Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Глава 3

В Екатеринбурге Голощекин встречал Яковлева у подножки вагона. Яковлев узнал его сразу, хотя за те годы, что они не виделись, Голощекин заматерел, на его лице появились уверенность и холеный лоск. Он был в кожаной тужурке и такой же кожаной фуражке с красной звездой на околыше. Только черная бородка и короткие усы остались неизменными. Рядом с ним находилась большая группа одетых в кожаные тужурки людей. Голощекин крепко пожал руку Яковлеву, отступил на полшага и, оглядев его с ног до головы, сказал не то с восхищением, не то с завистью:

– А я бы тебя не узнал. Ты стал слишком европейским, вид у тебя совершенно буржуазный.

Яковлев был в коротком дорогом пальто и шляпе, белой рубашке с галстуком и действительно походил на буржуа или зажиточного мещанина. Он любил красивую одежду и умел хорошо одеваться. Первую фразу Голощекина он пропустил мимо ушей, ожидая, что тот скажет дальше. Но Голощекин молчал, а Яковлев не знал, о чем с ним говорить. Пауза затягивалась и становилась неловкой. Оба это понимали, и Голощекин первым нарушил молчание.

– Ты когда-нибудь был в Екатеринбурге? – спросил он.

– Не довелось, – ответил Яковлев. – Все было как-то не по пути.

– Я приготовил тебе экскурсию. Мотор стоит у вокзала.

Голощекин показал рукой на вокзальные ворота, около которых виднелся черный легковой автомобиль. Яковлев с минуту раздумывал, стоит ли ему ехать, потом сказал, усмехнувшись:

– Хорошая идея. После унылого однообразия вагона смена впечатлений даже полезна.

Экскурсия по Екатеринбургу оказалась очень короткой. Проехав по нескольким улицам и набережной Исетского пруда, автомобиль остановился у гостиницы, прозванной в городе почему-то американской. Яковлев с нескрываемым удивлением посмотрел на Голощекина, ожидая подготовленный заранее сюрприз.

– Мы тут приготовили для тебя обед, – сказал Шая, распахивая дверцу автомобиля. – Столичных гостей надо принимать с подобающими почестями. Заодно хочу познакомить тебя с нашими товарищами.

Голощекин вышел из машины и жестом пригласил Яковлева. Тот молча пожал плечами и шагнул вслед за ним. Голощекин повел его на второй этаж, в комнату номер десять, где уже находилось несколько человек. Комната была просторной и светлой, посреди нее стоял большой стол, застеленный бело-голубой клетчатой скатертью. Яковлев оглядел сначала комнату, потом перевел взгляд на екатеринбуржцев. Одного из них, Белобородова, он знал. Тот приезжал однажды в Уфу и жаловался на отца, имевшего не то магазин, не то лавку и отказывавшегося ему помогать. Поэтому и запомнил его Яковлев. Оказалось, что Белобородов является председателем Уральского Совдепа. Кроме него в комнате находились Юровский, Сафаров, Войков и чем-то похожий на лису остролицый Авдеев. Все – комиссары Уральского Совдепа.

Сели за стол. В комнату тут же вошли две официантки, принесли обед. На первое был выглядевший аппетитно уральский борщ. Глядя на него, Яковлев почувствовал легкий голод. Все ожидали, когда он, как представитель Москвы, начнет разговор, но Яковлев молча взял ложку и начал есть. Голощекин, выждав небольшую паузу, тоже принялся за еду, но, отхлебнув ложку борща, сказал:

– Три дня назад со мной по телеграфу связывался Свердлов, предупредил о твоей миссии и распорядился встретить тебя.

– Спасибо, – сказал Яковлев, продолжая есть. – Яков Михайлович очень заботливый человек.

