Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)

Глава I

Зеленые чернила

Клод Меркер сидел один и работал. Пробежав глазами очередной доклад и сделав краткие пометки синим карандашом, он встал с кресла и прошел несколько шагов по громадному кабинету; затем подошел к одному из окон и с минуту полубессознательно смотрел на набережную и реку, едва видневшуюся сквозь бледный туман ноябрьского утра. Потом он опять вернулся к письменному столу с кучей писем, адресованных лично ему, и принялся их читать.

Постучали в дверь. Вошел курьер.

– Господин министр, вас хочет видеть доктор Вотье.

Меркер поднял голову.

– Просите сюда! – приказал он со свойственным ему резким, авторитетным тоном.

Курьер немедленно исполнил приказание. Меркер пошел навстречу посетителю с такой дружеской поспешностью, с какой он не встречал никого другого.

Доктор Вотье был его школьным товарищем и одного возраста с ним. Но доктору, высокому, худому, с бледным лицом, изборожденным на лбу и на щеках глубокими морщинами, с поредевшими на висках и поседевшими волосами, на вид было лет сорок пять; а Меркеру нельзя было дать больше тридцати восьми. Он был широкоплеч, белокурые волосы зачесывал назад, светлые усы подстригал коротко; энергичный орлиный профиль, правильные черты лица, темные глаза, зажигавшиеся блеском из-под светлых густых бровей, привлекали внимание. Они пожали друг другу руку с фамильярным и настоящим радушием, как давние искренние друзья.

– Как поживаешь? Я не мешаю тебе? – спросил Вотье.

– Ты отлично знаешь, что никогда не можешь помешать мне! Садись. Отчего ты с понедельника не приходил?

– У меня много дел. Ты же знаешь, что я один из делегатов на конгресс в Америке, а он начинается через два месяца. Мне надо закончить работу, отредактировать доклады. Разве забыл? Ты же сам устроил, чтобы меня выбрали на этот конгресс, хотя другие профессора Медицинской академии и старше меня…

– Нет надобности быть восьмидесятилетним, чтобы считаться одним из светил французской науки, – сказал Меркер. – Ты отлично знаешь, что я говорю тебе то, что думаю… и что есть на самом деле. Итак, когда же ты уезжаешь и сколько времени пробудешь там?

– Я уезжаю через семь недель и буду в отсутствии месяца четыре или пять. После конгресса я хочу поехать на некоторое время к Каррелю.

– Долго мы тебя не увидим! – резко сказал Меркер.

– Я могу вернуться сразу после конгресса… Или же совсем не ездить, если ты думаешь, что я тебе буду нужен, – спокойно сказал Вотье.

– То есть ты мне пожертвовал бы поездкой, которая составит эпоху в твоей жизни и которой ты страшно интересуешься?

– Жертва не очень большая. То, что я не скажу там, скажу в другом месте. Научная истина неизбежно выйдет на свет. А кроме того, знаешь, Меркер, я, не колеблясь, могу принести тебе еще более серьезную жертву, чем эта. Не забывай, что если я стал тем, что я есть, то только благодаря тебе. Ведь когда я в девятнадцать лет, студентом первого курса, остался после смерти отца без единого су для продолжения учения… Если бы у меня не было такого друга, как ты… Да, если бы у меня не было этого изумительного, несравненного, невероятного счастья – иметь тебя своим другом… Когда я подумаю, что ты сделал тогда… Для молодого человека это совершенно исключительный поступок: ты делился со мной своими деньгами и каждый месяц давал мне столько, что я мог жить и спокойно работать.

Лицо Вотье задергалось от плохо сдерживаемого волнения. Улыбка смягчила властное лицо Меркера, и в его глазах промелькнуло нежное выражение.

– Не стоит без конца вспоминать то, что мы оба прекрасно знаем, – сказал он. – Тогда у меня денег было больше, чем мне требовалось… И… я, очевидно, умел тогда уже судить о людях, если оценил тебя. Ты всегда был моим лучшим или, вернее говоря, моим единственным другом. Я привык, ты сам знаешь, высказывать громко при тебе все, что приходит мне на ум. Так я сделал и сейчас: конечно, четыре-пять месяцев не видеть тебя, не делиться с тобой мыслями, которые я высказываю только тебе, мне будет не очень приятно.

