Тайны Марии-Луизы

I

На расстоянии около ста метров от заставы Клиши, налево от дороги, прорезавшей сады, поля, широкие равнины, ставшие позже городом Батиньолем, а еще позже – многолюдным семнадцатым округом Парижа, в 1914 году находился ресторанчик, хорошо известный парижанам своим легким аржантейльским вином и вкусно приготовленными яйцами. Летом этот ресторанчик посещали веселые парочки и добродетельные семейства, приходившие сюда поиграть в шары, попивая вино и пиво с нантеррскими пирожками и печеньем. Зимой он служил приютом влюбленным, искавшим где-нибудь вблизи от города места для своих свиданий, скрытого от любопытных взоров. Вывеска этого ресторанчика сохранилась до наших дней; крупными синими буквами на серебряном фоне было написано: «Дядюшка Лятюй; кабинеты, залы для свадеб и обедов».

В ясное и солнечное, но немного ветреное мартовское утро 1814 года хозяин ресторанчика с крайне озабоченным и возбужденным видом переходил от кухни к погребу и обратно, подбодряя рабочих, торопя служанок и внимательно следя за стряпней на кухне. Иногда он приотворял дверь и, просунув туда голову, озабоченно спрашивал:

– Позаботилась ли ты о белье для большого салона? Везде ли есть масло? Эти господа, кажется, очень требовательны.

– Да-да, не беспокойся! – отвечала госпожа Лятюй, маленькая худенькая молодая брюнетка, живая и энергичная, командовавшая всем домом.

Она сидела за своей конторкой, окруженная фруктами и пирожными, аккуратно разложенными по блюдам, с лихорадочной поспешностью записывала заказы в толстую тетрадь и подводила счета. Все ее существо выражало нетерпение: ей хотелось бы одновременно быть в кухне, в ресторане за кассой и следовать по пятам за мужем и служанками.

Получив такой ответ, хозяин покорно возвращался к своей стряпне, заглядывал в кастрюли, переворачивал жаркое, но, по-видимому, не в силах был отделаться от занимавших его мыслей и снова приотворял дверь к жене, приходившей в бешенство от этих помех в ее хлопотах.

– Не надо забывать о парочке, господине и даме, во втором номере, – сказал он шепотом, – они кажутся вполне порядочными людьми. Красивая женщина, насколько я мог разглядеть, так как она тщательно закрывала лицо.

– Присматривай-ка лучше за жарким! Это будет лучше, чем заниматься красивыми дамами, которые сюда приходят, – раздраженно ответила госпожа Лятюй и прибавила с возрастающим гневом: – Она вовсе не так интересна, как ты находишь. Тяжелая, с квадратной талией, ноги большие. Можно подумать, что она – немка! Господин гораздо лучше.

– Ах, ты разглядела господина? Ну, а я даму, это совершенно естественно! Жаль, что у этого прекрасного господина повязка на глазу.

– Молчи, кто-то идет! – сказала госпожа Лятюй, зоркий взгляд которой заметил пару, медленно приближавшуюся к входу в ресторанчик, где она восседала среди своих ваз с фруктами и бисквитами.

Мужчина был высок и худ, с потемневшим лицом и большими усами, и напоминал Дон Кихота. Он был одет в длинный, застегнутый на все пуговицы сюртук, с ленточкой Почетного легиона. Шляпа, сдвинутая набок, и толстая трость, которой он размахивал на ходу, выдавали отставного военного.

Дама, к которой он относился с видимым почтением, полная, пышущая здоровьем, с открытым лицом и взглядом, была одета как богатая купчиха; за таковую и принял ее хозяин ресторанчика.

«Это какая-нибудь богатая торговка с улицы Сен-Дени, – подумал он, – наверное, обманывающая мужа с солдатом. Держу пари, что по счету будет платить она! – Он сделал гримасу, рассуждая сам с собой: – Женщины слишком наблюдательны и любопытны… я не дам им голубой кабинет; восьмой номер будет для них достаточно хорош!»

– Жюли, – громко позвал он одну из прислуг, – проводи господ в восьмой номер! Вам будет там прекрасно, – прибавил он, обращаясь к новым посетителям. – Что прикажете подать вам?

Они переглянулись с некоторым затруднением.