– Я вижу, что ты недооцениваешь ситуацию, – задетый внешним безразличием Яковлева, заметил Голощекин. – В Тобольске она очень сложная. Там находятся наши люди, но, как я узнал, из Омска в Тобольск собираются послать свой отряд. Они хотят перевезти царскую семью к себе. Непонятную политику ведет Кобылинский. Он по-прежнему считает себя ответственным за судьбу семьи, но ответственным перед кем? Временного правительства давно нет, нам он не подчиняется. Не исключено, что он попытается со своим отрядом вывезти семью из Тобольска и переправить за границу.

– А почему, собственно, вас так интересует семья? – Яковлев оторвал глаза от тарелки и в упор посмотрел на Голощекина. – Это дело Москвы, она им и занимается.

– Как почему? – удивился Голощекин. – Семья находится на территории Уральского совета. Мы несем ответственность за все, что происходит в его границах. Свердлов поручил нам быть с тобой в постоянном контакте и оказывать повседневную оперативную помощь.

– Когда поручил? – как можно спокойнее спросил Яковлев и отодвинул тарелку.

– В день твоего отъезда из Москвы. Вчера он снова подтвердил свое поручение.

Яковлев понял, что о миссии, которую он считал строго секретной, знает весь Урал. «Зачем это Свердлову? – недоумевал он. – Для чего он подключает Уральский совет и всю уральскую ЧК? И почему не ставит в известность меня? Почему не предупредил об этом меня еще в Москве?» Ответа на эти вопросы он не находил.

– Мы решили послать вместе с тобой в Тобольск Авдеева, – сказал Голощекин и кивнул в сторону сидевшего с края стола остролицего чекиста. – Он будет нашим представителем.

– Мне достаточно своих людей, – заметил Яковлев. – В Тобольске ведь уже находятся ваши представители.

Ему не хотелось иметь рядом с собой соглядатаев, но он уже понял, что с момента прибытия в Екатеринбург вся операция будет развиваться не так, как он ее задумал.

– Авдеев едет по нашему поручению и по согласованию со Свердловым, – сухо заметил Голощекин. Поведение Яковлева все больше начинало раздражать его. Это не ускользнуло от внимания Яковлева.

– Скажи, Шая, – спросил Яковлев, намеренно переводя разговор на другую тему, – много раз тебе приходилось бывать в таких переплетах, как тогда в Уфе?

– Много, – ответил Голощекин. – И в ссылке довелось побывать, и за границей тоже.

– Про заграницу я знаю, – сказал Яковлев. – А вот про то, как приходилось здесь, слухов доходило мало. За границу сообщали только о самом важном.

– После февраля мы со Свердловым организовывали в Екатеринбурге Совет рабочих и солдатских депутатов, – сказал Шая. – Потом он уехал в Петроград, а я остался здесь. – Голощекин на несколько мгновений замолчал и добавил: – В нашем Совете все люди надежные. У меня нет никаких сомнений в том, что в Екатеринбурге мы раздавим любую контрреволюцию. Она не сможет здесь поднять голову.

– Спасибо за обед, – Яковлев поднялся из-за стола. – Было приятно повидать старых друзей и познакомиться с теми, кого не знал.

Остальные тоже встали. Авдеев подошел к Яковлеву и остановился около него. Яковлев понял, что с этой минуты он будет следовать за ним как тень. Свердлов об этом распорядился или Голощекин, теперь уже не имело значения. Это приходилось принимать как неизбежность.

Уральские чекисты проводили Яковлева до вагона и еще долго стояли на перроне, глядя вслед удаляющемуся поезду. Они так и не поняли, что из себя представляет чрезвычайный комиссар. Слишком уж скрытным и недоступным показался он им. И Голощекин подумал, что у него с Яковлевым могут еще возникнуть непредвиденные проблемы.

Остановка в Екатеринбурге произвела неприятное впечатление и на Яковлева. Он вдруг понял, что за его спиной началась серьезная игра. Не приходилось сомневаться в том, что ее затеял Свердлов. Но какую цель преследовала эта игра, он не знал. Это настораживало и заставляло продумывать каждый шаг. Яковлев даже повеселел, предчувствуя неминуемые острые ощущения. Словно ему опять предстояло брать банк или почтовый поезд.

