Вкус жизни

…А на следующее утро по селу прокатилась волна страха и сочувствия: Дмитрий Старков свел счеты с жизнью – повесился. Шептались у колодцев женщины, молчаливо, угрюмо курили на лавочках мужчины.

Сердце мое ухнуло в яму ужаса. Неистребимое чувство вины захлестнуло меня. «Неужели это я подтолкнула его к самоубийству? Ведь он же жалел себя. И именно моей порции жалости не хватало ему, чтобы решиться умереть. Может, добрым словом, хвалой я могла бы предотвратить беду? Я не знала, как поступить, я слишком молода и глупа, чтобы выбрать правильное в таких случаях поведение, – оправдывала я себя, стараясь заглушить страх вины. – Может, он еще кого-нибудь встретил после меня? Боже мой, неужели мой взгляд был той самой последней каплей? Но я же опустила глаза…. Господи, прости, прости, если…» Совсем извелась я со своими мыслями.

Возможно, он на самом деле уже давно и абсолютно сознательно принял решение уйти из жизни, давно думал о неотвратимости этого поступка. Наверное, в его случае, доведенный до отчаяния человек перед тем, как покончить с собой, не говорит сам себе пафосных слов. Он готовится, свыкается с мыслью о смерти, сомнения уже не одолевают его, думает о ней спокойно, без надрыва, как о чем-то, к нему не относящемуся…

Нет, не мог он не думать о семье, о детях, как не мог он уйти к другой женщине и тем самым предать их. А разве, уйдя из жизни, он не предал их? Может, поэтому говорят, что грех самоубийства не замолишь? Нет, все-таки у этой мысли религиозные корни. Вроде бы против Бога пошел, который определил ему другую меру нахождения на земле. Верующие люди, наверное, реже убивают себя. Неужели атеисты проще идут на такой шаг?.. А был ли он атеистом?

Я читала библию в детстве. Бабушка потихоньку ее мне подсовывала, когда родителей не было дома. По христианским заветам получалось, что если плохого человека накажут (допустим, убьют) на Земле, то он уйдет к Всевышнему уже безгрешным, а тот, убивший, попадает в ад за самый страшный из всех грехов. Казуистика какая-то. Может, я своим малым умишком что-то не так поняла? Может, смерть соседа – его приношение, его дань любви к Богу?.. Нет, нет, в религию мне лучше не окунаться… там исходят из других посылов…

Может, Старков устал и хотел, чтобы его пожалели хотя бы посмертно? Нет. Не думаю. Могла ли его успокаивать мысль о смерти, как о решении всех его личных проблем, как избавление от постоянного унижения? В критических ситуациях на самом деле кажется, что смерть – единственный выход. Устал слушать от людей одно и то же, отвечать одно и то же, убеждать, просить, чтобы оставили в покое, выслушивать за спиной ядовитые шепотки: «Что-то с ним неладное, что-то он скрывает…». Трудно бороться с собой в одиночку.

А вдруг он в какой-то миг обнаружил в самом себе еще одну неожиданную слабость – низкий порог восприятия жизни, и поэтому, пусть даже с отвращением, обратился к простейшему, с его точки зрения, способу ухода, который подсказывала ему его измученная фантазия. Посчитал, что многого хотел, но мало чего добился. Готовился долго, озабоченно, но бестолково, полубессознательно…

Может, в этом поступке проявилась его сила? Он личность?! Нет. На такое способен человек со слабым «я». У меня тоже случались минуты слабости… Как же так! Сумел пробиться сквозь голод, равнодушие и страх – в детстве, сквозь смерть на войне. (И об этом тоже писала моя мать.) Медали за храбрость получал и вдруг такое… Какие тайные силы – сильные, острые, цепкие – удерживали его столько лет… А вдруг не простился с миром, а обрел его… Прошло время сказок! Не обрел… Я не спасла…

В какой момент и почему он выпустил из рук судьбы дорогих ему детей? Когда упустил этот самый важный аспект бытия? Они же смысл его жизни! Почему потерял способность мыслить? Как нашел силы отказаться от жизни? Разве человек вправе принимать такие решения? Ведь не юнец, не ведающий, что творит. Может суицид – умственное заболевание, что-то вроде навязчивой идеи, которая возникает, когда у человека заканчивается запас моральных сил? Можно понять готовность человека к чуду, но никак не к смерти.

