Российская интеллигенция, новые элиты и нравственное лидерство. Социально-этические этюды

© С. А. Емельянов, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

Посвящается тем, чьи имена не упомянуты.

Вместо предисловия

Согласно классическим канонам, предисловие должно заинтересовать читателя и возбудить непреодолимое желание прочитать или хотя бы перелистать печатное произведение до последней страницы.

Быть может, книги в большей степени изменяют мировоззрение не читателей, а самих авторов. Данный философско-публицистический труд развивает, расширяет и углубляет положения трех последних работ «Феноменология русской идеи и американской мечты» (2009), «Сколько стоит русская идея?» (2012) и «Русская идея и звуки вечности. Социально-эстетические этюды» (2016).

Русская идея относится к числу нетленных проблем, для воплощения которой требуется особый «человеческий фактор». В данной работе рассматривается прошлое, настоящее и будущее (интеллигенция, элита и нравственное лидерство) субъективного фактора в реализации русской идеи и идеалов вообще.

Великие истины слишком важны, чтобы быть новыми. Только практическая материализация идеалов пробуждает человеческое в человеке и делает его «мерой всех вещей».

Тенденции и события последних месяцев текущего 2017 года внушают чувство озабоченности за судьбу Отечества и подтверждают справедливость данного теоретического положения.

Усиленно насаждаемая мифология «успеха», индивидуализма и эгоизма разламывает духовный мир личности и делает ее послушной и пригодной для вовлечения в грязные политические игры. Умные индивиды отъехали, гордые погибли, а оставшиеся смотрят «Дом-2». Кто хочет – не может, кто может – не хочет, а кто хочет и может, тому не дают.

Речь идет не о светлом будущем, а о духовном оздоровлении России-Китяжа здесь и теперь. И оздоровит ее не ООН, а восстановление и формирование нравственного корня в настоящем человеке.

Автор выражает благодарность за содержательно-психологическую поддержку проф. Ионину Г.Н., проф. Мисонжникову Б.Я, проф. Потееву М.И., экс-депутату Законодательного Собрания Санкт-Петербурга Черных А.Н., директору центра гуманитарных программ Васильеву В.В., директору издательства «Алетейя» Савкину И.А., писателю Добровольскому Л.О. и журналисту Евглевскому Я.Н.

Отдельной золотой строкой следует обозначить финансовую помощь в реализации данного издательского проекта Поэта и хорошего человека Егорова Николая Васильевича.

Особенно благодарю дорогих родителей – за то, что они позволили природе на мне отдохнуть, а также критиков и недоброжелателей, которые помогали расти над собой.

Интеллект и интеллигенция

В великой и самой протяженной стране России, раскинувшейся от Камчатки до Калининграда есть долгая традиция употребления слова «интеллектуал» в статусно-положительном смысле. Конкурирующей проблемой могла быть только «интеллигенция» с постоянными поисками самоопределения. Слова «интеллигенция», «интеллектуал» и «интеллект» не являются канцеляризмами и происходят от лат. «intellectus» – разумение, понимание, рассудок. По совокупности обстоятельств понятие «интеллектуал» вытесняется термином «интеллигенция». За различием слов скрывается качественное отличие сущностей. В интеллигенте обычно больше человека, чем интеллекта.

Идейно возбужденная интеллигенция употребляет два-три процента ресурсов сознания как «осознанного бытия» (К. Маркс) преимущественно в мирных целях. «Бытие определяет сознание» – читается в обе стороны. Быть может, бытие и определяет сознание, пока последнее не овладеет искусством отчуждения. Далее сознание периодически игнорирует бытие. Общий интеллектуальный тонус и умственный профессионализм порождают духовные ценности. Все судьбоносные сдвиги инициировались отражающим бытие сознанием.

