Бал жертв

III

Новоприбывший был облачен в трико телесного цвета, разрисованное всевозможными аллегорическими фигурами и рисунками. Вместо того, чтобы явиться, как обыкновенное существо, на двух ногах он вошел на четвереньках. Дойдя до середины большой залы, он встал на голову и замер в совершенной неподвижности, продолжавшейся несколько минут. Это-то и возбудило всеобщую веселость.

Это противоестественное положение не позволяло никому узнать его, если бы даже его кто-нибудь и знал, поскольку лицо этого чудака было закрыто рыжими волосами, позволявшими видеть только кончик носа.

Когда он доказал свой талант клоуна, он опять пошел на четвереньках, быстро обошел две-три залы и наконец вошел в маленькую гостиную, где директор Баррас разговаривал с госпожою Тальен и смотрел на Марион; там он встал на ноги прямо перед директором. Баррас смотрел на него с удивлением, смешанным с веселостью, потому что он обратил внимание только на рыжий парик и на физиономию странного гостя, выпачканную желтой, черной и синей красками. Дикарь наклонился и сказал директору.

– Я назвал госпожу Тальен вашим людям, и они впустили меня.

Звук этого голоса не оставил никакого сомнения в госпоже Тальен.

– Это один из трех друзей, о которых я вам говорила, – сказала она Баррасу.

Директор, искренне смеявшийся при виде дикаря, совершенно успокоился. «Я имею дело с комиком, – подумал он. – И, кажется, он вовсе не похож на убийцу».

Марион сделалась еще бледнее, потому что в этом переодетом незнакомце она узнала Каднэ, то есть человека, шепнувшего ей несколько слов у ворот Тиволи. Каднэ поклонился Баррасу и сказал:

– Гражданин директор, я убежден, что вы испытаете чрезвычайное удовольствие, рассматривая мою татуировку.

И он самодовольно провел пальцами по рисункам, украшавшим его трико.

– Охотно, – отвечал Баррас, сначала приметивший только кучу голов и карикатур.

Блуждающий взгляд Барраса неожиданно остановился в области груди этого чудака, и директор не смог сдержаться от невольного крика удивления и гнева: на груди Каднэ была изображена гильотина, исполнявшая свою обычную работу. Тут были все: палач со своими помощниками, народ, толпившийся у подножия эшафота, и осужденный, с отуплением смотревший на палача. Под этим восхитительным рисунком было подписано крупными буквами:

СМЕРТЬ МАРКИЗА ДЕ ФОНТАНЖА.

Баррас прочел эти слова и нахмурил брови, но он не успел иначе выразить свое мнение, потому что человек, называвшийся Каднэ, обернулся и показал свою спину, как показывал грудь.

– Вторая картина! – сказал он.

Эта вторая картина представляла революционный трибунал со скамьей подсудимых, адвокатом, исполненным безразличия, и со страшным публичным обвинителем. У подножия трибунала молодая женщина опиралась на плечо старика. Под этим вторым рисунком также были подписаны слова:

ОСУЖДЕНИЕ ГРАФА ДЕ СОМБРЕЙЛЯ.

– Милостивый государь, – с гневом сказал Баррас, – мы уже живем не во времена террора, и я нахожу, что ваш костюм очень в дурном вкусе.

– Гражданин директор, – отвечал Каднэ, – я очень желал бы, чтобы, прежде чем вы будете отвечать, вы потрудились все рассмотреть в подробности.

Он показал ему свои руки, ноги и плечи, все это было татуировано. Там виднелись попеременно голова Робеспьера и бюст Маро, фригийский колпак и слова карманьолы. Название каждой фигуры, каждого предмета были написаны внизу.

– Теперь, гражданин директор, – сказал Каднэ, – я отвечу на ваш упрек.

Аделаида Тальен была несколько взволнована, Марион бледна. Баррас засунул руку за жилет и принял позу почти угрожающую.