Наверное, не так страшно уходить из жизни, когда не оставляешь людей, которых любишь. Но у него они были, и такие маленькие! Почему в возрасте после пятидесяти самоубийства чаще раз в десять именно у мужчин?..

Я читала, что существует мифология мостов и скал, с которых падают, будто есть в них заманивающая красота последнего полета для тех, кто стремится театрально закончить жизнь. А тут такая проза – веревка… В глубине души люди хотят, чтобы их спасли, и на мост приходят за помощью. Но любопытные до сенсаций, безразличные люди не выручают их, успокаивая себя: «В конце концов меня это не касается. Он по своей воле, без принуждения идет на этот безумный шаг». Нет, чтобы спросить, что, черт возьми, с вами случилось? И крикнуть: «Стой! Только не это!» Главное отвлечь, а уж потом попытаться вернуть человеку желание жить. Нельзя оставаться в стороне от чужого несчастья…

Что происходит в головах тех, кто собирается погубить свою жизнь? О чем они думают и думают ли вообще? Что проходит человек, готовящийся к самоубийству? Он делает выбор, мучается, страдает? Видит смелость в своем последнем прыжке?.. Или просто подходит такая минута, бессмысленно странное мгновение, когда будто что-то на миг затмевает его разум, и только упрямое чувство обиды руководит его действиями. Будто не он сам, а кто-то другой ведет его по пути жутко тоскливых эмоций. Эта непредсказуемая неконтролируемость, ступор, что-то вроде кратковременной болезни, забытья, когда все делается неосознанно, без понимания последствий. Это минутное лишение разума. Зачем эти моменты даны человеку? Они же губят его.

И вздрогнуло во мне прошлое. Память вернулась к тому дню, когда…

…Я бежала из читального зала университета. Опоздала. Вахтер не пустила в общежитие. Милиционер за шиворот вышвырнул с вокзала, где она пыталась согреться, на двадцатиградусный мороз, причислив к проституткам. Еще и ногой пнул… Его не убедили университетские учебники в ее руках. Он грязно обзывал, он презирал… Первый раз в жизни так грубо словесно оскорбляли… Ее, такую тонкую, нежную, такую порядочную… Ей было всего семнадцать… Где же справедливость? Где человеческая доброта?! Потрясенная, простуженная, голодная, холодная и жестоко униженная, бродила она по ночному городу и в какой-то момент сказала себе: «Такая жизнь мне не нужна». Наверное, она находилась в состоянии прострации. Желание погибнуть было искренним. Она была честна перед собой. Она помнила свое спокойное равнодушное ожидание смерти, после того как выпила две упаковки таблеток от простуды. Из-за них-то и опоздала… Вдруг бабушку вспомнила…

Ей повезло. Таблетки, слипшись в комок, не растворились в желудке. Ее тошнило, земля уходила из-под ног. В общественном туалете промыла желудок ледяной водой. В шесть часов утра открылись двери общежития. А в восемь, измученная тяжелой ночью, бледная до зелени уже сидела на экзамене, пугая педагога своим «больничным» видом. Потом лежала в общежитии на своей койке под теплым одеялом и анализировала произошедшее: «Почему не было страха смерти? Умирать легко, просто и не страшно, но глупо. Нет в такой смерти ничего интересного. Есть только постыдное… Нет! Только не позорная смерть, не пустота и вечность…» Она не умела себя любить. Бабушка напомнила о себе, она отвела от нее беду. Господи, вразуми и прости меня, неокрепшую умом и сердцем…

«Священник, наверное, назвал бы это неконтролируемое состояние богооставленностью. И если верить религии, эта минута стоила отцу семейства отказа от вечности. Совершенно очевидно, в Старкове на равных правах существовало самопожертвование, терпение и слабоволие. Наверное, у него закончился запас прочности, и нить его жизни оборвалась. Как бы ни было тяжело, человеческая жизнь должна всегда торжествовать», – думала я, слушая Лену.