Едва поезд тронулся от Екатеринбургского вокзала, как в купе к Яковлеву явился Авдеев. Остановившись у двери, он начал глазами обшаривать полки, пытаясь найти место, где мог бы устроиться. Яковлев вызвал к себе своего помощника Глушкова, отвечавшего за размещение команды в поезде, и сказал, глядя на Авдеева:

– Николай Михайлович, найдите, пожалуйста, место для этого товарища. Он едет с нами до Тобольска.

Авдеев с недоумением посмотрел на Яковлева, но Глушков взял его за локоть и повел с собой. Яковлев закрыл дверь купе и до самой Тюмени не выходил из него. В Тюмени его встречал старый друг по многим нападениям на почтовые поезда и банки Петр Гузаков. С ним было около полусотни таких же, как он, проверенных боевиков, а проще говоря, отчаянных головорезов. Они молча обнялись, и Яковлев понял, что он выполнил все поручения, отданные ему еще из Москвы. Недалеко от вокзала стояло несколько тарантасов, запряженных лошадьми. Гузаков провел Яковлева к одному из них, и вся кавалькада направилась в Тобольск. Куда сел Авдеев, Яковлев не посмотрел. Он отдал его на попечение Глушкова.

– Деревни все проверил? – спросил Яковлев, когда, миновав городские дома, тарантас выехал на гулкий деревянный мост через Туру. Лед на реке стоял еще прочный, и это успокоило его.

– До самого Тобольска, – ответил Гузаков. – Особенно Покровку и Иевлево. В каждой деревне оставил своих людей. Насчет лошадей и повозок договорено.

– Ночевать будем в Иевлево? – Яковлев поежился и плотнее натянул на колени полу своего короткого пальто. После теплого вагона ехать в открытом тарантасе оказалось холодно.

Гузаков скосил на него глаза, попросил приподняться, сунул руку под сиденье и достал новенький парусиновый дождевик.

– Надень, – сказал он, протягивая дождевик Яковлеву. – Пока доедем до Иевлево, будешь грязный как черт. Да и теплее в нем, продувать не будет. У тебя пальто барское, в таком только в городе щеголять.

Гузаков говорил это с нескрываемым восхищением. Ему нравилось, что из простого уфимского парня Яковлев превратился в заграничного щеголя. Он гордился доверием Яковлева и готов был выполнить любое его задание. Яковлев натянул дождевик на пальто и сразу стал похож не на щеголя, а на деревенского писаря. Если бы еще поменял шляпу на крестьянскую шапку, мог сойти и за возницу. Гузаков всегда отмечал про себя невероятную способность Яковлева мгновенно перевоплощаться. Эта способность не раз выручала его во время облав и ухода от жандармов.

– Ночевать будем в Иевлево, – сказал Гузаков, одобрительно посмотрев на закутавшегося в дождевик Яковлева. – У крестьянина Мезенцева. У него самая подходящая изба. Я поселил к нему наших людей.

Яковлев еще в Москве детально продумал весь путь, который придется проделать из Тобольска до железной дороги вместе с царской семьей. Рассчитал количество повозок, необходимых для перевозки семьи и охраны, наметил посты для каждой деревни, организовал предварительную разведку на всей трассе. Надо было учесть все. И возможность похищения царя монархистами, которых, вне всякого сомнения, осталось в России немало, и предотвращение каких-либо митингов и стихийных выступлений, и просто встреч царя с жителями деревень. Главным условием этого была тайна операции. Но Уральский Совдеп сделал ее всеобщим достоянием и не только послал в Тобольск свой отряд во главе с комиссаром Заславским, но и определил соглядатая. Яковлев обернулся. Авдеев сидел в повозке, ехавшей сзади. Яковлев почему-то подумал, что именно там он и должен находиться. Обязанность соглядатая все время держать в поле зрения наблюдаемого.

– Дорога до Тобольска проезжая? – спросил Яковлев.

– Днем уже сильно развозит, но проехать можно, – ответил Гузаков. – На Иртыше лед стоит еще крепкий.

