Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

Глава 1. Запахи прошлого

В памяти Леона всплыл запах «кожаных» сидений автобуса, в котором он злой возвращался домой после разбора «полётов». Греч упорно стучал кулаком по столу, вбивая в них свои претензии: «Враг не спит. Поймите вы, что нет никакой дружбы народов. Только борьба за первенство. Мы выиграли космос, мы сделали бомбу. На вас ложится задача – не прос*ать это всё, понимаете? А вас, голубчиков, в ресторане заметили. Кто эти девицы? Откуда? Вы у них паспорта, хоть, посмотрели? Конечно, нет. Теперь наш сотрудник выясняет, с кем это вы якшались и для чего? Вам что? Здесь баб мало? Тут их… лес не корчёванный… Уже женились бы… чёрт вас побери! Не дай бог до самого дойдёт, он, кстати, только с виду мягче Ткаченко. А, ведь, рано или поздно дойдёт обязательно!»

Да, поржали они тогда с Глебом. Но по выговору схлопотали. Режим – есть режим. Но всё, чему они так долго и тщательно учились в Академии, иногда невольно давало пацанский сбой. Молодые тело и душа просили своего природного, вопреки параграфам устава и правилам внутреннего распорядка государственного объекта.

– И что было тех девчонок проверять? Не они же к нам прицепились, а мы к ним. Мы всегда цеплялись к девчонкам, а для чего они тогда существуют? – Леон улыбнулся своим почти школярским воспоминаниям, и снова перед глазами памяти встала она, – девушка, севшая на сиденье впереди него.

Он тогда по привычке оценочно пробежался по внешним «маячкам»: «Не модница, но свеженькая такая. Плащик габардиновый, такие носят возрастные дамы, м-да, старомодненько, но платочек замысловато повязан на шее. Значит, кокетка, всё-таки».

Он навсегда запомнил свои мысли в тот момент, как знал. Или знал? Сейчас это казалось само собой разумеющимся.

У неё тогда волосы были полудлинные, заколотые «ракушкой» на голове, и из-под неё на спину спускались густой волной.

– Каждый вечер на папильотках спит, вон как концы загибаются. И не лень им завиваться? – Леон всегда удивлялся этим смешным девчачьим прибамбасам, которые никогда и ничего не значили в его собственных глазах. – А девицы, говорят, часами просиживали перед зеркалом, что-то выщипывая, подравнивая, затушевывая пудрой. У него не было сестры, а про мать он уже не помнил, занималась ли она такими делами.

Он слегка отклонился тогда вправо, чтобы увидеть её в профиль.

– Носик такой… точеный, с двумя четкими штрихами контура, как у детей на картинках в книжке Носкова. Но у такой каша не уплывёт, такая всё поймает. Рука тонкая, но не изнеженная. Кем работает, интересно? – Леон чуть наклонился вперёд и уловил запах йодоформа. – Или медсестра, или врач. Для врача молодовата, пожалуй.

В автобус вошли две пожилые женщины, места впереди все были заняты, девушка резво соскочила со своего места, уступая одной из них, за ней поднялся и Леон, постаравшись встретиться глазами с незнакомкой, всё равно выходить надо было через остановку.

– Ой, здравствуй, Лео. – девушка смущенно улыбнулась, встретившись с его недоуменным взглядом.

– Мы знакомы? Я тебя не узнаю. Ты кто? – Леон не мог не улыбнуться в ответ на внезапно покрасневшие от смущения щёки девушки.

– Ты меня не узнал? – девушка недоумевающе уставилась на него, как будто бы он обязан был их всех помнить в лицо.

– Не узнал. А где мы встречались? У Веты?

– У какой… Веты? Помнишь забор Тома Сойера?

– Забор? – Леон нахмурил лоб: «Чокнутая какая-то. Какой забор Тома…?» И тут он вспомнил: «Забор?! Тома Сойера?! Помню, конечно! А ты кто из них?»

– Я? Да я же Стаси. Ну, ты меня ещё звал «белобрысая Стаси». Не помнишь?!

– Ты? Стаси? Божичка ты мой, голова моя квадратная! Ну конечно! Да ты и сейчас… белобры… белокурая, я хотел сказать. Вот сейчас узнал. Ты какими судьбами тут?

– Простыми. По распределению, недавно приехала.

– Так, дай отгадаю. Ты медик? – девушка охотно кивнула, улыбаясь. –Ты… – он успел быстро просчитать, сколько ей примерно сейчас лет и раз по распределению недавно приехала…, – ты врач. – А куда направили?

