Адгезийская комедия
Сеня ходил с кухни на балкон.
− У вас что? Квартиры зеркальные по планировке?
− Да. У них окна на бульвар, у меня на двор, то есть липовый лес. А что?
− Ничего. Просто спросил. Хорошая квартира.
− Раньше мне тоже так казалось.
− Почему раньше?
− Темно как-то по утрам. И… ну в общем, я ещё не привыкла, обживаюсь.
Сеня всё отщипывал липовые листочки:
− Реально у тебя как у нас на даче, как в лесу. А что там за два мужика всё прогуливаются?
− Не знаю. Я их вижу иногда. У них собаки. – Я не хотела не то, что говорить о мужиках, я не хотела о них вспоминать. Их нет. Просто нет. Это мираж, как в пустыне!
− Никаких собак. Смотрят, головы задрали, но за листвой плохо видно… Но стоят давно… Ну так, каков план работ?
− Никакого. У меня отдых. Я устала.
− От меня?
− Ото всех. Стены сыплются, Сень. Я топориком тюкнула на кухне, так прям куски отваливаются. Сыпучие стены.
− Жди песочного человека, − Сеня полоскал тряпку в ведре и сам засмеялся сам своей шутке. Сеня иногда так шутил, что становилось страшно. Например, однажды он попросил меня загадать желание в зимнем лесу. Какой-то талант вылепил в лесу двух одинаковых снеговиков, похожих на червяков-головастиков с большими головами – на подходе был год змеи. Мы случайно наткнулись, когда шли по целине, объезжали трассу, чтобы не мешать гонщикам-ориентировщикам, они там соревновались, они каждое воскресение соревнуются, пыхтят и стонут на подъёмах, и на груди у них – планшеты, говорят ориентирование полезно для пространственного воображения. Когда снег мягкий и тёплый падает с бесцветного неба, недолыжники, вроде нас с Сеней, в такие моменты очень раздражают. «Смотри, −сказал тогда Сеня, − чтобы снеговики жили, их теперь лепят в лесу». «Понятно, мерзкие недоумки на поляне всё разрушат. Это разрушители, Сень». « Все разные. Лучше встань между снежных гусениц и загадай желание. Скоро новый год». «Сдурел?». «Китайский новый год! Вставай и загадывай желание». «Тупой?» Я так и не встала между снежных. А Сеня встал. Я смеялась, сняв варежки, красивые с узором, сняв шапку, мне было так хорошо в тёплом снежном лесу, мне было свободно, а он сказал: «Ты упустила свой шанс». И я поверила! Я пожалела, что не загадала желание между этих хладнокровных чешуйчатых недонагов и недонагайн в хвойных иголках. Но я всё спихнула на Сеню, всю вину, я сказала: «Просто ты забыл про мой дэ-рэ, только и всего, просто тебе по фиг на меня» − я мастер по переводу стрелок, я буквально обвинила его в том, что он вместо того, чтобы предложить загадать желание на дэ-рэ, сказал про эн-гэ. У меня же днюха третьего февраля, а китайский новый год как раз накануне. Сеня покраснел ещё сильнее, он вообще быстро краснел: «Я помнил! Я помнил!» «Помнишь, когда напоминание прочтёшь». Сеня стал просто бордового цвета и распинал потрясающие снежные скульптуры – двух снежных головастиков, сидящих на чешуйчатых хвостах, скульптор даже фактуру наметил. Мне не было жалко скульптора и Сеню, у него вылетело из головы, такое у всех случается. Даже у меня, хотя у меня память хорошая. Мне было жалко только беззащитных снежных червей. Я злорадствовала среди елей, я чувствовала себя довольной, если бы не разбитые скульптуры, чем-то приходится жертвовать, всегда чем-то приходится. Через месяц Сеня выполнил первый, а я всё ещё штурмовала кмс, потом выполнила, потом не подтвердила, больше чем через год я всё-таки стала кмс, начался новый штурм, а Сеня через год играючи стал кмс-ом.
