Бал жертв
Баррас замер.
– Он хотел, – продолжал Суше, – чтобы я когда-нибудь добрался до вас и уговорил сделаться опять верноподданным короля.
Директор пожал плечами. Президент продолжал, обращаясь к маркизе де Валансолль:
– Гражданин Баррас осужден.
– Но он не умрет, – возразила маркиза.
– Он отказался от наших предложений… – сказал Каднэ.
– Если мы оставим его в живых, мы сами умрем, – прибавил Машфер.
– Господа, – сказал, в свою очередь, Баррас, целуя руку маркизы, – вы меня осудили и хорошо сделали.
– А! Ты сознаешься! – вскричал Машфер.
– Потому как если вы выпустите меня отсюда… – продолжал Баррас.
– Тогда что? – спросил Машфер.
– За дверьми Бала жертв Баррас сделается опять первым директором Французской республики.
– И велите нас арестовать, не так ли?
– Арестовать и судить.
Баррас обернулся к маркизе де Валансолль и сказал:
– Вы видите, маркиза, что эти люди хорошо сделали, осудив меня.
Маркиза упала на колени, сложив руки. Через некоторое время, осознав, что все вокруг нее хранят мрачное молчание, она встала и, не позволяя губам дрожать, прошептала:
– Нет, вы не убьете этого человека! Нет, вы не обагрите кровью эти пределы! Нет, вы не откажете мне в помиловании его!
– А он не откажет вам в нашем?
– Исключено, – твердо сказал Баррас.
– Пусть же он умрет! – вскричал Каднэ.
Но маркиза обвила руками шею Барраса и сказала:
– Ну я, слабая женщина, которую террор сделал вдовою, я мать, потерявшая своих детей, заклинаю вас именем короля-мученика не покушаться на жизнь этого человека, которого я беру под свое покровительство!
Голос маркизы звенел, как раскатистое эхо, она вызвала воспоминание о короле-мученике и говорила о прощении от его имени – страшный трибунал начал смягчаться.
– Маркиза, – сказал Машфер, – берегитесь! Вы просите сейчас наши головы!
– Этот человек – хищный зверь, – прошептал президент, – он велит отыскать нас в Париже.
– Вы ускользнете, – сказала маркиза.
– Он будет неумолим, – сказал, в свою очередь, Каднэ.
– Боже мой! Боже мой! – прошептала маркиза вне себя. – Я не хочу, однако, чтоб он умер!
Она взглянула на полуоткрытую дверь, как будто в эту дверь должна была явиться помощь.
И помощь явилась. Вошла женщина. Этой женщиной была Марион. При виде ее облако пробежало по лицу Каднэ. Прямо к нему подошла Марион; она положила руку на плечо его и сказала:
– До сих пор я служила вам верно и слепо в память о нем, но теперь я отказываюсь быть вашей невольницей, если вы не отдадите мне жизнь этого человека… – Она указала на Барраса. – Этого человека, – прибавила она, – которого, повинуясь вам, я завлекла в подлую западню!
Несколько членов трибунала стали громко роптать. Но Каднэ, взволнованный внезапным появлением Марион, велел им замолчать. Его повелительное движение рукой красноречиво показало, что он полностью распоряжается этими людьми.
– Гражданин Баррас, – сказал он, – мы рискуем головой, я и те мои друзья, которые осмелились открыть тебе свои лица, но мы не станем сопротивляться просьбе этих двух женщин. Ты не умрешь…
Баррас остался спокоен.
– Ты свободен, – продолжал Каднэ, – и можешь уйти отсюда, а мы сами о себе позаботимся.
Он посмотрел на своих товарищей, но Баррас сделал шаг назад и пристально посмотрел на Каднэ.
– Господа, – сказал он, – гражданин Баррас, осужденный вами и готовый умереть, не мог соглашаться ни на какие сделки. Он не мог, не нарушив чести, обещать вам молчание и безнаказанность в обмен на свою жизнь.