– Ты и на Иртыше был? – удивился Яковлев. Он категорически запретил Гузакову появляться в Тобольске до своего приезда. Его могли узнать, и это сразу вызвало бы ненужные подозрения.

– Был, – усмехнулся Гузаков. – Но реку не переезжал. На Тобольск смотрел с левого берега. Кремль там красивый. Белокаменный. И церкви хорошие.

Петра Гузакова Яковлев знал по Уфе еще с юности. Шаю Голощекина на митинге в железнодорожных мастерских они охраняли вместе. В первых экспроприациях железнодорожных касс и почтовых вагонов участвовали тоже вместе. Но потом Петр привел в группу боевиков своего младшего брата Михаила – веселого, улыбчивого и безрассудно отчаянного парня. Во время нападения на самарских артельщиков Петра ранило, его удалось спрятать и спасти. А Михаила схватили жандармы. Суд приговорил его к смертной казни. Яковлев подготовил побег Михаила, передал ему в тюрьму три браунинга. Но после долгих раздумий Михаил бежать отказался, сказал, что больше не хочет марать руки в невинной крови. Михаила казнили. Яковлев посчитал тогда это признаком малодушия и предательством интересов революции. Но в эмиграции уже не осуждал Михаила с такой категоричностью. Ведь жандармы и почтовые служащие, которых убивали боевики, честно выполняли свой долг перед государством и обществом. Яковлев никогда не забывал о первом убитом им жандарме, отце шестерых малолетних детей. За границей он часто думал о том, что повзрослев, они начнут мстить революционерам. С их стороны это будет всего лишь справедливый суд.

– Ты знаешь, – повернувшись к Гузакову, сказал Яковлев, – в последнее время я несколько раз видел во сне твоего брата Мишку. Жаль парня. Иногда даже думаю – зря мы втянули его в это дело. Ему бы жить да жить.

– Никто не знает, сколько нам с тобой жить осталось, – ответил Гузаков.

– Чего это ты так? – Яковлев с улыбкой посмотрел на своего боевого товарища.

– А ты посмотри, кто прибирает дело революции к своим рукам. Или не видишь?

Яковлев опустил голову, на несколько мгновений молчаливо задумался, потом сказал:

– Пока еще видно далеко не все. Учредительное собрание, на которое мы с тобой надеялись, разогнали. Но в революции есть ближайшие цели и главная перспектива. Скоро, очень скоро все прояснится. Знаешь, как раньше говорили: «Судите его по делам его».

– По делам и будут судить, – хмуро ответил Гузаков.

Колонна двигалась быстро. К обеду она была в Ялуторовске, где сменили лошадей, а поздно ночью в Иевлево. Яковлева с Гузаковым ждали в доме крестьянина Мезенцева. Яковлев с трудом слез с повозки, еле разогнул затекшие ноги. В своем модном городском пальто он замерз, дождевик предохранял его от грязи, но не от холода. Всю дорогу от Ялуторовска до Иевлево с неба сыпалась то снежная крупа, то моросил мелкий дождь.

Поздоровавшись за руку с каждым из встречавших его головорезов Гузакова, Яковлев сделал несколько шагов по двору, разминая мышцы. Возницы стали распрягать взмыленных, выбившихся из сил лошадей, а Яковлев с Гузаковым прошли в дом. Хозяин избы, молодой, широкоплечий мужик с широкой, аккуратно подстриженной русой бородой, стоя у порога, поклонился им в пояс. Его жена, тонкая женщина в темной кофточке с высокими плечиками и длинной, черной, как у монахини, юбке, зачерпнув из кадушки ковшик воды, помогла гостям умыться, потом их усадили за стол. Еда была скудной: квас с редькой, мелкие жареные карасики и несколько ломтей черного хлеба. Показывая рукой на стол, хозяин сказал:

– Извините, Ваше Превосходительство, что большего не поставили. Но сейчас Великий пост, а мы люди крещеные.