– …В то памятное лето это трагическое событие наполнило меня чувством невозвратной утраты чего-то легкого, радостного. Сколько раз после той беды беззаботность то появлялась во мне, то вновь исчезала. Откуда она возникала, что являлось источником моего оптимизма? Жажда счастливой, радостной жизни заложена во мне и понемногу расходуется, убывая, уничтожаясь своими и чужими бедами? «Надолго ли хватит мне запаса терпения, данного с рождения, или я опять когда-то сломаюсь, если не морально, то физически, если этих бед будет слишком много?» – думала я с тоской. И тут же зло возражала себе…

Другого соседа вспомнила. Это в то же лето случилось. Было парню двадцать лет. И жил он на нашей же улице, только по другую сторону от моей хаты. С какой тоски, с какого отчаяния он ушел из жизни? Почему не извлек урока из опыта Старкова? Влюбился. Женился. Общение с женой, их совместный труд доставляли ему острую радость. Он жил в созданном им самим простеньком, добром, честном мире своих фантазий. Он не хотел быть похожим ни на мать, ни на отца… Откуда у этих грубоватых людей – его родителей – явилось столь нежное душой дитя, не сумевшее приспособиться к реалиям жизни, отторгавшее всё грязное, мелочное, пошлое, подлое, чувствующее себя в своей семье, как на чужой планете?

А может, и его отец когда-то был другим, потом ошибся по молодости, по глупости, в тюрьму попал. Катя, жена его, говорила, что в нем порой проявляется столько нежности и ласки! Только не умеет он выразить доброту, по-дикому вырывается она из него, дурью оборачиваются хорошие желания. Не воспитано в нем что-то очень нужное, без чего нельзя быть хорошим человеком. Раз сбившийся с пути, вечно заблуждающийся, отвергающий добро, он как зверь в клетке. И сына часто ни за что наказывал… А может, жена просто пыталась оправдать себя?

И вдруг у этого парнишки с лицом и фигурой деревенского увальня удивительная, прекрасная любовь! Его, казалось, поняли наконец… А потом причислили к ворам, гадам, которых он ненавидел всей силой своей неопытной душой. Обвинили его – чистого, доброго, идеального! Сначала друг предал. А ведь пришел тот во власть – в милицию – вполне приличным человеком, но недолго им оставался. Быстро сумел освоиться в новой роли. Обвинил. И он, Ленчик, невиновный, как в ледяную воду ухнул.

Жена кричала, настаивая самому всё отнести назад: «Не держишь слова. Сколько можно с такими цацкаться?.. Страшно сказать, но подло промолчать. И если уж на то пошло, не стану миндальничать, фразы подбирать… назову вещи своими именами… И если врежу промеж глаз, так врежу. Всыплю, только держись. Скажешь, вынужден был играть навязанную тебе игру? Мы доскребемся до сути, мы сорвем с тебя покров и сбросим его тебе под ноги… Правда часто чудовищна… Я раскусила тебя! Уйди, оставь нас в покое!»

«А казалась легкой, искренней, ласковой в своей белой блузочке с матросским воротником. Вот чем оплачена радость моей первой любви. Хорошее всегда хрупко, оно погибает первым… У нее все это идет от головы… у меня от сердца. Вот к кому я торил дорогу…» – стонал он на весь двор.

Ее обвинение было точной калькой с речей парторга. «Обращаю ваше внимание на то, что… я на этом настаиваю, предоставляю возможность озвучить…» Она договорилась до того, что требовала публичного покаяния, считала, что он такой же, как его отец. Комсомольским секретарем была. Привыкла по поводу и без повода говорить высокие слова, боясь нарваться на неожиданное, несогласованное мнение.

Ему хотелось с болью крикнуть: «Поверь мне на слово, оставь свой менторский тон. Ты не на собрании. У тебя клиническая картина мании величия, – так говорил об их прапорщике его армейский друг, бывший студент, бывший безоблачный оптимист. – Дался тебе этот мешок. Я не брал…»

Потом все кому не лень его критиковали… Все дружно забыли его первоклассную работу на летней жатве без выходных, с дневными и ночными сменами. Красный вымпел на его комбайне. «Почему я иду к людям с добром, а меня воспринимают с подозрением, ждут от меня подвоха? Из-за отца? Это мое вечное клеймо? Когда при мне плохо говорят о каком-то человеке, то первое, что приходит мне в голову, – не верю. Надо же разобраться… А ей нравится развенчивать, командовать, чувствовать свое превосходство?.. Глупенькая еще… А я не брал, не знал, что отец положи́л в мой мешок. А она не поверила…»

Он думал, что нашел в новой семье рай, что покончено с резким, колючим, никогда ни к кому не подлаживающимся отцом, который в детстве избивал его, веруя в единственный способ воспитания, который и с матерью вел себя совершенно непотребно. К тому же без стеснения приворовывал, считая это «естественным приработком»… Он думал, что энергичная, подавляющая и командующая им мать не станет больше травить его душу, когда он придет из армии. А все осталось по-прежнему… И вот появился светлый лучик – Галочка… (Как ее не отпугнула «такая» семья?) Но и этот лучик потух… Не поверила, опозорила.