Теперь вот – два года мучений, псу под хвост.
Когда Сеня закончил с паркетом, я пожаловалась ему, поныла, он сказал:
− Мальвина! Я честно желаю тебе выполнить. Но…
− Что «но»? − испугалась я.
− Просто, Мальвин, всему есть предел, пойми.
− Предел относится ко мне?
− Я тебе давно хотел сказать. Вот. Встань, пожалуйста. – Сеня протянул ведро. – И поменяй воду. И не лей ты химию.
− Слушай, − медленно ответила я. – Лью, что было в акции для полов. Тут жили свиньи, за пять лет паркет превратили в половую доску. Я его не узнаю. Значит, я на пределе? – Я притащила вёдра с водой, налив их под завязку, чтобы было тяжело, тогда меньше тяжесть внутри. – Значит, я на пределе?
− Да. Ты на пределе. Не лей ты эту химию так много! От неё разводы не исчезают.
− Зато обезжиривает. – Я можно сказать взбесилась и в то же время приуныла.
− Я хочу Мальвин тебе… ты знаешь, как я к тебе отношусь.
− Не знаю, − буркнула я.
− Мне больно смотреть, как ты убиваешься последний год. Это невыносимо. Хорошо, что вирус так вовремя пришёл, а…
− Что «а»?
− Доплавалась хрен знает до чего.
− На сотне-то? Да ни одна девчонка не погибала на соревах. Это только вы безмозглые тупые мужики.
К сожалению, за десять лет тренировок я слышала несколько историй о смертях на соревах, но всё это было на четырёхсотке и больше, и всё какие-то спортинтернаты. Но когда я плыла двухсотку батом, я благодарила бога, что для бата двести − крайняя дистанция.
− Извини, Мальвин. Извини, − Сеня потащил ведро в коридор.
− Я сдалась, Сень. И я сдалась давно.
− Ты изменилась Мальва.
− Смотри: пол снова в белых разводах, говорила же.
В общем, назревающий конфликт сошёл на нет. Поболтали ещё о стенах и прочей строительной лабуде, о наших бассейновских, и снова вышли – не в магаз, а прогуляться.
У входной двери замерли. На неё был налеплен лист а-4. Крупными уверенными буквами от руки выведено: «Соседи! Убирайте за собой!»
− Как в общественном туалете. − Сеня подмигнул.
– Просто кринж. Всё-таки Катя обиделась на моё меркантильное замечание. Но! Пусть висит. Пусть все видят, какие они дебилы. – Я сказала это громко, обращаясь к двери соседей.
Я с шумом захлопнула дверь. Мы тащили мешки с мусором, чёрные, туго набитый. Пока собирала в них отодранные обои и прочий мусор, я прозвала, эти мешки мешками для трупов.
Когда спускались на лифте, Сеня сказал:
− Заметила: у вас камеры на каждом этаже?
− Я знаю.
− Что-то у вас тут происходило, раз так разорились на слежение? Я у подъезда видел больного, ну… алигофрена в самом расцвете сил.
− У этого алигофрена мама профессор, работала с моей бабушкой. Он добрый, просто не говорит почти.
− Меня обругал, когда я в лифт байк затащил.
− Он всегда не любил велосипеды. Его вообще-то Смерч зовут, то есть – прозвище у него такое.
− Ироничненько.
− Я его помню по детству, его моя бабушка всегда жалела. Я ему конфеты дарила и иногда кувшинки с пруда, знаешь Каменный пруд? Он меня звал «вш-вш» − это значит на его языке «кувшинка». Смерч добрый.