– В городскую пока, а потом…

– А живёшь где? Замужем? – Леон от неожиданности нахлынувших детских воспоминаний, не дожидаясь ответа, частил вопросами.

– Живу в общежитии, мне там комнату дали, сказали, что квартиру года через полтора дадут.

– Так. А там, в Берлушах, давно была?

– Недавно совсем. Перед отъездом сюда своих проведывала. Просилась в ту клинику, в наших Берлушах не было мест, говорят. Но это место тоже престижным очень считалось. Только отличников так распределяли. Ну и согласилась я, в конце концов.

– А тебе что? Не нравится здесь? Покруче, чем в Берлушах-то этих.

– Ну, не знаю. Пока нет, не кажется мне, что покруче. И там всё родное, а тут…

– Почему?! Здесь и снабжение, и условия, снабжаемся же почти, как Москва, по первому разряду.

– Не знаю. Мне кажется, что периметр давит. Наверное, это привычка. Я так хотела на море съездить. Теперь не получится.

–Но зато всё другое…

–Ну да, конечно. Ой, это моя остановка. До свидания. – девушка быстро пошла к выходу, покачиваясь на высоких каблучках и придерживаясь руками за рукояти на спинках сидений.

– Ножки стройные. Вот так номер! Стаси. Белобрысая Стаси! – он помахал ей в ответ, проплывая медленно мимо. – Чёрт! А что же я не вышел-то? Во, дурак! И где она тут живёт? Ладно, уж где-где, а тут-то найду. Белокурая Стаси! А бегала-то, как мальчишка, только она не казалось такой… маленькой. Или это я с тех пор так дунул? Я, конечно. Не метр же восемьдесят ей быть? Забор Тома Сойера…. Надо же, помнит, а я забыл, как мы с ней дурили пацанов. Наменяли тогда целую кучу всего, – что значит читать классику вовремя. Ну и жук же я был! – и тут же возник смешок: – Почему был-то? И сейчас ты жук. Ножки же успел хорошо рассмотреть? На остановку бодро спрыгнула, не качнулась. Ладно. Жить стало немного веселей. Хоть что-то новенькое здесь происходит иногда. – и тут же получил небольшой и ехидный укол совести, что тут, вообще-то говоря, много чего происходит, а он просто нагло «харчами перебирает».

… Леон лежал, боясь пошевелиться, ему казалось, что сейчас он оказался прямо там в Городе, на той автобусной остановке, вспомнил запах кустов сирени на его остановке, на него пахнул одуряющий аромат цветущей калины в их с отцом «саду». Запах прихожей, и всплыло в памяти, возникшее тогда внезапно, чувство непонятной радости от того, что где-то тут недалеко теперь живёт человек из его голопятого детства.

Впрочем, тогда эта мимолётная радость за суетой и спешкой в делах, которые Греч на них вываливал щедрой рукой, быстро улетучилась, всё как-то стерлось, поблекло. Они с Глебом целыми днями копались в бумагах, домой Леон приходил поздно, чтобы поесть и поспать.

По выходным друзья ходили в новое кафе в парке, угощали девушек, гуляли по парку, раскинутому на берегу Озера. Несколько раз Леон видел Стаси мельком, но всё как-то не вовремя, и она была слишком далеко, чтобы окликнуть её. И всегда Вета обволакивала его своим вниманием «без продыху, как липучка для мух», сердито говорила тётя Таня. Стаси лишь улыбалась и коротко кивала головой при таких встречах. Один раз Леон заметил, что Вета специально обняла его, завидев Стаси издали, и он ничего не предпринял, чтобы дистанцироваться, только спросил: «Ты чего, Вета?»

– А нечего на чужих парней заглядываться.

– А кто заглядывается-то, и на кого?

– А вон, твоя новенькая знакомая. На тебя заглядывается, – и Вета махнула своими локонами в сторону Стаси, проходившей мимо с авоськой и маленьким «врачебным», как тогда говорили, чемоданчиком.

– А где написано, что я – твой, или чей-то, парень? А? – Леон был слегка взбешен такой постановкой вопроса.

– Привет, Стаси. – Леон первым поздоровался с девушкой, заметив, что та специально отворачивается от их компании.

– А! Здравствуй, Лео.

– Ты с работы?

– Да, с дежурства. До свидания.

– Пока, Стаси.