На перманентно загнивающем Западе мыслящая в пределах личной убежденности интеллигенция – это, прежде всего, представители умственно-мозгового труда с высоким IQ, полетами личной эрудиции и философией успеха. Принятый в российское подданство Екатериной II-й коренной житель русской Пруссии И. Кант использовал слово «интеллигенция» для обозначения «высшего мыслящего существа» (hochste Intelligenz).

Активный служитель музы Клио О. Кошен был абсолютно уверен, что приоритетную роль во Французской революции играл узкий круг интеллектуалов, сложившийся в философских обществах, академиях и клубах. Победившая элита игнорировала традиционно-народные ценности и исторические святыни, провозгласила принципы Свободы-Равенства-Братства и последовательно освящала ими «врагов народа» при помощи гильотины. Казней стало так много, что люди снова начали смеяться.

Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Высокий царь Петр I любил шагать широкими шагами. Крупный немецкий интеллектуал и автор математического доказательства существования Бога Г.В. Лейбниц подсказал первому лицу российской империи здоровую гражданскую идею создания Университета в тесной увязке с Академией наук. Решающий довод (ультима рацио) – в не совсем передовой России научные учреждения должны экстраполировать знания в сословную массу и поднимать ее культурно-политический уровень.

После умеренно-великой французской революции и трагической гибели во время приема водных процедур «друга народа» Марата от руки гуманистки Шарлотты Корде с Просвещением связывались такие важные понятия, как реформа, образование и религия в пределах разума. Российская культура становится просветительской. Тайным вдохновителем и в допустимой степени организатором движения было масонство, которое выработало принципы радикального 1793 года и активно их реализовывало.

Царица Екатерина-II серьезно опасалась, как бы французская мода не превратилась в «эпидемию». Поэтому сложности в масонском крыле российских интеллектуалов были по-своему закономерны. Государыня в своем либеральном «Наказе» краеугольным камнем российской системы объявила самодержавие и не могла, естественно, совместиться с «дружескими учеными сообществами», возжелавшими оппонировать власти, выдвигать альтернативные проекты, влиять на общественное мнение.

Как считает большинство историков, влиятельных масонов этих истинных работников мастерка и циркуля в России было немало. В том числе, и среди самых знатных фамилий. Однако апогей популярности данного учения приходился на время Всероссийской Самодержицы. Первым гроссмейстером исконно русской масонской ложи был генерал-аншеф Р. И. Воронцов. С небольшим временным интервалом великим мастером стал И. П. Елагин. Увлекались масонскими идеями, или, точнее, ритуалами и атрибутами поэт А.П. Сумароков, генерал-фельдмаршал А. М. Голицын, издатель и политический деятель Н. И. Новиков, графы Захар и Иван Чернышевы. И многие другие. Свое место в данном строю нашли и российские императоры – Павел I и Александр I.

Российско-масонская философия не касалась и не корректировала религиозные воззрения своих членов. Масонско-этическая система и философия опиралась на веру в Бога, но затрагивали только вопросы нравственности и межличностной коммуникации. Проблемы интимных отношений человека с Всевышним оставались на совести каждого из соклубников.

Когда «шоко-терапевт» Е.Т. Гайдар еще не чмокал в своей колыбели, активный член «Дружеского ученого общества» Н.И. Новиков уже создал «Типографическую кампанию» и мечтал сделать чтение ежедневной потребностью каждого грамотного человека. Однако вскоре официальные и тайные ложи оказались под «шахом», а сам масон-издатель с высоким градусом посвящения был заключен в Шлиссельбургский цугундер. Все напечатанные книги, даже совершенно невинного содержания, подверглись изъятию из книжных лавок и частично – сожжению.

Огромный резонанс среди активно думающих русских возбудил эксцесс с Александром Радищевым, автором первого диссидентского сочинения «Путешествие из Петербурга в Москву» с эпиграфом «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»[1]. Шеренга современных исследователей утверждает, что Радищев был посвящен в ложу «Урания» в 1773 году. Некоторые полагают, что он был очень близок к порогу данной ложи, однако так его и не переступил.