Мы почапали к помойке. Я шла чуть позади и не могла оторвать взгляд от Сени – он ещё вырос, плечи у него вроде как ещё развились (одна я чахну). Тяжеленный мешок Сеня выбросил играючи, именно тогда я впервые отметила, что Сеня мне понравился…
Глава одиннадцатая. Прогулка
Начало лета – любимое время. До осени целая вечность. Июнь как новый этап, новая жизнь, тем более июнь без экзаменов. Всегда в июне перемены. Раньше – бабушка и Веретенец, затем – лагеря. Лето – праздник чила. Всё летом по-другому, не так как в обычной жизни… Но и время бежит быстрее. Зимой-то тя-янется-по-отянется. А летом – вж-ж, только успевай ловить. Летом как-то совсем по-другому устроен сам уклад жизни. После утренней трени – не школа, можно прийти и спать. Если в лагере, то вообще классно, всегда найдётся занятие, всегда что-то новое, новые впечатления, новые люди, знакомства, общение, я в лагере не тушуюсь.
− Ты как? – спросил Сеня, когда мы вышли на круг, Веретенец – он по кругу, с небольшими ответвлениями. Изредка нас обгоняли бегуны, да вообще людей было достаточно – воскресенье же, а к вечеру станет ещё больше – все вернутся с озера.
− Я норм. Если не считать, что забросила окончательно пробежки. Я заменила их на силовые. Тут, Сеня, всё по-другому. Впервые меня не колбасит после нашей тысячной перебранки.
− Ты всегда была спокойна, как снежный головастик. Это меня колбасило. Я тебя хорошо знаю, Мальва, ты злая.
− Я другая. Я смирилась, Сень, без шуток. Веретенец – подарок мне, вроде отпуска, как у взрослых. За неделю я освоилась в квартире и Веретенце, жизнь вошла можно сказать в привычное новое строительное русло и я как все возрастные тётки выхожу по вечерам на прогулку.
− Знаешь, Мальвин.
− Не знаю.
− Я вижу, ты изменилась сильно. Я тебя и не узнал. Я уже говорил тебе там…
− Где там? − вот таких разговоров с Сеней я опасалась. Понятно, что я ему нравлюсь. Жаль, что шансов у него ноль. Но я так ему обрадовалась. Я реально одичала за первую неделю полной самостоятельности.
− Ну в доме. Ты очень изменилась.
− Вот что вирус животворящий делает.
− Да. Но тебе идёт.
− В смысле?
− Такая худоба. Небось, сохнешь по Кириллу.
− Как ты догадался? – хотелось быть ироничной, но получилось плоховато.
− Да у тебя на лице всё написано.
− Снова гонишь? – я рассмеялась. – Я вкалываю как папа карло, живу в склепе. У меня все мысли о стенах, плитке и потолке. Выхожу из склепа в сумерках. А это, скажу я тебе, небезопасно, особенно сумерки пятницы. Ужинаю в одиннадцатом часу, а в три ночи я уже просыпаюсь, и так всю неделю. Но конечно «ты думаешь только о Кирилле». – Передразнила яи с нажимом закончила: − ТЫ думаешь о Кирилле, а не я.
− Ну ладно, ладно. Извини. Ты там не особо напрягайся. Я тебе помогу, как смогу.
− Я, знаешь, чувствую себя расшатанным механизмом. Но с завтрашнего дня возобновлю пробежки.
− И силовые в склепе не бросай.
− Думаешь, остроумный? Но ладно, ты лучше зацени. – Я подмигнула Сене.
− Что? – Сеня стал оборачиваться.
− Никто масок не носит. Народ не пуганый. Но в магазинах требуют. Наш друг Смерч и не пускает без маски.
− Он что в магазине людей распугивает?
− По-моему он там работает. Его там все бояться, без маски даже не подходят к магазину. Знаешь же больные люди…
− Не знаю.
− Они что втемяшат себе, так не отступятся. А ты говоришь – не понимает.
− Его наверное по какой-нибудь программе инвалидов взяли, – поморщился Сеня, он инвалидов не любил. Я тоже не любила, но после одного случая это не афишировала. А Смерча я всегда любила. Больные на голову – они как дети, мы с ним всегда друг друга понимали.