– А вы хорошо знакомы, как я вижу. А она сама не призналась в этом. Ишь какая! – Вета прищурившись проводила Стаси долгим взглядом.

– Какая? Нормальная. А знакомы мы с ней с детства. Очень славная девчонка.

– Да?! А с нами она отказалась разговаривать.

– А о чём вы с ней пытались разговаривать? О чём вообще с вами интересно разговаривать нормальному человеку? – Леону так надоели эти их разговоры, вроде и девчонки ничего с виду, но их вечные ехидные обсуждения каждого проходившего мимо человека раздражали его неимоверно.

– Ну, как о чём? Как обычно, – почувствовав в голосе Леона жесть, Вета «сбавила обороты». – Кто она, откуда? Кто её сюда устроил, по какому знакомству? Она никуда не ходит, говорит, что ей некогда, и что это глупо – просто сидеть вот так и отдыхать. Она любит «библиотЭку» и кататься на лыжах. А! Вот,… она на лодке ещё мечтает покататься,… наверное ещё и под алым парусом, как Ассоль – Вета, прикрыв глаза, театрально вытянула вперёд подбородок и руку с носовым платочком. Все покатились со смеху. Леон раздраженно сбросил её руку со своего плеча: «А ты, кроме этих посиделок и пустой болтовни языком, что любишь?»

–Много чего. А что, собственно, ты так взвился? Ну, хотя бы туфли приличные она могла бы себе купить? И плащ не с маминого плеча, – в обед сто лет уже такому фасону. Врач, всё-таки. Не последний кусок…

–А не заткнуться ли тебе, пока не поздно? – как всегда Леон переставал сдерживаться, когда его коробило ханжество тупого превосходства. – Твой раздвоенный язык когда-нибудь сослужит тебе плохую службу. Всего хорошего. Аплодисментов не надо.

Так, собственно из-за Стаси, Леон распрощался тогда с обычной своей компанией детей из обеспеченных семей, очень узкой компанией, до оскомины на зубах привычной и известной до мелочей ещё со школы.

Ему, конечно, давно было понятно, что детские мечты у некоторых так и остались вялотекущими потоками детских соплей и мечт на фоне стабильной жизни. Сытая и спокойная жизнь в Городе превращала их в избалованных, обеспеченных и полупраздных молодых людей. Они годами где-то учились чему-то, и некоторые всё никак не могли закончить своё вечное, заочное обычно, студенчество. Собирались «избранным» кругом и до самозабвения восхищались чем-нибудь «вдруг», удовлетворяя потребность в развитии, как, уж, умели. То находили новый сорт вина, то какого-то поэта, открывая «тонкие грани» его творчества, то внимали кому-нибудь из своих же, которого от нечего делать или местечкового невежества сами же и назначали быть «гением» то от искусства пения, то от философии, то от театральной жизни Города, и сами же впадали в эйфорию от собственной неординарности.

Все они друг другу порядком надоели, но ограниченность Периметра и положение родителей, обеспечивающее им роскошный по тем временам досуг, смиряли их порывы иногда и вынужденно возвращали всё в тот же круг. В Москве в это время уже готовился заранее Первый Фестиваль молодежи и студентов, рамки границ раздвигались, там появились первые стиляги. А тут ничего такого быть не могло. Границы были всегда на одном месте. Зато сплетни и злословие среди юных бездельников расцветали пышным цветом, удовлетворяя вечную нужду серого вещества в новой информации у этих малочисленных, болтающихся без особых забот и дел, «деточек».

– Черт, и чего я давно их к чёрту не послал? А перед Стаси стыдно. Что эти змеюки ей наговорили, что даже и здороваться-то не очень хотела со мной? – запоздало раскаивался Лео, пытаясь догнать Стаси. Но её уже нигде не было видно.

Тётя Таня, соседка, мать заведующего поликлиникой, приехавшая сюда вместе с командированным сыном, называла всех знакомых девушек Лео «пустобрёшками»

– Леончик, ты только найди себе путёвую девушку, не из этих. Эти же все «до первой раны», как у нас в госпитале говорили, – увещевала его порой тётя Таня, которая добровольно и смиренно взвалила на себя заботу о двух мужчинах-соседях, «горемыках», как про себя она их называла. Она и до сих пор наводила в их доме кое-какой порядок в силу своих возможностей и сил, иногда готовила по праздникам что-нибудь вкусненькое и укладывала в стопку постельное бельё, чтобы везти в прачечную, вышивая на нём их метки.