– Любезный директор, – продолжал Каднэ, – я знаю, почему вы нахмурили брови; признайтесь, что вы меня принимаете за убийцу.

– Милостивый государь!..

– Однако вы видите, что в этом костюме невозможно спрятать ни малейший кинжал, а в руках у меня нет пистолетов. Итак, успокойтесь. Единственное оружие, которым я вооружен против вас, это богиня, такая же открытая, как и я, и зовется она истиной.

– А! Вы хотите поведать мне истину? – с иронией спросил Баррас.

– Подождите, гражданин директор, вы увидите, что я переверну пословицу.

– Как это? – спросил Баррас.

– Мертвец будет говорить истину живому.

– Мертвец?

– Да, я.

Аделаида Тальен и Марион с беспокойством переглянулись, Баррас невольно сделал шаг назад, но Каднэ продолжал:

– Да, любезный гражданин директор, я умер вот уже четыре года, я был гильотинирован в октябре тысяча семьсот девяноста третьего.

Баррас не отвечал прямо Каднэ, а посмотрел на госпожу Тальен и сказал:

– Я не знал, что у вас есть сумасшедшие друзья.

Аделаида Тальен, волнение которой возрастало, не отвечала. Каднэ продолжал:

– Когда я был жив, меня звали маркиз де Каднэ. Я был владельцем небольшого поместья в Провансе, что за милю от Дюранса и в пяти милях от Экса. Революция застала меня в звании кавалерийского корнета. Я сначала эмигрировал, потом тоска по родине в соединении с тоскою любовной овладела мною, и я вернулся во Францию. Я въехал в Париж ночью, поместился у моего бывшего камердинера, к которому имел полное доверие и который на другой же день донес на меня. Я был арестован, судим, осужден и казнен в один день.

– Да это сумасшедший! – вскричал Баррас.

– Нет, гражданин директор, – продолжал Каднэ, – и я докажу вам, что я в полном рассудке и что я говорю правду.

Баррас пожал плечами. Нисколько не смущаясь, Каднэ продолжал:

– Я видел сейчас, входя сюда, человека, который хорошо знал меня живого.

– А! Неужели? – сказал Баррас насмешливым тоном.

– Это Дюфур, бывший поставщик, толстяк, заседавший в революционном трибунале. Он меня узнает, потому что он находился в числе тех, которые осудили меня.

– Милостивый государь, – сказал Баррас, слегка топнув ногою, – вы пришли ко мне забавляться – это очень хорошо, но я был бы крайне признателен, если бы вы сократили эту мистификацию.

– Вы увидите, что я совсем вас не мистифицирую! – вскричал Каднэ. – Мой добрый друг Дюфур, подите сюда на минутку!

Каднэ обращался к человеку, который переходил в эту минуту в соседнюю залу и остановился на пороге той комнаты, где находились Баррас и госпожа Тальен.

Это был толстяк с красной физиономией, подбородком в три этажа, с улыбающимися глазами, с перстнями на всех пальцах, с бриллиантами во всех перстнях, с бриллиантами на рубашке и на сюртуке.

– Черт побери! – закричал ему Каднэ. – Вы выглядите, как голкондский рудник, любезный Дюфур!

Гражданину Дюфуру, бывшему поставщику армий и судье революционного трибунала, было так лестно быть допущенным в группу, центр которой составляла госпожа Тальен, что он поспешил подойти. Он посмотрел на Каднэ, лицо которого было также татуировано, как и тело, и не мог удержаться от смеха.

– У вас хорошая память, гражданин Дюфур? – спросил Каднэ.

– Превосходная, – отвечал бывший судья.

– Помните ли вы людей, которых судили при вашем участии?

Дюфур сделал гримасу. Он подумал, что дикарь хочет его мистифицировать, но тот, положив руку на его плечо, спросил:

– Вы помните маркиза Каднэ?

– Ах! Да… Он был осужден.

– Вы это знаете наверное?