– И мне тоже, – заметил Вотье. – Поэтому я…

– Ах, нет! Пожалуйста, без глупостей. – Меркер снисходительно засмеялся. – Ты поедешь! Не правда ли? Я этого требую. Я хотел поддразнить тебя, говоря, что ты меня бросаешь, и, конечно, ты мне сразу ответил, что при таких условиях ты остаешься… Дорогой мой, с тобой нельзя пошутить! – И он ласково положил руку на плечо друга.

– Ну хорошо, – сказал Вотье спокойнее. – Я поеду. Только как бы ты не заболел в это время, – продолжал он после короткого молчания.

– Зачем мне болеть? Этого со мной никогда не бывает. У меня прекрасное здоровье, ты это отлично знаешь, ведь ты же сам ухаживаешь за мной, точно за умирающим.

– А у тебя все-таки плохой вид. Ты слишком много работаешь. Почему ты не поручаешь всю эту работу секретарям?

Вотье указал на кучу писем, перед которыми сидел Меркер. Тот пожал плечами:

– Потому, что все решительно надо делать самому. А как только поручишь работу кому-нибудь, так уж наверняка что-нибудь да напутают… О! С самыми лучшими намерениями, от усердия, от старательности или от желания хорошо сделать… Все, что я по лености передаю другим, всегда бывает плохо понято, плохо исполнено. Может быть, это самоуверенность, мания, все, что хочешь, но я доверяю только самому себе. Мне нужно две жизни, чтобы все переделать. Я почти не сплю, никогда не разрешаю себе ни одного часа свободы и с большим трудом справляюсь с ежедневной работой. Это вечное мучение, и оно терзает меня. У меня репутация, и, по-моему, справедливая, неукротимо энергичного человека. Я честолюбив и получил полное удовлетворение своему честолюбию; в сорок лет я – министр; года через два, при первом же случае, я это знаю, я буду президентом совета. То, что я тебе говорю, не хвастовство, а истинная правда. Все это правда, но бывают моменты, когда я чувствую себя раздавленным такой жизнью и малодушно мечтаю хотя бы о кратком отдыхе. Пойми меня, друг мой, – я не живу; я – машина для работы… и для представительства. И это меня угнетает больше всего, прямо не могу сказать тебе как, потому что, в конце концов, представительство не нужно. Понимаешь? Совершенно не нужно! Это – декорация, это – парад, неизбежный, но никчемный… Да, я знаю, я сам создал себе такое существование, но, повторяю: это не значит, собственно говоря, жить. Мне незнакомы такие слова, как: бродить, мечтать, веселиться, жить… Да-да, жить! Я прежде всего должен поддерживать свою репутацию. Для всего мира я – черствый, суровый, серьезный человек… Это моя репутация, и я во что бы то ни стало должен продолжать быть таким. Я – на виду, я – на вершине, ты знаешь, мне, подобно Наполеону, нельзя позволять себе резких движений… Вот я и скучаю. Неправдоподобно, а? Скучающий Меркер! Что поделаешь, я не каменный, я не бронзовая статуя, несмотря на все, мне иногда очень хотелось бы жить…

Наступило молчание.

– Женись, – сказал вдруг Вотье.

– Разве у меня есть время? Да, я вижу иногда женщин, которые могли бы мне понравиться. Таких мало, но…

– Жильберта Герлиз, например. Она умная, богатая, хорошенькая женщина; ей не больше тридцати. Она овдовела лет пять назад и достаточно знает жизнь…

– Может быть… Но она меня не любит. А мне некогда ни заставить полюбить себя, ни самому полюбить… Да, конечно, она мне нравится. Должен сказать, что она – единственная женщина, которая, мне казалось, не может надоесть хотя бы месяца три после свадьбы… Такие люди, как я, не созданы для брака… Кто хочет работать, тот нуждается в полной независимости. Я должен смириться с этим. Моя жизнь – это честолюбие, карьера, труд. Только… только мне иногда кажется, что именно такая женщина, как она, могла бы помочь мне.

Несколько минут он был задумчив, затем, по своей привычке пожав плечами, как будто говоря: «А, все равно», – закурил папиросу и стал опять распечатывать конверты.

– Прости меня, – сказал он через некоторое время. – Это почти механическая работа, не мешающая мне говорить.

– Встречается что-нибудь интересное?

– Почти никогда. Анонимные письма, разные глупости, необоснованные ходатайства, бред сумасшедшего. И, девять раз из десяти, сведения, интересные с первого взгляда, но которые оказываются ложными.