Трусы и носки отец приучил Леона стирать каждый день самостоятельно: «Не дело, сын, чтобы женщина за нами нашу вонь стирала. И с женой потом тоже – будь чистоплюем.»

– Ох уж этот отцов романтизм и служение прекрасной даме! Ну и что? Ушла, ведь? И там-то наверняка стирала носки и трусы. Тому. Генералы свои носки точно не стирают. Хотя там же домработница какая-нибудь была, как и у наших тут. – Леон, хоть с сарказмом и вспоминал, как отец учил его быть настоящим мужиком, но привитую привычку не менял всю жизнь, так и стирал всё своё нижнее сам.

И сейчас стирал. И всегда. Кроме тех паскудных проклятых недель и дней, когда он молча лежал, ничего не делал, обрастал щетиной до густой бороды.

– И кто тогда это делал? Отец? Тётя Таня? Люся? Мать? – Леон снова перевернулся, чтобы уйти от этих тягостных и пустых воспоминаний. – Всё равно не вспомнить.

Их Город, построенный усилием воли и напряжением сил огромной, только что вылезшей из послевоенной разрухи, страны, был очень чистым, сытым, обеспеченным всеми возможными условиями благоустроенной жизни. Он затерялся в Уральских горах и низинах вокруг озёр. Слухи о нём скудно просачивались в областной центр, шепотом говорили о нём между собой уральцы, зато сейчас радио «Свобода» упоминало об их Городе едва ли не каждый день и с придыханием ужаса.

За каждое упоминание о Городе по радио, если от него веяло хоть какой-нибудь новизной, начальство со всех своих службистов «снимало стружку». Чаще всего эти упоминания были всё-таки ремейками или вообще «фейками», как сейчас говорят. Тем не менее, сотни людей трудились над тем, чтобы это таким и оставалось, фейками и ремейками. Режим есть режим. Но внутри этого режима жили люди обычные, с обычными мечтами, разве что лучше обутые и одетые, чем большинство сограждан, да лучше питающиеся. В таких Городах не было преступности, коляски жители не заносили в квартиры, оставляя их в просторных подъездах. Этот Город был создан для важнейшей работы и хорошей жизни с одной стороны, а с другой стороны этот Город, мало кому доподлинно известной, был опасен для жизни, как никакой другой.

Снова свою бывшую белобрысую подружку, отныне навсегда произведенную в белокурую подружку детства, Леон увидел случайно, на танцах.

Леон увидел Стаси, как только вошел на танцплощадку. Было жарко, на Стаси в этот раз было ситцевое белое платьице в мелкий синий цветочек с короткими рукавчиками «фонариком». Лёгкое простое платьице с пышной нижней белой юбкой, обшитой по краю тонюсеньким кружевом, кокетливо выглядывающим, когда она поворачивалась или нагибалась, поднимая что-то невидимое, или поправляя что-то, тоже невидимое Леону, стоявшему за колонной ограждения – выгодно выделяло её из толпы дорого, нарядно и с претензией одетых девиц.

Высокий узел поднятых волос делал её старше и выше. Она почти не стояла. Как только начинался следующий танец, к ней кто-то подскакивал и увлекал её в круг танцующих. Её светлые каблучки несколько раз промелькнули мимо Леона в танцевальных вихрях.

К слову: было тогда такое повальное увлечение у молодежи всей страны – танцевать по субботним вечерам. Большие специальные танцплощадки были в каждом уважающем себя городке, районе, клубе, доме культуры. Летом в хорошую погоду танцы организовывались на улице. Оркестры звучали, собирая взрослую молодежь, которой уже необходимо было обзаводиться своей личной «ячейкой общества». В городских посёлках и на окраинах перед вечером танцев можно было часто увидеть картину, как девушки мыли под общественными колонками ноги, помогая друг другу давить на рычаг, а очередная моющаяся натирала обломком кирпича пятки. От этого они и розовыми становились, как у младенца и почти гладкими.

В этом Городе всё это было гораздо цивильнее. На берегу озера, в котором по глухим слухам не рекомендовалось купаться, но все купались, и виды были живописными и романтическими, раскинулся парк, любимое и очень теплое место отдыха жителей города. Здесь было уютно, удобно, красиво. Под навесом летней сцены располагался оркестр, на площадке, огороженной от вездесущих пацанов и пацанок, танцевали пары, заходясь в эмоциях и замирая в томном танго, или прыгая и легко переступая ногами в экстравагантном фокстроте. Здесь были свои кумиры и поклонники, здесь разгорались страсти и роковые измены. Здесь зарождались семьи, и в вихрях вальсов крутились любовные романы. Здесь вращались все холостяки и незамужние девицы и для важных личных дел, и для простого времяпрепровождения. Это было принято везде, тем более в таком молодежном и Молодом Городе.