– Еще бы! Осужден и казнен; я видел, как он шел на эшафот.

Каднэ обернулся к Баррасу с торжествующим видом.

– Вы видите? – сказал он.

– Вижу, – отвечал Баррас, – что маркиз Каднэ был казнен и что, следовательно, это не вы.

– Я.

– Я очень хорошо помню этого молодого человека, – наивно сказал Дюфур.

– Вы узнали бы его, если бы он вышел из могилы?

– К несчастью, так не бывает, – сказал бывший поставщик.

– Все равно, я настаиваю на этом и спрашиваю вас: узнали бы вы его?

– У меня черты его в памяти, как будто я вижу его перед собой.

Каднэ обернулся к Баррасу.

– Гражданин директор, – сказал татуированный, – терпение есть добродетель людей, управляющих народами… Будьте терпеливы до конца.

Эта лесть разгладила лоб Барраса.

– Чего хотите вы от меня, господин выходец с того света? – спросил он.

– Губку и воды, – отвечал Каднэ.

– Для чего?

– Вымыться для того, чтобы гражданин Дюфур меня узнал.

В то же время он положил руку на плечо Марион.

– А вот эта хорошенькая девушка мне поможет, – сказал он.

Баррас слушал с изумлением. Самоуверенность этого человека, который выдавал себя за мертвеца и требовал губку и воды, как живой, сбивала с толку директора, однако он сказал ему, указывая на дверь:

– Войдите в мою уборную, вы найдете там то, что спрашиваете.

Каднэ взял за руку Марион и увел ее, прежде чем госпожа Тальен, Баррас и Дюфур успели ему воспротивиться.

– Странного человека представили вы мне! – сказал Баррас госпоже Тальен.

Молодая женщина еще не опомнилась от впечатленя, которое произвело на нее представление Каднэ.

– Любезный директор, – сказала она Баррасу, – уверяю вас, мой друг – очень любезный молодой человек, несмотря на свою татуировку.

– Скажите же мне его имя.

– Маркиз де Каднэ.

– Как! И вы о том же?

– Я всегда его знала под этим именем.

– Но маркиз де Каднэ умер! – вскричал Дюфур. – Я сам его осудил…

– Стало быть, он спасся…

– Нет, я знаю наверняка, что его гильотинировали.

– Стало быть, это другой Каднэ! – сказала госпожа Тальен.

– С каких пор вы знаете его?

– С 1792-го.

– Все это довольно странно! – прошептал Баррас. – И мне любопытно знать…

– Вот он возвращается, – сказала, улыбаясь, госпожа Тальен.

Гражданин Каднэ заперся с Марион в уборной директора Барраса. Марион была бледна, как смерть, и зубы ее стучали.

– Ну, – сказал Каднэ, наливая воды в таз, – что ты думаешь о моем приезде сюда?

– Жорж… Жорж… – прошептала Марион, сложив руки, – и вы также хотите умереть?

– О! Я ничего не боюсь…

– Берегитесь, – пролепетала она с возрастающим ужасом, – революция еще не кончилась. Везде танцуют, и я продаю цветы, но много еще голов падет.

– Моя крепко держится.

– И он также это говорил…

Каднэ увидел слезу на бледной щеке молодой девушки.

– Бедная Марион! – сказал он. – Но погоди, час мщения близок, и мы отомстим за него.

– О! Я боюсь… Я боюсь… – прошептала цветочница.

– Хорошо, но повинуйся.

Эти три слова были произнесены Каднэ со смесью доброты и твердости. По тону его голоса можно было угадать, что он абсолютный властелин этой женщины. Марион наклонила голову.

– Что надо делать? – спросила она покорно.

– Там сегодня танцуют.

– А! – сказала Марион, вздрогнув.

– И мне хотелось бы отвезти туда человека, который не ожидает приглашения.

– Кто этот человек?

– Баррас.

– Он! – прошептпла Марион с ужасом. – Палач среди жертв!