Каднэ, Машфер и замаскированные переглянулись. Баррас продолжал:
– Вы возвращаете мне жизнь и свободу без условий, выслушайте же теперь меня.
– Говори, – кивнул Машфер.
– В ваших глазах, – продолжал Баррас, – вы люди честные, преданные и верные слуги короля, но для меня вы заговорщики, мечтающие о низвержении Французской республики.
– И мы это сделаем, – сказал Машфер.
– Молчи и выслушай меня до конца! – продолжал Баррас.
– Мы слушаем.
– Завтра, если вы сохраните мне жизнь, если вы возвратите мне свободу, я сделаюсь первым лицом в Республике, и моей обязанностью будет позаботиться о ее безопасности и отыскать заговорщиков…
– Делай то, что ты называешь своей обязанностью, – сказал Машфер.
– Но, – докончил Баррас, – я дворянин, как вы мне это напомнили, и не употреблю во зло ваше великодушие. Никто не будет знать, что я был здесь, никто не узнает, что я чуть не лишился жизни, и я забуду ваши лица и ваши имена.
Судьи с сомнением переглянулись, но Машфер вскричал:
– Вы можете ему верить!
– Я прошу вас завязать мне глаза, – продолжал Баррас, – и посадить в карету, которая отвезет меня на дорогу в Гробуа.
– Этого не нужно, – сказал Каднэ, – тебе не станут завязывать глаза, гражданин директор. Мы верим твоему слову.
Баррас поклонился. Потом, обратившись к маркизе де Валансолль и Марион, сказал:
– Я должен каждой из вас жизнь человека. Рано или поздно, может быть, вы напомните это обещание.
Маркиза и Марион остались безмолвны. В последний раз обратившись ко всем этим людям, которые прежде осудили его, а потом простили, Баррас сказал:
– Господа, я знаю, что между вами есть люди, которые были осуждены заочно и которые, если попадутся в руки полиции, будут отправлены на эшафот. Но если Французская республика не может всегда прощать, то по крайней мере она может закрывать глаза. У меня будут готовы паспорта для тех, которые захотят оставить Францию.
Ответом ему была тишина.
* * *Через несколько минут гражданин Баррас выходил с завязанными глазами из залы Бала жертв и снял свою повязку только у Шарантонской заставы. Через час он приехал в Гробуа.
Уже рассветало, но праздник директора продолжался. Исчезновение хозяина дома приметили, но имя Марион переходило из уст в уста, и женщины завидовали Марион, а мужчины – гражданину Баррасу.
Только одна особа оставалась озабочена и растревожена, но она молчала и никому не поверяла своей озабоченности и своего беспокойства. Эту особу Баррас встретил первой, возвращаясь через сад, в крытой и темной аллее.
– Поль! – сказала она, подбегая к нему.
Баррас вздрогнул и удвоил шаги.
– А! Это вы, Ланж? – сказал он.
– Это я, – отвечала молодая женщина (а женщина эта была молодая да еще и хорошенькая), – я ищу вас везде со вчерашнего вечера.
Она схватила его за руку и увлекла в луч света, отбрасываемый венецианским фонарем, висевшим на дереве. Баррас засунул большой палец правой руки за жилет и принял победоносный вид.
– Вы ведь знаете, красавица моя, – сказал он, – что мы теперь не более чем просто добрые друзья?
– Ну и что же?
– Что мы взаимно возвратили друг другу полную свободу… с известного дня.
– Так, и что же дальше? – спросила мадемуазель Ланж.
Это была прелестная, грациозная актриса из театра Республики, мадемуазель Ланж, любимая воспитанница мольеровского дома.
– Я вздумал воспользоваться моей свободой, моя обожаемая, – сказал Баррас, приняв развязный вид.
– А!
– Пока вы здесь танцевали…
– Вы отправились забавляться в другое место?