Мы свернули с большого круга на малый. Сеня знал город лучше меня, показывал, где какие хорошие магазины, рассказывал о зданиях. И мы с Сеней не останавливались, как другие, подальше от переходов.
− Сразу, Мальвин, заметно, что мы не местные. Приезжих сразу видно.
− Это я-то неместная? Да я тут жила с детства, с раннего, лол.
− А ты заметила, Мальвина, что люди на переходах встают далеко от зебры, буквально в метрах пяти от дороги?
− Точняк, Арсентий! Заметила. Все так шугаются близко вставать. Смертельные ДТП что ли тут на зебрах?
− Да.
− То-то я смотрю
− Но погибший один. Прошлым летом странные наезды случались. Раз пять машины давили людей на переходах, что-то совершенно необъяснимое. И водители все как один, утверждали, что автомобиль был исправен, и они крепко держали руль, и не двигали его. И их словам есть подтверждение. Двое водителей из пяти говорили, что их как невидимая сила толкала на тротуар. Ты будешь снова смеяться, как тогда насчёт сглаза?
− Нет-нет, я слушаю, − я стала нервничать, вспомнила миражи по утрам, когда реальность за окном вроде как менялась, а дом получалось, что крутило как избушку на курьих ножках.
− Ну во. Произошло пять наездов, когда толпа, или маленькая толпа ждали у зебры своего зелёного. И человек погиб как раз в последнем пятом случае. И после этого наезды прекратились.
− Ну так, если стоять за три метра, всегда спокойно отскочить успеешь.
− Понимаешь, Мальвин. В таких наездах скорости небольшие, машины трогаются, все успевали разбежаться, в одном из эпизодов машина просто врезалась в дерево. Кстати, жена погибшего утверждала, что они были во всех пяти наездах среди пешеходов.
− Так значит за ними охотились. Секрет Полишинеля. И что ж они не боялись и продолжали ходить по переходам?
− Так в том-то и дело… Ей этот вопрос задавали. Ты вообще местный канал-то смотришь?
− У меня телевизора нет, лол.
− А телефон?
− Интернет тянет так себе, лол. У меня ж мобильный.
− А чего не проведёшь
− Сразу видно, что ты благополучный. Мне бы электрику сделать. А интернет – дело десятое, когда стены на кухне рыхлые. Не до всего сейчас.
− А-а. Бедняжка. Но с тренями-то не сравнить.
− Понятно, легче чем плыть. Но тут много своих минусов. Мазоли, мышцы сводит ночью от перегруза. Нагрузка-то неравномерная.
− Бедняжка. – Понятно, что Сеня не жалел меня абсолютно. Он и сам на даче вкалывал, у него отец зверь, заставляет и учиться, и читать, и плавать, и батрачить. Весь дом на Сене. Родители же работают. Его отпускали из дома только со мной, на лыжах, на коньках. Его родители хорошо ко мне относились, я считаюсь в бассейне серьёзной такой, авторитетной. Сеня просто отдыхал, когда мы в воскресение выбирались в лес или на каток. И сейчас он отдыхал. Ещё на веле прокатиться по вечерней почти-не-жаре прекрасный отдых, хотя я вел и не люблю. Бесит меня в тягунки мучиться. Получается, что многое зависит от вела, так же как в лыжах от техбригады – но это в спорте высших достижений. Чем мне нравится плавание − данные прежде всего, а не инвентарь и экипировка. Мой любимый пловец – Сальников. Я его вспоминала весь карантин почти каждый день. В него никто не верил, кроме жены. Его и в сборной-то не было, он тренировался сам. Возраст… Плавание – не лыжи с биатлоном, и не стрельба из луков и прочего оружия, и не этот ужасный кёрлинг, где жирные коровы на льду визжат как поросята. Сальников почти в обмороке доплывал полтораху. Он считает, что помогли трибуны. Он мало того, что стал олимпиоником, так ещё первый в истории выплыл из пятнадцати минут. Без всяких гидриков, замечу. С тех пор его рекорд не так чтобы намного и побит. Наши из сборной так и плывут за пятнаху с чем-то. Полторашка – просто смерть, только Алиса. Девчонка из нашей группы, маленькая, ноги колесом, плывёт – вообще не тонет, может её вытерпеть. Я давно зареклась плавать длинные. На бате (повторюсь) максимум двести. В бате сложно в смысле техники, без техники не проплыть и никакая воля не поможет. Я уж насколько техничная, но на поворотах теряю десятую стабильно, и не сделать ничего. В детстве не училась особенно, что там думала, это ж не сальто-кувырок, а переучиться невозможно лично мне, это что-то с мозгами не так.