Хозяин иронически сказал про себя: «Они пришли сюда, видимо, вовсе не для того, чтобы обедать! Только пусть не воображают, что я отдаю мои салоны птичкам, живущим любовью и свежей водой! Они имеют оба такой глупый вид, что, кажется, я должен помочь им. А ведь они далеко не дети!»

И, приняв изящную и почтительную позу, с легким оттенком иронии, Лятюй обратился к своим посетителям:

– Не угодно ли вам для начала дюжину устриц? В виде закуски – колбасу и масло… у нас есть прекрасная розовая редиска. Затем, может быть, яичницу с почками? Не зажарить ли для вас кролика? У нас есть бифштексы, холодные цыплята.

– Дайте нам что хотите, черт возьми, но только не на улице! Ведите же нас куда-нибудь, тысяча бомб! – крикнул переодетый военный, размахивая своей тростью, что могло легко перейти в более энергичное воздействие на спину болтливого трактирщика.

Спутница дотронулась до его руки, чтобы успокоить его.

– Потерпи! – сказала она, а затем обратилась к хозяину: – А ты, дядюшка, покажи нам дорогу; дай нам что хочешь, а потом чем скорей ты уйдешь, тем больше доставишь нам удовольствия.

С этими словами толстая и добродушная дама очень фамильярно ударила слегка по животу дядюшку Лятюйя.

Он с негодованием попятился назад и сказал с достоинством, меряя взглядом бесцеремонную посетительницу:

– Служанка Жюли подаст вам.

Сделав знак Жюли, он удалился к себе в кухню, бормоча:

– Это совсем простые люди, восьмой номер еще слишком хорош для них. Жюли! – крикнул он служанке. – Подавай в четырнадцатый номер!

Четырнадцатый номер представлял собой совсем маленькую комнатку, освещенную узким окном, выходившим в темный двор. Он помещался в самом конце коридора, в который выходили более нарядные кабинеты, предназначенные для тонких обедов. Рядом с ним находился большой салон, где обедали пять человек, к которым Лятюй относился особенно внимательно.

Жюли ввела гостей в четырнадцатый номер, поставила на стол две тарелки и два стаканчика и скрылась со словами:

– Сейчас подам закуску!

Переодетый военный прислушался к удаляющемуся стуку ее башмаков, а затем почтительно обратился к своей спутнице:

– Я воспользуюсь отсутствием девушки и произведу разведку.

– Осторожнее, ла Виолетт! – ответила толстая дама, которую Лятюй принял за купчиху с улицы Сен-Дени, пришедшую сюда ради любовного приключения.

Это была не кто иная, как герцогиня Данцигская, добрая, отважная супруга маршала Лефевра, которую парижане, солдаты и сам император называли фамильярным именем «мадам Сан-Жень», ставшим достоянием истории.

Бывший тамбурмажор гвардии ла Виолетт, старый товарищ Лефевра еще по республиканской армии, оставшийся другом и исполнителем поручений прачки, ставшей женой маршала и герцогиней, выпрямился и с жестом, говорившим: «Вы можете быть уверены во мне!» – осторожно выскользнул в коридор. Герцогиня осталась одна, видимо, сильно обеспокоенная и взволнованная. В этот ресторанчик, как правильно подумал хозяин последнего, ее привело не только желание поесть жареного кролика и выпить стакан аржантейльского вина.

II

Ла Виолетт вернулся скоро бледный и с лицом, исказившимся от тщетно сдерживаемого волнения.

– Что случилось, скажи, ради бога? – спросила герцогиня.

Ла Виолетт приложил палец к губам и взглядом указал на дверь.

– Они здесь? – спросила Екатерина Лефевр, понизив голос.

Ла Виолетт опустил голову.

– Может быть, это ложный слух. Алису оклеветали.

– Я доверяю человеку, который сообщил мне то, что я говорил вам, – грустно ответил он. – Старый солдат, как я, не станет охотно повторять пустые слухи. Я утверждаю и повторяю, что полицейский агент Пак, мой старый полковой товарищ, обязанный, по его словам, мне своим повышением после дела генерала Мале, в котором я, сам этого не зная, исполнил его обязанности, сообщил мне, что дама, которая живет в вашем доме и которую он слишком определенно описал мне, находится в связи с одним из самых страшных врагов императора, графом Мобрейлем.

– Лефевр говорил мне, что этот Мобрейль, которого я видела как-то раз в Комбо и которого императрица Мария‑Луиза напрасно так хорошо принимает, действительно был замешан в заговоре. Он имел сношения с теми, кто замышлял убить императора?