– Именно.
– Вы увезли с собой цветочницу Марион?
– Может быть… Признайтесь, она ведь очаровательна? Почти так же, как и вы…
Директор-волокита обнял мадемуазель Ланж и поцеловал ее, но молодая женщина вырвалась и осталась печальна и серьезна.
– Мой бедный Поль, – сказала она, – ваша одежда в беспорядке, ваши волосы растрепаны, и вы бледны, как привидение.
– В самом деле? – спросил Баррас, вздрогнув.
– Я не спорю, что вы уехали из Гробуа с Марион, но…
Ланж взглянула на Барраса – тот потупил взгляд. Она переспросила:
– Разве не вы увезли Марион?..
– Вот еще!
– А, так это она вас увезла?
– А! Вот это уже смешно!
Баррас попытался рассмеяться. Ланж положила свою маленькую белую ручку на руку смущенного директора.
– Я знаю многое, – сказала она.
– Что же вы знаете?
– Вы получили вчера утром письмо.
– Да.
– В этом письме вас предупреждали, что вас хотят убить.
– Да.
– Это письмо написала я.
– Вы?!
– Да, я. Вы, наверное, подвергались опасности в эту ночь.
Баррас промолчал.
– Я не спрашиваю вас, – продолжала Ланж, – как вы спаслись… Для меня это все равно, если вы здесь… Только послушайтесь меня и будьте осторожны… Прощайте!
– Как! – сказал Баррас. – Вы меня покидаете?
– Я уезжаю.
– Вы уезжаете из Гробуа?
– Да, друг мой. Сейчас пять часов утра. У меня репетиция в двенадцать, а вечером – спектакль. Прощайте… или, лучше, дайте мне руку, мы пойдем по этой аллее, которая ведет к калитке, и вы проводите меня до кареты.
Баррас повиновался. Через несколько минут он сам отворил дверцу и посадил в карету Ланж. В карете сидела толстая женщина лет сорока, которая заворчала от удовольствия, увидев свою госпожу.
– А! Так с вами была Жаннетта, это милое создание? – воскликнул Баррас, затворив дверцу и просовывая голову в окно.
– Я не оставляю свою госпожу, – сказала Жаннетта.
– Никогда? – улыбнулся Баррас.
– О, чрезвычайно редко!
– Она отлично охраняет меня, – сказала Ланж, смеясь.
– В самом деле?
– Все обожатели приближаются ко мне с почтением.
– Любовь – глупость, – возразила Жаннетта, – на нее не купишь серебра, замка и годовых доходов.
– Добрая Жаннета! – сказал Баррас, смеясь. – Ее никогда не обвинишь в ненаходчивости. До свидания, моя красавица!
Баррас наклонился и сделал знак кучеру, тот хлопнул бичом, карета тронулась.
– Сударыня… Сударыня… – с живостью сказала Жаннетта. – Ах, если бы вы знали!
– Что такое? – спросила Ланж.
– Он был здесь.
– Кто?
– Машфер.
– Знаю, – холодно сказала Ланж.
– А вы видели его?
– Да.
– Он с вами говорил?
– Нет.
Жаннетта перевела дух.
– Слава богу! – сказала она.
– Что ж, если бы он и говорил со мной? – сказала Ланж. – Если бы он приехал в Гробуа нарочно для меня…
– Ах, сударыня!..
– Разве это не друг мой?
– Друг… Без гроша за душой… Изгнанник, которого разыскивает полиция…
Ланж пожала плечами.
– Вот увидите, в одно прекрасное утро, – продолжала Жаннетта, воодушевляясь, – полиция явится к вам.
– Плевать мне на полицию!
– Ваши бумаги захватят.
– Я прежде их сожгу.
– Вы будете арестованы… посажены в тюрьму, конфискуют ваш отель, ваше белье, ваши процентные бумаги, и все это из-за аристократишки… из-за этого бродяги.