– Постоянного у неё нет никого. Неужели до сих пор никто не клюнул? Что-то странно? Обычно здесь таких быстренько к рукам прибирают. Не Иваново, а совсем наоборот. Ладно, пойду приглашу, танцует неплохо, вроде. – Леон оторвался от колонны, и в своей ослепительной белой рубашке, парусиновых светлых брюках и матерчатых туфлях, наватоленных зубным порошком до стерильной белизны, как только очередной кавалер довёл Стаси до места, прямиком направился к ней, стоявшей среди других «дам».

– Можно Вас пригласить? – склонился он перед ней в шутливом полупоклоне. Заиграло танго.

– Ой, Лео. А я думала, что ты сюда не ходишь?

– Это почему ты так думала? – резко разворачивая её в танце, спросил Леон.

– Ну, так,… ты очень респектабельно выглядишь всегда.

– А ты меня часто видишь?

– Да. Часто. Ты же на бульваре по вечерам отдыхаешь? А я с работы там хожу.

– А я тебя всего пару раз и видел.

– Так ты всегда окружён девушками. Когда тебе по сторонам-то смотреть?

– Ну! Девушки – они и есть девушки. Веселятся. Что им?

– Ты, что ли, не женат? – она весело и податливо двигалась, точно подчиняясь ритму в его руках.

– Да нет, пока. Всё ищу, ищу, а найти не могу, – дурачась, тоскливо пожаловался он.

– Ой ли? То-то на меня девушки сейчас так серьёзно посмотрели, как будто я последний пирожок с блюда взяла? – Стаси тоже дурачилась, подыгрывая ему. – Тут твоя девушка есть? Не вижу её. – останавливаясь после быстрого танца около колонны, спросила она, слегка запыхавшись.

– Моя? Нет, вроде.

– А ты получше посмотри. И вон девочка в чёрном муаровом платье, черненькая такая, глаз с тебя не сводит. Иди уже, пригласи, а то неудобно.

– Тебе какая разница? Пусть смотрит, на то ей и глаза даны. Это Ирка, из столовой, где я столоваюсь в обед, – небрежно бросил он, взглянув на «черненькую». – А ты где обедаешь? – он разговаривал с ней, как с хорошим приятелем, немного с высоты положения старожила.

– Когда как. Иногда бутерброд и чай прямо на работе съедаю.

– Ты с этим делом кончай, желудок испортить легко, починить трудно. Ты же врач?

– Не успеваю иногда. А когда успеваю, то в столовой тоже, около больницы.

– И я там же. – он, как только заиграла музыка, даже не оглянувшись ни на какую Ирку, снова увлёк её в круг танцующих.

Больше к Стаси в этот вечер не подошел ни один парень. Нет, они подходили, конечно, но Леон с сожалением объяснял, что она «уже» ему обещала. Неписаные правила этикета требовали уважать обещания, данные девушкой партнеру. Разбираться между собой можно было, но … после. После танцев, после провожаний. По-мужски. Стаси тоже была знакома с этими не писаными законами по институтским вечерам.

– Ты не боишься, что ты уже три раза отказал вон тому, длинному. Он тут с приятелями, не один.

–Так я тоже с приятелями. Может, ты сама с ним хочешь потанцевать?

– Да нет же. От него так табаком несёт…Я за Тома Сойера боюсь просто.

– На то он и Том Сойер. Что за него переживать? Никто его тут никогда не тронет.

– Почему?

– Потому что.

– А где ты работаешь, Лео? Я не успела тебя тогда спросить.

– Я? – Леон замялся. И врать не хотелось и правду говорить не моглось. – Да так. Сторожем. – он улыбнулся насмешливо, Стаси в ответ не улыбнулась, только внимательно на него посмотрела.

– Это опасно?

– Что опасно? Сторожем работать? – он рассмеялся.

– Контрразведчиком. – тихо проговорила она.

–Что? Ты с чего это взяла? – он хмыкнул, пряча растерянность от услышанного. – Не вздумай вслух тут такое говорить. На смех поднимут.