– Чего извиняетесь, – ответил Яковлев, усаживаясь на табуретку. – Мы такие же крещеные русские люди, как и вы. – Он поднял глаза на хозяина и, посмотрев ему в глаза, спросил: – Почему ты называешь нас превосходительствами?

– А сейчас не знаешь, кого как называть, – ответил хозяин. – Бога вроде отменили, господ тоже. Одни превосходительства и остались.

В глазах хозяина вспыхнули плутоватые искорки. «Ушлый мужик, – подумал Яковлев. – Впрочем, каждый русский мужик себе на уме. Это давно известно. Вечером накормит, в постель уложит, а ночью в этой же постели зарезать может». Похлебав квасу и обглодав несколько карасиков, Яковлев лег спать. Встал он рано, когда небо над селом едва начало светлеть. Но весь отряд уже был на ногах. Во дворе слышались мужские голоса, гремели укладываемые в повозки винтовки. Яковлев вышел на крыльцо, картинно потянулся, затем не спеша обошел двор, осмотрел усадьбу, вышел на улицу. Через день-два в этом доме должен будет ночевать царь. Надо было еще раз внимательно прикинуть, куда поставить охрану, чтобы оградить бывшего монарха от тех, кто захочет с ним пообщаться или хотя бы на него посмотреть.

А полчаса спустя кавалькада уже неслась по Тобольскому тракту. К городу подъехали вечером. Солнце уже село, оставив на холодном небе широкую полосу кровавой зари. На высоком правом берегу Иртыша красовался белокаменный кремль с куполами церквей. Заря подсвечивала его, выкрашивая стены розовым светом. Картина завораживала, и Яковлев замер, любуясь кремлем и раскинувшимся у его подножья городом. Потом дал команду переправляться через Иртыш. С Российским Императором он должен будет встретиться завтра. Яковлев много раз мысленно представлял эту встречу, старался предусмотреть все мелочи, в том числе и то, как будет разговаривать с Государем и его семьей. Ему казалось, что уже давно подготовился к ней. Но сейчас почему-то разволновался. Он хорошо понимал, что даже отстраненный от власти Император в душе оставался властелином. И эта никому не видимая граница между царем и им, несмотря на дарованное революцией равенство, была непреодолимой.

Глава 4

В Тобольске Яковлев велел остановиться у губернаторского дома, где с августа прошлого года жила семья свергнутого Императора. Дом стоял за высоким забором, но окна второго этажа возвышались над ним, открывая тем, кто за ними находился, всю улицу, скверик на другой стороне ее и церковь за ним. Яковлев бросил быстрый взгляд на дом и окна, надеясь увидеть хотя бы чей-нибудь мимолетный силуэт. Но окна были завешены плотными шторами, по всей вероятности, это было предписано охраной. Наискосок от губернаторского дома стояло большое, тоже двухэтажное здание, в нем разместился солдатский комитет отряда особого назначения. Об этом комитете и его председателе Матвееве Яковлеву еще в Москве рассказывал Свердлов. У Матвеева были постоянные трения с начальником отряда Кобылинским. Яковлев понимал, что с Кобылинским, привыкшим к дисциплине, договориться будет легче, чем с солдатской вольницей, почувствовавшей свою силу. Поэтому решил начинать свои знакомства с комитета. Ведь с того момента, как Яковлев оказался в городе, он стал в нем самым высоким представителем советской власти. Все революционно настроенные солдаты теперь должны подчиняться только ему. Сняв заляпанный грязью дождевик и положив его в повозку, он направился к комитетчикам.

В большой комнате на нижнем этаже сидело около десятка людей в форме солдат царской армии, но без погон. Увидев на пороге Яковлева, все они, как по команде, повернулись к нему. Яковлев переступил порог, закрыл за собой дверь и громко произнес:

– Я – чрезвычайный комиссар советского правительства Яковлев. Прибыл в Тобольск по поручению Ленина и Свердлова. Могу я видеть председателя солдатского комитета?