Ланж перебила Жаннетту:
– Я тебе запрещаю говорить мне о Машфере.
– По крайней мере, вы не будете его принимать?
– Приму, если он придет.
Жаннетта вздохнула и замолчала. Карета, запряженная почтовыми лошадьми, приближалась к Парижу. Проехав Шарантонскую заставу, она направилась к Сен-Жерменскому предместью, где прелестная и несравненная актриса Ланж выстроила себе отель между двором и садом, отель, достойный ее богатства, таланта и красоты. Двор был заставлен статуями и мраморными колоннами, в ветвях больших деревьев пели тысячи птиц.
Банкир Гопп, поставщик Летран и Симон, богатый каретник, попеременно тратили сумасшедшие суммы, чтобы украсить и меблировать это жилище. Чеканное серебро, золотая посуда, восточные ковры, картины великих живописцев, мрамор белее снега – все это находилось в отеле актрисы Ланж.
Она воротилась домой с задумчивым лицом, едва удостаивая презрительным взглядом все эти богатства, и прямо прошла в небольшой будуар, обитый материей серо-жемчужного цвета с золотыми полосами. Этот будуар был ее любимым убежищем и сообщался с садом несколькими ступенями, которые вели в уединенную аллею. В конце этой аллеи была калитка в соседний переулок, за калиткой дерновая скамья.
Ланж разделась; потом, вместо того чтобы лечь в постель, закуталась в широкий пеньюар и отослала Жаннетту. Когда Жаннетта ушла, Ланж взяла с камина роль, которую она должна была играть в тот вечер. С ролью в руке вышла она в сад и по уединенной аллее дошла до дерновой скамьи, находившейся у калитки, и села на эту скамью. Не просидела она и двух минут, как два тихих удара послышалось снаружи. Ланж поспешно встала, сердце ее сильно забилось, а щеки вспыхнули.
VIII
Ланж отперла калитку, и какой-то мужчина влетел как ураган.
– Скорее! – сказал он. – За мною следят!
Этот человек был закутан в плащ, закрывавший ему часть лица. Ланж поспешно заперла калитку. Тогда вошедший мужчина скинул плащ, и молодая женщина бросилась ему на шею, говоря:
– Ты, верно, хочешь лишить меня жизни?
Он с восхищением поцеловал ее в лоб.
– Как ты добра и преданна! – сказал он. – Я тебя люблю!
– Ах! Если бы ты истинно меня любил, – сказала она, – ты не подвергал бы свою жизнь опасности каждую минуту, мой обожаемый Арман! Видишь ли, – продолжала она с воодушевлением, – я знаю все!…
– Ты знаешь… все?
– Да, все.
На губах его появилась гордая улыбка. Он сел возле Ланж и окинул ее белоснежное чело с чуть заметными голубыми жилками взглядом, смешанным с нежностью и с самонадеянностью мужчины, который чувствует себя любимым.
– И что же вы знаете, мой прелесный ангел? – спросил он.
– Я знаю, что ты был в Гробуа.
– Да… Я видел тебя там…
– О! И я видела тебя… И испугалась.
– Дурочка!
– Испугалась твоей смерти, мой Арман… Ноги у меня подогнулись… Пелена пала на глаза…
– Чего же ты боялась, моя обожаемая?
– Но ты, верно, лишился рассудка, что спрашиваешь меня об этом…
– Напротив…
– Ведь ты изгнан?
– Ну так что ж?
– Осужден на смерть?
– Однако ты видишь, что я жив и здоров.
– А если бы ты был арестован в Гробуа?
– Полно! Ведь я был не один.
– Знаю.
Он взял ее голову обеими руками и опять поцеловал.
– Как же много вы знаете, – сказал он.
– Я знаю все.
– Это много, мой милый ангел. Ну, скажи же мне, что ты знаешь?
– Ты хочешь?
– Еще бы! Давай, рассказывай!