– Наступает иногда час, когда палач боится и раскаивается в пролитой крови. Но слушай: твоя красота произвела на него сильное впечатление… Он самонадеян, этот любезный директор, и воображает, что все женщины должны в него влюбляться… Он, наверно, будет ухаживать за тобой нынешнюю ночь.

Марион чуть заметно пожала плечами.

– И если он попросит у тебя свидания в парке, ты должна согласиться.

– Я?

– Да.

– Но… Что же случится? О, Боже!

– Ничего, мы будем там.

Говоря таким образом, Каднэ смывал красную, черную и синюю краски, которые покрывали его лицо, и явился белым и румяным двадцатипятилетним, молодым человеком.

– Пойдем, – сказал он.

Они опять пришли в гостиную, где оставили Барраса с госпожою Тальен и с поставщиком Дюфуром. Последний вскрикнул и отступил с трепетом.

– Это что такое?

– Это он! – сказал поставщик, зубы которого стучали от ужаса.

– Кто он?

– Маркиз де Каднэ.

Тогда Каднэ посмотрел на Барраса и сказал холодно:

– Вы видите, что мертвецы возвращаются с того света.

IV

Пот выступил на лбу Барраса. Бывший граф де Баррас, отставной кавалерийский капитан во французской индийской армии, дворянин из старинной фамилии, бывший депутат в Национальной конвенции, а теперь первый директор, то есть почти король, был очень красивым высокий мужчиной.

У него были черные умные и несколько меланхолические глаза, открытый лоб, толстые, чувственные губы и прекрасные белые зубы. Ему было сорок шесть лет, но, несмотря на бурную политическую и частную жизнь, исполненную удовольствий, Баррас не выглядел на свои годы. Впрочем, он теперь пренебрегал любовными интригами для интриг политических, и шепотом поговаривали, что свирепый республиканец, возвращаясь к идеям детства, к кумирам своей молодости, мечтал о роли генерала Монка, восстановившего престол Карла II Английского. По крайней мере гражданин Баррас восстановил удовольствия, и весь Париж этому был свидетелем. У него неистово танцевали, ему кланялись на улице с энтузиазмом. Он был кумиром светской молодежи, по этому самому он не был расположен к упрекам за прошлое и с тех пор, как находился во главе Директории, старался всеми возможными способами изгладить воспоминание о кровавой эпохе, которую называли эпохой террора. Когда Каднэ сказал, что хочет поведать ему истину, Баррас рассердился. Гражданин директор хотя и был южанином, но не был суеверен. Услышав, как Дюфур закричал, что Каднэ – тот самый человек, который был казнен, он тотчас сказал себе, что поставщика обманывает какое-нибудь странное сходство. Однако, как мы сказали, пот выступил на лбу Барраса, и сердце у него забилось, когда он очутился лицом к лицу с человеком, который хотел открыть ему истину. Но Каднэ, без сомнения, передумал, потому что сказал:

– Я желаю иметь с вами небольшой разговор, гражданин директор, но несколько позже…

– Когда же?

– Этой ночью… Теперь ваш праздник только что начался… Вас призывает обязанность хозяина… А я буду ухаживать за дамами.

– Это он! Это он! – повторил Дюфур с испугом.

Баррас опять пожал плечами, а Каднэ поцеловал руку госпожи Тальен, обменялся быстрым взглядом с Марион, потом исчез в толпе, опять принявшись за свои штуки и вызывая повсюду хохот.

Баррас задумался, но, когда Каднэ исчез, он вздохнул свободнее и посмотрел на Марион. Красота цветочницы имела что-то резкое, поражавшее сердце. Взгляд ее проникал в глубину души, и Баррас тотчас поддался очарованию.

– Кажется, сердце любезного директора воспламеняется от прекрасных глаз Марион?

Дюфур хотел протестовать против мнения госпожи Тальен, но та остановила его, взяв за руку и говоря:

– Обойдемте залы.