– Слушай, – сказал вдруг Вотье, – действительно, у тебя очень плохой вид. Если бы я не выслушал тебя дня три-четыре тому назад, я бы сделал это сейчас. Но тогда я успокоился и знаю, что это только переутомление… Поэтому я советую тебе, и советую очень серьезно, спать побольше. Можешь принимать немного стрихнину.

Меркер пожал плечами:

– Если хочешь, я слыхал, что это средство подбадривает… Но я великолепно себя чувствую.

Он умолк. У него в руках был обыкновенный желтый конверт, на котором зелеными чернилами, крупным круглым почерком были написаны его адрес, фамилия, а наверху слова, трижды подчеркнутые: «В собственные руки». Он вскрыл конверт, вытащил письмо и просмотрел его.

– Опять, – пробормотал он с легкой улыбкой. – Настойчивый!

– Что это такое?

– Это, возможно, что-нибудь значительное, но вероятнее – это пустяки. На, прочти!

Вотье взял письмо. Оно было написано на бумаге в клетку и так же, как и конверт, зелеными чернилами. Он прочел:

«Господин министр!

Это письмо – третье. Если оно не будет иметь никакого успеха, как и два предыдущих, я буду продолжать писать вам каждую неделю, пока не добьюсь того, чего хочу: увидеться с вами.

Сегодня я опять буду ходить взад и вперед вдоль ограды садика у церкви Сен-Жермен-ле-Пре, на углу площади и улицы Аббэ. Я буду вас ждать от десяти до одиннадцати. Это место достаточно людное, чтобы мысль (как бы невероятна она ни была) о какой-нибудь западне не остановила бы вас, и оно достаточно глухое для того, чтобы нашей встрече помешали слишком многочисленные прохожие. Напоминаю вам, что на мне будет черная шляпа с опущенными полями и серое, стального цвета пальто с поднятым воротником. Я всеми силами настаиваю, чтобы вы пришли. Не хочу написать в письме то, что я должен вам сказать и что мне кажется очень важным и для вас, и для меня: я уверен, что вы в этом сразу же убедитесь. И поймите, что для меня было бы невозможно действовать иначе, чем я действую сейчас, для того, чтобы встретиться с вами. Я отлично знаю, что эти романтическо-детские на вид предосторожности кажутся вам смешными и что назначать неизвестному человеку свидание – нагло, подозрительно и нелепо. И все-таки необходимо, чтобы вы пришли. Повторяю, с первых же минут свидания вы поймете все. Я не могу действовать другим образом; иначе наше свидание будет бесполезным. Уверяю вас: вы должны прийти. Я не обманываю вас и не обманываюсь сам: это очень важно! Вот увидите.

Продолжаю писать вам зелеными чернилами: еще одна моя странность, ребяческая и ненужная. Но этот цвет чернил привлечет ваше внимание, и я надеюсь, что если вы хоть сколько-нибудь заинтересуетесь, то всегда отличите мое письмо и прочтете. Если это не так, то, узнав мое письмо, вы будете сразу бросать его в корзину, не распечатывая. Но насколько всем известен ваш характер, я думаю, что вы прочтете… И уверен, что вы рано или поздно придете. Возможно, что это будет скоро. Зачем терять время? Я даже надеюсь, что это будет сегодня вечером».

Подписи под письмом не было.

Вотье, не говоря ни слова, вернул письмо Меркеру.

– Я пойду сегодня вечером, – вдруг решил тот.

– Вот еще! Что за фантазия, – сказал изумленный Вотье.

– Да, пойду! Уже в прошлый четверг, когда я получил предыдущее, второе, письмо, мне захотелось пойти.

– Но ты рискуешь…

– Чем? У меня, конечно, есть враги, как у всех, и в особенности как у всякого преуспевающего политического деятеля. Но я не знаю, кто бы из моих врагов мог серьезно ненавидеть меня. Это все только соперничество, зависть, обиды… От них могут быть небольшие политические подвохи – и только. Нет, друг мой, я в это не верю. Это не мой стиль. Я не создан для мелодрамы! Допустим самое невозможное, что кто-нибудь ненавидит меня так, что готов покуситься на мою жизнь… Тогда, вместо того, чтобы назначать такое странное свидание, на которое я или не приду совсем, или приду с полным недоверием, такой мой «враг» просто-напросто может меня ждать на улице, когда я выхожу, чтобы пешком идти домой, как я это часто делаю. И зачем… Нет!.. Это невероятно! Кто меня так ненавидит? Почему? Это не имеет ни малейшего основания… Клянусь тебе. Это письмо… В нем что-то другое…