Это потрясло его… Он ловил ее яростные руки, целовал их и кричащий гадкие обвинения рот. Он умолял и плакал, он искал у нее защиты. С горечью и стонами говорил тронувшие меня слова о людской низости, о том, что такое происходило и будет происходить всегда, но надо бить во все колокола… А она не вникала… Я все это доподлинно знаю. Я видела их, собирая на ужин огурцы на своем огороде, отделенном от их участка стеной высоких подсолнухов. Я устыдилась своего неявного присутствия при их ссоре и потихоньку улизнула в хату.

«Я с раннего детства стремился уйти от трафарета своей семьи, быть другим. Самим собой. Не вышло. Жена, как оказалось, верила кому угодно – только не ему!.. Я никогда не буду счастлив! Ни в ком нет понимания! А этот вечно постный взгляд и поджатые губы Галиной бабушки. Она читала мне из Нагорной проповеди, что «кроткие наследуют землю». Подземелье они наследуют, а не землю! Зачем такая жизнь? Какой в ней смысл, если будущее беспросветно, если даже любимая женщина не верит в его чистую душу…» Так он думал.

Выбежал из хаты, вскочил в сарай. Минутное состояния аффекта – и все! Нет человека… Не погнались за ним, чтобы успокоить, ни мать, ни жена, ни суетливая, крикливая соседка. Не случилось… Разве была его смерть неумолимо неизбежна? Ведь нет же…

Да, «богата» была моя жизнь на жуткие события. В одно лето от маньяка дважды удалось остеречься, в другое – дважды пережить смерть добрых, ни в чем неповинных взрослых людей. А сколько глупых детдомовских судеб за это время сломалось? Зачем мне все это? Сделалась ли я от этого крепче духом, как утверждала моя учительница? Вряд ли. Хотя, конечно, добра хотелось делать больше, чтобы компенсировать горькое, чтобы уравновешивать в себе баланс чувств… Нет, лучше, чтобы доброе перевешивало. Когда балансируешь на грани – это слишком рискованно для души…

Я не заблуждаюсь на свой счет. Знаю, что смогу себе помочь. Учительница утверждала, что человек учится осознавать себя человеком, когда начинает задавать себе вечные вопросы. А я бы тут добавила: когда начинает делать добрые дела и при этом ощущать радость. Мне так кажется…

Несколько месяцев прошло, а я все задавала себе этот ужасный, отчаянный вопрос: «Может, зря маюсь, может, нет на мне вины?» Тогда мне стоило немалых усилий вернуть себя к прежнему, ясному умиротворенному состоянию и быть способной полноценно продолжать учебу, – тяжело вздохнув, закончила свой рассказ Лена. – Теперь страшные воспоминания переместились на задний план. На смену им пришли многие другие, но нет-нет, да и всплывет в моем сознании тот тяжкий день, то страшное лето. И сожмется в горькой тоске мое усталое сердце той далекой юношеской болью… всего лишь возможной, непреднамеренной вины…

Костер

У Киры замелькали перед глазами, будто театральные сцены из спектакля, моменты ее собственной жизни. Шаг за шагом просматривала она их. Остановилась на одном.

…Дивная майская ночь. Огромные звезды праздничным салютом застыли на совершенно черном полотне неба. Одиннадцать молодых людей, утомленных многокилометровым кружением по лесу, сидят на поляне тесным кружком и завороженно смотрят на огонь. Тихо. Задумчивый костер шипит, потрескивает дымным пахучим сосновым лапником. Из сырых веток – прошел теплый кратковременный дождь – выстреливают трассирующие багровые искры. Колеблются тени. Кусты отступили в темноту к черной стене леса.

Они, отдавшись тихой радости огня и чувству сопричастности с чем-то таинственным, молчат. В такую ночь невозможно говорить. Ей кажется, что все они погрузились в прочтение своего будущего. Пятый курс, защита дипломов, распределение. Последние дни учебы были отмечены неподражаемой восторженностью, волнением и грустью, радостным трепетом предчувствия новой жизни. Что дальше? Разбросает их жизнь. Встретятся ли когда? Сроднились за пять лет.