Госпожа Тальен хотела избегнуть, по крайней мере, на это время, всякое объяснение с Баррасом о Каднэ. Баррас не удерживал ее; он был занят Марион, принудил ее взять его под руку и с торжеством прохаживался с нею между своих двух тысяч гостей.

– Эге! – говорил один щеголь, увидев их. – Эта Марион – хитрая штучка! И, отказываясь от наших предложений, она знала, что делала.

– Вот еще! – сказал другой.

– Конечно. Разве ты не видишь, друг мой, что директор Баррас уже без ума от нее?

– Это очень жаль! – говорили в другой группе. – Марион продавала такие славные букеты!

Баррас видел, что толпа с улыбкой расступалась перед ними.

– Счастливый директор! – вздыхали все те, которых отвергла цветочница Марион.

Баррас вышел из комнаты на террасу, потом спустился со ступеней крыльца в парк.

– Директор делает в любви быстрые успехи, – перешептывались несколько голосов.

В глазах всех гражданин Баррас уже одержал победу над Марион. Она, вся бледная и взволнованная, позволяла ему увлекать себя.

– Итак, моя красавица, – говорил любезный директор, который отвел Марион в темную и почти пустую аллею, – вы цветочница?

– Да… гражданин.

– Ремесло бедной девушки, мой ангел!

– Бедной девушки, которая живет только трудом, гражданин.

– Отель, экипаж, бриллианты и кружева лучше пошли бы к вам, чем лоток, моя красавица.

Марион вздохнула. Баррас иначе понял этот вздох и продолжал более настойчивым тоном:

– Если бы вам предложили все это?..

Но Марион вдруг выдернула свою руку, которую нежный директор тихо пожимал, и отвечала:

– Я не продаю себя, гражданин!

– Фи, какое гадкое слово!

– И вам пришлось бы заключить со мной плохую сделку, гражданин: мое сердце так было истерзано когда-то, что оно уже не имеет сил любить.

– Полноте, дитя мое! Любовь, как феникс, возрождается из пепла.

– Когда пепел не был развеян по ветру. Не говорите мне о любви, гражданин, я слепа и глуха.

– Я постараюсь возвратить два чувства, недостающие у вас: зрение и слух.

Он снял с пальца великолепную бирюзу, осыпанную рубинами, и надел ее на палец Марион. Цветочница испугалась и хотела бежать, но вспомнила приказания Каднэ. А так как она повиновалась этому человеку, никогда не оспаривая его воли, она позволила Баррасу отвести себя к скамейке в саду, на которую он усадил прекрасную цветочницу, а сам галантно стал на колено перед нею. Но директор не успел ни поцеловать руки Марион, ни возобновить своих искусительных предложений, как два человека, прятавшиеся за деревом, бросились на старого повесу и схватили его. Баррас закричал, но за этим криком не последовал другой, потому что ему завязали рот, в то же время один из этих двух неизвестных свистнул, и третий явился к ним на подмогу. Марион вскочила с испугом, но не закричала. Нападение, жертвою которого сделался директор, было так неожиданно, что он не мог употребить свою геркулесовскую силу. Баррас был связан в одно мгновение, потом один из троих похитителей взвалил главу Директории на плечи, как ребенка, и напрасно вырывавшийся Баррас был вынужден «исчезнуть» в самой густой части парка Гробуа. Марион последовала за похитителями. В это время в замке и на лужайках все танцевали. Праздник продолжался во всем своем великолепии.

В считаные минуты похитители достигли границы парка. Тогда парк Гробуа был окружен только живым забором со рвом; на противоположной стороне рва шла проселочная дорога, соединявшаяся с большой. В живом заборе был пролом, похитители прошли в него. Ров был широк, но таинственные визитеры сильно спешили и преодолели преграду буквально одним скачком. На дороге стояла карета, запряженная двумя почтовыми лошадьми; один из похитителей отворил дверцу, и Баррас, задыхаясь, с завязанным ртом, был брошен в карету. Один из троих водрузился на козлы, другой сел по правую руку Барраса, третий – по левую, а Марион села напротив. При свете фонарей директор приметил, что эти трое были в масках и в широких плащах. Директор вспомнил безымянное письмо, которое он получил утром и в котором его предупреждали, что его хотят убить.