− Как раз вчера повторяли тот сюжет. Жену спрашивали: что, мол, охотились за вашим мужем? Но она утверждала, что быть такого не могло, что просто совпадение. Муж был очень добрым и хорошим человеком. Очень мягким и душевным. Бизнесом не занимался, работал в Москве, виделись редко, хобби было, коллекционер чего-то там. И воскресная прогулка у них вроде ритуала.
− Так не надо было возвращаться в Веретенец, и тем более выходить гулять.
− Она говорила, что не придали значения. Да и не всегда они гуляли. Знаешь: воскресные дела, магазин, пивка прикупить… Убили, то есть задавили, недалеко от дома.
− А где?
− Не помню. Но все пять наездов на переходах в разных местах. И потом они не были уверены, что именно их хотят задавить.
− Ну извини. В пять передряг попасть. Да я б шарахалась, вообще бы по зебрам перестала ходить.
− Там вообще необычно. Они ещё и к переходу не подошли. Вроде бы, машина врезалась в столб, а столб уже на этого мужика рухнул.
− И не убеждай. Не раз, не два, а четыре раза попадать на переходе в одну и ту же заварушку, это какими идиотами надо быть?
− Согласен. Но может они выпивали.
− Жена похожа на алкашню?
− Вообще нет. Знаешь, у нас на дачах многие сейчас по вечерам выпивают.
− Скажи, что это твои мама с папой, не стесняйся.
− Ну да. Они тоже.
Я прекратила разговор. Папа и мама Арсентия – дебилы конченые. Я ещё поэтому с Сеней сразу стала общаться. Я переживала всю жизнь, что у меня папы нет. Но когда я увидела папу Сени – это просто такое… Я сразу подумала: хорошо, что у меня нет такого монстра в соседней комнате. Иногда лучше без пап, чем с разными больными на оба полушария, мозга, понятно, а не глобуса.
Мы ещё много болтали, прикалываясь, любовались зеленью, во всяком случае, я. Когда зелень не тыкается настырно в твои окна, она лично меня очень радует, напоминает пословицу «молодо-зелено». Меня поражали воспитанные водители Веретенца, которые и без всяких зебр, тормозили, заметив, что мы хотим перейти дорогу, наверное боялись, что их тоже невидимые силы куда-то не туда направят…
− Не то что в моём детстве, когда носились все как бешеные, − заметила я.
− Вот что делает испуг непознанного с водителем, − сказал Сеня.
− Ты мои мысли читаешь.
− Всё ещё не веришь в сверхъестественное?
− Я в сглаз не верю, ирод.
− Ты, смотрю, тут поумнела.
− Я не тут. Я там ещё поумнела, дома.
− Не надо было дома кантоваться в локдаун, надо было сразу сюда сваливать, ясно ж было, что надолго.
− И как я бы здесь жила?
− А как сейчас живёшь?
− Я ремонт делаю.
− Ну хор, твоё дело. Но Веретенец тебе явно пошёл на пользу.
− Где на пользу? Когда глаза все в крошке были?
− Ты лучше стала общаться.
Вот как, подумала я, сама не ожидала, что так обрадуюсь Арсентию, впервые за всю эту бестолковую неделю чувствую себя спокойно. Но конечно вслух я сказала совсем другое:
− Неделю радио слушаю. Новости и разные странные программы, целый день болтают и никакой музыки, прикинь. Как у них язык-то не отсохнет столько болтать. Вечером на музыку переключаюсь.