Из-за стола тут же поднялся высокий сухопарый молодой солдат с узким лицом и настороженным взглядом. Несколько мгновений он молча рассматривал гостя, потом потребовал предъявить документы. Яковлев, помедлив, достал из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, вытащил из него аккуратно сложенный вчетверо лист белой бумаги и протянул сухопарому. Под словом «Мандат» там было написано, что предъявитель сего документа является чрезвычайным комиссаром советского правительства и направляется в Тобольск с особым поручением. Все отряды, сформированные Советами рабочих и солдатских депутатов в Тобольске, Омске, Екатеринбурге, а также отряд особого назначения, возглавляемый Е.С. Кобылинским, должны беспрекословно выполнять распоряжения Яковлева. О целях своего прибытия он проинформирует комиссаров и командиров отрядов лично. Под текстом стояли подписи Ленина и Свердлова и печати Совнаркома и ВЦИК.

Сухопарый, прочитав бумагу, еще некоторое время смотрел на нее, перевернул на обратную сторону, покрутил в руке, потом протянул Яковлеву и сказал:

– Я – председатель солдатского комитета отряда особого назначения Матвеев. И мне очень хотелось бы знать о цели вашего приезда.

– Вот о ней я и хочу рассказать, – произнес Яковлев, пряча мандат в карман. – Но не вам одному, а всему комитету отряда. Когда мы можем собраться?

– Через час, – сказал Матвеев. – Многие члены комитета на дежурстве, некоторые в городе.

– Хорошо, я подожду. А пока, если не возражаете, я бы хотел осмотреть весь этот дом. Кстати, было бы неплохо, если бы на встречу пришел Евгений Степанович Кобылинский.

Возражений не было. Матвеев отправился собирать комитет, а Яковлев тем временем не спеша осмотрел оба этажа дома. Он хотел узнать, нельзя ли ему самому поселиться здесь. Здание находилось напротив губернаторского дома, где содержалась царская семья. Под рукой оказывался и солдатский комитет, значит, легче было завоевать доверие комитетчиков. Одно неприятно – каждый твой шаг находился под их наблюдением. Но Яковлев привык быть осторожным.

На втором этаже было шесть комнат, и Яковлев решил, что одну из них они с Гузаковым могут занять без всякого ущерба для солдатского комитета. Когда он спустился вниз, комитет в полном составе уже ждал его в гостиной. За столом сидел офицер в полковничьей форме, но без императорских вензелей на погонах. Он был примерно одних лет с Яковлевым, гладко выбрит, его узкие ладони с тонкими длинными пальцами походили на руки музыканта. Полковник посмотрел на Яковлева спокойным взглядом выразительных серых глаз и встал из-за стола.

Яковлев подошел к нему, протянул руку и произнес:

– Чрезвычайный комиссар советского правительства Василий Васильевич Яковлев.

Кобылинский, щелкнув каблуками, вытянулся в струнку и отрапортовал:

– Начальник отряда особого назначения полковник Кобылинский.

Яковлев пожал его ладонь, которая оказалась не по-интеллигентски сухой и сильной, и чуть заметно улыбнулся. Ему хотелось с первого же момента произвести приятное впечатление на полковника. Кобылинский сделал жест рукой, приглашая садиться. Яковлев, осторожно отодвинув стул, сел за стол. Остальные члены комитета тоже сели, но места всем не хватило, пришлось приносить из соседних комнат стулья и ставить их у стены. Все с молчаливым, настороженным любопытством уставились на Яковлева. Он сделал паузу, поочередно рассматривая лица сидевших, и, почувствовав, что ожидание начала разговора переходит в напряжение, сказал, откинувшись на спинку стула:

– Вы здесь находитесь уже восемь месяцев, за это время в стране сменилась государственная власть. Россия вышла из войны, солдаты возвращаются домой, и вы, по всей видимости, тоже устали. – Он снова обвел взглядом сидевших за столом, ожидая реакции на свои слова, но ни на одном лице не увидел ничего, кроме угрюмой настороженности. – Временного правительства, которое платило вам жалованье, давно нет. Но вы честно и с высоким достоинством несете свою службу, и советское правительство хотело бы рассчитаться с вами.