«Я погиб!» – подумал Баррас. Но он был храбр, и ему хотелось умереть достойно.

Все это совершилось без шума, и никто из троих похитителей не проронил ни слова. Как только дверца затворилась, возница стегнул лошадей, и карета понеслась. Один из похитителей выхватил из-за пояса кинжал. Луч от фонаря, упавший на лезвие, заставил сталь бросить искру. Баррас вздрогнул.

– Милостивый государь, – нарушил молчание похититель, – теперь вы можете кричать, вас не услышат. А так как мне нужно поговорить с вами, вам развяжут рот.

Директор узнал голос Каднэ. Сообщник этого последнего тотчас развязал платок.

– Ах ты негодяй!.. – вскричал Баррас.

– Ш-ш! – остановил его Каднэ. – Не бранитесь, или, клянусь честью дворянина, я воткну вам в грудь эту вещицу.

– Меня предупреждали… – прошептал Баррас. – Я должен был остерегаться… Вы хотите меня убить?

– И да, и нет. Да, если вы будете сопротивляться… Нет, если вы покоритесь обстоятельствам.

– Какие же это обстоятельства? – с насмешкой спросил Баррас.

– Любезный гражданин директор, – возразил Каднэ, – до Парижа нам предстоит довольно большая дорога, и я подумал, что вежливость требует освободить вас от этих веревок. Но вынужден заметить, что, если вы попытаетесь бежать, мы должны будем прибегнуть к крайним средствам.

Когда с Барраса сняли веревки, Каднэ продолжил:

– Ну а теперь побеседуем.

– Охотно, – презрительно сказал Баррас.

Директор был человек хладнокровный и понял, что всякое сопротивление будет бесполезно.

– Я вам говорил, что мы едем в Париж, – продолжал Каднэ.

– Неудачное вы выбрали время, – с насмешкой заметил Баррас.

– С первого взгляда – да, потому что мы увезли вас с праздника, который вы даете…

– И, конечно, мое отсутствие будет скоро замечено.

– Вы думаете? – с иронией спросил Каднэ.

– И полиция догонит нас и освободит меня.

Из-под маски Каднэ послышался смех.

– Послушайте, господа, – сказал Баррас, – в эту самую минуту вы сильно рискуете своими головами.

– О! Мы это знаем.

– Вы хорошо сделаете, если убьете меня сейчас.

– Нет, – сказал Каднэ.

– Раз так, то я буду освобожден…

– Кем?

– Полицией.

– Полиция, любезный директор, занимается политическими делами, а не вашими любовными интригами.

– Моими любовными интригами?

– А то как же?

– Ах вот вы как считаете?! – задыхаясь от бешенства, прошептал Баррас.

– Ведь вы ушли с бала под руку с Марион.

– Это правда.

– Что же в этом удивительного в самом деле, что гражданин директор увлекся на несколько часов прелестной цветочницей? И увел он ее в таинственное убежище. Думаю, вы понимаете, что полиция не станет беспокоиться из-за такой безделицы.

– О! Ну а в конце-то концов…

– Когда же полиция займется вами и нами, мы, возможно, уже поймем друг друга.

– Но кто же вы?

– Вы это узнаете после.

– И вы меня везете в Париж?

– Да.

– Для чего?

– Мы везем вас на бал, потому что мои друзья и я рассудили, – сказал с насмешкой Каднэ, – что нам следует вознаградить вас за лишение.

– Милостивый, государь, – надменно сказал Баррас, – вы уже сегодня наговорили мне довольно много пошлых шуток.