− Привыкнешь, Мальвин, к болтологии. Не бросай слушать.
− Так надо для «общества», для ЕГЭ.
− Глядишь, и книги начнёшь читать. Про ирода тоже по радио услышала?
− Не. Про ирода давно знаю, заменяю иногда урод на ирод для разнообразия, – наврала я. Я реально услышала по радио «ирод» и просто загуглила, кто такой, слово понравилось, реально созвучно «уроду».
Вечером Сеня аккуратно вынес (вынес, а не выкатил!) свой вел.
− Чтобы грязь не упала, чтобы не приходила больше мигера, − сказал Сеня.
− Всё, Сень. Я больше ей не открою. Этим паршивым объявлением она поставила точку навсегда. А ты, когда будешь дома, отпишись, скоро темнеть начнёт.
− Я успею, я несусь по горным тропам, то есть бездорожью, как молодой орёл, то есть лань, то есть… забыл. Смотри, какие шипованные колёса.
Через час Сеня прислал слащавое сердечко. Ненавижу сердечки. Кирилл никогда мне таких не слал.
Часть вторая. Радио, буквы и хвосты
Глава первая. Кирилл
Знала бы я, что первая неделя будет самой лёгкой, ерундовой, я бы ценила её, а не мучилась. Как я потом вспоминала первую неделю! В то время, в воскресный вечер, я ещё могла себе позволить неспешные прогулки на полтора часа да по светлоте, вроде я барышня из прошлого, купчиха какая с матерчатым зонтиком в оборках, а Сеня ковалер и меня развлекает.
Когда я вернулась, меня ждал первый ночной ужас, не самый мозгодробительный из тех, которые мне предстояли, но напугалась я до седых волос именно тогда в первый раз. Седые волосы появились, без шуток, спереди, но адгезийцы меня уверили, что это пыль от старой краски въелась. (К зиме стали расти норм-волосы, о волосах ещё будет рассказ.) Испугалась из-за того, что не ожидала. Бабушка говорила, что первый раз – всегда оправдание. Ага, как же. Первый раз – смерти подобен. Я ж чуть не утонула в первый раз, оказавшись в бассейне.
Вот честно, в квартире я побаивалась, когда темнело. Каждый вечер на кухне работала стиралка, неважно две пары одежды я сменила за день или одну, стирать ли занавески от белой пыли, или пытаться отстирать старый бабушкин тюль от желтизны, или полоскать половые тряпки. Стирает машинка, и кажется, что ты не один, не так одиноко. Когда машинка начинала отжимать, она «улетала в космос»: тряслась и танцевала. Я вздрагивала от звука вертящегося барабана и мысленно грозила машинке пальцем: ну что, подруга, решила меня напугать?
Вечер после захода солнца – святое. На бабушкином столе (на него почему-то ни одни жильцы не позарились) я включила чайник и настольную лампу, тут же были пластиковые бутылки с водой, валялся на столе инструмент, разнообразные штучки для ремонта, которым в тот момент я и названий не знала, молоток тоже всегда был здесь – на всякий пожарный случай.
Каждый вечер я садилась на диван – стол рядом. Я прикрывала окна – на свет слетались огромные ночные мотыльки и бились своими жирными тельцами в окно, бились и бились в стёкла, свет их манил, целое стадо мотыльков-гигантов, никогда раньше в Веретенце я не видела такого беспредела… В первое же утро я их всех побила тапкой, они глупые и тормознутые. Мотыльки – не мухи. А новых я не пускала. Я включала магнитолу, вздрагивая, когда машинка начинала отжим. Развешивать бельё я шла с осторожностью – занавесок-то нигде не было, всё просматривалось. Развесив на балконе вещи и погасив свет на кухне, я возвращалась в комнату, похрустывала хлебцами, листала книжки по ремонту, планировала следующий день. Спала я мало. Настольную лампу приходилось выключать, а вот радио ставила на самый тихий звук, оно бормотало, убаюкивая меня. В три начинало потихоньку светлеть за окном. Я просыпалась. Вспоминала слова физика о полярной ночи, снова пила чай, на этот раз с мёдом, и раскидывала пасьянс из новой колоды – старая-то затерялась где-то в комнате. Я думала, размышляла, или сидела в прострации, вошедшей в привычку с несчастливого апреля, спохватывалась, планировала материалы и покупки, даже записывала расчёты в дневник по ремонту. Много там у меня скопилось вопросов, я вопросы тоже записывала, чтобы потом погуглить днём на кухне или отписать вопрос тёте Свете.