– Только обстоятельства помешали ему в этом.

– Неужели Алиса обманывает своего мужа, нашего славного Анрио, с этим разбойником?

– Женщины не занимаются политикой, – философски заметил ла Виолетт. – Замышлять убийство императора – значит действовать заодно с казаками. Теперь самые честные люди думают об адских машинах. Среди лучшего общества с нетерпением ожидается взрыв, так как русские и пруссаки долго не являются в Париж. Можно подумать, что они нарочно хотят потерпеть поражение от императора.

– Значит, по словам этого полицейского агента, Мобрейль действительно любовник жены Анрио! Бедный мальчик! Что он сделал? За что Алиса разлюбила его?

– Граф Мобрейль понравился ей. Это увлекательный кавалер, умеющий говорить комплименты. А к тому же полковник Анрио уехал, чтобы быть рядом с императором и защищать наводненную врагами Шампань. Он теперь далеко отсюда… где-то у Труа или Эпирнэ; это чуть ли не на границе России! Мадам Алисе было скучно, она и приняла то развлечение, которое представилось ей. Гм… женщины! Это дети, играя, причиняющие зло! – проворчал добрый тамбурмажор.

– А все-таки я готова до полной очевидности сомневаться в этой измене. Она поражает меня, разбивает мое сердце, – с трудом сказала Екатерина. – Я люблю Алису, которую спасла от пожара и смерти во время осады Вердена. Анрио, сын моей благодетельницы Бланш де Лавелин, воспитанный мною и Лефевром, – почти наш сын. Узнать, что он не нашел счастья в этом браке, который так долго задерживался из-за разных препятствий, опасностей и наконец состоялся, для меня было страшным ударом! Ты уверял меня, что здесь мы найдем доказательство неверности Алисы. Я последовала за тобой в этот кабак. Ты обещал показать мне виновных – я жду!

– Я думаю, что Алиса и ее соблазнитель еще не пришли в тот кабинет, который приготовлен для них, если только указания моего друга Пака правильны.

– Дай бог, чтобы они оказались ложными! Кто знает, что может выдумать слишком усердствующий полицейский агент? Этот Пак знает, как маршал любит тебя, ла Виолетт, и, выдумывая историю относительно Алисы, хотел угодить тебе, а через тебя – зарекомендовать себя Лефевру и императору.

– Пак – человек, преданный императору, и большой патриот. Мне казалось, что во всей этой истории он подозревал нечто другое, чем любовную интрижку.

– А что же? Твой Пак большой выдумщик и может ошибаться. Ведь вот Алисы здесь нет, как он говорил. А граф Мобрейль, может быть, никогда не имел свидания с женой Анрио ни в Комбо, ни здесь. Да и знает ли еще он этот ресторанчик? Я держу пари.

– Не держите, вы проиграете! Я слышал.

– Кого? Графа Мобрейля?

– Да, и еще других. Они здесь, в отдельном кабинете, составляют заговор против Франции! Эти негодяи, – продолжал ла Виолетт сквозь зубы, – стараются помешать движениям императора, расстроить его планы, помочь Блюхеру поскорее достигнуть Парижа. Но это не все! Я расслышал сквозь дверь несколько слов, обнаруживающих более подлый заговор, чем все бывшие до сих пор.

– В чем же дело?

– Тсс! Подождите!