Принципиального значения это не имеет. Радищев печатался в новиковских журналах и дружил с вольными каменщиками, а свое «Путешествие», имевшего счастье побывать в течение десятилетий в советской школьной программе, посвятил масону Алексею Кутузову. Взгляды автора бестселлера почти полностью совпадали с масонскими. Наконец, сама Екатерина авторитетно заявила, что книга «наполнена вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к власти уважение…», а сам автор – опасный мартинист[2].

Обладая высокой интуицией подлинности, бунтарь-интеллектуал А.Н. Радищев в письменном виде высказал крупные гражданские мысли, ставшие духовным наставлением для русской интеллигенции:

«Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвленна стала. Обратил взоры во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы».

Звезда по имени «Солнце» русской поэзии А.С. Пушкин явился в мир на пороге лета, посему часто использовал библеизмы и чувства добрые лирою пробуждал. «И тем любезен был народу…». В статьях «Александр Радищев» и «Мысли на дороге» назвал «Путешествие» посредственной книгой, а ее автора – политическим фанатиком, заметив при этом, что если принять во внимание реальную обстановку, силу правительства и строгость законов, «…то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего. Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!».

Очень чуткий к масонской ноте историк Н.Я. Эйдельман не был охвачен официальным членством ни в какой ложе и, определяя главное в книге Радищева, справедливо называет стыд:

«Радищевский стыд унаследовала великая русская литература, прежде всего писатели из дворян, которые «не умели» принадлежать своему классу. Это – стыд и совесть Пушкина, Лермонтова, невольников чести. Это стыд Льва Толстого – за жизнь, по его мнению, слишком сытую и благополучную, за счет других. Между тем, если разобраться, книга Радищева не была радикальнее или опаснее многих тех, что вышли из типографии Новикова ранее. Критика крепостничества также не являлась в России чем-то новым».

Не просто, а очень просто под впечатлением Французского революционного кровавого гротеска с идеалами Свободы, Равенства и Братства просвещенная императрица начала поход на российских вольнодумцев. Отсюда – суровая ссылка первого беспокойного интеллигента в Сибирь, в Илимский острог, «на десятилетнее безысходное пребывание». Однако царская опала была сродни древнегреческому остракизму и означала скорее опаливание, а не зажаривание до углей и костей.

Еще не раз и не два российский интеллигент с повышенной социальной активностью в поисках справедливости и правды повторит и углубит (ударение-просодия на последнем слоге) извилистую колею, по которой уже проходили вольные каменщики. В русском масонстве с высокой поисковой эманацией формировались все основные черты будущей интеллигенции. На первом месте стоял практический идеализм с приматом морали и сознанием долга служения обществу.

Орденские братства с присущими аристократическими жестами были старше поколения Фейсбука и обычно не занималось политическим радикализмом, но эффективно формировали особые взгляды своих адептов. Говоря современным языком, они реализовывали долговременные культурные проекты по изменению мировоззрения элиты. Как смысловой магнит, масонство выступало повивальной бабкой образованного сословия, корректировало убеждения и направляло друг к другу нужных людей.

Как и в прочих случаях, где западноевропейское вступало во взаимодействие с великорусским, и здесь заграничные семена давали неожиданные всходы.

Во-первых, при всем космополитизме, заложенном в классическом масонстве, русские каменщики ни на шаг не отступили в патриотизме. Сенатор Иван Лопухин, один из заметно-весомых деятелей просвещенно-изменчивой эпохи, резонно отмечал в своих записках, что истинный патриотизм заключается не в том, чтобы «на французов или англичан походили русские», а в том, чтобы они «были столько счастливы, как только могут»©.

Во-вторых, и в главных, при самых тесных связях с властью масоны с различными градусами посвящения в диапазоне от сухого вина до крепкого самогона сохранили свою полную интеллектуальную и духовную независимость. Для Европы это было нехарактерно – приближенные к трону сообщества вполне удовлетворялись министерскими портфелями.