– Ты был в Гробуа с Каднэ и Суше, человеком в жилете из человеческой кожи…
– Это правда.
– Ты увез Барраса… Вы его связали, заткнули ему рот… Бросили в карету…
– Это правда, – отвечал Машфер, – это был он.
– Что вы с ним сделали? Сам он не хотел мне этого сказать.
– А! Ты его видела?
– Да, он возвращался в Гробуа в ту минуту, как я уезжала оттуда.
Машфер сделался серьезен. Он взял в свои руки беленькие ручки Ланж и сказал:
– Выслушай меня хорошенько. Нынешней ночью для меня исчезла великая надежда.
– О! Я догадываюсь.
– Может быть, – задумчиво сказал Машфер.
– Да, я догадываюсь, – отвечала Ланж, – твои друзья и ты думали, что Баррас, этот любящий удовольствия человек, этот якобинец, оставшийся дворянином, этот знатный вельможа, из-под красной шапки которого еще виднеется графская корона, растрогается несчастьями своей касты, подчинится воспоминаниям о прошлом, поддастся обещаниям великолепной будущности.
– Увы! – сказал со вздохом Машфер.
– Вы все думали, не правда ли, – продолжала Ланж, – что, прельщенный примером Монка, он захочет возвратить Францию ее государям.
– Да, мы были твердо в этом уверены, – сказал Машфер.
– Вы ошиблись.
– Я это понял сегодня. Но это ничего. Мы восторжествуем без него.
– Что ты хочешь сказать, Машфер? – с беспокойством спросила Ланж.
– Я хочу сказать, – продолжал молодой человек с воодушевлением, – что отказ Барраса – искра, которая подожжет порох заговора, обнимающего всю Францию, которая ищет и ждет господина и которая уже три года управляется лакеями!
– Мой бедный Арман, – печально сказала Ланж, – я согласна с тобою: Франция ждет господина, но…
– Этот господин – король Людовик XVIII.
– Ты ошибаешься.
Машфер иронически засмеялся.
– Неужели ты думаешь, что это гражданин Баррас? – спросил он.
Актриса покачала головой.
– Нет, – сказала она.
– Кто же осмелится?
Ланж взяла за руки Машфера и сказала:
– Ты мне говорил о заговоре?
– Да.
– Где он начинается?
– С востока, с Франш-Конте, будет простираться до Бургундии, Лотарингии и до берегов Луары…
– А оттуда, – перебила Ланж, – соединится с возмущением запада, с Пуату, Вандеей и Бретанью?
– Да.
– Эти три провинции борются энергично. Но как возмутите вы другие?
Машфер отвечал с серьезным видом:
– Это тайна, не принадлежащая мне.
– Раз так, сохрани ее, – сказала печально молодая женщина. – Но ради Бога, ради нашей любви… Арман, выслушай меня…
– Говори, – с нежностью сказал Машфер.
– Видишь ли, мой обожаемый Арман, женщины умеют предугадать будущее, что всегда будет ускользать от мужчин. Мы любим и чувствуем больше вас, мы видим там, где для вас потемки.
– Что ты хочешь сказать?
– Я не знаю, удастся ли вам возмутить часть Франции, это для меня все равно, но час ниспровергнуть Республику еще не настал.
– Она не продержится и полгода, – с убеждением сказал Машфер.
– Ты ошибаешься, Арман.
– Когда ствол сгнил, дерево падает.
– Если только его не подопрут.
– Кто осмелится и сумеет подпереть его? – спросил Машфер презрительно.
– Кто? – повторила молодая женщина, прекрасное и бледное лицо которой приняло пророческое выражение.
– Да, кто?
– Послушай! Не видел ли ты вечером тринадцатого вандемьера[1] двадцатипятилетнего генерала, молодого человека, бледного, с длинными волосами, с глазами, сверкающими мрачным огнем, который объезжал улицы завоеванного Парижа, как триумфатор? Разве ты не видел, как он направил свою лошадь на массы народа, собравшегося около церкви Сен-Рош, и не видел ли ты, как эти массы отхлынули, трепеща, словно толпа невольников при приближении господина?