– Может быть, это какой-нибудь шутник дурного тона. Ему хочется доставить себе удовольствие мистифицировать видного политического деятеля, он хочет подшутить над Клодом Меркером. Если это так, то он попробует злоупотребить твоей легковерностью и будет рассказывать тебе небылицы или же спрячется и с восторгом будет следить, как ты гуляешь вдоль ограды… А на будущей неделе вся эта история появится в каком-нибудь юмористическом журнале и с комментариями…

Меркер нахмурил брови:

– Шутник? Вот придумал! С Клодом Меркером не шутят. Меня хорошо знают. Я отыщу мистификатора, и он тем или иным способом, но дорого мне за это заплатит. В конце концов, чтобы застраховаться от спрятавшегося мистификатора, я просто проеду сначала через площадь; если я никого не увижу, я не пойду, и меня никто не увидит. Можно еще предположить, что это сумасшедший. Но не похоже, чтобы эти письма писал безумный… А кроме того, знаешь, я так этим заинтересован. Сам не знаю почему, но все это кажется мне очень серьезным. У меня такое впечатление, что тут есть что-то интересное… Небольшая прогулка в десять часов вечера в Сен-Жермен-ле-Пре будет для меня разнообразием среди моих рабочих вечеров и выездов. В этом есть что-то красивое, что-то романтическое, какая-то жизнь. Верь мне, я совсем не наивный мальчик, но оттого, что я не живу, что я работаю без передышки, во мне осталось много детского… Знаешь, эта история немного позабавит меня. А я так этим не избалован!

Вотье поднялся:

– Пора уходить! Я вижу, что ты решился идти сегодня вечером; хочешь, я пойду с тобой?

– Нет! Нет! Тут написано, чтобы я приходил один. Я и пойду. Потеряю час времени. Затем появлюсь на приеме в министерстве иностранных дел. Экипаж будет меня ждать, и в двенадцать я вернусь сюда работать. Приходи завтра утром, я расскажу тебе все, что произойдет… Если вообще произойдет что-нибудь такое, о чем будет что рассказать… До свидания, старина.

– До завтра! Я приду в десять, и ты мне расскажешь разгадку письма, написанного зелеными чернилами, – сказал, улыбаясь, Вотье.

Они обменялись рукопожатиями, и Вотье ушел.

Меркер сложил письмо, опустил его в карман и позвал секретарей заниматься текущими делами. Но мысль о странном свидании всецело владела им в продолжение всего рабочего дня.

Глава II

Свидание

Туман, который слегка рассеялся днем, стал к вечеру еще гуще. Синеватой, мягкой тьмой он неподвижно заполонил улицы, заглушил все звуки, притушил свет фонарей, который сквозь пелену тумана казался рассеянным и каким-то нереальным спектром.

Пробило четверть двенадцатого, когда Клод Меркер остановил экипаж на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа; это был старый фиакр, который он нанял недалеко от министерства. Но его намерение проехать сначала в экипаже, чтобы убедиться, ждет ли его кто-нибудь, оказалось неосуществимым; уже за пять метров ничего не было видно. Он вышел и расплатился с извозчиком; быстрыми шагами дошел до площади, пересек ее и прошел мимо церкви.

Он услышал шаги идущего к нему навстречу человека раньше, чем различил сквозь густую завесу, делавшую ночь еще более темной, его силуэт. На нем было длинное темно-серое пальто, с поднятым воротником, скрывавшим низ лица; опущенные поля шляпы бросали тень на лоб и глаза, скрытые еще круглыми очками с желтыми стеклами.

По необъяснимой причине любопытство, которое привело Клода Меркера на это странное свидание, вдруг исчезло и сменилось, как это часто у него бывало, внезапным приступом раздражения. «Все это ужасно глупо, – с досадой сказал он себе. – Вотье был прав: какой я идиот, что пришел сюда». И он резко спросил человека, который в эту минуту остановился почти на шаг от него и которого он тщетно старался разглядеть:

– Это вы писали мне? Что это значит? Что вы хотите?

– Я был уверен, что вы в конце концов придете, – медленно и совершенно спокойно проговорил он глухим голосом. – И если вы пришли, то не впадайте в раздражение. Все выглядит, конечно, очень мелодраматично и смешно, но я не мог поступить иначе.