Вот одна пара: Лана и Георгий. Оба высокие, светловолосые. Она – нежный василек с распахнутыми грустно-наивными глазами, с милыми ямочками на щеках, всегда такая заботливая, шустрая, деловая. Он – кареглазый нарцисс. Наверное, потому, что всегда держит свой красивый, с легкой горбинкой нос на полярную звезду. «Чтобы очки не соскакивали», – объяснял он важно, делая характерный жест рукой. Вот, мол, какой я умный, интеллигентный. И еще выше, картинно, поднимал свой мягкий подбородок с еле наметившимся золотистым пушком. В его глазах мелькала тайная потребность поразить мир, желание риска, упоения в бою, так необходимого людям его склада. «Знаете ли, понимаете ли», – любил он повторять, втолковывая какую-то свою заумную мысль друзьям.

Как ни крути, они самая прелестная пара в нашем кружке. Они были удивительно милы, всегда по-детски держались за руки, всегда улыбались. И всякий встречный видел в них влюбленных второкурсников или молодоженов. И сегодня в своем искреннем, радостном счастье и в этих брезентовых, цвета хаки туристических костюмах они совсем не «тянули» на выпускников университета.

А слева от них тогда сидела на вид более зрелая, фантастически красивая пара – Лена и Андрей. (Они на три дня приехали из Москвы в гости к друзьям.) Он темноволосый, крепкий, спортивный, уверенный в себе. Она – стройная, изящная, голубоглазая, чернобровая блондинка. Поэтому и удивляло всех это, казалось бы, столь не шедшее к ее яркой внешности занятие альпинизмом. Лена рассказывала, что их любви завидовали девчонки всех трех рядом стоящих общежитий. Тайком оглядывались они на них, когда, провожая ее, Андрей стоял перед нею на коленях и целовал ее руки, когда засыпал цветами, когда кружил на сильных уверенных руках…

Гитара Андрея не умолкала в этот прощальный вечер. Сначала отзвенели бойкие, спортивные, веселые студенческие песни, потом потекли лирические мелодии, затем романсы защипали души. Боже мой, какая гармония стиха и мелодии! Романтика этих песен безотказно действовала на наши сердца.

Все загрустили. Тихо дышали чуть пламенеющие угли костра, под пеплом вздрагивало их последнее дыхание. Ветер шуршал, перебирая листья камыша на берегу реки. Все говорили полушепотом, словно придавленные тяжестью тьмы…

Ирина и Борис. Она шепчет ему: «Люблю минуты совпадений моих чувств и настроений с внешним миром, когда душа лишается тревоги… Такой необъятный общий покой поселяется в неоглядное пространство моих чувств! Тогда я боюсь шелохнуться, боюсь нарушить гармонию своих ощущений. Чаще всего это случается на природе и совсем уж редко в городе. Пожалуй, еще когда слушаю классическую музыку и душа поет в унисон с оркестром…

Бесконечность, неопределенность выбора не мучила меня. Я будто знала тебя еще в далеком детстве, а потом долгие годы ждала твоего появления снова, потому что только с тобой возможно мое счастье».

Алла и Александр. Он круглолицый, плотный, я бы сказала, достаточно упитанный молчун. Она быстроглазая, насмешливая. Они сидели, держась за руки. Она говорила, а он, заглядывая ей в глаза, отвечал молчаливым горячим пожатием…

Громко выстрелила в костре сырая ветка. Пары притихли, плотнее прижались плечами, образовав неподвижное кольцо, внутри которого догорала их студенческая жизнь под стук одиннадцати молодых и таких разных сердец. Высокие, темные сосны шатром склонили над ними мохнатые ветви, а ели будто уплотнились и приблизились к костерку, к маленькой полянке, где на сухих, полусгнивших стволах сидели утомленные дальним переходом и яркими впечатлениями дня теперь уже бывшие студенты, такие милые, добрые, ранимые, сердечные, неопытные, необстрелянные. Потому что, несмотря на солидный опыт голодной студенческой жизни, еще не хлебнули они самой сложной части своей жизни – жизни в своей отдельной семье или с родителями. Они еще не понимали, что самое трудное для них еще только начнется.