– О! Молчи… Молчи! – сказал взволнованный Машфер.
– Составляйте заговоры, – докончила Ланж, – возмущайте провинции, сжигайте здания, делайте все, что хотите, – этот человек поднимется, и вы все низвергнетесь в прах.
Машфер чуть заметно вздрогнул и нахмурился. В эту минуту в дверь со стороны переулка тихонько постучали. На этот раз пошел открывать Машфер. Увидев входящего, Ланж вскрикнула.
– Опять вы! – прошептала она. – Вы непременно хотите отнять его у меня! Вы его злой гений!
– Я лишь только исполняю свой долг, – отвечал новоприбывший. – Ну же, Машфер, поскорее прощайся, все готово, час отъезда пробил.
Ланж без чувств упала на руки Машфера.
Человек, явившийся в дом актрисы, этот злой гений ее возлюбленного Армана, был Суше, старичок в жилете из человеческой кожи.
Часть первая
Поджигатели
I
Край, в который мы перенесем теперь наших читателей, живописен и горист, он покрыт лесами и виноградниками и несет на себе суровый отпечаток той красоты, что навевает меланхолию.
Это страна браконьеров и охотников, страна, которя даже в самые тяжелые дни революции направляла свою неукротимую энергию как в сторону добра, так и в сторону зла. Там-то найдем мы через три месяца, в один зимний вечер 1796 года некоторых лиц, появившихся в прологе этой истории.
В тот декабрьский вечер, печальный и холодный, когда день слишком быстро сменяется сумерками, некий молодой человек в охотничьем камзоле и с ружьем на плече вышел из Фуроннского леса и направился к хижине дровосека, расположенной неподалеку на опушке.
Две большие собаки с черными, белыми и рыжими подпалинами бежали следом за ним. Снег покрывал тропинки, холодный ветер резал лицо.
Хижина была обитаема – струйка синеватого дыма из трубы поднималась к серому небу. Прежде чем постучаться в дверь, охотник обернулся и осмотрелся вокруг, как человек, отыскивающий заблудившегося спутника. Но рубеж леса был пуст, и охотник решился взяться за деревянную щеколду, служившую запором хижины. Отворив дверь, он остановился на минуту на пороге и поклонился с любезным видом.
– Здравствуй, Жакомэ, – сказал он, – здравствуй, малютка.
Первое из этих приветствий обращалось к человеку лет сорока, бородатому, как козел, с почерневшим лицом, низенькому и плотному, широкая шея которого обнаруживала геркулесовскую силу. Всю жизнь он занимался тем, что валил деревья или собирал уголь.
Другое приветствие, сопровождаемое улыбкой, обращалось к девушке лет четырнадцати или пятнадцати, которая, сидя возле черного и свирепого угольщика, походила на ангела рядом с демоном. Высокая, стройная, гибкая, с волосами золотистыми, с глазами голубыми, с губами розовыми, а руками белыми, несмотря на черную работу, это создание даже в своей полосатой юбке и грубой холстяной рубашке имело спокойную и гордую красоту дочери короля. Трудно было верить, что это отец и дочь.
Жакомэ поспешно встал, говоря:
– Честь имеем кланяться, месье Анри.
– Здравствуйте, крестный, – просто сказала хорошенькая девушка, поклонившись вошедшему и целомудренно подставляя ему свой лоб.
– Здравствуй, Мьетта, здравствуй, дитя мое, – повторил молодой человек, целуя ее.
Он сел у очага. Огонь, плясавший на охапке хвороста и узловатых корнях старого пня, освещал бревенчатые стены хижины.
– Не находишь ли ты, что сегодня очень холодно, Жакомэ? – заметил охотник. – Я озяб.