«И где я, черт побери, слышал этот голос?» – подумал Меркер.

Незнакомец бросил вокруг себя быстрый взгляд. Эта часть площади была совершенно пустая, и туман закрывал их обоих своими облачными стенами.

– Пойдемте к тому фонарю, – сказал человек, – и вы все поймете.

Меркер, удивленный этим хладнокровием и снова заинтригованный, прошел за ним несколько шагов. У фонаря человек остановился. Он быстро сдвинул за затылок шляпу, отогнул воротник и снял очки.

– Посмотрите на меня, – сказал он, выставляя вперед лицо.

Меркер взглянул на него и сразу не отдал себе ясного отчета в том, что увидел. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Он понял и вздрогнул от изумления.

– Но… как вы похожи на меня! – сказал он. – Вы поразительно похожи на меня!

И на самом деле они были так похожи друг на друга, точно один был портретом другого. У них были не только одинаковые черты, цвет и даже выражение лица, но и одинаково широкие плечи; оба они были одинаково полными, только незнакомец был чуть-чуть повыше ростом.

– Это невероятно! – пробормотал Меркер. – Как будто я стою перед зеркалом. Но все-таки… А-а! – осенило его. – У вас черные усы и темные ресницы! – воскликнул он, заметив эту деталь, из-за которой он, вероятно бессознательно, не понял сразу их полного сходства.

Незнакомец улыбнулся:

– Да, но я такой же блондин, как и вы… Я подумал, что будет осторожнее, если употребить немного краски. Она накладывается и снимается в одну минуту… Теперь вы видите, что я не лгал, когда писал, что вы сразу все поймете…

– Я ничего не понимаю, – прервал его Меркер. – Вы на меня потрясающе похожи, это правда, но…

– Дайте мне возможность вам объяснить, – прервал его в свою очередь незнакомец. – Вы должны пожертвовать на это час времени. Теперь, когда вы меня видели, вы не откажете… и, уверяю вас, вы не пожалеете об этом…

– Хорошо, – сказал Меркер. – Я не знаю, что вы мне скажете… И не знаю, кто вы…

– Я вам это скажу. Кроме того, мое имя не имеет большого значения, и не подумайте хоть на минуту, что я собираюсь поведать вам какую-нибудь трогательную тайну моей или вашей семьи. Все дело только в том вещественном и неоспоримом факте, что мы исключительно похожи друг на друга. Но здесь, на площади, нельзя говорить спокойно. Надеюсь, согласитесь зайти ко мне. Я живу рядом, во вполне приличном отеле.

– Хорошо, идем к вам, – не колеблясь, сказал Меркер; простая и открытая манера незнакомца произвела на него хорошее впечатление.

Приключение становилось любопытным, и ему нравилась эта странная таинственность. Он все более и более увлекался и шел за незнакомцем, размышляя, к чему тот клонит.

Через пять минут они вошли в приличный и на вид тихий отель. Незнакомец взял ключ, назвал себя. Меркер не расслышал его имя. Мужчина в пальто отпер дверь своей комнаты в первом этаже. Он ввел гостя в комнату, зажег свет, предложил Меркеру кресло и затопил камин, в котором были уже приготовлены дрова.

Меркер, сидя в красном кресле, машинально осматривал аккуратно убранную и очень банальную комнату.

– Эта комната в стороне, и никто не услышит наш разговор, – сказал незнакомец, подходя к зеркалу с мокрым полотенцем. Он провел им по бровям и ресницам. Когда незнакомец повернулся к Меркеру, тот не мог опять не вздрогнуть: этот человек теперь, без шляпы и с белокурыми, как у него, волосами и усами, еще больше, чем в сумраке улицы, походил на его собственное зеркальное отражение.

– Подойдем к зеркалу, – с нетерпеливой интонацией сказал Меркер.

– Если хотите.

С минуту они стояли рядом перед большим немного мутным зеркалом.

– Поразительно… – тихо пробормотал Меркер.

– Я кажусь немного выше вас, но это потому, что у меня повыше каблуки на сапогах, – спокойно объяснил незнакомец, – тоже из предосторожности; мне хотелось, на всякий случай, не пропустить ни одной детали.

– Итак, – сказал Меркер, – жду объяснений. В чем дело?