Какое-то легкое волнение присутствовало в них, но оно витало, не касаясь сердец. Всем им предстояло начать новую и тем уже трудную жизнь. Но неизвестность не пугала их. Они верили в себя, в свои возможности, в свое счастье, доподлинно не осознавая трудностей, которые встречаются на пути всякого человека. Жизнь, как они считали, не сулит им больших сюрпризов, все распланировано на десять лет вперед. Не ждали ничего худого. Они еще не понимали, что самое трудное – выстоять в быту, не закопаться в мелких проблемах, не потонуть в них. Не потерять себя и своего близкого, теперь уже родного человека…

Она-то уже многоопытная. У них со Славой за плечами четыре года семейной жизни и трехлетний сынок. Пока нет детей – все молодожены. Свидания, праздники, развлечения. И только в семье с детьми проявляются истинные характеры молодых людей, их способность жертвовать ради детей многим – сном, временем, увлечениями, их умение подчинять свои желания необходимости, правильно расставлять приоритеты. Быть ответственным друг за друга и за малыша – это так много и так важно для семьи…

Лена и Андрей в тот вечер были так удивительно трепетны и нежны! Андрей шептал ей: «Скользнешь взглядом по мне из-под ресниц – и все, я счастлив! Коснешься кончиками пальцев моей руки или просто рядом постоишь несколько минут и для меня весь мир возвышенно-восторженный, прекрасный. Я хмельной от переполняющих меня чувств, бесконечной радостью наполняется грудь, мозг творит чудеса вдохновения. И что это за эликсир счастья такой вливается мне в сердце? Он способен вызвать во мне бурю положительных эмоций, равной которой по силе и накалу мне не приходилось испытывать. Душа то трепещет, то замирает от восторга, то поднимает меня на божественную высоту. А тут еще сегодня такое сумасшествие весенних запахов, красок, кристально чистые родниковые глаза озер вокруг нас. Я схожу с ума от счастья. Я рад, что это происходит со мной, и нисколько не смущаюсь своего чувства…»

В глазах Лены искорки, как восклицательные знаки.

«Это любовь», – говорила она, застенчиво и доверчиво улыбаясь, потрясенная открытым проявлением чувств жениха, и сердце ее заходилось от переполнявшей ее радости, и могучая волна нежности охватывала ее и разливалась по всему телу. «Как это чудесно – сидеть вот так рядом, неловко и слегка смущенно и радостно улыбаться своему счастью и верить любимому, как самой себе, – думала она. – Постоянное ожидание главного чувства – любви – теперь исчезло, растворилось, рассеялось. Будто стронулся с места лед и пронесся по реке жизни мимо. Любовь во мне навечно…

Его пытливые глаза будто заглядывают внутрь меня, жаждут ответа, просят говорить, говорить… Смешной! А мне хочется молча прижаться и бесконечно долго ощущать радость прикосновения к нему. Слова в этой ситуации кажутся легковесными, простоватыми для такого особенного дня. Невозможно ничего выразить ими…

Почему я так счастлива сегодня? Почему все во мне ликует? Ведь пять лет рядом… Это огромное непостижимое чувство, этот дар богов – навсегда! Он мой! Голова кружится от счастья, верится в самое невероятное! Кажутся возможными простые разрешения любых самых сложных проблем. И по-другому не может быть. Ведь мы любим друг друга!..»

Та трогательно-грустная ночь еще теснее связала их души, соединила объятья и они, забыв осторожность, всецело отдавались своему чувству, отправляясь навстречу своему бесконечному счастью. В ее душе было такое пространство, такая широта! Весь мир распахнулся перед ней, и она готова была без страха вместить его в себя. Ей чудилось, что в своей любви они поднялись над землей и находятся вне пространства и времени. Ее охватило странное чувство бестелесности.

От ощущения счастья она казалась себе невесомой. Душа ныла от мучительного, сладостного желания… В какой-то момент ее пронизал толчок сладко-острого блаженства, и внутри нее разлилось горячее ни с чем не сравнимое божественное ощущение физического счастья, которого она раньше не знала. Оно поднималось все выше и выше, охватывая ее полностью. В глубинах сознания забилось изумление перед тем, что с ней происходило. Хмелела и кружилась голова. Дух захватывало от ощущения сокровенной радости. Как бесконечно глубока и непреложна их любовь, как трепетна и завораживающе притягательна ее тайна!.. Ей казалось, что ее любовь слила их сердца, и они зазвучали одной мелодией…

Лена еще не знала, что эту ночь будет вспоминать всю жизнь. Ей было суждено первой из их компании ощутить смертельный удар судьбы – уже в первое прекрасное утро после той волшебной ночи прощания с юностью, со студенческой жизнью…