Служанка вернулась с посудой и кушаньями; поставив все на стол, она удалилась. Екатерина принялась за еду, чтобы не возбудить подозрений у хозяина ресторанчика, и в то же время расспрашивала ла Виолетта. Последний коротко рассказал ей, что пять или шесть человек, среди которых он узнал графа Мобрейля, обсуждали отчаянное положение, в котором находился Наполеон. Дело в том, что после великой катастрофы, постигшей Наполеона в России, его недавние союзники тотчас же подняли головы. Первой была Пруссия. Она заключила союз е Россией и объявила вместе с императором Александром войну Франции. Во главе прусской армии встал Блюхер, во главе русской – Витгенштейн. Однако Наполеон не дал союзникам застать себя врасплох и быстро собрал армию, значительно превосходившую силы союзников. Военные действия начались 24 марта 1813 года (всего через три месяца после переправы через Березину). В мае произошли две большие битвы: при Лютцене (1 мая) и при Баутцене (8 мая). Наполеон благодаря значительному превосходству сил вышел победителем, но это была такая победа, что он же первый повел переговоры о перемирии. 23 мая оно было подписано. Австрия приняла на себя посредничество в мирных переговорах. Однако они не привели ни к каким результатам, и по истечении срока перемирия военные действия возобновились (15 августа). К союзникам тем временем примкнули Австрия и Швеция, и их войска увеличились до 225 тысяч человек (в главной армии). Англия также не прекращала военных действий на море. В августе союзники проиграли большую битву под Дрезденом, но зато победили при Кульме. Затем французы потерпели ряд неудач, закончившихся трехдневной Лейпцигской битвой, в которой Наполеон потерпел полное поражение. Союзники вступили во Францию. Наполеон с лихорадочными усилиями собрал новую армию и двинул ее на войска союзников, а вместе с тем, не прекращая военных действий, повел мирные переговоры, для ведения которых в Шатийон-сюр-Сен собрались представители Австрии, Пруссии, Англии, России и Франции. Шатийонский конгресс потерпел неудачу; предложения мира были только средством дать возможность соединиться армиям Блюхера и князя Шварценберга. Император Александр хотел непременно торжественно вступить в Париж – это должно было вознаградить его за позор Москвы. Герцог Виченцский тщетно предлагал всевозможные уступки. Союзники только старались выиграть время. Их целью было полное поражение Франции, низложение Наполеона, захват Римского короля, который должен был стать заложником, и учреждение регентства; наследный принц шведский, изменник Бернадотт, казался вполне подходящим регентом.

– Император никогда не согласится на такое регентство, – живо сказала Екатерина. – При своей жизни он не допустит, чтобы кто-нибудь так распоряжался его престолом и его сыном. Или они рассчитывают, что император умрет, что так распоряжаются его наследством?

– Вопрос о наследовании монарху возникает и в том случае, который есть ни жизнь, ни смерть.

– Что ты хочешь сказать этим? Я не понимаю.

– Безумие!

– Но ведь император вовсе не сумасшедший!

– Для вас, для меня, для солдат и крестьян, которые рвутся к оружию, – для всех нас император, разумеется, в здравом уме, и никогда еще его гений не был так удивителен и могуч, как теперь. Но для этих изменников, иностранных агентов, он безумец, или по крайней мере они стараются представить его таковым!

– Это подло! Но кто же эти люди, говорящие таким образом о свободе Римского короля и рассудке Наполеона?

– Это все влиятельные особы, – с горечью ответил ла Виолетт. – Там находятся коварный хромой Талейран, Фуше, который бывает причастен ко всякой измене, герцог Дальлерг, оставшийся, несмотря на благодеяния Наполеона, доверенным лицом и шпионом Нессельроде и Стадиона; архиепископ Прадт, интриган, всецело преданный коалиции; кроме того, там же есть тайный эмиссар Бурбонов, которого я не знаю, переодетый курьером; они называли его, кажется, Витроллем. Прекрасная компания иуд-предателей!

– Новая победа императора уничтожит их заговор. Да и императрица не согласится на их замыслы. Кто осмелится сказать ей о регентстве, достигнутом посредством преступного объявления ее мужа сумасшедшим?

– Не рассчитывайте на императрицу! – живо сказал ла Виолетт. – Голос – единственное, что почти невозможно изменить. Послушайте! Только что открылась дверь в конце коридора, где в таком же кабинете, как этот, сидят мужчина и дама. Мужчина переходит из этой комнаты в большую, где сидят заговорщики. Я заметил его переходы туда и обратно и узнал этого человека. Его голос, конечно, напомнит вам его имя и прошлое, его желания и стремления. Может быть, вы узнаете и женщину, несмотря на принятые ею предосторожности. Пойдемте!

Екатерина поднялась в волнении, но с минуту колебалась.

– Подслушивать у дверей, – сказала она, – то не совсем прилично для герцогини. А впрочем, дело идет об императоре и спасении государства. Пойдем, – обратилась она к ла Виолетту, – и беда изменникам, если они попадут к нам в руки!

Они осторожно вышли в коридор и подошли к двери кабинета, указанного ла Виолеттом. Екатерина наклонилась к двери и услышала серьезный и мелодичный мужской голос, нежно говоривший слова любви.