«Свободный муж есть человек, признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли» – убежденно говорили русские бригады великих мастеров. Они были с государством, с обществом и сами по себе. Быть может, поэтому нигде, кроме России, не появилось ничего подобного «русской интеллигенции».

Отечественные трезвомыслящие интеллигенты не были святее папы Римского, однако возвели слово «народ» в ранг сакрального термина. Народ – не выдумка мракобеса С.С. Уварова, а чрезвычайно выразительная традиция художественного творчества – эпос, песни-пляски и поэзия. Однако, одновременно «народ» – это история войн и голода, мучений и утрат, бедности и вымирания. Народ – не сумма Ивановых и Петровых, а мистический монолит. Если некий Иван «выйдет» из него, народ не станет меньше на единицу.

Народное самосознание синкретично сопрягается с феноменом патриотизма (лат. «patres» – отцы), национальной озабоченностью и развитой исторической интуицией. Любой американский негр скажет, что патриотизм – это нормально, а антипатриотизм – девиация. Интернационализм без отечества обычно называется космополитизмом. Накал патриотических чувств иногда определяется степенью удаления от фронта боевых действий.

В Западной Европе интеллектуалы влияли на общество и политиков методами критики, анализа и Просвещения. А российская интеллигенция с университетским дипломом никак не могла представить, что потребительское общество будет серийно штамповать человека, иногда отягощала себя само-просвещением и была политически ангажирована. Она выступала с позиций активного отрицания status quo и уже к исходу XIX века от Р.Х. принадлежность к интеллигенции означала сродство с радикализмом.

На русскоязычном пространстве интеллектуальный цвет нации как полномочный представитель нереализуемого в нетерпимом безвозмездно отдавал себя идейно-эстетическому пафосу социального переустройства. Березово-ситцевая Россия с вечно пьяненькими и ничего не знающими про Третий Рим деревенскими дьяками и «в кровь кнутом иссеченной музой» (Н.А. Некрасов) изнемогала под тяжестью глобальной миссии.

Изначально понятие «интеллигенция» обозначало тех, кто не укладывался в официальную таблицу сословий. Отношения критически мыслящего меньшинства с властью и народом – самая больная тема отечественной истории. Интеллигенция как бы занимала место между высшими и низшими стратами, отчего и произошло понятие «прослойка».

В драме высоколобой российской интеллигенции, опасно игравшей с огнем любви есть героико-романтические, сентиментальные и комические элементы. Этот слой подогревался энергией социального конфликта, статусной озабоченности и политической ревности. Дореволюционные интеллектуалы концентрировалась на проблемах справедливости, идеального устройства человеческой жизни и высших загадках бытия. Они любили театр и играли в жизни, как на сцене. На артиста, который вызывал эмоциональные ожоги и возбуждал аплодисменты зрителей, смотрели с завистью и восхищением.

Бедность и отчужденность субъекта обостряют проблему положительной самоидентификации. Данный агент наиболее страстно претендует на титул «интеллигент» и склонен к разоблачению «ненастоящей интеллигенции», которая занимает место в социальной системе. «Натуральная» интеллигенция позиционировалась как морально озабоченная община с внешними признаками «очки», «шляпа» и «портфель». Этот вынужденный выбор помогает сохранить самоуважение.

Русская революционная традиция начинается с событий, участники которых декабристы «по понятиям» – не имели материальных проблем, были «страшно далеки от народа» и жертвовали собой, чтобы «разбудить Герцена». Вольнодумцы 14 декабря 1825 года привычно ассоциировались с наследием французской революции, считали «старый порядок» порочным и искали образец государственного устройства, реализующего «чудный идеал всесовершенного счастья человеческого рода на земле». «Заря пленительного счастья»[3] не взошла. На следствии высоконравственные «первенцы свободы» признавались в светлом намерении покончить с тиранством посредством радикального всплеска.