После одиннадцати я легла как обычно, накрывшись тонким пледом. Почему-то стало холодно – не раз случалось, сквозняки; квартира за счёт многочисленных выходов-проёмов хорошо проветривалась, не знаю, зачем тут же висел кондишн, но он и не работал. Наверное, погода меняется, подумала я засыпая. Я проснулась от громкого голоса «Лё фей!» Ну вроде как «шерше ля фам», а тут «лё фей». Я испугалась, села на диване, посмотрела в телефон: 0-08.
− Ёжкин кот, − я включила настольную лампу.
− Полегче про котов-то, − сначала я услышала голос, я никого не видела. Диван стоял ближе к окну. То есть я не видела то, что было за диваном, ближе к коридору. Я вспомнила детский кошмар, когда мой тролль стучался в окно, но это не был голос моего тролля. Я замерла, лёжа на диване, прикрывшись простынкой, и даже не подумала: куда делся плед?! Я смотрела на галогенку в лампе и успела подумать: хорошо, что не вольфрамовая нить, о которой у нас был параграф, галогенки энергосберегающие, так говорил физик, они современные… И ещё от них не режет глаз.
− Я к тебе пришёл и даже некуда присесть!
Я молчала.
− Ты мне не рада?
Я молчала. Я услышала, как мотылёк стучит крыльями по металлическому абажуру, вечно один жиробасный мотылёк просачивается… Мотылище, а не мотылёк.
− Мальвина! Куда присесть-то? Нет, я бы сел на диван, на уголок, но он неустойчивый как раз в этом месте, ведь так? Переворачивается диван, я тебя перевешу. Да и тебя неохота пугать. Для твоей психики безопасней на расстоянии, так? Ты не ожидала меня увидеть в такой час? Так куда сесть?
− Табуреты на балконе, − ответила я.
Вы спросите: зачем я ответила?
А я отвечу: я узнала голос − голос Кирилла!
Послышались шелестящие шаги, туда-обратно.
− На балконе воняет кошаками, но не ёжкиными… Ну обернись же, посмотри на меня!
Я лежала и не двигалась.
Вы скажете: надо было бежать из дома.
А я отвечу: даже мысль такая в голову не пришла. Это же был Кирилл!
− Ну ок. Тогда я сяду к столу, в торце, у окна, не против?
Я молчала, я смотрела на галогенку. Физик говорил: энергосберегающую не надо ставить на реле-регулирующий светильник, будет мигать.
Он прошелестел мимо стола и сел напротив окна. Кирилл! Собственной персоной. Я тоже села на диване, облокотившись на задник, подложив под спину подушку.
− Как ты вошёл сюда?
− Так дверь не закрыта.
И я поверила, даже не сомневалась, только удивилась: вроде бы закрывала.
− Странно.
− Ты с головой вообще не дружишь. Ты снаружи ключ оставила, глупая, − Кирилл сказал это таким добрым голосом.
− А как ты узнал, где я сейчас?
− Ну знаешь, любовь не знает преград.
− Спасибо! – Вы не представляете, как я была счастлива. Вот так Кирилл, нашёл меня!
− Конечно я тебя нашёл, естественно. Я хочу сказать, что пришёл с тобой попрощаться.
− Ты уезжаешь?