– Да, моя прекрасная возлюбленная, – говорил невидимый влюбленный, – пройдет несколько тяжелых дней, а затем наступят для нас недели, месяцы, годы, сияющие счастьем. Вдвоем, вдали от злых, ревнивых, скучных людей в каком-нибудь приятном уединенном уголке – я знаю очаровательные места в Тироле, – среди сельской природы, мы будем жить друг для друга. Пожалеете ли вы тогда о том, что всем пожертвовали для меня?

– Я ни о чем не пожалею! – ответил женский голос, полный страсти, и до слуха Екатерины донесся звук горячего поцелуя.

– Я узнала голос, – сказала она ла Виолетту, – это Нейпперг! Несчастный, что он здесь делает? Если его еще раз узнают и схватят, он погибнет!

– Его славный соперник окружен врагами, может быть, уже в плену или убит, а покровители графа Нейпперга находятся в двух шагах отсюда, в салоне, где обсуждается вопрос, объявлять ли безумие Наполеона или регентство Бернадотта. О, Нейппергу нечего бояться!

– Но женщина? Это не Алиса! Кто же это? Боже мой! Неужели…

Ла Виолетт сделал жест негодования и угрозы по направлению к кабинету, где происходила нежная сцена.

– Ее величество императрица! Да, это она, Мария‑Луиза, обманывающая одновременно мужа и Францию! Нейпперг передает ее распоряжения изменникам, сидящим в салоне, а ей сообщает об их надеждах. Она председательствует в этом кабаке на совещании предателей, лишающих Наполеона короны, а разоренную страну защиты.

– Это подло, ла Виолетт! И мы ничего не можем сделать?

– Через неделю, а может быть, и скорее, казаки будут у заставы Клиши; в этом ресторане будут сидеть русские, прусские, английские генералы. Если Париж не будет защищаться, то погибнет вся слава, приобретенная Францией двадцатилетними победами. Нам будут диктовать законы люди, питающиеся капустой и сальными свечами. Ах! Вся моя преданность вам нужна для того, чтобы оставаться здесь, когда там дерутся! Маршал возложил на меня тяжелое обязательство, приказав мне сидеть здесь сложа руки.

– Ла Виолетт, будучи рядом со мной, ты жалеешь о своем доверенном посте, который может стать более опасным, чем ты думаешь?!

– Я не жалею, я повинуюсь маршалу! Все равно мне хотелось бы поломать несколько казацких пик, черт возьми! Скорее пойдемте! Служанка возвращается; ожидая успеха наших замыслов, нам необходимо закончить наш завтрак, не обнаруживая подозрений по отношению к нашим соседям!

Ла Виолетт увлек Екатерину обратно в кабинет, в то время как она в негодовании бормотала:

– О, эта Мария‑Луиза! Решительно, австриячки приносят несчастье Франции.

III

Вечером, накануне того дня, когда герцогиня Данцигская и ла Виолетт завтракали в ресторане дядюшки Лятюйя, Алиса, жена полковника Анрио, была погружена в глубокую меланхолию. Сидя на диване в маленькой, изящно меблированной комнате, принадлежавшей к частным помещениям Тюильрийского дворца, она комкала в руках какое-то письмо.

Император исполнил свое обещание, данное молодой чете, покровительствуемой Лефевром и его женой, и тотчас же после свадьбы Анрио и Алиса заняли видное положение при дворе.

Первый год после свадьбы пролетел для Алисы быстро и показался сплошным праздником. Затем наступила разлука. В Германии шла война, колебавшая трон императора. Анрио последовал за императором в печально окончившийся поход 1813 года.

После короткого свидания с молодой женой полковник снова должен был сесть на коня, чтобы следовать за Наполеоном во всех его битвах в Шампани, наводненной врагами. Бриени, Шампобер, Монмирай, Шато-Тьерри, Вошан, Монтеро были местами блестящих, но мимолетных побед, за которыми следовали непоправимые поражения.

Алиса, разлученная с мужем, окруженная всеми соблазнами пустого и бездеятельного двора, скоро стала предметом ухаживаний некоторых офицеров. Это льстило ее кокетству, но ее сердце оставалось холодно, и она без труда отвергала искания своих поклонников.