– Ты меня обманываешь? Понятно. Это секретно. Тут кругом одни сплошные секреты, а я – балда.

– Ты не балда. Но тут действительно… секретновато немного. Но с чего ты решила…

– Лео. Это же просто. У вас на кабинетах нет никаких надписей и названий. Здание такое… особенное. Не простое.

– А ты откуда про кабинеты знаешь? – эта девчонка решительно его удивляла.

– Да меня тут на вызов срочно вызвали, у дядечки вашего одного давление скакануло под двести тридцать. Вокруг меня сразу четыре провожатых образовалось, чтобы ни шагу вправо-влево, и всё бегом. Я тебя там мельком видела в коридоре. И там все с тако-о-ой выправкой военной, но все в штатском. Как разведчики зашифрованные. И разговаривают, как команды отдают.

– А, так это про тебя, значит, у нас анекдоты ходят? Интересно, откуда такая наблюдательность у такой молоденькой девчонки? А, Стаси? – Леон шутливо перегнул её через колено в последнем па.

– Какие анекдоты ещё? – Стаси с испугом смотрела на Леона.

– Обычные. Как девчушка в белом халатике полковника заставила капельницу до скорой нести. Одним взглядом, буквально, заставила. Как говорят.

– А чего он?! Раскомандовался! У человека конкретно инсульт на глазах развивается, а он мне про магнезию, … и я же откуда могу знать, что он полковник?

– Да нет. Нормально всё, Только у него новое прозвище, по ходу, между нами появилось…

– Какое?

– Медбрат. Они же таскают обычно эти подставки и судна. Молодец, справился.

– Ну и пусть. Он обижается?

–Не-а. За честь считает такой подчиняться. Ржёт. Так откуда такая наблюдательность у молоденькой девчонки?

– Читала много.

– Хоть ты и много читала, но ошиблась. Там просто одно из подразделений одного предприятия. И вообще, старайся свой мозг не нагружать лишними наблюдениями, усекла?

На самом деле в отделах несколько дней хохотали над Бурым, в отделе которого на совещании у сотрудника от нервного напряжения внезапно повысилось давление. И с удовольствием рассказывали друг другу, как приехавшая врачиха, миловидная пичуга с гулькин нос, резко остановила Бурова, когда он попытался вмешаться во врачебный процесс и попросил по-быстрому обойтись «какой-нибудь там магнезией» и не срывать важного заседания: «Вы у себя командуйте, пожалуйста, а тут я – главная. На носилки больного – и быстро! Капельницу несите лучше. Раскомандовались тут!» – спасла тогда Стаси от развития инсульта Семёныча, а растерявшийся от наезда девчонки Буров послушно нёс капельницу за носилками.

– Да я давно всё усекла. Больше не буду нагружать. Но вообще правильно, что никого никуда заграницу не пускают отсюда. Да ведь?

– Почему?

– Потому. А вдруг сюда какой-нибудь проходимец пробрался, и тоже любит гулять и думать в одиночестве, просто так по вечерам, и наблюдать от скуки за всем подряд? – Леон офигевал от этой девчонки: «А что? Вполне себе возможен и такой вариант. Если уж она дважды два сложила – то много вам, товарищи, работы ещё предстоит с этими «сквозными», с пропусками-вездеходами и службами. И таблички на дверях… но это-то элементарно, такие мелочи. Сказать кому – оборжутся».

Танцы для Леона и Стаси закончились в тот день что-то слишком быстро. Народ шел сначала общей шумной толпой по улице, потом рассеялся. Стаси и Леон медленно шли и разговаривали просто так, ни о чём.

– Так ты тут скучаешь, значит?

– Иногда, редко очень. Обычно есть дела. И на дежурствах часто бываю в больнице, и так есть чем заняться. Читаю.

– Может, ты ещё и вышиваешь? – Леон ехидно улыбнулся.

– А что? Нельзя?

– Да вышивай себе на здоровье. Мне-то что?

– А откуда ты это узнал?

– Про вышиванье?

– Да.

–Так это элементарно, вот у тебя кончик среднего пальчика правой руки – Лео развернул её ладонь кверху с уже не выводимым, похоже, чернильным пятном от ручки на среднем пальце – весь в ковыряшках каких-то. Почему? Предположение: возможно иголка. Смотрим на левую руку, на указательный палец, вот сюда. И что мы видим? – Лео держал теперь её руку левую руку и чувствовал пульс на запястье.