг.
Дебил, подумала я.
− Лукизм – отношение к человеку в зависимости от его внешности. – Как же это про тебя, ты даже не представляешь в какой степени, в высшей степени!
− Это ты пугал меня в Веретенце?
Он не ответил на вопрос и пустился философствовать:
− Если у тебя по иронии судьбы и ошибке природы волосы, пардон, на ушах, то ты не вызываешь доверие. Се ля ви, что означает: люди – такие уроды.
− Ну да, только тролли умные. – С ним бесполезно было говорить, он вещал только о том, о чём сам считал нужным. Я обернулась: никто не обращал на меня внимание, люди входили и выходили. Зачем ехать две остановки на тролле, т. е. троллейбусе, мне лично неясно.
− Доживёшь до моих лет, поймёшь
− Не доживу, − мне стало плевать, что обо мне подумают случайные попутчики.
− Я дружить с тобой пришёл. Ты можешь смело рассказывать мне обо всём. Я выслушаю, а глядишь, и совет дам. Дел у меня много, когда нужен буду – свистни.
И тролль пропал, реально, ребя, растворился. А передо мной сидела спина какого то мужчины в модной стёганой куртке − мягкой такой, гладкой, шуршащей, пуховой…
Я в панике пошла к глазному врачу. То есть у нас диспансеризация два раза в год, но я не стала ждать, отсидела очередь среди мелких детей и их тупых куриных мамаш.
Зрение у меня не упало. В троллейбусах тролль больше не показывался, но стал приходить в комнату ночами или вечерами, и никогда под утро. В первый свой приход он катался по полу и ухахатывался, что я окулисту записалась − его веселили странные вещи, особенно мои проигрыши на соревах, которых, увы, с каждым годом становилось всё больше
Стыдно сказать, но тролль и правда стал моим лучшим другом. Я ему всё-всё рассказывала, делилась с ним своими самыми болезненными переживаниями. И он давал советы, но больше молчал, иногда шутил, когда совсем безнадёга. Почему я должна лишать себя друга, если он не настоящий, а выдуманный или из мира, который подсказывает картам, как им выпадать. Да и не такой уж тролль и выдуманный. Иногда мне казалось, что он материален. Он очень добрый, хоть и хитрый, и подкалывает и буллит иногда, он – мой лучший друг. Мой тролль абсолютно никому не мешает, и держит язык за зубами − это реально лучшие качества в человеке, не совать везде свой нос, не выведывать и не болтать. Я так не могу. Лично мне всё интересно, что вокруг и кто с кем в бассейне. Я тихо завидую, если честно, но и радуюсь кое за кого, к кому хорошо отношусь, потому что отношения важны. Но в принципе не обязательны, а без друзей – тяжко. Без настоящих друзей. И таким, придётся это признать, лично для меня стал тролль. Только ему я могла рассказать своё самое сокровенное, свою тайну.
Могут быть у меня фантазии? Могут или нет? Когда я плыву на соревах перед глазами при перегрузках такие яркие картины. Пятнами, пятнами, вспышки, жёлтые, фиолетовые, оранжево-красные и россыпью изумруд, как у Медной горы Хозяйки. И это называется гипоксией. Иногда мне хотелось верить, что это бабушка посылает мне тролля на подмогу. Сама-то она не может прийти и помочь советом.
Все на свете люди любят пообсуждать друг друга и поосуждать, так во всяком случае написала мне в прощальном письме бабушка. Письмо это мама распечатала в пандемию, чтобы развлечь меня, тающую. Письмо оказалось сплошным разочарованием, содержало достаточно скучные напутствия, вплоть до инструкций, как выбирать жениха. Но были и странные страницы, что-то типа шарад, бабушка любила разные головоломки. На одном листке была нарисована воронка из букв, по спирали шли буквы, их вроде как затягивало в центр, но буквы летали и рядом со спиралью, порхали в пространстве листа. И другая картинка в похожем духе: крест, листья, полосы вроде «зебры», ветка, а под ними цифра «16» – возраст, когда мне разрешалось вскрыть письмо. Но в связи с грустными событиями карантина и скукой вскрыли пораньше. Я-то надеялась, что бабушка напишет в привычном своём постироничном ключе о проблемах девушек, там, и разной ещё чепухе про наивность детства и глупость молодости, она так любила об этом рассуждать по телефону, когда мне звонила. «Детство не наивно, а жестоко, а молодость не глупа, а фатальна», – писала бабушка в письме. Я думала: неужели бабушка предвидела мою любовь к Кириллу и мои детские достаточно обидные «проказы». Как мне было плохо без её разговоров, болтовни ни о чём, как я скучала по ней. И чем дальше, тем больше… Когда любимый человек умирает, его потом не хватает всю жизнь. А с нелюбимым хоть всю жизнь проживи, помрёт, так и пусть помрёт… Я мучилась угрызениями, что предпочла бассейн бабушке. Летом в семь-восемь лет я вполне могла бы прокатиться в Веретенец, автовокзал недалеко − там где лежит валун, и есть рейсы до Веретенца. Чего стоило в летний пересменок заехать-то? Или в июне? Но я, видишь ли, боялась пропустить тренировку, хотела себя зарекомендовать. И зарекомендовала! А толку теперь? Ничего бы не изменилось, если бы я пропустила день. Но у нас же все как заведённые, ты постоянно в спарринге, вечное соревнование с первого класса. А кому это было надо? Ни-ко-му. Искуственное нагнетание и раздувание значимости тренировок. Тренировки, бог даст, возобновяться, а бабушки давно нет на свете… Надо было ловить момент с бабушкой, но ничего уже не вернёшь…