– Кому вы это говорите, ваше сиятельство? – отвечал дровосек. – У меня кожа погрубее вашей, и то я был вынужден перестать работать… Деревья замерзли, словно камни. А вы, верно, не очень хорошо поохотились сегодня…
– Я гнался за волком и не убил его, – отвечал молодой человек.
– Это меня удивляет, месье Анри… Извините, граф.
– Жакомэ, – сказал охотник, – я избавляю тебя от необходимости называть меня графом.
– Как вам угодно, – отвечал дровосек с бесцеремонностью, отличавшей бургундского крестьянина. – Я вам говорю, что это меня удивляет.
– Почему?
– Потому что вы стреляете так, как никто на десять миль вокруг.
Охотник начал играть белокурыми косами Мьетты, которая приютилась около него, и сказал улыбаясь:
– Признаюсь, меня самого это удивляет: я выстрелил в него в двадцати шагах в прогалине, а он все продолжал бежать. Жаль, что я не верю в колдунов. Ты не видал моего товарища?
– Разве вы были с кем-нибудь?
– Да, с одним из моих парижских друзей, с офицером, который приехал ко мне неделю тому назад.
– Это правда, – заметила молодая девушка, – мне говорили.
– Стало быть, тебе известны все новости?
– Я ходила к крестной матушке вчера, когда вы были на охоте, и видела, что слуга чистил красный мундир. Я спросила, мне сказали, что это мундир друга месье Анри.
– Вы сегодня охотились вместе с ним? – спросил дровосек.
– Мы разошлись в лесу час тому назад, но сойтись назначено было здесь. Он видел твою хижину утром, проходя мимо, и сумеет найти дорогу.
– Вы не встречали утром жандармов, месье Анри?
– Нет. Разве бригада из Куланжа здесь?
– Вот уже три дня, как они ищут поджигателей, но и до сих пор не нашли никого.
– Ты веришь, что есть поджигатели, Жакомэ?
– Как же! Когда видишь пламя и дым, надо же верить пожару. Френгальская ферма сгорела на той неделе.
– Верно, по неосторожности.
– А скирды папаши Жакье разве не сгорели вчера?
– Какой-нибудь пастух нечаянно обронил огонек, греясь…
Угольщик покачал головой.
– Вот уже три месяца беспрестанно пожары, – сказал он, – скирды, фермы, леса – все горит. Их целая шайка!
– Ты думаешь?
– Послушайте, месье Анри, я похож на разбойника, потому что, как дровосек и угольщик, я беден, живу в лесу, и кроме вас – так как вы меня знаете, – никому я большого доверия не внушаю. А если бы захотели довериться мне… Впрочем, довольно.
Угольщик замолчал, как человек, который боится, что сказал слишком много.
В эту минуту постучались в дверь. Мьетта пошла отворить. Вошел другой охотник, тот самый, с которым граф Анри разошелся в лесу.
Ему могло быть лет тридцать. Он был высок, смугл, с черными глазами, с густыми усами. Его мужественная и несколько дикая красота составляла контраст с голубыми глазами и с белокурыми волосами его товарища.
Граф Анри был среднего роста и скрывал под деликатной наружностью неутомимую энергию, силу, развитую телесными упражнениями, и львиное мужество, не мешавшее ему улыбаться, как молодой девушке.
– Я имею известие о твоем волке, Анри, – сказал вошедший, садясь у огня.
– Ты его застрелил?
– Нет, но он мертв, соседний фермер унес его.
Граф Анри нахмурил брови.
– Ты знаешь, кто этот фермер?
– Женщина, подбиравшая сухие ветви, видела, как он взвалил волка на свою телегу; она сказала мне, что его зовут Брюле.
При этом имени дровосек Жакомэ сделал движение.
– Это фермер гражданина Солероля, – сказал граф, – я знаю Брюле, это хороший человек, он без труда отдаст моего волка.