Кто пишет на века, того не сразу видно. Русские писатели не были знакомы с современными геополитическими трендами и увлеченно обсуждали проблемы потребности в книге для народного чтения. Добросовестный Ф.М. Достоевский в цикле статей «Книжность и грамотность» (1861 г.) сформулировал философию «почвенничества» и страстно призывал лучших людей страны вернуться к народным первоистокам.

Российская интеллигенция дым едкий отечества любила сильнее ясного огня чужбины, не думала о выборности, романтизировала страдания народа и расточала похвалы его долготерпению. Лишения, унижения и притеснения со стороны «другого» мира – таков был контекст существования русского мужичка-богоносца. Сакрализация страдания составляла сердцевину понятия «народ», который иногда вспоминает о вилах (с одной буквой «л»), но не для того, чтобы стать электоральной массой.

Можно заметить не только в порядке произвольных сновидений, что настоящая любовь порождает желание не иметь, а быть. В 1870-х г.г. от Р.Х. зарождается новый сельскохозяйственный интеллигентский тренд – «хождение в народ». Хождению в народ иногда препятствует общественный и личный транспорт. На полюсе народной воли происходило возбуждение общественного интеллекта и кристаллизация нравственных сил нации, пронизанных запахом чернозема и духом протеста. Террористы-народовольцы вели системную охоту за царем-освободителем и таки взорвали его накануне подписания им проекта Конституции.

В те далеко-близкие времена интеллигенция с синдромом социальной справедливости говорила не от имени огромной массы темных и неграмотных крестьян. Для реально существующих землеробов и конюхов термины «государство», «общество» и «политика» никак не связывались с выполняемым сельскохозяйственным функционалом. Она совмещалась с именем того народа, каким он «должен быть». Данная интенция отразилась в названии организации «Народная воля».

Вопрос о том, что возникло раньше – способность писать или читать – в значительной мере сходен с проблемой первичности яйца и инкубатора. С культурно-идеологической целью народники обобщенно-светлыми усилиями использовали сказки о С. Разине и Е. Пугачеве, «разбойничьи» удалые песни. Орудием легальной пропаганды служили тираноборческие произведения столпов литературы А. Грибоедова, А. Пушкина, М. Лермонтова, Л. Толстого. А также Ф. Шиллера, Г. Гейне и А. Мицкевича.

Классик самоопределения интеллигенции как морального ордена Р. В. Иванов-Разумник написал однажды: «Интеллигенция есть этически антимещанская, социологически внесословная, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности»[4].

Драматически-оправдательный судебный процесс в отношении активистки-народницы В.И. Засулич по делу о покушении на Петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова (июль 1877 г.) показал, что скороспелые политические реформы напрягали общество, а режим быстро утрачивал популярность. Комитет революционной «Народной воли» выпустил листовку, в которой писалось (или говорилось) о пробуждении общественной жизни и эффективности насилия как знака сочувствия нравственно раздавленным политическим арестантам и всему народонаселению. За председателем суда А.Ф. Кони закрепилась слава бескомпромиссного служителя Фемиды.

Практически во всех городах и поселках городского типа до сих пор есть улицы и переулки имени В. Засулич, С. Перовской, А. Желябова, С. Халтурина и «Народной воли».

В предреволюционные годы большинство интеллигенции считало себя представителями единственной религии среднего рода под названием «христианство», полагая, что «христианство – высшее учение и содержит благородные идеалы как прекрасный путь к самоусовершенствованию». И в то же время интеллигенция не очень любила бить поклоны головой об пол и имела свое внутреннее христианство.