Из всех блестящих придворных Марии‑Луизы, окруживших вниманием и поклонением молодую женщину, только одному удалось обратить на себя ее внимание и благосклонность; это был граф Мобрейль, которому Талейран сумел вернуть милость императора. Наполеон был в отсутствии и слишком занят для того, чтобы вспоминать о подвигах бывшего шталмейстера королевы вестфальской и той немилости, в которой он находился.

Мобрейль, изящный и обаятельный кавалер, был в большой милости у Марии‑Луизы. Злые языки говорили, что этому способствовало рекомендательное письмо ее старого поклонника, когда-то застигнутого Наполеоном ночью в ее комнатах, а именно графа Нейпперга. Мобрейлю приписывали много любовных интриг и успехов. Его репутация привлекла, смутила и покорила Алису. К тому же он сохранял тон старого двора, который всем кружил головы.

В легкомысленной атмосфере императорского двора, утратившего в отсутствие Наполеона строгость и суровость, сменившуюся фамильярностью, хотя и прикрытой торжественностью и строгим этикетом, Алиса, лишенная поддержки мужа, не могла долго устоять. Неизбежное падение совершилось быстро и почти неожиданно. Алиса, мягкая и пассивная, скорее позволила взять себя, чем отдалась.

На следующий день она проснулась точно после долгого сна и с ужасом, недовольная и обеспокоенная, спрашивала себя, действительно ли она стала любовницей Мобрейля. Это случилось так внезапно, почти бессознательно. Мобрейль, как большинство счастливых соблазнителей, явился кстати и с таким расчетом сумел использовать психологический момент, который никогда не наступает для менее ловких людей, что Алиса почти сомневалась в действительности своей вины. Однако измена была совершена, и ничто не могло превратить все происшедшее между нею и Мобрейлем в тяжелый сон, рассеявшийся при наступлении утра.

Любовники – это сообщники, заключившие договор, который не может быть нарушен по произволу. Алисе приходилось терпеть Мобрейля. Его ласки и нежные слова были для нее мукой, которой она не могла избежать. Она не могла заставить себя забыть и не думать об Анрио. Его черты, жесты, звуки голоса, взгляд постоянно представлялись ей с необыкновенной ясностью; она вспоминала, как они по утрам, проснувшись, болтали, хохотали и дурачились в своей уютной комнате. В объятиях любовника она снова переживала счастливые минуты, проведенные с мужем. Отдаваясь Мобрейлю, она бывала вяла и пассивна, печаль, угрызения совести, стыд обессиливали ее, но потом вдруг точно пьяная женщина, отбрасывающая от себя всякий стыд, она отвечала на его ласки так горячо, точно беззаветно разделяла его страсть. Но если бы в одну из этих минут опьянения Мобрейль мог, приложив ухо к груди Алисы, услышать то, что говорило ее сердце, бившееся рядом с его сердцем, но не для него, он с удивлением услышал бы имя мужа.

– О, мой Анрио! Как я люблю тебя! Как я хочу любить тебя! – шептало сердце бедной Алисы.

Она насиловала свое воображение, отгоняя действительность и стараясь сохранить мечту. Она в объятиях Мобрейля мысленно обнимала Анрио и искала его поцелуев, обманывая таким образом мужа делом, а любовника – мыслью. Анрио владел ее душой, Мобрейль – только телом.

После таких двойственных ласк Алиса забиралась в какой-нибудь темный угол своей комнаты или зарывалась в подушку и после ухода Мобрейля плакала долго и с наслаждением, призывая отсутствующего мужа, которого она только и любила и любовь и уважение которого готова была купить ценой жизни. Казалось, что в эти часы жгучего раскаяния слезы смывали позор измены. Но когда жизнь принимала обычное течение, к Алисе возвращалось сознание своей преступной слабости, а вместе с ним горькие сожаления, отчаяние и гнев. Она вполне сознавала свою измену: Мобрейлю она принадлежала, и те мысленные ласки, которые она посылала далекому мужу, не могли уничтожить действительных поцелуев любовника.

Эта борьба и эта пытка продолжались до начала февраля 1814 года.

Вдруг Мобрейль перестал приглашать свою возлюбленную на свидания маленькими таинственными записочками, производившими на нее впечатление вызова в суд. Он исчез, не сказав ни слова и даже не попрощавшись. Алиса говорила себе: «Он вернется». Но время шло, не принося никаких сведений ни о месте, где он жил, ни о его стремлении возобновить прерванные сношения. Это внезапное и упорное молчание удивляло Алису.