– Вот! – Незнакомец сел против него, вынул из кармана бумажник, а из бумажника – сложенный напечатанный листок и протянул его Меркеру. – Будьте добры, потрудитесь прочесть сначала это.

Меркер взял листок и развернул его. Это оказалась статья, вырезанная, по-видимому, довольно давно из какого-то журнала: название журнала не указано. Он прочел:

«Смесь

Фабрика двойников

Такая фабрика существует в Америке и снабжает весь мир. Ею управляет некто господин Тюркей. Сей уважаемый джентльмен основал ее несколько лет тому назад и сумел повести это важное дело с энергией и умом, необходимыми для полного развития такого отличного предприятия.

Произведения этого дома превосходного качества и вне конкуренции. Нельзя в этом роде сделать ничего лучшего. Господин Тюркей довел его до пределов совершенства. Превосходные исполнители, сотрудничество которых он оплачивает, как говорится, на вес золота, способны на труднейшие превращения и могут брать на себя задачи людей, занимающих самые видные положения, играть самые сложные и самые щекотливые роли без риска выдать себя. Они умеют быть двойниками любых видных лиц, как самых индивидуальных, так и самых тусклых, и ни самые близкие друзья, ни самые ярые враги никогда не отличат их от тех, кого они изображают.

Господин Тюркей джентльмен во цвете лет, очень спокойный и воспитанный.

– Не могу вам точно сказать, – ответил он на мой вопрос, – но знаю, что давно зародилась у меня эта мысль. Помните роман французского писателя Жюля Верна? Я забыл его название… Дело происходит в Америке, во время войны против рабства. Там действуют два брата, абсолютно похожие друг на друга; они совершают всякие преступления и устраивают друг другу алиби, по всей видимости совершенно бесспорные. Это, может быть, дало толчок моей мысли. Остальное созрело, когда я стал прислушиваться к жалобам людей, стоящих высоко и чувствующих себя несчастными оттого, что у них совершенно нет ни минуты покоя. Я подумал обо всем, что можно из этого извлечь, и принялся за работу. Это был долгий и тяжелый труд, уверяю вас. Надо было иметь солидный основной капитал, чтобы завести дело на широкую ногу, чтобы устроить негласную рекламу и безукоризненно исполнить первые заказы. В особенности сложно было достать верных, преданных, честных и умных сотрудников.

Должен сказать, что клиенты появились очень быстро и почти сами собой. Эти люди так измучены разными светскими обязанностями, выездами, зваными обедами и всякими скучными сборищами, от которых они не смеют отказаться просто из уважения, что в большинстве случаев они с восторгом принимали предложения моих представителей. Некоторые лица отнеслись к моему начинанию вначале с недоверием, но когда поняли, насколько мои служащие достойны полного доверия, когда воочию увидели, как в гостиной к ним подходил какой-нибудь их старинный друг, садился рядом, говорил о семейных делах, а они и заподозрить не могли, что это был двойник, поставленный мною, – тогда и они были завоеваны. Поскольку все мои служащие неболтливы, усердны и очень деликатны, а все мои клиенты – люди избранного общества и хранят в собственных интересах полное молчание о наших отношениях, то мое предприятие достигло успеха и процветает.

– Можно вас спросить, как вы действуете?

– Очень просто: новый клиент обращается ко мне и просит дать ему двойника. Конечно, это весьма богатый человек, и так как теперь мое положение в обществе очень солидно, то это человек, делающий карьеру. Понимаете? Он только что каким-нибудь образом выдвинулся. Поэтому ему надо выезжать, бывать на светских собраниях, на званых обедах. По общепризнанному мнению, это – единственный способ поддерживать свою славу и раздувать свое значение. Правда ли это или нет, но в это верят, и так все поступают… Но от этого страдает работа, а также и здоровье: вечная усталость и слишком обильная еда на званых обедах. Вот тут-то и надо подумать о двойнике. Новая знаменитость обращается ко мне, и я свожу его с одним из моих артистов, приблизительно одного роста с ним и похожего на него. Если у меня нет того, что надо, под рукой, я начинаю поиски и нахожу… И через два, самое большее три месяца мой агент, все время следивший за клиентом, мало-помалу воспринимает его внешность, он усваивает его манеры, жесты, особенности. У него, конечно, такие же костюмы, и он очень удовлетворительно представляет его на официальных торжествах, на свадьбах, похоронах, даже на парадных обедах, а тем временем оригинал спокойно работает в халате и в туфлях у себя перед камином.