Эпохальный переворот в русской общественной мысли совершила группа русских философов «серебряного века», авторов нашумевшего сборника. «Вехи» (1909 г.) о русской интеллигенции. С одной стороны, «Вехи» – свидетельство культурного поворота в умах от атеизма к вере, с другой – страшный диагноз, вынесенный интеллигенции самой себе, как больному слою общества, которое ведет страну к гибели.

Как писалось в продолжении «Вех» – сборнике «Из глубины» – «Вехи» были призывом и предостережением. Несмотря на яростную реакцию и полемику, этот робкий диагноз глубоких пороков России оказался слабым предчувствием морально-политических сдвигов, которые грозно обозначились еще в 1905–1907 гг. Русское образованное общество в своем большинстве оказалось индифферентным к данным сентенциям.

По совокупности всех обстоятельств интеллигенция стала определяться в первую очередь через оппозицию к официальной власти. Восприимчивость к идеям усиливала тягу к радикализму. При этом понятия «образованный класс» и «интеллигенция» были разведены – не любой человек с дипломом и в шляпе мог быть интеллигентом, а лишь активно критикующий «отсталое» правительство.

На рубеже веков иностранные ложи (в основном – французские) вновь широко распахнули свои двери для русских[5].

В России массово выпускалась Библия, но светская культура стала соизмеримой с христианско-церковной. Религия есть систематизированная форма абсолютной романтики и доведенная до логических пределов фантастика. Мессианская инициатива консолидировала не очень громкий голос Церкви с активизаторами политического сознания. В унисон с «Небесной идеей» православия художественно-интеллигентская мысль генерировала «земной модус» социализма.

В начале XX века селедку еще нельзя было завернуть в свежий номер газеты «Правда» (была основана в 1912 году), однако интеллигенты с кондиционным уровнем интеллекта и духом восхождения стали светскими священниками. А культура – социальным регулятором, повышающим качество политической энергии. Ведущий свою родословную от Прометея, самого благородного святого и мученика, К. Маркс никогда не был в России, однако на русскую интеллигенцию глубокое впечатление (своим объемом и содержанием) произвел 4-х томное евангелие мирового коммунизма «Капитал»[6].

Кроме еврейского специалиста по счастью народов К. Маркса, были популярны взгляды М. Бакунин и Н. Махно. Анархические фантазии М. Бакунина упали на асоциальную почву мэтра протестного движения С. Нечаева и породили специфический плод – «Катехизис революционера» (1869 г.), в котором утверждалось, в частности: «Нравственно только то, что способствует торжеству революции. Все остальное – безнравственно». В отличие от Д. Каракозова, неудачно поднявшего руку на Царя – помазанника божьего 4 апреля 1866 г., интеллигенция в целом не сочувствовала нечаевцам.

Марксизм как опиум для интеллектуалов развился с критики религии, которую основоположник унаследовал от Л. Фейербаха. Марксистское учение внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Однако мессианская идея переносится на класс-пролетариат. Нет проекта без субъекта. Политический проект вдавливает в действительность новую матрицу. Вдохновленный Человек сравнивается с Богом, перенимая его совершенство. Бог – кумир воображения, а не создатель человечества. Земные люди спроектировали ускользающее совершенство и должны его достигнуть.

Тезис о неизбежности прихода к власти людей, занятых физическим трудом, подталкивал к выводу, что интеллигенция в определенной степени вредна для пролетарского дела. До конца своей земной жизни основоположники убеждали своих последователей, что при строительстве общества по новым чертежам наука может превратиться в непосредственную производительную силу, однако ни ум, ни специальные знания особо не потребуются. В их видении понятия «социализм» и «интеллигенция» почти не пересекались.

Одаренный поэтической Музой и финансово-состоятельный Фридрих Фридрихович Энгельс замечал: «Мы прекрасно можем обойтись без остальных «образованных» и, к примеру, нынешний сильный наплыв в партию литераторов и студентов сопряжен со всяческим вредом (курсив наш – С.Е.), если только не держать этих господ в должных рамках»[7].